Инструкция по применению антидепрессантов

      Что может быть тяжелее, чем принятие сложного решения? Особенно тогда, когда тебе прекрасно понятно с самого начала, что закончится это все никак иначе, как очередной проблемой, решить которую будет уже в разы сложнее предыдущей. Да ничего, вот и все. Разве что, быть может, какое-то исключение в виде неприятного стечения обстоятельств, в ходе которого и приходится принимать это решение. Впрочем, это не так важно. Все это — не так важно.       А что тогда важно? Существует в этом мире хоть что-то, что несет в себе хотя бы какую-то ценность? Ответ «нет» кого-нибудь устроит? Конечно, у каждого человека свои ценности, в совершенстве отличные от остальных, но разве меняет это что-то? Так или иначе, а жизнь все равно оборвется, подойдя к своему логическому завершению — смерти. Так есть ли тогда смысл в принятии сложных решений, когда можно просто ничего не делать и ждать?       Эти мысли никогда не выходили из головы. Даже нет, не так. Это были чуть ли не единственные его мысли. Они присутствовали и утром, и днем, и вечером — в любое время суток. Осаму целиком и полностью состоял из них, будучи настолько запущенным в моральном плане человеком, что любое (и даже самое простейшее) решение давалось с непосильным трудом. Из-за этого возникало много сложностей. И то, что обычный человек не замечает, над чем вообще не задумывается, докучает Осаму годами, выбивая из него вообще все, что только есть. С каждым годом это становится все хуже — механизм запустился еще «ой как много лет назад», а вот как остановить это — неизвестно. Вернее, известно, но никакого желания идти к этому нет, потому что человек уже отказался видеть хоть какие-то пути решения, запросто игнорирует их, выстроив вокруг себя неприступную крепость.       Даже сейчас, сидя на паре с невероятным звоном в ушах и раскалывающейся головой, он просто смотрит куда-то перед собой, явно мимо тетради, и мечтает о том, чтобы день скорее закончился. Сидящий в первых рядах русский только усугублял положение и одним своим существованием усиливал желание свалить подальше, ставшее уже непреодолимым. К слову, это была только первая пара, от которой прошло минут десять от силы, но по ощущениям — целая вечность, и даже не одна.       Они все еще стоят на мертвой точке, совсем никак не продвигаясь, и от этого иногда становится невероятно смешно, а уже через долю секунды — невероятно грустно, и это еще больше напоминало о чертовом клише из мыльных подростковых драм, где дети до последнего не могут разобраться в себе и разводят вокруг да около целый цирк с примесью мексиканских страстей и любовных треугольников. «Все еще» звучит весело, потому что происходит как раз только целое ничего, копаться в котором и не приходится, потому что… Ну просто не в чем, пустота.       Или слепота, хах.       В любом случае, после невероятно полезных пьяных советов от рыжего низкорослого приятеля, которые он раздавал всю ночь вопреки громкой музыке, какая-то малая часть из всего бардака вернулась на свои места и более-менее прояснилась, хоть Дазай и откровенно поржал над серьезными щами нетрезвого друга. Наверное, стоило в чем-то его послушать, а не пропускать большую часть нравоучений мимо ушей. В общем, кое-что Осаму смутно понял, и на этом огромное спасибо с низким поклоном.       — Ой, ну это, конечно, Вы уместно затронули, — пролепетала пожилая преподавательница, поправляя очки, — Она все равно не смогла бы удержать его, потому что ему было все равно, — ясно, это очередное обсуждение очередной книги, — Какой бы пример привести… О! — внимание студентов резко переключилось от каких-то насущных дел к миловидной женщине, — Когда я тридцать лет назад собиралась уезжать от своего бывшего мужа, он спалил мою машину. Но я же все равно ушла от него. Понимаете логику?       Да, студенты обожали внезапные вспышки «обязательно рассказать какую-нибудь историю из жизни» от этой преподавательницы, потому как обычно это затягивалось надолго. Но сегодня все явно не как обычно, потому что уже через мгновение она снова переключилась на дальнейшее обсуждение произведения, о котором Осаму вообще не ведал — не до того было. Зато неизвестно по какой причине возникшая идея поджечь самолет (а лучше сразу весь аэропорт, чего мелочиться?) укоренилась на всю оставшуюся пару.

***

      За несколько часов, проведенных на учебе, Осаму пришел к выводу, который вот уже свободно плавал на поверхности, что нужно как-то русского останавливать. Да, и приложить к этому все свои силы. Плевать на его планы, его мнение и решение, плевать абсолютно на все. Просто удержать, а что потом — то потом. Это во-первых. Что касаемо во-вторых, так это попытаться пойти навстречу, прийти к какому-то решению и, наконец, поговорить. Сказать, что-нибудь из разряда «Федор, я так привык к тебе за полгода, что ты обязан либо остаться, либо забрать меня с собой в чемодане вместо того ебаного кресла!», а потом жить долго и счастливо.       Ладно, звучит бредово.       Но зато как!       Опустевший коридор напоминал тоннель, в конце которого, увы, света не было совершенно. Библиотечная дверь, за которой произошло уж очень много различных событий, издалека казалась запертой, но стоило немного потянуть ручку на себя — поддалась и со скрипом отворилась, и холодный свет вывалился в коридор. Тот самый свет в конце тоннеля, и это было до смерти иронично.       Библиотекарь никак в его сторону не взглянет, потому как отчеты — дело явно святое и срочное, но его персону это не особо как-то задевает. И вот они, книги, стоящие везде и всюду, окружившие как охрана преступника, вскружившие больную голову, сразу забирают себе все внимание студента, который уйдет опять только ближе к ночи, когда библиотекарь все-таки заметит его присутствие и выставит за дверь, ибо время позднее.       — Теряешь свой характер, Дазай, — знакомый голос с безобразным японским совсем близко, — Раньше был невероятно борзый — только дай повод прикопаться. А сейчас прячешься по углам второй день уже.       — К хорошему быстро привыкают, — отвечает японец, даже не повернувшись в сторону голоса — какой смысл?       — К плохому тоже, — да он просто решил поиздеваться, — Неужели твое эго так сильно задело мое решение уехать?       А он знает, куда бить.       Наверное, Осаму сейчас задело то, что кто-то задел его эго. Иначе не объяснить, по какой причине он все-таки соизволил повернуть голову и уставиться на русского с усмешкой. Одинаковые дурные выражения лиц — залог успеха.       — Не поверишь, мне просто наскучило насмехаться над тобой, — конечно, еще бы за полгода такое не надоело, — Хотя то, что ты русский, уже веский повод поиздеваться. Мое восхищение, Вы оказались не таким уж и идиотом, мистер.       Снова она, эта легкость, возникла из ниоткуда от одной только хитрой улыбки русского. И сердце снова забилось довольно ощутимо быстро, и давление подскочило вверх, пробивая потолок. Хочется смотреть, смотреть и смотреть, не думая уже ни о чем и никогда. Ну чем же не глупость?       — В каждом русском кроется философ, просто прими этот факт, — в его руках снова внушительная стопка книг, — Люди не меняются за такой короткий срок без причины. Это и ежу понятно.       Рассудок перестает существовать, когда такой же глупый, как и вся ситуация в целом, интерес берет верх просто над всем, что ему подвластно, и вот задолбавшийся взгляд карих глаз сменяется на что-то с трудом понятное, а руки тянутся к стопке книг, которую крепко сжимают чужие пальцы. И все снова заклинило, а ведь так хорошо день начинался!       — Мама говорила, что пожилым помогать надо, — русский закатил глаза, но свою тяжкую ношу так и не отдал, — Э!       Сменить тему — то, что делает Дазай при любой возможности, сам того зачастую не замечая. Вот как-то само оно происходит, без его ведома. Иногда даже закрадывается мысль о биполярке.       — Это эксплуатация детского труда, — едва слышно произносит, глядя с прищуром и все той же хитростью.       — А мне двадцать, — отвечает тоже тихо, невыносимо тихо.       Теплые пальцы касаются холодных запястий. Невыносимый контраст.       Правда, это очень странно. Опять.       Невероятно.       — С каких это пор тебе двадцать?       Всего лишь за пару движений тяжелая стопка из весьма толстых книг оказывается на столе, а до жути ледяные пальцы обжигаются о чужие, и хочется пошутить про гемоглобин (да просто как-нибудь тупо пошутить), но в самый последний момент не получается.       — С недавних, — перехватыевает обе чужие ладони и сжимает в своих, — Даже не поздравил! А я тебя другом считал, вообще-то!       — Извиняйте! — столько наигранности, что становится как-то слишком… привычно? — Отправлю открытку на Новый Год, не возмущайся только.       Смешок. Да, в такой обстановке невольно поднимается настроение, а все переживания успешно забываются. На миг существуют только взгляды и теплеющие ладони. Даже пространство вокруг исчезает, сменяясь бесконечной пустотой. Ни капли не тревожной — тихой и спокойной, как будто так и должно быть; как будто так и надо.       — Куда лучше было бы, если бы ты остался.       Тишина.       Он сказал это.       — Меня уже ждут там, — пытается высвободить руки, но чужие пальцы цепляются из последних сил, — Эй, прекрати! — практически безмолвно, спокойно.       — И уже ждут здесь.       Ты говоришь слишком много.       Но молодец, что не молчишь.       Гордись этим, ты на первой ступени к исправлению.