***
Юля трубит общий сбор, и им всем приходится собраться в кафешке на Парашютной. К тому времени как они с Птицей вываливаются из машины, Игорь и Юля уже ждут их у входа, Юля, как всегда, прямая и собранная, со сложенными в замок руками в перчатках из красной кожи. Игорь, нелепый рядом с ней в своём смешном пузатом пуховике, пытается незаметно утереть край губ от крови. – Где Волков? – вместо приветствия спрашивает Юля, и Игорь хохочет и отвечает за Сергея: – А ты не видишь? С собаками вход воспрещён. – Потом расскажу. Это важно, но не ко времени, – и это её немного успокаивает. Пока они ждут Диму, Сергей спрашивает у Игоря, как дела, и тот смешно теряется в словах. Не привыкший говорить о своём состоянии, физическом или моральном, он стоит в растерянности, в отчаянной попытке ухватить, собрать в кучу и облечь в слова разбегающиеся мысли. – Нормально, – бурчит Игорь себе под нос. «У нормальных всё нормально, – ругается Птица. – Ты бы о себе подумал.» Они появляются со стороны Репищева, трое бегом пересекают перекрёсток по диагонали. Дима улыбается и начинает приветственно им махать ещё на середине пути, и Сергей машет ему в ответ, потому что невежливо было бы не ответить, и это приводит Птицу в неописуемый восторг: «Мы сегодня прилежные мальчики. Никто не подкопается». Рядом с Димой – Юлин Калигари и ещё незнакомая девушка, за её спиной незримой тенью мелькает чудовище со звёздами в волосах. «Родня», – успокаивает Сергей Птицу, а тени шепчет: «с Лилей всё будет в порядке, я это гарантирую», и тень исчезает, чтобы затаиться в гомоне, бросает напоследок: «Уж постарайся, Троян». Девушка присвистывает. – Слухи о твоей котерии ходили, конечно, но своими глазами увидеть Ведьму, светило русского айти и шерифского отпрыска вместе, у входа в задрипанную кафешку – совсем другое дело. «Она мне нравится, – говорит Птица. – Давай возьмём её вместо Грома», и Сергей возражает, что так нельзя, и что тогда Лиля погибнет. Судя по их вытянувшимся лицам, он говорит это вслух. Чтобы сгладить напряжение, он выдаёт: – Тебя просто на собрания не приглашают. Внутри заведения ярко горит свет. Обилие коричневого, золотого и бежевого до странности не гармонирует, но давит излишеством. Сергею это кажется высокопарным: бомжарский шик интерьера в новостройке девяностых. С другой стороны, для девяностых это была норма. Птица лишь усмехается: «ебать ты эстет». Они усаживаются на диваны в уголке: Юля и Игорь – вместе, плечами чуть не касаются друг друга, напротив Юли – Дима, по его правую и левую руки ютятся Калигари и Лиля. Сергею приходится умыкнуть стул от соседнего столика. Закутанная официантка интересуется их заказом, и, смеха ради, Птиц просит принести газировки. Юля говорит: – По классике: у нас есть хорошая, плохая и очень плохая новость. В первую очередь, это для тебя, – и вываливает на стол перед Димой гору распечатанных снимков. Дима с деланным спокойствием ворошит бумагу, между его бровей залегает упрямая складка. – Вы нашли виновников – это хорошая новость. Плохая новость – их несколько, и они действуют сообща, – он поднимает взгляд обратно на Юлю. – Что с очень плохой новостью? – Мы имеем все основания полагать, что все, или большинство из них – один сородич, который действует с одобрения примогенов. – Заговор, – устало кивает Дима. – Почему это каждый раз заговор? С интересом Лиля заглядывает в распечатки, пальцами она дважды коротко постукивает по столешнице. Дима порывается сказать что-то ещё, но их прерывают: официантка приносит заказанную газировку. Сергей гипнотизирует зелёную жидкость в стеклянной бутылке, оставленной под его носом. Калигари провожает взглядом уходящую девушку и признаётся: – Чего-то я ничего не понял. – Ого, – говорит вдруг Лиля, выхватывая фото. – Этого чела я знаю. Юля с Игорем многозначительно переглядываются. – Знаешь? – Знаю – немного сильно сказано. Этот хлыщ время от времени таскался за нашими, – Лиля запинается и поправляет, – за Анархами. Всё порывался стихи читать. Мы думали сперва, он лунатик, или поехавший вырожденец, а оказалось – аристократ. Он пропал лет пять назад, да все и решили: добралась Инквизиция, и скатертью дорожка. – Но до него добралось кое-кто похуже. – И что, ваш парень из него сделал какую-то жуткую маску и носит как карнавальный костюм? Химозный цвет напитка перед Сергеем напоминает о пахучей сосне и горькой полыни. Он давно такого не пил. Можно заставить кого-то опрокинуть всю бутылку, обождать с полчаса и – вспомнить как оно было, в детстве. Не то чтобы это бывало часто. Он ожидает, что Птиц с радостью подхватит идею, но вместо него плаксивым стоном отзывается: «за непослушанием следует наказание». – Как-то глупо он попался, – недоверчиво отмечает Дима, и к своему неудовольствию Сергей понимает, что часть разговора он успешно прохлопал. – Вопрос не в том, почему он попался, а почему он захотел попасться. Пять пар глаз устремляются к Игорю, и тот удивлённо разводит руками. – Что? Мне казалось, это очевидно. С досадой Лиля хлопает ладонью по столу. – Да чего вы рассусоливайте? Просто сожгите дом, где эта дрянь окопалась, и дело с концом. Он всё равно разваливается. В ответ Дима очень забавно имитирует потрясение. Если бы Сергей не знал, что он просто хочет самолично открутить голову лишившего его покоя ублюдка, решил бы, что он печётся об особняке. – И дать ему шанс сбежать? Ты никогда не встречалась с Цимисхами, – Юля с лёгкой улыбкой склоняет голову, – ведь так? – Тварь нужно раздавить прямо в его гнезде, – кивает Игорь. Дима с ними соглашается. – Мы всё равно играем по его, или её, правилам. Давайте с этим просто покончим. Чем скорее, тем лучше. Сергею не хочется нарушать их трогательное единение, немного нервно он скребёт крышку бутылки и со вздохом возражает: – Мы пойдём двадцать второго. Он ловит выражение Юлиных глаз и понимает, что грядёт буря. – Дело в Олеге? – и он действительно хочет ответить, но Юля теряет терпение и взрывается. – Меня не интересует, что там у него за блажь, и кто отправится к черту на куличики тащить его обратно, но чтобы завтра его шерстяной зад был в городе, – Юля в бешенстве, она злится, у неё мандраж. Ему хочется сказать: «успокойся, перестань глядеть на натюрморт перед тобой, переверни холст, под лаком по ткани скользят чёрными венами нити цвета воронова крыла, они блестят, бороздками переливаются на свету». Они блестят как… чешуя. Неудивительно, ведь вороны и змеи – родственники. Неужели Юля не замечает изъяны в полотне? Она сама его ткала. Но он говорит: – И да, и нет. Я объясню, когда мы будем одни. И Игорь приходит на помощь: – Юльк, ну не козли. – Хорошо, – Юля прикрывает глаза, рукой она уже тянется ко рту, но в последний момент пресекает свой порыв, – хорошо. Только потому что я безмерно уважаю тебя и твои способности, то выслушаю твои доводы. Наедине, – на что Сергей отвечает ей тихое «спасибо», и, открыв глаза, Юля продолжает, как ни в чем ни бывало: – Как я понимаю, совершенно очевидным является тот факт, что Лиля с нами не идёт. Калигари, ты тоже остаёшься. Птица невесомо обнимает Сергея со спины. «Видишь? Мы её любимчики». Калигари, до этого только и успевавший поражённо стрелять глазами от одного собеседника к другому, в смятении почёсывает щёку. – Меня это, несомненно, радует, но всё-таки почему? До этого моё безоговорочное участие даже не обсуждалось. – Потому что Извергам очень не понравились ваши эксперименты над ними, – вмешивается Птица, – а после инцидента с нашим двоюродным дедом, они ещё и выяснили, из кого вы горгулий делали, и совсем расстроились. – Лично я никого не изучал, и не мучал, и горгулий... погоди, что там с двоюродным дедом? – Он внутри тебя, – улыбается Сергей, пока Юля закатывает глаза и бурчит, что современные дети не слышали о кровной мести, и это заметно, а Птица машет Калигари рукой: «Привет, дедуль». «Разумовский жуткий», – безмолвно делится с Юлей Калигари. – Я тебя слышу. Я не специально. «Твою мать». Его эмоции так ярко отражаются на лице, что Игорь тянется через стол чтобы хлопнуть парня по спине. – Ты привыкнешь. Когда они уходят, нетронутая бутылка тархуна остаётся всё так же сиротливо стоять на столе. На выходе Юля поправляет ворот Диминой куртки. – Выглядишь лучше, чем я думала. – Я тут как в отпуске, – Дима посмеивается и аккуратно берёт её беспокойные пальцы в свои. – Занимаюсь рукоделием, почитываю книжки, скоро вон, – он кивает на стоящих в стороне Лилю с Калигари, – в кино выберемся. – Может, стоит ежегодно устраивать тебе профилактическую Кровавую охоту? – Если ты каждый год будешь арендовать мне Валика. Вся теплота мигом улетучивается из взгляда Юли. Очень медленно она разворачивается к своему протеже, и под её грозным напором Калигари робко пятится за спину Лили. – Валентин. Что я говорила о разбрасывании своим истинным именем перед первыми встречными?***
В назначенный час к пустующему особняку на набережной Сергей подъезжает первым. Резные шпалы фонарных столбов янтарным светом разгоняют темноту затянутого облаками ночного неба. Вдалеке звучным скрежетом гудят верфи. Их пункт назначения – некогда достойный образчик классицизма, теперь затянут монтажной сеткой и строительными лесами. Зачем тебе крепость? Кого ты боишься? – Вход со двора, – говорит Игорь. Он выныривает из-за плеча неожиданно, за ним неловко семенит Дима. Бежали вдвоём от самой Вербной. – Не подкрадывайся ко мне так, когда у меня в руке нож, – скалясь, просит Птица. – У тебя нет ножа. – Уверен? Рядом гудят шины, и с оглушительным стуком Юля выскакивает из салона Тойоты, ужасающая и прекрасная в своей решимости. Сегодня на ней вдвое больше побрякушек: на шее повязана голубая лента с висящей на ней гильзой от пули, на бедре висят клинки, один – костяной, второй – горит зловещим зеленоватым светом, на другом – четыре кола, все из разной древесины. Ещё два похожих комплекта она выдаёт Игорю с Димой. – Все готовы? – спрашивает она. Снаружи кажется: в доме всего два этажа, зашли и вышли, но что-то не даёт Сергею покоя. Такое же ощущение у него было перед первым посещением капеллы Тремер. Он не хочет этого делать, но придётся стать проводником. В этот раз ставки выше. – Игорь, – зовёт он, – подержи меня, – и открывает разум видениям, остервенело рвущимся внутрь.***
Со стороны Академического переулка действительно находится заботливо приоткрытая дверь. Внутренний двор встречает их низким гулом от стен и из-под земли. – Надеюсь, это центральное отопление, – отчего-то шёпотом сообщает Игорь. Мощные лампы над аркой выхватывают всё пространство двора. Беззубыми проёмами глядят заколоченные окна, изнутри сохранившиеся стёкла покрывает трепещущая грязь. Единственное хиленькое деревце тянется тонкими сетями веток вбок, прочь от стен дома. Здесь нет ни коробок, ни ящиков и канистр, прохудившихся матрасов, – всего того, что неизменно сопровождает убежища бездомных. Стерильное вылизанное пространство напоминает просторный холл оставленной поликлиники, в которую они как-то забрались в детстве. Птица возражает: «Мы с тобой по заброшкам не шастали». – Не трогайте дерево, – предупреждает Сергей своих спутников. Внутри по обострённым чувствам бьёт тяжёлый запах гнили. Главная лестница занавешена огромным полотном, от потолка до пола, плотным, но, если вглядеться, можно различить нити плетения. Дима сдавленно кашляет за его спиной, будто борется с подступающей к горлу рвотой. Игорь бросает короткое: «ебать», и Сергей касается ткани. Что-то мягкое пульсирует, расползается под его пальцами. Мясо. «Обязательно было это трогать?» – Соткано из мышечных фасций, – комментирует Юля. – Пойдём, здесь явно ходу нет. Они ныряют в лабиринт узких боковых коридоров, где натяжные потолки из кусков кожи сменяются россыпью кровеносных сосудов, стекающих по стенам. Вход в одну из комнат заблокирован переплетением рук. «Ты любишь экспрессионистов?» – спросил его как-то Игорь. За окном алыми всполохами золотилась тёплая осень, а Сергей тогда даже не думал, что Гром слова такие знает. Потом Игорь притащил ему альбом Отто Дикса, прямо на немецком, и Сергею стало стыдно. «На антресоли нашёл, – гордо уточнил Игорь. – Димке я Бэкона снёс». Бэкон и Дикс вписались бы в подобный интерьер точно влитые. Шорохи со всех сторон – это поделки Цимисха или его давние приятели? Горячее дыхание обжигает шею, «сосредоточься» – говорит Птица. Первой они теряют Юлю: в перепитиях кишок-коридоров она отстаёт и больше не возвращается. Из каменной утробы раздаётся смех, смеются стены, обвешанные мясом, смеётся мебель, вращая дикими глазами на стыках деталей, смеётся люстра, разевая беззубый рот, с её губ течёт и капает вниз тягучая слюна. Игорь чиркает зажигалкой и закуривает. Дима брезгливо стряхивает с плеча слюну, и его пальцы начинают гнить, а Олег… где Олег? «Никакого Олега здесь нет, – шипит Птица. – Ты забыл?» Нет, понимает Сергей. Он не забыл. Игорь боится огня. Там, вдали, в конце коридора, кто-то есть, тёмным силуэтом поднимается ввысь. Он закрывает глаза, до боли сжимает веки. Пропало. Они снова стоят напротив фасада.***
– Все готовы? – спрашивает Юля. – Юля идёт первой, – сообщает Сергей остальным. Двор, вход, гобелен из скелетных мышц, неосознанно он снова касается ткани и снова не встречает сопротивления. На этот раз они сворачивают в другую сторону. Тихое хихиканье эхом отражается от стен, почти переходит в визг и заглушается далеко впереди, в провале поворотов шамкающими звуками. Димин фонарик выхватывает выложенную ногтевыми пластинами надпись: «Знаете, почему Константинополь, а не Стамбул?» Игорь качает головой. – Дешёвенький спецэффект. Некстати вспоминается, что многие сородичи низких поколений направились на восток – да так и не вернулись, но эту мысль Сергей гонит подальше. Он обдумает это, когда Дима будет вне опасности. «И будет поздно», – стенает кто-то в затылке, но Сергей знает, поздно – это социальный конструкт, искусственное понятие, которому приходится следовать, «поздно», и «рано», и «вовремя» на самом деле не существуют. Птица воет вместе с голосом, «ты ешь слишком много сладкого». Никто не хочет страдать в одиночестве. Страдание – не синее, оно отдаёт серебром и каштаном, и вязкое, как смола. Синее – это вечная двойственность Эроса и Танатоса, это запах тушёного мяса с овощами на кухне после заката и стеклянные глаза трупов, смотрящих в пустоту, это лоб покойника, к которому тянешься последним поцелуем октябрьским днём, и вместо тёплой кожи чувствуешь холод металлического забора. – Хомид, – говорит Сергей Игорю. – Что? – Ты спрашивал Олега о породе. Хомид. – Не было такого. – Странно. Сергей уверен, что Игорь интересовался. За отделкой из плоти можно заметить старые обшарпанные стены, и теперь Сергей понимает Изверга: он бы тоже сделал что угодно, только бы не видеть загнивающую красоту. Дима пропадает вторым, просто исчезает в какой-то момент, будто мозгу не хватило на Диму оперативки, и он схлопнул лишнее. В острый ржавый запах страха, проникают ноты металла, кожи и пота. Влажные звуки хлюпающей плоти крадутся следом, впереди с предвкушением ожидают размягченные податливые кости, из которых выварили соли. Игорь шагает впереди, он уверенно распихивает с пути постанывающие живые наросты. Куда пропала Юля? Она шла перед Игорем. Заново.***
Просторная комната на втором этаже кажется практически нетронутой извращенными вкусами Цимисха. Всё пространство – фон для инсталляции в центре, там, где должна быть люстра. Белесые нити расходятся к стенам, во все стороны от бугристого мешка, по ним, пульсируя, бегут сосуды. Игорь тянется к фигуре в середине. – Головной мозг, – перетирая в пальцах бежеватую кашицу, возвещает он. Стоически, Юля наблюдает за его действиями. – Не смей прикасаться этими руками ни к чему в моей капелле ближайшие десять лет. В гудящей тишине слышны ритмичные размеренные хлопки. «Мы не пойдём на звук», – говорит Дима, но Игорь уже кидается вперёд, пока сослепу не врезается во что-то мягкое. Розовая стена влажно блестит в свете фонарика. В прошлый раз здесь был проход. Игорь осторожно касается пульсирующего мяса, и оно вздрагивает и начинает визжать. – Это слизистая, – понимает Птица. Дима в ужасе отшатывается от стены, фонарик летит из его рук и катится по полу и застревает в выбоине. Игорь обеими руками указывает на стену: – А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! – так, что Дима нервно хихикает над его выходкой. – Прекрати, – Юля раздражена и немного разочарована: это ребячество. Будь серьёзнее, Игорь. В конце концов, она за них отвечает. Все они нервничают, все семеро. Их мысли иголками проникают под кожу, просачиваются сквозь кости прямо в мозг. От этого не скрыться. Птица советует снова: «Серёж, F8», – но Птица не знает, что опоздал с этим советом на несколько лет. «С другой стороны, ты можешь очень хорошо попросить», – да только это тоже не сработает. Сергей отвлекается, и эта ошибка становится фатальной. Из темноты бесшумно выныривает кадавр и хватает Юлину шею острыми треугольными зубами, так что она окончательно умирает, не успев даже вскрикнуть. Пустая гильза со звоном падает на пол.***
Вдыхаемый воздух колкий и сухой, кажется, щёлкнешь пальцами – он заискрит, загорится. Земля под ногами расползается, словно вязкий кисель. Пространство вокруг норовит разойтись волнами, непостижимым образом оно немного успокаивается, если надавить на глаза. «Оставайся на поверхности». Он хватается за косяк, и ладонь сжимает другая – тёплая и живая. По привычке Сергей скользит вниз, по предплечью, но за запястьем подушечки пальцев натыкаются на твёрдое дерево. Его хватают ещё несколько тёплых рук, и на плечо опускается очередная, ледяная с февральского мороза, резко тянет на себя, и он оказывается прямо перед Игорем. – Ты в порядке? – взволнованно спрашивает Дима. – Можем передохнуть. Дверной косяк за спиной у Димы копошится десятками человеческих кистей. Юли нигде не видно. Сергей отрицательно мотает головой – продолжаем. Нужно сфокусироваться. Громко засмеяться и забыть обо всём. Смех – это ветер, уносящий тьму, осевшую в твоём сердце. «Не выйдет, – ворчит Птица, – в этом мире нас окружают только враги». «И Олег?» – плачет голос в затылке. Олег – это… другое. Олега он нашёл сам. «Технически, если тогда ты видел его своим третьим глазом, это было нам предназначено и твоей заслугой не является», – Птице не хочется верить, что в этом мире всё предопределено. Он считает, такой мир ограничивает его свободу. Птица мысленно ему кивает. «Не фанат детерминизма». Да и концепция компатибилизма ему также не очень хорошо понятна. Пока что Сергею не достаёт сил и умений, но уже близится час, когда придётся отыскать в паутине собственного Сира, чтобы вложить ему в голову потрясающую идею. Получится просто убийственная шутка. Они будут смеяться. Смеяться до тех пор, пока не задохнутся собственным смехом. – Какая гусеница у танка важнее? – спрашивает он. – Обе? – говорит Юля, а Игорь усмехается и отвечает: – Правая, конечно. – Неправильно. Важнее всего – не быть гусеницей внутри танка. Ответ был перед ним с самого начала. Сергей касается воздуха, и он трескается, и рассыпается на тысячи осколков.***
В сердце ничего не бывает холодно. Глаза широко раскрыты, но он не видит ничего, даже очертаний собственного носа, непослушных волос, вечно лезущих в глаза. Он пытается поднять к лицу руки, и не может пошевелить даже пальцем. Ни одного звука не доносится досюда, и не разносится из центра. У него нет рта. Если постараться, можно уловить слабый привкус соли на языке. «Если огонь потухнет – он умрёт» Тогда это показалось ему таким забавным, познакомиться с кем-то, кто жизнью зависит от огня. До той ночи он только и слышал, как в каждом уголке клановой паутины отголосками страха улей жужжал простой и злой истиной: сумасшедшие гибнут в пламени. «Не сожжёт огонь родного, – пело Сергею его собственное знание, – соплеменников не тронет». Он чувствует резкую боль и открывает глаза.***
Звуки и ощущения возвращаются с трудом, будто пробиваются к нему сквозь толстый слой утрамбованной ваты. Ночное небо загораживает испуганно-сосредоточенное лицо Игоря, он уже занёс руку для очередной пощёчины, да так и остался, нелепый, на полпути. Во рту у Сергея – мерзкий вкус собственного витэ, верно, прикусил язык, пока Игорь отвешивал ему оплеухи. – Мы уж думали, ты совсем всё. Кончился. – Полная версия доступна только по платной подписке, – пока что всё, что Сергей может – приподняться на локтях. Мёртвое тело не ломит от нагрузки, но едва уловимый отголосок физиологической аномалии остаётся в памяти тела медленно растворяющимся осадком. – Ты зачем уложил меня на грязный асфальт? Со смешком Игорь поворачивается к остальным: – Он в порядке! – и помогает ему встать. Юля и Дима – живые, насколько это понятие к ним применимо, подходят ближе. Приходится встряхнуть головой, чтобы прогнать наваждение, как фильтр накладывающееся на реальность: не поддающаяся починке одежда, свисающая клочками кожа, гниющая плоть и разорванное горло, – всё это существовало только в нереализованных вариациях, сейчас – пока – с Димой и Юлей всё хорошо. – Что узнал? – спрашивает Юля. Она всегда зрит в корень. – Мы пройдём по парадной лестнице. Как и в первый раз, и все последующие за ним, гудение копошащихся в доме органов окружает их, стоит только войти во двор. – Надеюсь, это центральное отопление, – тихо делится Игорь. Одинокое голое дерево всё так же терпеливо ожидает нерадивых путников. Грязь на окнах – совсем не грязь. Бездомные никуда не пропадали. – Не трогайте дерево, – говорит Сергей и уверенно шагает ко входу в особняк. Птиц молчаливо затаился в уголках сознания, и Сергей даёт себе ментальную пощёчину: не рассчитал, не подумал, отвык учитывать ещё одного хозяина тела, затянул в видения и его тоже, до чёртиков напугал. «Ты как?» – осторожно интересуется он у Птицы. «Не отвлекайся. Я нормально. Всегда нормально. Ты – как? Этот – как?» «Мы сильнее, чем ты думаешь». Он погружает руки в гобелен из плоти, и тот расходится под его пальцами. Впереди видятся очертания главной лестницы. – Сначала Игорь, за ним – Юля и Дима, а я замыкаю. Не отходите друг от друга. Покров из чужих кишок, оплетающий ступени, расступается перед их ногами. Пролеты, отделяющие их от второго этажа, они преодолевают беспрепятственно, Игорь с Димой – почти бегом летят вперёд, останавливаются только на самой площадке, чтобы дождаться Юлю и Сергея. Тяжёлые резные двери приглашающее распахиваются. «Створками внутрь», – шепчет Игорь. Последняя комната встречает их ярким светом, который разливается из десятка ярких шаров под потолком. Здесь нет ни намёка на тот кровавый ужас, что наполняет весь остальной дом, но неприглядный образ разрушения былой красоты, не спрятанный под завесой из пластов перекорёженных человеческих тел, на контрасте сдавливает виски. Обшарпанные стены щеголяют облупившейся краской, потолок осыпается кусками штукатурки, а из паркета тут и там вырваны доски. Распад и запустение чувствуются здесь сильнее всего. Только симметричная картина из постоянно меняющей свои очертания крови на боковой стене напоминает о жутких пристрастиях хозяина. Существо перед нею синхронно ритму движения жидкости на холсте перетекает из одной формы в другую, будто до конца не определилось со своими чертами. «Роршах, – говорит Птица. – Чур, я вижу мир в огне». «Маска». «Ничего там нет, – одёргивает их Сергей, – это просто подвижная клякса». Человек без облика медленно поворачивает к ним голову, кивает сам себе, и только потом подходит ближе. Его фигура непрерывно изменяется, формируя и скрадывая причудливые наросты, бугры и шишки. В самых неожиданных местах на коже открываются глаза, прорезаются рты и уши – на секунду – и снова ныряют внутрь. Сквозь месиво из мяса, кожи и костей иногда проглядывают мимолётные образы: молодой Носферату с ужасными шрамами, волдыри на его теле набухают и лопаются, из них, пачкая бинты, течёт сукровица; холёный Вентру в элегантных одеждах и с пустотой внутри, которую не заполнить никакими словами; безумный Гангрел, отдавшийся своему Зверю. Тело существа идёт рябью, как только он ступает им навстречу. С каждым шагом его облик стабилизируется, один – и он определяется с ростом, два – кости буграми движутся под кожей и мышцами, формируя вполне человеческий скелет, три – тёмные пучки волос на теле съезжаются к лицу и груди, паху и внутренней поверхности бёдер, четыре – из собственной плоти Цимисх формирует одежду и аксессуары. Он выбирает себе строгий костюм, карие глаза за овальными линзами смотрят на них с обманчивой теплотой, там, за пропастью зрачка, хрусталик отсвечивает ледяной заинтересованностью натуралиста, наблюдающего диковинное насекомое. Внешность настолько заурядная, что Сергей готов поспорить: он мог бы его где-то увидеть – и тут же забыть, если бы не одно «но». – Игорь. Сергей. Рад видеть вас в своём имении. Остальные – гости незваные. А он ведь говорил Игорю. Нельзя злить внука Завулона.