Инструкция по применению антидепрессантов

      Странно, что на Земле существуют люди, для которых больница роднее дома. И ведь непонятно, почему именно. Какие на то причины? Что есть в белых стенах и запахе медикаментов, что можно считать лучше уютного дома? Может, это место служит укрытием от мира? Ведь, согласитесь, больницы — весьма изолированные места. Но зачем прятаться именно там, когда есть дом?       А если…       Что, если дома нет?       Ну, то есть, он есть, но…       Но его как бы нет.       Ну вот часто бывает, что человек не чувствует себя дома в безопасности и уюте, ощущает дискомфорт и желание сбежать как можно быстрее на улицу или куда-либо ещё. И здесь уже нужно разбираться подробно, вникая во все детали и возможные причины — зависит уже от обстановки в доме.       Дазай освободился и очень удачно в середине коридора вспомнил, что забыл ключи на тумбочке возле двери, посмотрел на часы и, проклиная себя и свою память, потащился в сторону больницы, где можно было стащить ключи и не ждать весь день под дверью прихода Мори. Мало одной проблемы, так ещё и желудок напомнил, что со вчерашнего вечера ничего кроме кофе он не знал, и что как бы перекусить точно надо, а то откинешься. Так что Осаму ещё больше двигали отсутствие при себе денег и сомнительная надежда перебиться полугодовалой пачкой печенья в шкафу кабинета Мори.       А ещё погода очень кстати решила, что самое время испортиться до ливня с очень сильным ветром. Так что на подходе к больнице Дазай чувствовал себя бездомной и промокшей до нитки собакой. Его нелюбовь к собакам просто вышла из чата в этот момент.       Давно известные коридоры были преодолены за считанные мгновения. Дождевые капли, стекающие с плаща, были неким следом, тонкой дорожкой плелись за несчастным студентом. И врачи никак не реагировали, изредка кивая пареньку, потому как привыкли видеть его здесь как в качестве посетителя, так и пациента. Все это оказалось очень цикличным.       — Во! Мой студент явился! — Огай показал ладонью на Осаму и нехотя уткнулся обратно в бумаги, — А я тебе говорил, что вырос. Ну, ты глянь, прям гордость берет!       Дазай не сразу узнал сидящего рядом с Мори мужчину, но как только порылся в памяти и вспомнил — удивился не на шутку. Взрослый мужчина с вечно серьезной миной — вот таким всплыл образ из недалёкого детства, и именно тот же образ сидел сейчас перед ним. Дазай понял, что слишком долго рассматривает старого знакомого Мори, только когда врач с укором посмотрел на него.       — Здрасьте.       Огай цыкнул на пасынка и в следующую секунду снова улыбался в полный рот, как будто не было этих мелких жестов неприязни. Он даже врал особо искусно, мол, Осаму такой славный и такой потрясающий, что слов описать восторг не находилось. Тянуло блевать от этих любезностей и лести.       — Парень… — Фукудзава задумчиво окинул Осаму оценивающим взглядом, — Обыкновенный.       Мори театрально схватился за сердце.       — Как у тебя язык повернулся такое сказать о человеке, которого я воспитал своими силами! Он не может быть обыкновенным. Хотя бы поэтому.       Фукудзава согласился совершенно без энтузиазма, лишь бы не спорить с человеком, переубедить которого не получится ни в коем случае.       Дазай отчасти согласился со словами Мори, но профильтровал их мысленно с иронией. И правда, человек, коего коснулась рука Мори, не может быть обыкновенным. Он так или иначе уничтожен. Оба прекрасно поняли мысли друг друга после обмена бесчувственными взглядами.       — Я за ключами пришел, — скучающе напомнил Осаму, переминаясь с ноги на ногу.       — Ох, точно, — Огай отмахнулся, — Держи.       И швырнул ключи в сторону пасынка, надеясь, что тот не успеет поймать их, но после собственного поражения грустно улыбнулся и снова переключился на гостя, не сказав ни слова Осаму и словно позабыв о его существовании.       Лучше свалить.       Лучше промокнуть под дождем, чем стоять здесь и терпеть придирчивые взгляды, словно он — конь на ярмарке.       Но краем уха, уже прикрывая за собой дверь, он услышал одну-единственную фразу:       — У него с головой не все в порядке. Моя вина, каюсь.       А дальше мотивации прохлаждаться в больнице у Осаму особо не возникло.

***

      Что там обычно делают страдалицы в подростковой драме? Несколько месяцев сидят в кресле в черном балахоне? Дазай последовал этому примеру, но так и не понял причин людей так делать. Правда, пробыл он в таком положении всего несколько часов, потому что задания по учебе делать за него никто не будет. Он считал себя выше того, чтобы выяснить причины собственных ощущений и понять их. Он считал это глупым и крайне неуместным, чем-то постыдным и мерзким, поэтому никак не продвигался вперёд в этом плане.       В плане самопознания, имеется ввиду. Несколько дней назад появившийся из ниоткуда русский заявил о намерении вернуться обратно к себе; сказал, что у него что-то там начинает налаживаться и что решение бросить все и уехать оказалось поспешным и необдуманным. У Осаму аж коленный сустав защемило — настолько резко он пытался вскочить с пола в злосчастной библиотеке. И все, что он смог сказать, это самое банальное пожелание не разбиться на самолёте в пути. Даже в шутку обязал русского спеть гимн на Красной площади, заснять эту процессию и скинуть ему смеха ради. Ничего из того, что нужно было сказать.       Что было необходимо сказать ему.       Поговорить, разобраться, без каких-либо проблем…       Но в чем разбираться?       Что-то происходит?       Происходит. Дазай всем своим нутром предчувствовал что-то неладное, что, возможно, уже во всю запустилось и развивается.       Уже ближе к сентябрю от русского не останется ни единого воспоминания, да и связывало их не так много всего, чтобы жалеть о какой-то недосказанности, но сердце все равно не унималось в попытках вырваться из грудной клетки и выпрыгнуть в окно. Даже была ненавязчивая мысль, что всё-таки не стоило сбегать от Федора тогда.       Что он делал после? О чем думал? Осаму шугался таких мыслей. Это казалось чересчур страшным. Но все равно более правильно было бы расставить все точки над «i». Так хотя бы терзаний душевных было поменьше.       — Чего грустим?       Голос Акико вывел из утопания в прострации. Как долго она стояла в дверном проеме — неизвестно, да и не так важно. Главное, что она зашла и нарушила тишину, от которой раскалывалась голова.       — Просто думаю.       Погрызенный карандаш приземлился на тетрадный лист и скатился до угла стола, затем рухнув на пол. Это было последней каплей в наполненной чаше терпения, и все постепенно стало выливаться через края. Дазай шумно выдохнул и сгорбился.       — Трудно жить с фанерной головой, да? — Акико рассмеялась, — Совсем не думается?       Осаму ничего не ответил.       — Ладно, прости, фигово сказала, — девушка прикусила нижнюю губу и задумчиво осмотрела комнату, — Чего у тебя темень какая?       Шторы задернуты, света вообще никакого нет. Сидит и пишет себе что-то в полной темноте. Действительно ведь ослепнуть особого труда не составит.       — Ну вон же висит эта… — большим пальцем показал куда-то за свою спину, — Как ее, блять…       — Гирлянда? — Осаму пожал плечами, мол, не знает он и вообще отстаньте, — Включил бы ее хоть. Господи, несчастный ребенок!       Осаму не горел особым желанием выслушивать недовольства и нравоучения сестры, но из приличия не наезжал на нее и не гнал из комнаты, хотя всячески делал вид, что ее здесь нет. И она решила подыграть.       — Ужинать будешь?       — Нет, — захлопнул тетрадь и еле достал упокоившийся на полу карандаш, — Можешь ближе к делу? Я спать собираюсь.       Ага.       Как же.       Спать он собирается, ну-ну.       — Я просто тут недавно подумала, что, быть может, мужики не такие уж и козлы? — да, этого стоило ожидать, — То есть, не все же? Просто… Иногда же от человека зависит, как и при каких обстоятельствах он поведет себя. А если человек, даже будучи мужчиной, не такое уж и дерьмо, может, — это стало больше походить на монолог, поток мыслей, — Он заслуживает второго шанса? Нет. Я не с того начала. Боже, что за бред… — убрала руки в карманы, — Так, ладно. Есть же нормальные мужчины, допустим, как…       Акико, если ты скажешь это вслух, то Осаму ничего не будет стоить повеситься на люстре прямо в этой комнате прямо сейчас.       Не говори.       Умолкни.       — Папа же нормальный человек.       Осаму передернуло. Он застыл, держа книгу в руках.       — Что ты хочешь этим сказать?       В душе он надеялся, что подобных разговоров в его жизни больше никогда не будет, хоть и было то наивно с его стороны. Акико хмыкнула и снова на несколько секунд задумалась. Честно, это даже неосознанно начинало интересовать.       — Что люди, попавшиеся на пустяковой ситуации, заслуживают второго шанса. Да, звучит бредово, но ты, например, дал бы этот шанс себе?       « — Дазай, ты же знаешь, что отчаяние — удел слабых, — серьезно и глядя исподлобья однажды сказал очередной врач, — Дай себе шанс быть нормальным хотя бы из благодарности Мори. Огай слишком много для тебя делает, и уж на правду не обижайся, но мало кто согласился бы помогать чужому человеку, когда от него нет пользы.»       Он ответил без лишних раздумий, коротко и ясно:       — Нет.       Акико поняла его еще до того, как услышала ответ. Несколько раз в раздумьях кивнула либо ему, либо своим каким-то мыслям — неизвестно. Но сдаваться явно не входило в ее планы на этот вечер, поэтому она решилась задать вопрос немного по-другому.       — А если бы тебе дали шанс? Принял бы его?       Кажется, она попала в яблочко. Потому что Осаму, как ей показалось, аж перестал дышать на какое-то время. У Акико не было какой-то конкретной цели от этого разговора, и она действительно просто говорила все, что думала, но раз уж получилось подцепить за живое — грех не воспользоваться моментом. Когда такое еще будет?       — Не знаю. Нет, — впервые взглянул на нее, едва видя, — Это все?       Нет.       Не-а.       — А ты дал бы шанс кому-нибудь?       Повисла слишком напряженная тишина, и Акико, не выдержав, пробормотала тихое «забей» и вышла, прикрыв дверь. Волна одиночества захлестнула валявшийся на песчаном берегу рассудок и утянула за собой в самую бездну, на самое дно Марианской впадины. Дазай так и не смог ответить на этот вопрос, но что-то внутри переклинило, и до полуночи заснуть у него не получалось из-за мучительных раздумий.       На столе стояла свеча, и погруженный в мысли Дазай обжигал пальцы воском, даже не замечая этого.       « — Извини? — спрашивает тихо, спокойно и невозможно уставшим голосом.       — Ты маску свою забыл, — Осаму бесстыдно запихивает найденную потеряшку в чужой карман под непонимающий взгляд русского.       — Моя маска у меня на руке.       — А, — Дазай снова пробирается в чужой карман брюк и ловко выуживает маску обратно, — Значит, это моя. Странно, я думал, что она при мне.»       Воспоминания, полученные относительно недавно, ни в какую не соглашались выметаться из головы. Мигрени уже давно втиснулись в его жизнь.       « — Тебе часто говорили, что у тебя симпатичный профиль? — без стеснения спросил Осаму, облокотившись локтем на стол и подперев ладонью голову.       — За всю жизнь ещё ни разу.       Никто не понял, кто именно сокращал расстояние между ними. Ясно только одно — они только что поцеловались.»       Все внутри переворачивалось, выворачивалось и под конец просто исчезало. Он откинулся на спинку стула и чуть было не упал. В мыслях нереальное и действительность уже довольно серьезно путались, и Осаму через какое-то время уже не мог отличить одно от другого.       Воск особенно сильно обжег руку.       В голове не осталось ничего кроме одной навязчивой мысли: Бежать.       Бежать до потери сознания, потери пульса, потери самого себя и связей с миром.       Бежать, пока безумие держит верх.       Просто нестись сломя голову.