От бывших к нынешним

— Обними меня. Я слишком пьян, чтобы помнить, что мы расстались. Вернее сказать вместо «что» — «как», но Кенма устал подставлять в их ситуацию союзы. Излюбленный «если» пора послать катиться к херам, потому что жить с этой ответственностью больше не может. И так волнительно, когда Куроо обнимает, кажется, со всей силы; утыкается лбом в ключицу и тяжело-тяжело вздыхает, подаваясь вперёд, будто так может быть ближе к Кенме. Пальцы зарываются в чёрные волосы, запахом которых не надышаться. Кенма так по этому скучал, по этим родным рукам, теплу и ощущению его на своей коже… Касания, всё же, больше походят на огонь, разгорающийся пожаром, только не снаружи — внутри, хотя телу горячо не меньше. Потушить его поможет только нехватка кислорода, которого и так в воздухе мало. Всё, чем Кенма дышит, — им, любимым. Так боялся больше никогда к нему не прикоснуться… У страха глаза велики. Ложь. Страх — незрячая бездна, в которой самому перестать видеть. Пелена навечно застилает взор, а веки настолько отяжелели, что ресницами, увы, не удастся похлопать. Без Куроо мира не видно. Сейчас же — под закрытыми глазами впервые так ярко, и больше не страшно смотреть перед собой. Перед Кенмой — самый огромный страх и самая главная слабость, не выпускающая из рук. Пытаться сопротивляться — бессмысленно. Не поддаваться — смертельно опасно. Подойти на расстояние неопределённого значения — необходимость. Не определиться, зачем это в принципе, — норма. Задаться вопросом, как далеко может зайти, — не найти ответа ни одному учёному: ни в области любви, ни в области фантастики. В области пьяному-совсем-всё-равно-на-последствия — стоит попробовать. Чёткого плана нет. Мурашки перебивают мысли, сковывая всё тело, когда Куроо гладит по спине и пальцами проходится по лопаткам. Кенма делает то же в ответ. Скользит ладонями по широкой спине, становясь к нему всё ближе, а после, склоняясь над ухом, шепчет: — Правда или действие, милый? Горячее дыхание обжигает шею — шумная ухмылка сводит с ума. Притянуть к себе, откинувшись на спинку дивана, — для того, чтобы лучше видеть Кенму. Сейчас кажется необходимым смотреть ему в глаза, как и продолжать обхватывать его за талию. Нет, не при каких обстоятельствах он его не отпустит. Не сейчас, когда пьян настолько, чтобы ни о чём не думать; где единственным ответом служит: — Правда. Кенма обхватывает его щёки ладонями. Горячие. Не приближается более ни на сантиметр, не отдаляется — тем более. Лишь тонет в блеске его глаз, начиная с малого: — Скучаешь по мне? Сиюминутного ответа не требует. Даёт время на подумать, хоть и знает ответ. Опять-таки, разум к негативу не приклонен, а потому просто ждёт, когда Куроо озвучит то, что очевидно и так. — Да. Улыбка на лице означает победу. Слова весомее мыслей, неозвученных догадок и прочего, что сидит в голове. Но на этом Кенма не намерен останавливаться, снова спрашивая: — Правда или действие? Взгляд хищнее, заинтересованнее. Чужой авантюризм передаётся быстрее, чем проходит боязнь предлагать что-то самому. Куроо, если честно, и предложить ничего не может, становясь чересчур податливым, но не уязвимым. Хочется верить, что он принимает в этом непосредственное участие. — Правда. Второй ход подряд. Третий — игра ва-банк, но пока рука полна тузов, стоит поднакопить фишек. Кенма стискивает зубы, борясь с желанием взять всё и сейчас, но придерживается беспроигрышной стратегии. Спрашивает: — Ты сожалеешь? Куроо напрягается лишь на секунду. Потом тут же отпускает: знает, с кем имеет дело. Чувствует себя пленённым и самым большим предателем — секреты хранить больше не может. Те, что с самим собой, ведь прекрасно знает, что Кенма имеет в виду. — Да. Но вместо следующего вопроса, предоставляющего одно на выбор, приходится думать гораздо усерднее, чем просто оценить свою готовность к чему-то безрассудному. Хотя, Куроо готов к этому безрассудному и обязательно сделает это, когда придёт время — а оно вот-вот придёт, — но сначала нужно ответить на «Тогда почему мы не вместе?» простым: — Не знаю. Тогда мне это казалось правильным решением. Кенма в ответ мычит, типа: «Ясно». Смотрит вопросительно, и у Куроо нет ответа на то, что кажется правильным именно сейчас. Рискнуть, если только, ладонями, в ответ обхватившими чужое лицо, и шёпотом на ухо: — Правда или действие, Китти? Поддаться — жизненно необходимо. — Действие. А после услышать: — Попроси меня поцеловать тебя. И если Кенма давал Куроо время на подумать, то Куроо ограничивает Кенму несколькими секундами. Совсем ничтожными, даже переспросить, удивившись, их не хватит. Однако этого достаточно, чтобы с уверенностью произнести: — Поцелуй меня. Мгновение. Всего мгновение кажется вечностью, пока губы Куроо не накрывают его, и не приходит осознание — момент настал. Последний кислород догорел, а в воздухе, помимо других, незначительных теперь, элементов всё насквозь пропитано любовью, пятьдесят на пятьдесят с горечью долгой разлуки. Даже ощущения другие, а чувства будто обострены в миллиарды раз. Один поцелуй как за все вместе взятые, и за секунду удовольствия не жалко отдать жизнь. Однако время не останавливается — бежит вперёд неумолимо. Остаётся только взять у Бога в долг и попросить лишние минуты для того, чтобы вспомнить, каково это — целовать друг друга. Можно задать Куроо этот вопрос, если снова выберет «правду», но игра заканчивается так же быстро, как и по ниточкам распускается сдержанность. Всё-таки, им нельзя пить вместе. Нельзя расставаться. Нельзя быть не вместе, хоть итог всё равно один: оба будут жадными друг до друга. Даже если сейчас не одни. Даже если, чёрт возьми, в радиусе пары метров есть ещё кто-то. Даже если от этого судьба мира зависит — ничего, подождёт. Сейчас, возможно, сама Вселенная эти правила диктует. Иначе Куроо такого наплыва смелости и страсти объяснить не может. Не то чтобы впадает в безумие или совсем теряет голову от чувств, нет. Скорее, идёт у них на поводу, подминая Кенму под себя, вжимая его собой в мягкую обивку дивана. Как делает это — не помнит. Лишь осознаёт, что целует парня под собой так нетерпеливо, неаккуратно и жадно, что может показаться, будто его губ касается впервые. И Кенма так податлив. Реагирует на эту сладкую пытку любовью — попробуй продержаться хотя бы пять минут, — прерывистым стоном, когда Куроо начинает целовать его в шею. Кенме хочется чувствовать тепло этих губ на всём своём теле, на каждом сантиметре кожи по очереди, и от предвкушения аж мышцы внизу живота сводит. Организм, к тому же, не обманешь. Не когда Куроо так жадно, но нежно распаляет ощущения до искр перед глазами, и теперь горит всё, абсолютно всё. «Пожалуйста, Куро, не прижимайся». А Бокуто, кажется, не в себе. Постоянно испытывает подобное с Акааши, но сейчас почему-то завидует безразличию друзей. Им явно плевать на его чувства, как и на чувства всех лицезреющих эту картину жаркого воссоединения. Потому принимает решение помешать. По крайней мере, пусть где-нибудь в другом месте этим занимаются. Вон, выгонят, например, со второго этажа Коноху. — Итак, алковлог номер четыреста двенадцать. Спросите, где остальные четыреста одиннадцать? Да я в душе не ебу, — взяв в руки телефон, произносит Бокуто на камеру. — Сейчас… четыре тридцать восемь. В этом лобби остались самые стойкие. Тендо, — перемещает фокус на него, — это вот мой друг. Это его хата, и мы тут часто собираемся. Акааши, — обнимает парня, прижимаясь своей щекой к его щеке, — это вообще любовь всей моей жизни. Однажды мы обменяемся кольцами в какой-нибудь… э… в каком-нибудь… короче, где разрешены все эти однополые браки и заведём бокутят, таких, маленьких. Как — над этим вопросом я ещё думал, но пока не торопимся. Да, Акааши? — Да… — смущённо протягивает, спеша удалиться из кадра. — Ты мне так же ответишь на моё предложение? — ухмыляется, заставляя любимого раскраснеться ещё больше. — А ты сделай его сначала, — не сдерживает улыбки Акааши, смотря на Бокуто счастливым взглядом. И трезвый же ведь, женишок будущий. И такими вещами разбрасывается. — Правильно: не спойлери мне свой ответ, — распоряжается, направляясь в гостиную. Останавливаясь рядом с диваном, снимает себя крупным планом, проговаривая: — Хотите рум тур? Так вот, это — гостиная, — убирает камеру от лица. — Ой, не обращайте внимание. Это мои друзья, и сейчас, кажется, они поебутся прям на этом диване, нахер, но ничего. Позже они дадут свои комментарии по этому поводу. Так сказать, поставят дивану «два оргазма из десяти». Но десять нам тут не надо. Куроо одной рукой отталкивает Бокуто, типа: «Бро, заебал, не мешай». Отвлекаться от Кенмы совсем не хочется, но настрой оказывается сбит. Распухшие губы, целовавшие в ответ несколькими секундами ранее, теперь не целуют. Однако шёпот, срывающийся с них, обдаёт тело кипятком: — Поехали к тебе. — Ты уверен? — Да. Куроо сглатывает, пробегаясь взглядом по прекрасному порозовевшему лицу: убеждается, что Кенма действительно этого хочет. А уверен — само собой. Как только можно было в этом засомневаться. — Отвези нас, — просит у Бокуто, который в этот же момент прячет телефон в карман. — Куда? — уточняет. — Ко мне. — К тебе — так к тебе. Акааши! Поднять паруса, я за штурвал! Сначала за обычный, потом за голландский! Возражения не принимаются. — Боже, Бокуто-сан… — Не принимаются, я сказал.

***

Они припадают друг к другу снова в лифте. Не отрываются и в прихожей, небрежно сбрасывая с ног обувь и случайно роняя на пол ключи: пальцы не держат. Одежда падает рядом: худи, по крайней мере, и футболка. Штаны решают оставить. Вернее, избавиться от них на кровати, куда Куроо несёт Кенму, придерживая за бёдра. — Мне надо в душ, — удаётся различить слова сквозь поцелуи, но с этим «надо» ничего не решается. Кенма не настаивает. Не в первый раз, в принципе, да и сэкономят воду. Парень вот-вот кончит от обычных поцелуев в шею, тогда и дойдёт до душа перед вторым заходом. Такое не в первый раз — тоже. Скользнуть ладонью от груди к чужому паху — попытка оказывается прервана. Куроо перехватывает кенмину руку, заводя её ему за голову вместе со второй. Не позволяет себя касаться или не хочет спешить — выбрать так же сложно, как и решить: правда или действие. Но в одном Кенма уверен точно — он больше не может терпеть, а потому, обхватив ногами бёдра Куроо, он начинает тереться о его пах. Дразнится и изводит. Но проигрывает, когда Куроо, будто бы приходя в себя, отстраняется и произносит: — Чёрт, мы не можем. — Ты с ума сошёл? — злится Кенма, не понимая, что милый имеет в виду. — Мы не можем снова решать всё через постель, — поясняет, убирая налипшие пряди с чужого лица. — Ты вспоминаешь об этом, когда мы уже в постели, раздеты? — Во-первых, мы ещё в штанах… — …это многое меняет, да. — …а во-вторых, я никак не мог от тебя оторваться. Просто… наваждение какое-то. Я не должен был столько пить. Прости, Китти… Куроо ложится рядом на спину. Закрывает лицо руками, делая глубокий вдох: наконец-то получается насытить лёгкие кислородом; и о чём-то таком громком думает, что Кенме аж паршиво от этих его мыслей становится. Чувствует себя отвергнутым, хотя безусловно со всем согласен: нельзя вечно мириться через секс и делать вид, что ничего не было. Вернее, это прокатывало месяц назад. Сейчас же — забыть, что они действительно расстались, невозможно. Алкоголь, увы, больше не творит чудеса в черепной коробке. — Хорошо, — спокойно произносит Кенма, — какое решение будет правильным? — Да не знаю я… — отвечает Куроо в ладони. — У тебя какие варианты? — Я тоже не знаю, — признаётся, залезая под одеяло. — Ну, по крайней мере, мы выяснили, что не можем друг без друга, — сглаживает в сторону позитива. — Дурак, — усмехается Кенма, — мне это и так всю жизнь понятно было. Куроо улыбается. Убирает ладони от лица, поворачивая голову в сторону любимого. Не верит, что видит его на второй половине кровати. В груди аж щемит что-то. Страшно, что утром снова станет пусто. И холодно. А его запах кондиционером опять не получится вывести. Или это мозг настолько привык, что Кенмой всё, от постельного белья до одежды, пахнет. — Подумаем об этом утром? — предлагает, надеясь получить разрешение залезть под одеяло. — Уже утро, Куро, — поправляет его, переворачиваясь на бок. К нему лицом. — Останься здесь до следующего, — хриплым голосом просит. Что у пьяного на уме, то и на языке — побочное действие от алкоголя. — Только до следующего? — Ты же знаешь ответ. Кенма довольно хмыкает. Ещё один дурной день позади, но новый — уже стучит в двери, и кажется, что от этого стука парень впоследствии сойдёт с ума. Хочется сказать: «Конечно, знаю, но не понимаю, зачем вести себя, как хуила», но Кенма предпочитает отмолчаться. И без того знает, что Куроо ответит. А пока действует разрешение остаться здесь до утра, то воспользоваться душем — правильное решение. Жизненно необходимо охладиться: вот бы к мозгу кровь приливала так же активно.