Инструкция по применению антидепрессантов

      — Пусти меня, — выдыхает в растянутые в усмешке губы, — Домой.       Дазай, на что ты рассчитываешь?       Это тупик.       Все. Конец.       — Я не хочу отпускать тебя. Останься здесь. Останься со мной.       Воспоминания из не такого уж и далёкого прошлого проносились перед глазами Достоевского, и он пытался не смотреть на них, не замечать подступившей тошноты и перед этим головокружения.       Такой тяжести он, пожалуй, не испытывал уже очень давно.       Хотя, кстати, «давно» — понятие растяжимое.       — Боже, Федор, — конечно, в такой ситуации не только в Божественное начало поверишь, — Отпусти.       Пустой взгляд карих глаз был таким ленивым, что Федор, заметив это, вдруг резко перегорел и почти отпустил свою задумку. Одно строгое «отпусти» — и он уже здравомыслящий человек. Один-единственный гудок в чужом кармане — и Федор полностью трезв.       — Пусти, я сказал!       Он повысил голос.       Он только что…       Начал орать на него?       «— Не уходи, — Достоевский падает на колени, — Прошу тебя, нет, умоляю тебя!       Гоголь после секундного затишья резко шарахнулся от некогда своего партнёра на несколько шагов. Сил, желания и времени крайне не хватало, чтобы терпеть все эти выходки, ставшие каждодневными.       — Ты обезумел. Ты не контролируешь самого себя.       Тусклая лампочка подъезда с зелёными стенами часто мигала. Николай протянул было свои теплые руки в качестве помощи, но одумался. Он уверен, что очень вовремя.       И поэтому выходит из подъезда, утирая слезы рукавом.       — Нет! Нет!!!       Федор бросается за ним, выскакивает из подъезда и хватает за край сырого от слез рукава полосатой толстовки. Лучше бы он не видел взгляд Николая. Никогда.       — Отвали!       Той ночью было холодно.»       Этой ночью было холодно.       Сигарета тлела, по голым щиколоткам проносился холодок, а цветок едва не оказался на полу после попыток Достоевского забраться на подоконник. К счастью, здесь обошлось без жертв. Ну, впрочем, не совсем.       — Где это видано! — возмущался Осаму, все ещё в оба следя за приятелем, — Позвал, почти в кровать уложил, но не накормил и не напоил! — да, его разочарованию явно не было предела, — Больше никогда не приду к тебе в гости.       Да, ещё пару минут назад Федору казалось, что, мол, все — конец настал. Оказалось, что он ошибся, а уж хорошо то или плохо — неизвестно. Звонок приятель сбросил, телефон свой по-хозяйски швырнул на кухонную тумбу и чуть тем самым не разбил, а позже прервал собственноручно созданное молчание и начал жёстко угарать со своего одногруппника.       Федор рассчитывал на скандал.       Хер этого японца поймёшь.       — В «Винни Пухе» заяц так откормил медведя, что тот застрял в дверях и не мог выбраться, — одно ловкое движение — окно открыто, — Ты такой участи хочешь?       — Он умер?       Такого заинтересованного взгляда Федор в этой жизни ещё ни разу не видел.       — Нет.       И не увидит больше. Наверное.       — Жаль.       Федор не нашел, что ответить на это.

***

      — То есть ты пришел к нему с настроем на секс, все пошло в нужном направлении, и ты резко передумал, выжрал у него все запасы и… Ушел домой? — Чуя едва сдерживал смех, — Серьезно? Блять, чувак, ты отстойный.       Накахара не успел прожевать печеньку и подавился. Наверное, пошутил бы, что новости у Осаму сегодня особенно убийственные, но он действительно чуть не умер. Ему, можно считать, невероятно повезло, что рядом оказался какой-то непонятный, да ещё и не его напиток. По недовольному взгляду Осаму определился хозяин сей отравы. Брезгливости у него не занимать.       — Мори позвонил и велел в обязательном порядке явиться на порог, — рука самовольно потянулась к стаканчику из-под кофе, но Дазай вовремя остановился, — Мне не в кайф аудиенция Сатаны.       — Ну это да, — нехотя согласился Накахара, принимая напиток как подарок от горячо любимого друга, — Я б помог тебе в миссии «трахнуть русского», но сам все понимаешь — у меня дел невпроворот. Да и ты… Погоди.       Перед глазами Осаму пронеслась вся его жизнь в тот момент, когда Накахара открутил крышку стаканчика. Он с сарказмом подумал, что стоило бы написать завещание.       — Это что, вино? — ещё раз отхлебнул и поморщился, — Ещё и отвратительное такое! Ты что, бухаешь средь дня?       Из полюбившейся за время учёбы кафешки Дазай выходил в сопровождении «Ну ты и алкаш», «Давай у бати норм бухла надыбаю?» и «Женщина, не засматривайтесь, он алкоголик!». Это, в какой-то степени, расслабляло и заставляло хоть и ненадолго, но подзабыть обо всех надуманных за утро проблемах.

***

      Больше всего из зарубежной литературы Осаму всегда привлекала полочка с русской классикой. В ней были и драма, и мрак, и смерти, и скрывавшаяся за каждым словом философия. Он почти не читал популярных романов, ибо желание лишний раз поумничать насчёт произведения, о котором никто и знать не знает, взяло над ним верх.       Он много читал в детстве, в юности, но сейчас успел забросить это дело в самый долгий из всех существующих ящиков ящик. Гончаров, Островский, Лермонтов, Толстой и Булгаков были прекрасно ему знакомы с детства, хоть в те годы и не рекомендуется читать столь «взрослых» писателей. Ему было все равно, но после прочтения очередной книги в душе оставалась заполненная пустотой дыра, и он терял рассудок каждый раз, когда это ощущение ударяло в мозг.       Ему было десять, когда на руки попала книжка, название которой, вроде как, было «Герой нашего времени», и прочитал он ее за один присест. Сейчас, конечно, он уже более адекватно понимает, что не стоило читать это в столь юном возрасте, но тогда его было не остановить. Да и никто не пытался, ибо когда ты сам по себе — волен делать что угодно.       Он проникался сожалением и пониманием к главному герою и искренне не понимал причин ненависти к нему читателей на просторах отзывов.       И сейчас, сидя на полу в библиотеке, он снова листает эту книгу, пытаясь выделить для себя минусы главного героя, но снова ничего такого не находит. Дазай уже не скрывает от самого себя, что ждёт здесь именно конкретного человека. Он, к слову, бродит недалеко от этого стеллажа, но присутствия кого-либо ещё не замечает.       А вот Осаму его видит.       Эти бледная кожа, тонкие руки и пальцы, заделанные в лохматый пучок волосы и сосредоточенный взгляд, такой очень по-русски грустный и пропитанный трагедией. Серые глаза — пасмурное небо, простой карандаш и кашемировый свитер.       Красиво, изящно, идеально.       Так.       Стоп.       Давай, Дазай, к черту эти мысли.       — Оруэлл? — внезапно даже для самого себя спросил Дазай, не в силах понять собственных мотивов, — Хороший выбор. Нравятся антиутопии?       Достоевский остановился и посмотрел в упор, словно говоря тем самым без слов, что боковым зрением чувствовал прикованное к своей персоне внимание. Так и было на самом деле.       — С чего ты взял?       Опачки.       — Ну, на днях ты брал «О дивный новый мир». До этого пару раз замечал на твоём столе русскоязычного Замятина и «Пересмешника» Тевиса. Очевидно, что тебя привлекает антиутопия. Или ты относишься к тому типу людей, которые специально читают только ненавистные жанры?       Смешок. А за ним уже осознание только что сказанного и того, как сильно подозрительно это прозвучало. Осаму ещё ни разу не удавалось предстать в роли поехавшего сталкера.       — О, я собираюсь возвращаться в Россию через пару месяцев и продолжить обучение дистанционно. Хвала этому вирусу, что в моей стране начался, наконец, технический прогресс! — он прямо-таки светился, — Поэтому через несколько дней мне надо сдать работу по антиутопии. И в целом много что сдать.       Треск.