От бывших к нынешним

Перед глазами начинает плыть. Изображение на экране сливается в одну неразличимую картину, будто бы пелена застилает веки. Увидеть хоть что-то не получается вовсе. Кенме даже на секунду кажется, что он ослеп, но яркий свет телефона, бьющий по глазам, от этого безумия удерживает. Ему больно. И за болью этой тяжело найти хоть что-то. Словно стена, на которую не взобраться. Цепляться не за что. Сознание не пропускает мысли. В этой тишине лишь вопрос «Почему?» крутится на пластинке патефона, и игла так противно скрипит. В горле саднит ком. Внутри взрывается сожаление, и мышцы сводит. Кенма наверняка бледнеет. Наверняка заметно всем, как он дрожит. Наверняка ошибается, ведь даже Акааши в его сторону не смотрит. Ошибается наверняка. Пролистывая фотографию назад, Кенма начинает перечитывать это заново — терзания души Куроо и его самый большой обман. И Акааши друга без внимания ни в коем случае не оставляет. Он замечает всё до мелочей. Чувствует, как держащееся на тонких ниточках напряжение обрывается, прижимая тело к земле. Акааши окликает Бокуто, взглядом указывает на Кенму и убеждается, что Куроо в этом их невербальном общении сути не замечает. Но чувство вины — чёртов посредник напряжения — наступает на горло гораздо увереннее, чем до: в доме, в машине и весь вечер в клубе. — Воу, малыш заскучал? — Бокуто, вставая со своего места, валится на диван рядом с Кенмой. — И что у нас там такого интересного? Не дожидаясь ответа, он нагло, с вызовом, заключает хрупкое тело в свои объятия, устраиваясь на напряжённом плече. Кенма блокирует телефон, собираясь спрятать его в карман, и в неловкости пытается выбраться, как вдруг Бокуто зарывается носом ему в волосы и шепчет: «Не парься. Куроо смотрит». И это странно — такая реакция парня лучшего друга; лучшего друга бывшего; просто фриковатого друга, которого невозможно воспринимать всерьёз. Кенма не понимает, почему ему должно быть не похер на Куроо, на его взгляд с прищуром и излюбленную ухмылку. Кенма не понимает, зачем Куроо вообще себя так ведёт. Для чего пытается казаться свободным, радостным и дохуя спокойным, если даже чёртовы стихи пишет, как в школе. Всё так же неумело, глупо, без рифмы. Всё так же разрывными по сердцу. Нахера он так фальшиво играет, если всю боль на его лице видно, если усталость разрисовала мешки под глазами синим. Кенма замечает их только сейчас, когда впервые за вечер обретает смелость засмотреться на Куроо. Впервые за месяц, мать его, взглянуть на него не вскользь. Не во сне оказаться с ним рядом, не в мыслях о несбывшемся разговоре, не в мечтах о семейном быте — здесь, буквально в паре метров. И это обидно. Кенме по-человечески обидно. И лучше бы за занавесом были ненависть с чёрным списком, а не Куроо, исполняющий роль арлекина, который пиздецки страдает, но улыбается своему единственному зрителю. Жаль, фокуса с верёвкой и мылом он не покажет: в программе нет. Кенма бы с радостью его проассистировал, обязательно бы попытавшись повторить, — плевать на запреты. Просто отчего они должны эти чувства скрывать друг от друга? — Ха-ах, Бокуто, милый, ты серьёзно? — Кенма показушно смеётся, типа услышал какую-то очередную глупость, предназначенную только для него одного. — Да я тебе отвечаю! — подхватывает парень, хавая чужое замешательство и просьбу о помощи целиком. — Чувак, пойдём, ты должен это увидеть. Бокуто, хватая Кенму за руку, тащит его за собой, к танцполу, по пути обещая друзьям вернуться скоро. Акааши вздыхает с облегчением, расслабленно откидываясь на спинку дивана, и, замечая на себе взгляд Куроо, улыбается ему: пытается казаться убедительным. И не то чтобы он уверен, что парень поверит в небольшое представление. Просто замешательство вместо очередного слоя неестественной радости Куроо к лицу больше. Кенма, пробираясь сквозь пьяные, чересчур энергичные тела сжимает руку Бокуто сильнее: меньше всего хочется потеряться в толпе, оказавшись в ловушке между чьих-нибудь сисек. Мысли, ранее разлетающиеся по черепной коробке хаотичными частицами, сейчас собираются в кучу, выстраиваются в ровную линию и не разбегаются от громкой музыки. Наоборот, дарят состояние отходов, как после удара: боль теперь всё реже пульсирует, уступая место странному ощущению пустоты, будто адреналин отпускает. Парни подходят к барной стойке, усаживаясь на высоких стульях, которые, на удивление, оказываются свободными. Кенма не совсем понимает, почему Бокуто притащил его именно сюда, ведь обет трезвенника был принят ещё в начале вечера, но в какой-то степени даже радуется: похер куда, лишь бы события последних пяти минут осмыслить. — Так, ща мы тебе чай для похуйдания закажем, и начнём сеанс наматывания соплей на жопу, — рассматривая барную карту, с особым энтузиазмом протягивает сраный втягиватель в неприятности, который мгновение назад из них вытягивал. — Я не буду пить, — сухо отвечает Кенма. — Мне через два часа в аэропорт. — Без этого терапия неэффективна, — рассуждает Бокуто, изучая раздел ликёров. — Да не нужна мне никакая терапия. — Ой, малыш, брось. Ты весь вечер дёргаешься. Немного расслабиться не помешает. Бокуто, подзывая к себе бармена, заказывает два коктейля «Б-52» и, убирая из рук карту с напитками, вопросительно смотрит на Кенму. Это смущает, ломает, скребётся когтями изнутри, ведь противостоять этому взгляду сложно. Сложно осознавать, что кто-то хочет тебе помочь. Сложно осознавать, что это хочет сделать Бокуто, который проводил так с Куроо, наверное, не одну ночь. И в голове, если честно, вообще кое-что не укладывается: неужели волнение Кенмы действительно настолько заметно. — Не смотри на меня, — фыркает парень, потуже затягивая капюшон. — Вот, признаки социофобии на лицо! Пора вызывать бригаду, — язвит Бокуто, облокачиваясь на столешницу. — Ты вообще откуда это слово знаешь? — Знаешь, что я ещё знаю? Морфогенетическое кондиционирование. Видал? — Это чё, из «Аутласта»? — Да, чувак. — Ладно, можешь смотреть на меня ещё одну минуту. Музыке всё-таки удаётся переиграть напряжение, которое весь вечер исполняло на нервах классиков. Кенма немного успокаивается, а когда бармен ставит перед парнями два коктейля и поджигает верхний слой апельсинового ликёра, решает выпить. В конце концов, это, наверное, необходимость. Нужда в релаксе, о котором говорит Бокуто, оказываясь чертовски правым хоть в чём-то. Хоть в чём-то, чего Кенма действительно желает. Быстро опустив соломинку до дна стопки, парни осторожно выпивают коктейль. Внутри начинает приятно жечь, а ощущение сладости на языке заставляет улыбнуться — вкусно. Кенма одобрительно смотрит на Бокуто, типа: «Да, чувак, классное пойло», но вдруг замечает, что улыбка с чужого лица сползает, уступая место серьёзности. Становится не по себе. — Знаешь, Кен… — нерешительно протягивает Бокуто. — Мне всё-таки стоит перед тобой извиниться. — За что именно? Поверь, каждый твой косяк стоит извинений, и… — Кенма пытается в юмор, но затея не оправдывает себя, как хорошая, когда парень перебивает. — Что посадил вас с Куроо за один стол. Внутри от его слов аж что-то обрывается. Щёки начинают гореть, и хер его поймёшь, от чего делается так жарко. — А что, каждому за отдельный можно было? — ухмыляется Кенма, на интуитивном уровне понимая, что лучше бы от этого разговора сбежать. — Да нет же. Типа, я думал, если вы увидитесь, то, может, попиздите, там, о своём, выпьете, вспомните былое и до утра будете признаваться друг другу в любви, но… — Бокуто хватается за соломинку в стопке, начиная описывать по дну узоры. — …сейчас я вообще в этом не уверен. — М-м… а с чего ты вообще решил, что всё пойдёт по такому сценарию? — поражается чужому легкомыслию Кенма. — Ну, так было всегда, наверное? Просто… бля, мне сложно представить вас друг без друга. И пусть мужская солидарность не даёт мне сказать тебе многого, но ему очень тяжело. — Тогда зачем он делает вид, что всё охуенно? Перед кем, блять? Передо мной? — А зачем ты перед ним делаешь вид, что всё охуенно? «Черепаха в черепахуе», — так бы сейчас описал это состояние Бокуто, будь он на месте Кенмы. Но на месте Кенмы лишь совесть, поражение и обида, которые пригвоздили парня к стулу и заставили надуть губы, потому что нечего сказать. Нет ответа вовсе. Лишь гадкое чувство, что вернулся обратно. В те времена, когда за собой не замечал ни грамма охуевшей тяжести ответственности, которую перекладывал Куроо на плечи. — Не знаю… — Кенма даже не пытается оправдаться, в момент уходя в защиту: — И вообще, я правда должен обсуждать это с тобой? — Как хочешь, — отвечает Бокуто без тени обиды. — Просто я сам не понимаю, зачем вы этой хуетой занимаетесь. Да и не только вы. Много, кто так делает. Взять того же Акааши. Мне так хуёво было, блять, оттого, что он ведёт себя, как еблан такой независимый. Невъебенный просто. А я говно. Я, конечно, и не отрицаю, что я говно, но если с кем-то поругался, там, что-то не поделил — вот так вот по-ублюдски себя не веду. Ты спрашиваешь у меня: «Зачем Куроо делает вид?», траля-маля, хотя сам такой же. Тоже строишь из себя хуй пойми кого. — Конструктивно, — перебивает Кенма, съёживаясь. — Ага, точно, — соглашается, продолжая: — В моём понимании, если кто-то накосячил, там, кто-то с кем-то расстался — ни к чему казаться совсем другим, потому что это, как минимум, тупо. Обоим тяжело, зачем усугублять? И я, если честно, боюсь представить, куда это у вас с Куроо зайдёт, как далеко. Типа, в какой-то момент ваши пути обязательно пересекутся, и вы такие «э-э, обосрались». А всё потому, что нормально во всём не разобрались и до сих пор продолжаете творить хуйню. И вообще, я вроде как не об этом должен был говорить. Извини. Я конченый идиот, согласен. И я реально верил, что мой сраный др поможет вас свести. — Ок, ладно, давай ещё по одной. Бармен принимает заказ во второй раз, и Кенма спрашивает, можно ли закурить. Получает отказ, но идти обратно в VIP-зону или выходить на улицу совсем не хочется. Бокуто удивляет. Ошеломляет настолько, что слов для ответа никак не находится. Осмысление острыми иглами прокалывает сознание, и лучше пойти в отступление, предложив новую тему для разговора, но Кенма продолжает топить до талого. Нервы сдают. — Знаешь, если бы ты был таким же мудрым с Акааши… — Господи, Кен. Давай не будем сравнивать мои отношения и твои, — перебивает Бокуто, удивляя Кенму ещё больше. — И я не тупой, каким кажусь, возможно. Просто я не усложняю эту жизнь. И меня вымораживает, когда люди в моём окружении делают проблему снихуя. — «О боги, Акааши, я не пробил прямой… Охуеть, Акааши, меня заблочили… Ебать, Акааши, ты что, отдал пас не мне?» — дразнится Кенма, отказываясь до конца примерять роль проигравшего. Роль котёнка, которого ткнули носом в его пакость. — Это другое! — смущается Бокуто. — И ты сам прекрасно понимаешь, что пытаться уличить меня в чём-то бесполезно. Ну хули, защищайся. Только, пожалуйста, прекрати пиздострадать. Жизнь не кончена. И между вами с Куроо ещё ничего не кончено. Сидит, выёбывается? Да пусть! Тачка, кстати, ему от мамки досталась. Спроси у него про это как-нибудь. Тоже пиздец история. — А отец как? — между делом спрашивает Кенма, конкретно так охуевая от услышанного. О матушке Куроо последние, наверное, десять лет не было ни одного упоминания. — Нормально. На начало ноября операция назначена. Кенме кажется, что за последний месяц жизнь остановилась только для него, что он стал этому миру чужим, а человек, который когда-то был для него всем, с готовностью вступает в новое. Даже представить трудно, насколько Куроо сейчас тяжело. А оттого, что в это непростое для него время приходится играть «еблана такого независимого», Кенме становится ещё хуже. И пусть слова Бокуто вызывают лютый баттхёрт, считать его неправым — глупо. Голова идёт кругом. Второй шот коктейля навевает ещё больше тоски. Кенма берёт в руки барную карту, глазами пробегаясь по составу напитков, и заранее сожалеет, что встречать Хинату заявится пьяным, но ситуация требует решительных действий. Иначе — взрыв башки от мыслей неизбежен. — Два «Лонг Айленда», пожалуйста, — обращается к бармену, чем вызывает язвительное неодобрение у Бокуто. — Малыш, я не дам тебе напиваться. — Это последний, — зарекается Кенма, — к тому же, это ведь ты притащил нас сюда. Зачем-то… я не просил. — Чувак, да ты чуть не расплакался прям за столом! — восклицает Бокуто, разводя руками. — Я думал, тебя приступ, нахер, хватит. А ещё ты так подыграл мне, что я такой: «У-у-у, всё, скорая помощь, нахуй. Срочно на бар». — Я просто… растерялся. Поездка эта, встреча, стихи сраные. Ты ещё прижался, блять, начал на ухо шептать про Куроо, что он смотрит. Какая разница вообще? Он и так весь вечер палил. — Но в тот момент ты не выдержал. Кенма делает глубокий вдох, поражаясь проницательности Бокуто, и вдруг сдаётся, проговаривая: — Да, наверное, не выдержал. — Ладно, не ссы. Всё наладится. Кенма разъезжается локтями по столешнице, пропуская через себя мысль: «Да, блять, конечно, наладится». Бармен заканчивает приготовление коктейля, готовясь подать заказ парням. Музыка на секунду стихает. Тут же включается следующая песня для движа-Парижа, и хочется поддаться чёртовому чувству свободы, в которое погружены люди вокруг. Бокуто кладёт Кенме руку на плечо в зазывающем жесте, типа: «Чувак, бухашка готова. Го пить». И парень, поднимая голову, охуевает со всей силы — к стойке подходит Куроо. — Эй, бармен, замути мне что-нибудь безалкогольное, — произносит он, становясь вплотную к Бокуто, и, делая вид, что вовсе не замечает Кенму, спрашивает: — Чё, именинник, возвращаться собираешься? Тебя там все ждут.