От бывших к нынешним

— Чё, именинник, возвращаться собираешься? Тебя там все ждут. Кенма окидывает Куроо растерянным взглядом. Возвращается к своему коктейлю, чувствуя, как внутри начинает закипать что-то вроде обиды, отчаяния, и алкоголь внутри только всё усугубляет. Достаёт угнетение на поверхность острыми углами. — Дай нам ещё пару минут, — просит Бокуто, отчего-то расставляя приоритет в сторону Кенмы. — Для чего? — спрашивает Куроо ледяным тоном, хоть и на лице — улыбка. — Ты спешишь куда-то? — с аналогичной серьёзностью парирует лучший, мать его, друг. Куроо стискивает зубы. Кенма чувствует это напряжение, даже не оборачиваясь на парня. И не то чтобы боится поднять на него глаза. Даже хочет попросить его забрать свой безалкогольный мохито и оставить их с Бокуто одних, но смелости не хватает. Мысли колёсами проезжаются по сознанию, давят попытки понять, зачем Куроо это делает. Хотя, всё-таки, Кенма действительно боится столкнуться с ним взглядом: вдруг в них отражается то, чего лучше не видеть. — Курить пойдёшь? — обращается к бывшему, заставляя того вздрогнуть. Глоток «Лонг айленда» — для храбрости, с губ срывается: «Пойду». Многозначительный взгляд на Бокуто — поиск поддержки и: «Господи, Бокуто, милый, блять, отчего это происходит со мной?» Идти за Куроо, не держа его за руку, странно. Люди зажимают со всех сторон, страх потеряться подступает к горлу, а осознание того, что это их первый разговор за месяц, сдавливает грудную клетку. Волнительно. Не так, как обычно. И то напряжение, которое было все разы после расставаний, с настоящим не сравнится. Они выходят на улицу. Ветер забирается под худак, касается шеи и пробирает до мурашек. Резкий контраст температур вышибает из головы мысль об опьянении, но душно. Внутри себя душно. Кенма сбрасывает с головы капюшон, продолжая следовать за Куроо к месту для курения. Людей на удивление мало, а оттого быть здесь, рядом с ним, кажется куда опаснее. Однако, когда Куроо протягивает пачку «ЛД» с фиолетовой кнопкой, на секунду становится легче. Кенма достаёт сигарету, тут же зажимая её губами. Это льстит — знать, что Куроо любил слизывать с них сладость фильтра, и льстит по той причине, что он притащил пачку чёртового «ЛД» на тусовку, куда бывший тоже был приглашён. Оранжевый огонёк касается самого кончика сигареты, поджигая её. Колёсико зажигалки оказывается отличным антидепрессантом: пальцы так и норовят проехаться по нему, но вместо этого — Кенма просто сжимает ткань худи в просторном кармане. Смотреть на Куроо больше не страшно. Заговорить — не кажется чем-то из ряда вон, а потому, бросая колкость, Кенма продолжает игру, начатую парнем предложением покурить. — Я, конечно, ничего не имею против твоего лица, но оно похоже на смесь говна и боли. — Хм, — усмехается, затягиваясь глубоко-глубоко. Смотрит на Кенму через выдыхаемый дым, подкладывая одну руку под локоть. — Ответить, что ты выглядишь не лучше, будет нетактично? — Брось, тебе кажется, — хмыкает. — Разве? — Ага. Куроо отводит взгляд. Облизывает губы, ухмыляясь. Кажется — так кажется. Спорить насчёт этого он не будет. Но за выходку с Бокуто — долг отдаст. Кинет очередную провокацию, чтобы больше не сожалеть, что ушёл от Кенмы, что нет возможности его коснуться, что сбежать ото всех и спрятаться там, где их никто не найдёт, не получится. Он сделает это, чтобы стало ещё больнее. Чтобы Кенма не обольщался этому приглашению покурить, чтобы не обольщался словам Бокуто, который наверняка выдал о друге многое. Куроо просто не потерпит такой бесцеремонной и наглой выходки. Не потерпит вмешательств. Пусть и останется последней мразью, но сделает это. Типа, отомстит. Однозначно пожалеет, но простить себя за случившееся их последним летом и без того не может. А это — не сравнится. Ничто не сравнится с тем, что происходило тридцать первого августа. — Слушай, я заеду завтра? — спрашивает как бы невзначай, но его мальчик держится молодцом. Настораживается. — Зачем? — Ключи хочу тебе вернуть. Кенма замирает. Дым, которым он затягивался, застревает в горле. Хочется кашлять, и сдержать этот порыв не получается. Парень давится. Земля из-под ног уходит. А ещё больнее, чем есть, оказывается, быть может. — Ты издеваешься? — произносит со слезами на глазах из-за кашля. — А похоже? — всё-таки, блять, да — издевается. — Почему ты их не вернул раньше? — недопонимает, чувствуя, как внутри всё сжимается. Аж блевать хочется. — Давал тебе время от меня отвыкнуть, — стряхивает пепел, поднося сигарету к губам снова. — А-а… м-м-м… это так называется. Сарказм помогает справиться с осознанием лишь на секунду. Прекрасное оружие, подавляющее чувства, самое лучшее. Кенме становится жарко. Щёки горят, наверняка становясь розовыми. Жаль только, дым, бьющий по горлу, не разъедает ком. — Ну так что? Заеду? — вновь произносит эти слова Куроо. По сердцу будто нож проезжается. Но нормально — Кенма не может. Нормально — не вписывается в концепт их отношений, и как же глупо было надеяться, что всё наладится. — Нет, не заедешь, — отвечает по-сучьи, со взглядом, таким, высокомерным, и почти докуривает сигарету. — Я буду прекрасно проводить время с Хинатой, а потом, может, ещё с кем. Избавляется от бычка, бросая его в стоящую рядом урну, и собирается уходить. Куроо язвительно произносит ему вслед: — Брось, ты в жизни ни под кого не ляжешь. — Лечь — не лягу. Но залезть на кого угодно смогу. Кенму трясёт. С каждым новым шагом идти становится тяжелее. Он накидывает капюшон, будто бы это поможет спрятаться. Хотя бы от косых взглядов находящихся рядом людей. Да, углы угнетения поистине острые. Кенма ранится о них, но вместо крови наружу вытекает обида. Он заходит в клуб. Протискивается через незнакомцев к бару, отталкивает их от себя, надеясь выместить на них капельку злости. Голова идёт кругом. Крепкий алкоголь, сигарета и чёртова духота заставляют сердце разрываться. Кенма чувствует его, слышит сквозь шум в ушах. И ищет Бокуто, который оказывается в компании Акааши. Очень предусмотрительного Акааши, распознавшего ложь в намерениях Куроо. При виде друзей хочется плакать. Кенма чувствует себя таким беспомощным, жалким, брошенным. Униженным самым дорогим человеком. И слёзы сами рвутся наружу, только бы не пытаться их сдерживать. Нарушить данное самому же себе обещание не плакать — ничего. Этого проёба больше никто не увидит. Но показывать слабость перед друзьями — значит залить их переживание горькой дизморалью. А счастье их нельзя омрачать слезами. — Кен, эй, что случилось? — спрашивает Акааши, сдавливая ладонями плечи парня. — Он сказал, что хочет вернуть ключи, — не поднимая на друга глаз, отвечает Кенма. — Он — что? — не скрывает эмоций Бокуто. — Ключи вернуть, блять, хочет? Это пиздёж, Кенма. — Всё кончено… блять, всё кончено! Парень утыкается носом Акааши в грудь, ощущая тепло его ладоней на своей спине. Становится ещё жарче, ещё обиднее, и терпеть оказывается невозможно. Хорошее настроение. Хорошее настроение умереть, но, жаль, внутри нельзя сделать это дважды. — Так, на, пей, — Бокуто тянет стакан с «Лонг айлендом» и, заставляя Кенму оторваться от Акааши, суёт коктейль ему в руку. — Не хочу… — поджав губы, отвечает Кенма. — Скорая помощь, малыш. Давай, за твоё терпение. — Да херня это всё… — Ну извините, салфетки для намотанных на твою жопу соплей у меня нет. Мы с Акааши тебя вылечим, поэтому пей. Ладно, Бокуто в самом деле убедителен. Особенно после вброса о том, что он не даст кое-кому напиваться. Кенма даже отвлекается от мыслей о Куроо и его паршивых словах, всерьёз задумываясь о содержимом стакана. Это нужно. Это необходимо. Но, чёрт, Кенма правда должен напиваться в соло? — Почему пью я один? — просто уточняет, чтобы точно поддаться напору Бокуто. — Потому что мы уже достаточно пьяные для того, чтобы сделать это, — отвечает, однако, Акааши, полностью сбивая Кенму с толку. — Для чего? — Для плана «Б». Интерес пробирает до костей вместе с музыкой. Коктейль маленькими глотками стремиться к желудку, оставляя после себя приятное ощущение прохлады внутри. Кенма замечает Куроо, протискивающегося сквозь незнакомцев к бару, и кажется… Нет, всё это — реально, как и тень злости, пошлого эгоизма на его лице. В компании друзей не так волнительно. Не так противно, как если бы вернуться пятью минутами ранее в тот чертовски неприятный разговор. А при мысли, что даже Бокуто выбирает сторону Кенмы, становится гораздо спокойнее. Иначе объяснить то, как он, повторяя за Акааши, берёт парня за руку, предварительно забрав стакан с недопитым коктейлем, — невозможно. А списать всё на необдуманность не получается: Бокуто поступает вполне мотивированно. По крайней мере, хочется в это верить. Не дожидаясь, пока Куроо окажется у бара основательно, Акааши тянет Кенму вперёд, переплетая их пальцы. Неловко. Бокуто такого себе не позволяет, хоть и сжимает покрепче тёплую ладошку в своей огромной руке. Неловко вдвойне. В квадрате. И, бросая на Куроо короткий взгляд, парень вдруг решает поддаться чужому напору. Оказывается послушным. И на удивлённом лице искрит улыбка. Такая же фальшивая, как изъявленное желание вернуть ключи. Только, кажется, Кенма сейчас слишком серьёзен. В самый центр этого хаоса не лезут. Оказываются где-то скраю, чтобы устроить своё маленькое шоу для одного единственного зрителя, который терпеливо садится на высокий барный стул, закидывает ногу на ногу и локтями опирается на столешницу. Старается сделать максимально непредвзятый вид. Даже пытается ухмыляться, но остаётся только скалиться, когда Кенма оказывается зажатым между двух парней. На их фоне он выглядит так изящно, так потрясающе, что очарование им заставляет тело дёрнуться. Только вот Куроо быстро приходит в себя: злость ударяет в голову тупым тяжёлым предметом. Бокуто и Акааши поступают отвратительно. И единственное желание — сорваться с места, с цепи будто, и ни за что не позволить им коснуться Кенмы. Но такой привилегии больше нет. И думать о том, что это неправильно, — слишком эгоистично. Но Куроо думает, закипая злостью, когда Акааши стягивает с Кенмы капюшон, проводя едва осязаемо пальцами по его лицу, а после — одной ладонью обхватывает его шею. Бокуто прижимается сзади. Оглаживает бока, впиваясь в них. Кенма шумно хмыкает на это, смотря в пьяные глаза Акааши. Расслабляется, чувствуя, как пелена воспоминаний окутывает разум. Быть между — интригует. А Бокуто — достойная замена Дизайнеру. — Объяснишься? — с хитрой улыбкой произносит Кенма, когда Акааши кладёт свою руку поверх руки Бокуто, лежащей на талии. — Возвращаю долг, — отвечает тот вполголоса где-то над ухом. Мурашки пробираются к лопаткам. — Теперь расслабиться надо тебе… — М-м… это и есть твой план «Б»? — Нет, это план Бокуто — позлить Куроо, если придётся. Как видишь, пришлось. — Куроо же это просто так не оставит. — Конечно, не оставит. Смотри, как он бесится. Какими глазами на тебя смотрит… Кенма, поворачивая голову на Куроо, раздразнивается ещё больше. Умещает ладони у Акааши на груди и провокационно улыбается, прижимаясь спиной к груди Бокуто. Подставляет шею под неосязаемые поцелуи, сводя с ума своим развязным поведением. Куроо тяжело вздыхает, насколько позволяют лёгкие, и прикусывает щёки с внутренней стороны. Вскидывает бровь, осматриваясь. Не может остановиться, ищет способ вернуть Кенме всё до мелочей. Сосредотачивается только на этом, чтобы мозг не взорвался от этого чёртового потока мыслей, в которых подсознание подталкивает набить Бокуто морду; в которых сожаление раскалённым металлом касается сердца, оставляя клеймо «Глупец». Какая-то полупьяная сучка ошивается рядом. Пронзает Куроо взглядом, и это кажется неплохим шансом не то чтобы отомстить — продолжить. Шоу ведь должно продолжаться искрами. Заканчиваться — тем, чем обычно. Но раз оба не понимают, зачем это делают, то лучше пустить ситуацию на самотёк. Об остальном Куроо подумает позже. Своё обязательно возьмёт. Но вернёт — прежде. Кенму от алкоголя начинает крыть. Когда Бокуто с Акааши влажно, пошло целуются, зажимая его своими телами, — лишается разума. Чужие ладони горячо оглаживают тело, срываются по спине, груди, животу. Чёрт возьми, опьянение прибавляет развязности настолько, что губы сами тянутся к шее Акааши. Кенма собственнически прикусывает тонкую кожу, заставляя парня обратить на него внимание. Огоньки светодиодов так красиво отражаются в затуманенных глазах, что не потеряться в них не хватает сил. Завораживает. Ладонями он обхватывают горячие щёки. Акааши прижимает Кенму к Бокуто, притягивается к его телу сам, считывая желание в слишком смелых действиях, и делает то, о чём так отчаянно мечтал на вечеринке у Дизайнера. И нет, это — не слишком. Это великолепно — отстраниться от морали настолько, чтобы примкнуть к губам Кенмы, начав его жадно целовать. Градус в крови повышается. Какое-то безумие, одобряемое восклицанием Бокуто. И целоваться с другом — прикольно, ведь ни к чему не обязывает. Ни стыда, ни совести. Ни сожаления, ни капли ответственности. Лишь ещё больший азарт от ощущения горячих ладоней на щеках и бёдрах: Акааши с Бокуто не оставляют Кенме и шанса. Куроо не сводит с парней глаз. Кажется, прикован тяжёлой ношей злости, что разрывает изнутри, отдаёт болью где-то в животе, поднимается к грудине. Мерзко. Куроо просто мерзко настолько, что хочется помыться. Поможет — вряд ли. А оттого, что это новый репертуар игры на нервах, — почти сломаться можно. Да, Куроо определённо жалеет, что сам стал постановщиком, дирижёром или как его там, кто всеми этими делами заправляет. Однако улыбается, когда Кенма косится в его сторону. Криво, агрессивно, с вызовом, типа, грань легко перейти. И переходит. Делает это так глупо, как обещал себе больше никогда не делать — никогда не провоцировать Кенму на ревность разговорами с пьяными девками, готовыми отдаться за коктейль. Та, что трётся рядом, явно из этих. И Куроо предлагает ей выпить, поворачиваясь к невъебенным актёрам спиной: видеть их не хочется, насмотрелся. Алкоголь должен ласкать, но не вкусить — за рулём. Лекарство от скуки должно молчать, но стерва пытается узнать имя. — Детка, не задавай лишних вопросов. Я просто предложил тебе выпить коктейль, — отвечает ей дерзко, обворожительно улыбаясь, как привык вести себя с этим сбродом недостойных. И не то чтобы сам ведёт себя достойно, но практически на все сто уверен, что в этой грязи — только наполовину. — Напоить меня собираешься? — спрашивает незнакомка, пытаясь сфокусировать взгляд на барной карте. — Боюсь, кто-то сделал это за меня, — язвит, залпом допивая свой безалкогольный мохито. — Ха-ха, а ты забавный, — ёрзает на стуле, еле как закидывая ногу на ногу. — Я тут с подружкой, она где-то танцует. Я потеряла её из вида… Ой, может, тоже хочешь потанцевать?.. Кенма, видя бывшего в компании какой-то ноунейм девахи, начинает злиться. Азарт от чужих прикосновений вместе со скучными минутами капает на дно. В неводе добычи, к сожалению, нет. Но есть желание впиться Куроо в горло, когда он обнимает чёртову блядь за талию и ведёт её, так вызывающе держащую в руках коктейль, к танцполу. Музыка приятно оглушает, пробирает до глубины души и привносит интригу. Акааши прижимает к себе, Бокуто просит расслабиться. Но не до этого. Никак не получается совладать с чувствами. Никак не получается избавиться от ненависти, когда руки Куроо касаются женского тела, ладони оглаживают лопатки и следуют к пояснице. Блять! Да Кенма в жизни этого не вытерпит. К счастью, время пребывания на самом лучшем-худшем-не-его-празднике подходит к концу. Можно даже вызывать таксо до аэропорта и радоваться жизни, предвкушая безудержное веселье с Хинатой всю следующую неделю. Жаль только, что Кенме хочется совсем не этого. И совсем не такой встречи с Куроо он ожидал. И даже предположить не мог, что сердце разобьётся снова, что такие пытки — смотреть, как на любимом виснет какая-то девица, перекатывая на языке кубик льда, — вызовут невъебенные мучения. Но Кенма не смолчит. Позволять себе такого не станет. Отстраняясь от Акааши, он идёт в сторону жалкого подобия вызвать ревность. Дрожь отчего-то простреливает тело вместо с басами из колонок. Духота мозги плавит, но этот день достаточно затянулся для того, чтобы пойти на очередные глупости. Девица пошло жмётся к Куроо, провоцируя его залезть к ней в рот своим языком за чёртовым кубиком льда, который вот-вот растает. И Кенма взрывается вместе с музыкой, вместе с припевом, гулом проходящим по танцполу. Нет, не сдерживается, увы, как бы ни пытался убедить себя развернуться. Подходит впритык, вставая на носочки рядом с девицей, и достаточно громко, чтобы Куроо услышал тоже, произносит: — Милая, его язык бывал в моей жопе. На твоём месте я бы задумался. Уходит с язвительной ухмылкой, накидывая капюшон, но Куроо останавливает. Хватает за руку, разворачивая к себе, и становится близко-близко настолько, что Кенма сквозь этот паршивый парфюм чувствует родной любимый запах. Алкоголь внедрился в элементы крови только у одного. Затуманенный взгляд, как и дрожь, — у обоих. Злость — искрит. Либо же — искрит что-то нечто большее. — Какого хуя ты делаешь? — рычит Куроо. — Делаю так, чтобы ты хотел вернуть мне ключи по-настоящему, а не разыгрывал дешёвые, блять, драмы. Тяжёлый сдавленный вздох — заместо тысячи слов. Хватка, коей сжимает запястье Кенмы, остаётся неизменной: не хочется его отпускать. И в этом чёртовом жесте столько разрушительных чувств, что даже жаль, что снова всё так, глупо, по-дурацки, безрассудно, вышло. Кенма делает шаг. Шажочек, если быть точнее. От алкоголя ведёт, мысли не вяжутся с восприятием, а ответа не следует. Ничего нет, хотя так хочется услышать его хрипловатый голос. Аж до абсурда доходит, но Куроо отпускает запястье, позволяя Кенме обхватить своё лицо ладонями. — До встречи, милый, — шепчет Кенма на ухо, носом проводит по щеке, — мне пора. Отстраняется. В беспамятстве плетётся к выходу, набирая сообщение Акааши: просит его принести ему рюкзак и составить компанию покурить, пока такси едет. Тяжело… пиздецки больно, а при мысли, что через пару-тройку часов снова окажется в пустом доме, пусть и не один, — хочется вскрыться, но, жаль, внутри умереть нельзя дважды.