От бывших к нынешним

«Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и сожалеть о несделанном всю жизнь». Куроо с этим не согласен. Жалеет о том, что сделал, думая, что было бы, если бы поступил иначе. Но мотивация ясна как день белый, только другим её не объяснить. Не может. Но требует объяснений от других. От Бокуто, например, с Акааши, потому что их вчерашняя показуха в клубе вывела из себя. И с дизморалью справиться не помогли ни четверть пачки «LD» с фиолетовой кнопкой, скуренная за раз, ни потасовка у клуба из-за парня, который плечом задел случайно, ни скорость под сто двадцать по полупустому Токио, ни бутылка джина, выпитая в одиночку. Не терпелось высказать другу за его непозволительное, грязное поведение, ведь так и не хватило сдержанности разобраться во всём сразу после ухода Кенмы. Но Куроо навёрстывает упущенное сейчас, подъезжая прямо к его дому. Дверь открывает Акааши. Слегка помят, но в целом отдохнувший, со следами от зубов на шее: продолжение ночи прошло отлично. Куроо молча проходит в дом. Глубоко вздыхает, ловя спокойствие или пытаясь злиться. Диссонанс, ведь не знает, как себя вести с Акааши. Но быстро понимает, что строить из себя обиженного не прокатит — перед этим человеком словно книга, открытая на странице с секретами. — Кофе будешь? — спрашивает Акааши даже не ради утверждения, ведь сразу после вопроса идёт на кухню. Так, скорее, с целью первым нарушить молчание. — Да, спасибо, — отвечает вежливо, следуя за ним. В доме тихо. Атмосфера сна окутывает каждый уголок, а уют навевает чувство спокойствия. Злость притупляется, и брать мусат, чтобы снова её заточить, необходимости нет. Бокуто, верно, ещё спит. Раньше вечера его ждать смысла не имеет, и Куроо ловит себя на мысли, что приехал именно к Акааши, а не на глупые разборки с другом, который ни за что в этой жизни не утратит титула «лучший». Вопрос насчёт кофе, конечно, положил начало разговору, но следить за тем, как сливки растворяются в чашке, делая жидкость светлее, кажется увлекательным. Таким, что можно ещё помолчать и не пытаться искать слова, чтобы смягчить положение сердца в груди: бьётся о рёбра слишком больно. Акааши садится напротив, как и всегда. Размешивает сахар, отчего-то улыбаясь. Наверное, предвкушает то, что скажет Куроо. И долго не ждёт: собеседник наконец-то начинает. — Знаешь, Кей, я столько всего хотел сказать, но сейчас говорить будто нечего… не вяжется как-то. — Попробуй связать. Куроо поднимает на Акааши глаза, встречаясь с его взглядом. И кажется, будто только у него внутри всё ходуном от волнения ходит, ведь парень напротив чересчур спокоен. — Зачем это было? — спрашивает, намекая на шалости в клубе. И Акааши не мучает пыткой с подробностями. Лишь также спокойно отвечает: — Просто. — Просто? — Да, просто. Просто так. Как с тем, что ты вдруг решил вернуть Кенме ключи. Встреча начинает напоминать разговор с совестью. Очередной. Очередной первый, коих в последние месяцы было крайне много. Куроо даже сориентироваться не может. В груди всё горит, хочется ответить хоть что-то, но ничего подходящего нет. В словарном запасе не находится. — И что мне делать? Вдруг оказывается произнесённым вслух, хотя точно планировал запрячь этим разум. Не вышло. С Акааши никогда не выходит быть сдержанным собственными мыслями. — А чего бы ты хотел? — Не знаю… счастья? Акааши ухмыляется, делая первый глоток. Тишина теперь и на него давит, но он этого ни за что Куроо не покажет. Знает, что дело далеко не в том, что они с Бокуто позволили себе коснуться Кенмы. Причина в другом — что на месте них был не Куроо. — Хах, счастья? — Акааши позволяет себе усмехнуться. — Ты сам ушёл от своего счастья. Но ещё не упустил. Пальцы мучают ручку кружки, явно требуя заменить её сигаретой. Куроо хочется пустить в лёгкие дым, выпустить из них отчаяние, которое осело пеплом хлеще грёбаного табака, утрамбованного в бумагу. Во взгляде вопрос: «Можно?». Протянутая рука в намерении закурить тоже — утвердительный ответ. — Да я не мог по-другому, — будто бы раскаивается, но на самом деле пытается оправдать себя. — Между нами столько говна было, пиздец просто. И его не забудешь. Нахуя было всё начинать это… — Чтобы сделать выводы, смириться, принять и пойти дальше, — затягиваясь, произносит Акааши. — Хотя, за Кагуру тебе надо было бы въебать. Жениться собирался. Заигрался, Куроо-сан, заигрался. Да, интеллигенция, мать её, и стыдно становится в десятки раз сильнее. Паршивее — в сотни. И без Акааши знает, что поступил по-ублюдски. Но цепляется сейчас не за это. За: «Ушёл, но не упустил». — Думаешь, мы сможем снова сойтись? — спрашивает Куроо, напрягая мышцы шеи. Чувствует себя глупо. — В расход, чтобы снова потом сходиться? У меня, в таком случае, вопрос: зачем? Зачем сходиться? Или, может, зачем расходились? Пальцы Акааши сдавливают сигарету, но по ощущениям — вцепились в горло. Впились в душу. Сжали сердце. Радикализм, которого явно не хватает. Куроо предполагал, за чем ехал. Однако готовности для подобного разговора, как оказалось, вовсе нет. — Ты знаешь вообще о наших отношениях? В общих красках, там, или подробности. — Нет. Что ты говоришь, что ты долбаёб, что Кенма. Обоюдное самобичевание. Но я знаю, что это. Надеюсь, больше не вспомню никогда. — И как ты с этим боролся? — Как Кенма учил. — Это… как? — Просто нормально поговорил с Бокуто. И если понимаю, что начинаю себя накручивать, то сразу иду к нему. Или если мне нужно, чтобы вечер мы провели вместе, то он тоже об этом слышит. Если мне не нравится, что он, элементарно, разбрасывает свои мячи по дому, то он об этом знает. Мы просто раз-го-ва-ри-ва-ем, а не пытаемся сделать друг другу больно, чтобы привлечь внимание и тыкнуть слепого: «Смотри, сука, как мне плохо», когда он не видит. Странно только, что вы с Кенмой перестали разговаривать. — Да… перестали… Куроо чувствует себя неуютно. Вероятно, ожидал от Акааши не такого. Не нейтралитета и полного владения ситуацией. Куроо вообще-то обидеться приезжал, а по итогу закапывает себя всё больше в такт чужим словам. И вмиг всё самое сложное выглядит очень просто. — Скажи мне, я не беру во внимание то, что между вами было раньше, имею в виду ваше последнее расставание. Какой в нём смысл, если ты хочешь вернуться? Драмы не хватало? Самолюбие оказывается задето. Парадокс, что Куроо сейчас никто не жалеет и не прижимает к груди со словами: «Бедненький, натерпелся». И не то чтобы Акааши его в чём-то винит, не то чтобы отказывается поддерживать, просто словесных пиздов получать гораздо больнее. — В чём смысл? Да в том, что я пиздец забесился из-за того, что Кенме было плохо, а я не знал почему. Мне в тот момент было настолько похуй, что с нами будет. Кенма просил меня остановиться, а я гнал, блять, с каждой его просьбой разгоняя тачку сильнее. Я после этого вообще на «Солярисе» не ездил. Даже сесть в него не мог. А сколько таких ситуаций было… когда я творил такую хуйню, вообще не понимая, зачем всё это. А в тот момент я решил это прекратить. Когда чуть не убил самое дорогое, что у меня есть. Акааши давится дымом. Пару раз коротко кашляет и снова затягивается, осмысляя, что Куроо сказал. Делать вид охуенно непоколебимого больше не получается: в глазах поселяется ужас. И от тишины появляется ощущение, будто голова вот-вот взорвется. И пусть будет как угодно, лишь бы не молчать. — Ты ведь таким не был. — Не был, но стал. И что со мной ждёт Кенму… — Пока ты живёшь в этом и веришь, что ничего не поменяется, ничего. Пока ты продолжаешь делать Кенме больно, ничего. Зачем ты делаешь ему больно? — Не знаю… это сложно объяснить. Типа, мне хотелось, чтобы он меня ненавидел и чтобы я не смог прийти к нему, когда станет совсем невыносимо, но… — Прийти к нему, когда станет совсем невыносимо? Он что, ночлег с привилегиями? Или фонд ментального очищения? Или способ заглушить боль? — Нет… — Тогда разберись в том, чего тебе действительно хочется, Куроо. И в том, что ты хочешь от него. А самое главное — разберись в себе и перестань делать Кенме больно. И хватит переживать, что ничего не забудется. Есть такая штука как прощение. И тебе в первую очередь нужно простить себя. И Кенме. Но Кенма уже в процессе, так что… — Он меня ненавидит? Акааши закатывает глаза, тушит бычок в пепельнице и делает пару глотков кофе. Улыбается, произнося: — Слушай, курить и пить кофе так неполезно. Сердце бьётся, пипец. — А ты, смотрю, пристрастился. Вон, даже пепельница стоит. — На твоём месте ещё кое-кто курящий бывает. Он её сюда и поставил. И нет, этот кое-кто тебя не ненавидит. Просто больше не обижай его. А там, глядишь, и помиритесь. Куроо хмыкает, мол: «Да уж». Но напряжение наконец-то сменяется расслаблением, и больше не так страшно сидеть напротив человека, исполняющего роль судьи. Это ему было нужно. Возможно, растоптанная гордость и святая вера в собственные убеждения не подпускают слова Акааши близко к сердцу, но Куроо уверен, что сделает из этого выводы. А совсем спокойно становится, когда Бокуто, сонный, слава Богу, в трусах, спускается со второго этажа, чтобы испить живительной влаги. И первое, что при виде Куроо произносит: — Бро, обоссы, но не бей! Хотя бы завтра, после игры! Так сказать, понёс ответственность за то, что ночью Кенму трогал.

***

Встреча с лучшим после весьма длительного расставания — всегда немного волнительное событие. Напряжение в первые минуты и вопросы из серии «Ну, как там? Хорошо долетел?», крепкие объятия, атмосфера аэропорта и мандраж людей, прибывающих, убывающих… Возвращение домой наконец-то не одному. Последние дни в доме как-то слишком пусто, тоскливо. Даже Миса не так активна, возможно, из-за ремонта, который закончился не так давно. Кенма до сих пор привыкает к изменениям. В тёмной комнате вроде комфортно, но холодно. Было. Эти дни. Ближайшие шесть ночей будет теплее. И светлее теперь, кажется, до переезда, ведь Хината первым делом достал из чемодана светодиодные ленты и с разрешения Кенмы, с его даже помощью, обклеил ими комнату по плинтусам и потолку. Ночь провели за незамысловатым разговором под ликёр и приятный глазу радужный свет, растягивающийся по всему периметру. Раннее утро в полудрёме не обошлось без упоминания наболевшего, но на удивление отношение ко всему оказалось ровным: либо перегорел, либо действительно успокоился. Возможно, просто устал или перенервничал. Но заснул с порядком в голове и никак не хотел просыпаться, потому что за последний месяц сон без помощи доксиламина не приходил. И Хинате со своей энергичностью пришлось самому справляться. По крайней мере, следующие два часа, что были даны Кенме как возможность поспать подольше. Сам парень же — направился на пробежку. Был бы мяч с собой — лишний час оказался бы уделён волейбольной площадке, ведь тренировки пропускать нельзя, нужно поддерживать себя в форме. И дело даже не в том, что за время перелёта не устал совсем или что разные часовые пояса почти никак не сказываются. Причина уходит в завтрашнее, где получится увидеться с друзьями и насладиться их игрой. Правда, просто наблюдать за финалом будет тяжело — пускай и к песку привык, но на обычную площадку тоже хочется. Но нетерпение, однако, временно. Кенма проговорился о том, что после матча зал свободен до шести часов. Соревнования в полдень, а значит, по их окончанию есть шанс оказаться с друзьями по одну сторону сетки снова и сыграть против них же. Уверенное возвращение домой с чувством облегчения, что нигде не потерялся, не заблудился в домах, которые очень друг на друга похожи, слишком приятно. Кенма всё же заставил себя встать, сварил кофе и заказал много разной еды из доставки — заморачиваться с готовкой не планировалось вовсе. А в шестом часу вечера после долгих уговоров Хинаты парни отправились в скейт-парк на условиях самого же Хинаты. Вместо таксо — автобус, даже не метро, с пересадками и параллельно прогулка по Токио, такому свежему в плане погоды. Не больше двадцати трёх градусов, и солнца нет. Просто небо затянуто сероватыми облаками, не тучами. Ветер приятно треплет волосы, теряясь в них. Рожок с парой шариков мороженого и арбузный лимонад на розлив, суетящиеся люди, бесконечный поток машин пробивают на улыбку: приятно оказаться дома, в Японии. До Мияги Хината доедет через пять ночей, а после снова вернётся в Бразилию. Наверное, ещё на год. Кенма же — на самом деле рад оказаться вне дома, рад быть в потоке случайных прохожих, где некоторые из них приветливо улыбаются и тянут руку, чтобы дать пять: узнают в нём Кодзукена. И как-то даже приятно ощущать спокойствие, находясь среди незнакомцев. Нет ни тревоги, ни желания как можно скорее запереться в комнате и проспать до вечера или середины ночи, чтобы снова проиграть до утра. Приятно просто идти рядом с другом, откусывая от сахарного рожка кусочек, чтобы подобраться поближе к яблочному шарику и в следующий момент засмеяться, когда глаза окажутся подняты на Хинату: кончик носа в мороженом. Осмыслять что-то, пока здания одно за одним сменяются в окне автобуса — тоже приятно. Жизнь кипит, продолжается. Через пару остановок пора выходить, но парни ещё не готовятся. Наслаждаются красотой перекрёстков, вывесками магазинов и эстетикой лавочек с самодельными украшениями. Потрясающе и так спокойно. Кенма даже чувствует себя счастливым, приходя к чему-то важному. Его жизнь ведь продолжается тоже. А приятный вечер только начинается. И становится куда более энергичным, когда брендовый японский магазин присылает на почту сообщение: «Здравствуйте! Хотим предложить Вам поучаствовать в разработке лимитированной коллекции осенней одежды. Как Вы смотрите на коллаб Kodzuken и UNDERCOVER? Если Вам интересно наше предложение, пожалуйста, свяжитесь с нами по телефону +81334071232 в ближайшее время».