Find love

Лиам вгрызается в зелёный бок яблока, глядя на своего друга, уткнувшегося лицом в подушку и неподающего никаких признаков жизни, исключая только ритмичного злобного сопения в мягкую ткань. — Знаешь, что мне это всё напоминает? — Шфо? — не поднимая лица спрашивает Томас. — «50 оттенков серого», — фыркает Лиам, слыша постыдное скуление. — Ну или что-то типа «Профессионал» или «Этот мужчина». Ставлю на второе, сюжет похож. — Блядь, Уилл! — Том всё же вскакивает с кровати, показывая свою очаровательную, покрытую красными пятнами стыда мордочку, обрамлённую прижатыми к голове ушками. А раньше их едва ли можно было заметить за отросшими волосами, отчего они выглядели так, будто их вовсе нет. — Ты не помогаешь! — Ну хочешь я попрошу Джона дать мне денег на аренду комнаты два на два? — от кинутой в себя подушки Лиам уклоняется без каких-либо проблем. — Не в этом дело. Я просто... Я никогда такого не испытывал. — И поэтому тебя мучает стояк каждый раз, когда поцелуй пересекает порог «поцелуйчик в щёчку из детского сада»? Стыд на лице Лондона медленно замещается гневом, горящим в чёрных глазах угрозой расправы, расчленёнки и кастрации одновременно. Американец примирительно поднимает руки, не желая расставаться с самым важным в своей жизни. И не только с тем, что у него ниже пояса. Рога тоже жалко, как и голову в принципе. Томас рассказал ему обо всём, убрав важные лишние подробности, которые обычно касаются дел постельных. Лиам не против того, что ему о таком не сообщили. Зато обо всём остальном: о тварях в клубе, наркотиках и поцелуе у стены здания в одном из самых богатых районах, как и том, что Гил и живёт в этом самом богатом районе — да. Не то чтобы он негодовал и злился — в тот день Гилберт ему позвонил очень рано утром и сообщил основную информацию, касающуюся местоположения Тома, — но вот это всё действительно скатывалось на уровень с книжкой не про оттенки серого цвета. И миллионер плейбой, скрывающий свою личность, и странные отношения, которые в случае с этими двумя не включали в себя секс — а жаль, кхем, — и даже скромняжка мямля, на которую обычные миллионеры и плейбои внимания не обращают. Не в оскорбление Тома или Дакоты Джонсон. Хотя что тот, что другая оба вполне себе милы. Только нужно причесать, припудрить и добавить пару мелких деталей. Например стрижку хвоста, которую себе позволяют кошки и сам Лиам, но против которой что-то имеет Томас. — Я не знаю, что мне делать, — обречённо произносит Лондон, заставляя американца подняться со своей кровати и обнять его. — Для начала ты можешь с ним поговорить. Думаю, он не начнёт ныть и психовать по тому поводу, что ты хочешь с ним секса. — Я не хочу с ним секса. — Хочешь. — Нет. — Да. — Пизда, Уилл! — Где?! Томас закатывает глаза, заставляя Лиама улыбнуться. — Мне так нравится, что ты начинаешь материться, когда нервничаешь. Вся твоя милая мордашка прям говорит о том, что ты та ещё падла, просто скрываешь, — в ответ Том просто кусает чужое ухо, заставляя американца подскочить и развернуться на месте, под аккомпанимент своего же скулежа с хваткой на раненной части тела. — Ай, блядь! — Я же падла. — Теперь сука. Лондон улыбается. — Ура, повышение. — Мальчики, — в комнату входит Джон. — Это кого там ждёт ягуар? — на последнем слове Том вздрагивает, но быстро успокаивается. Даже если там действительно большая кошка, то она ничего не сможет сделать ему, пока рядом Джонатан. Сколько бы в ней не было кило, он перевесит и победит. — Кошка? — спрашивает Лиам. — Нет, Jaguar XJ этого года выпуска. Американец переводит многозначительный взгляд на медленно краснеющего и вжимающего голову в плечи Томаса. Джон понимает почти тут же, что это значит и чья это машина. В конце концов, Том и ему рассказал обо всём. Не для того, чтобы показать павлиний хвост, а для дополнительной безопасности. Обычная оленья привычка на случай того, если его увезут или он пропадёт куда-то на долгий срок без звонка. Потому что любовь любовью и доверие доверием, а за свою безопасность надо отвечать. Не до паранойи и ножа в кармане, но до предупреждения родных и близких. — Принцесску опять на выходные воруют злые драконы, — кивает Лиам, а затем пихает Тома на выход. — Собирайся и вперёд. Не забудь сказать ему всё, что хочешь сказать и передать от нас привет! — Уилл... — А Уильям сейчас поедет со мной, — как-то даже кровожадно произносит Джонатан. — Догадайся, куда? — На мясо? — Нет, на прививку. — Том, можно с вами? — Томас качает головой в отрицании. — Предатель! Ты вот омаров вскрывать будешь, а я-то сам на вскрытие отправлюсь! — Это просто прививка от бешенства, Уилл. Лиам в ответ пихается и отрицает нужду в ежегодной прививке для всех людей. Хочешь ты или не хочешь, но ты обязан сделать эту прививку. На случай возможного заражения, которое врачи уже давно научились находить, но всё же. Лучше сделать один укол до заразы прежде чем ты умрёшь от отказа всего организма, перед смертью искусав всех остальных в животной форме. И всё равно, несмотря на опасность для себя и окружающих, некоторые индивиды думают, что таким образом их чипируют и контролируют, а не вакцинируют от опасной болезни, поражающей мозг. Лиам не один из антипрививочников, он просто не любит уколы. С тех пор, как в детстве какой-то врач обманул его с фразой про комариный укус, а сам облажался с углом и в итоге маленький и гордый вапити залил весь кабинет кровью и слезами боли. Так что его фобия более чем понятна. Томас покидает дом под страшные и странные шипящие визги упирающегося друга, и замирает на грани тротуара, глядя на блестящий под светом солнца чёрный автомобиль из которого выходит довольный собой Гилберт, поправляющий очки на переносице. — Здравствуй, Hasi. Сердце пропускает удар. Дыхание сбивается. Ладони начинают потеть. — Здравствуй, — улыбается Том. — А что случилось с..? — С порше? — олень кивает. — Ремонт случился. — И поэтому ты приехал на... ягуаре? — последнее слово панически тормозит в горле. И плевать, что прошёл почти месяц с тех пор, как произошёл тот инцидент. Студентку выгнали из страны вместе с её отцом, а его бизнес и вовсе закрыли под каким-то предлогом. Томас всё ещё не знает, как Гилберту это удалось, но он предполагает связи или взятки. Честно говоря, это даже хорошо. Учиться в одном заведении с потенциальным убийцей? Он бы не смог. Как и не смог бы учиться дальше в университете. Это бы съело все его оставшиеся нервные клетки, а как у студента, у него их мало. — Да. Прошло почти две недели с тех пор, как они поцеловались тогда. Гилберт соблюдал свои правила несмотря ни на что, как озвученные, так и нет. Вместо ресторанов и вип-вечеринок он возил Тома по известным и красивым местам, которые не требовали денег или требовали их совсем немного. Никаких дорогих машин, украшений с маркой Louis Vuitton и одежды с Gucci, просто прогулки, просто кафе с приемлемыми ценами, ничего такого, чтобы выделяло Гила из толпы. Кроме машины, конечно же. Если сначала Лондон боялся, что Байльшмидт начнёт творить странности, о которых многие писали на форумах, то позже он расслабился. Гилберт не использовал свои деньги, пытаясь утопить Тома в дорогой еде, его максимумом было что-то достаточно вкусное на его взгляд, которое он покупал за свои деньги и дарил Томасу. Просто потому что мог. Хотя какая-то задняя мысль проскакивала в голове и говорила, что это он сейчас хороший и добрый, а потом выставит Лондону счёт за всё хорошее и не очень, но Том от неё отмахивался. А ещё... На эти мысли Томас честно краснеет. Ещё Гилберт соблюдает озвученные правила: поцелуи и объятия разрешены, нечто большее — нет. И он это правило соблюдает со всей строгостью. Поцелуи не опускаются на шею, а руки при объятиях всегда лежат на талии. Ни на дюйм ниже. Это успокаивало и одновременно с этим немного бесило. Потому что спавшие до этого гормоны, заставляющие в нормальном состоянии обращать на других людей внимание, решили проснуться и наиграться прежде, чем всё кончиться. Сначала Тому казалось, что гон начался раньше, а потом он понял, что всё хуже. Это не оленье и не сезонное. Это просто подростковый пубертатный период, который случился именно сейчас. И проявляется он в полной мере. Точнее, почти полной мере, потому что большую часть всего из пубертата он уже прошёл. Теперь же повторяются лишь неожиданные поллюции. Немного. Ночью. После... влажных снов? Звучит ужасно. Даже не так, звучит ужасающе. Ну, хотя бы Лиам не смеётся над ним. И сказать о том, что с ним происходит, Том не может, боясь, что Гилберт его просто бросит с таким запросом. Правило есть правило: никакого секса. Совсем. Тем более, кажется сам Гил не против именно таких отношений. Ну или он не видит в Томасе того, кого видит в ровесниках и ровесницах. А хотелось бы. Том помнит приступ странной зависти, когда он заметил на шее Лиама тёмно-фиолетовое пятно засоса, после его встречи с очередной девушкой. Лондону хотелось так же. Может, чуть иначе, без грубости и боли. Только вот он не знал, как попросить об этом и не разбить то, что он уже имеет. — Том? — М? — Томас выплывает из собственных мыслей, упираясь взглядом в неожиданно оказавшегося близко Гилберта. — Что-то не так? — Том качает головой, и Гил недоверчиво вздёргивает бровь. — Тогда поехали? Лондон кивает и садится на переднее пассажирское кресло, быстро пристёгиваясь. Оказывается, Байльшмидт не обычный водитель. По крайней мере пока нигде нет достаточного числа машин, камер и светофоров. Тогда он выжимает из своих авто максимум, отчего у нормальных людей и Тома желудок совершает физически невозможный кульбит в животе. Как оказалось, Гилберт в принципе на обычных людей даже в спящем состоянии не похож. Не только внешне, но и по сути. Он... удивительный. Начиная характером и заканчивая манерами, которых у него как будто нет. Но они есть. Не искусственные, созданные для помпезности и оскорбления, а обычные человеческие манеры. «Спасибо» и «пожалуйста», добрые улыбки и равноценное отношение ко всем. Может поэтому его и быстро начинают любить в тех кафе, в которые они ходят. Гил ведь не считает официантов и официанток просто персоналом, который ниже его по статусу, пусть это и так. В отличие от некоторых людей, которые начинают орать, если им не приносят заказ через минуту после подхода официанта. Гилберт ждёт и всё понимает. И в это же время он болтает с Томом на различные темы. Единственное, что они не затрагивают в диалогах, это учёбу. Незачем. Байльшмидт привозит его в какой-то дремучий парк на севере города, после чего достаёт с заднего сидения ягуара покрывало и корзинку с чем-то вкусно пахнущим. Пикник. На самом деле первый, из-за долгой пасмурной погоды. В особо дождливые дни Гилберт приезжал к Тому и сидел у него, заодно познакомившись с Джонатаном. Никаких убийств и угроз, обычный бытовой диалог и знакомство. Гил не видел угрозы в Джоне, Джон — в Гиле. Так что всё прошло даже хорошо, исключая момент, о котором Томасу сообщил Лиам, подслушивающий чужие разговоры. Джонатан попросил Гилберта не развращать парня младше его на целых тринадцать лет. Не то чтобы Лондон прям обиделся, но покраснел он знатно. Его не нужно развращать. Он сам с этой задачей прекрасно справился. — Что-то случилось? — всё же спрашивает Гилберт, глядя на заторможенного Тома. — Заболел? — Нет. Я... Думаю. — И о чём? — короткое раскладывание продуктов сообщает Томасу, что ничего алкогольного в корзинке нет. Вместо привычного свиданиям шампанского — которое и он, и Гил на свиданиях не пили — в корзине была упаковка яблочного сока. И пластиковые стаканчики к ним. Мило. — О том, что... Ну... — мысли сбиваются в дрожащую кучку, не решаясь выпихнуть хотя бы одну из них вперёд. Даже стакан прохладного сока не помогает это сделать. В итоге одна из мыслей говорит солгать или увести диалог. — Ни о чём, на самом деле. Гилберт фыркает, чуя ложь. Сладкую, как перезревший фрукт, и отчасти горькую. Таков запах лжи, который будоражит вкусовые рецепторы и провоцирует на более подробный допрос. Но этого он не делает. Потому что не хочет вредить Тому и ранить его тонкую душевную организацию. А потому он молчит и окончательно раскладывает еду по тарелкам на покрывале. Ничего особо дорогого, действительно только то, что можно достать в холодильнике. Никаких омаров, королевских тигровых креветок и трюфелей. Просто и без изысков, но вкусно. — Мама возила нас с братом сюда, — начинает Гил, ловко уминая один из десяти бутербродов в пластиковом контейнере. — Когда отец уезжал в командировку, и мы оставались втроём, она каждый раз куда-нибудь возила. Сначала, когда я был помельче, только по городу, затем в соседние страны на пару недель, а потом куда глаза на глобусе укажут. Так мы сюда приехали. Дикий пейзажик. Томас оглядывает окружение, вслушиваясь в каждый звук. Шелест травы и листвы, шорох водной глади огромного озера и ни души рядом. Хэмпстед-Хит будто вымер на пару часов, оставив только их двоих. Из всех других парков города только он сохранил первозданную дикость и неухоженность. Кусок леса с озером прямо в городе. Удивительно, на самом деле. Лондон каждый раз этому удивляется. Маленьким диким вещам посреди прогресса современного мира. Олицетворение их действительности, диковинной смеси разума и инстинктов. — Как же давно это было, — с какой-то долей боли в голосе произносит Гилберт. — А что случилось? — То же, что со всеми людьми, рано или поздно, — завуалированно отвечает Байльшмидт, отпивая из своего стакана сок. Том понимает. И чужая печаль как-то сама обхватывает его за плечи, заставляя придвинуться Гилу под бок, упираясь головой о чужое плечо. — Она была хорошей? — Самой лучшей из всех, что я знал. Гилберт обнимает его одной рукой, прижимая к себе и ласково целуя в макушку. Эти воспоминания стали почти безболезненными. Но иногда любое воспоминание становится достаточно острым, чтобы резать мягкую плоть сердца. Пусть и прошло уже достаточно лет, чтобы об этом можно было забыть. Забыть не получается, как и многое другое в жизни. Хорошо, что за тёмными стёклами не видно слёз. — Я тебе даже немного завидую, — шепчет Том. — Твоя мама наверняка была доброй и заботливой, в отличие от моей. А моя... Ну, она была религиозной, фанатичной и любила алкоголь больше своего единственного сына. Я не могу даже матерью её назвать. И никаких добрых слов для неё у меня не найдётся. — А отец? — спрашивает Гил, мягко поглаживая чужое плечо в ободрительном жесте. — Я не знаю, кто мой биологический отец. Наверняка и моя... мать не знала о том, кто он. Но вот мой приёмный отец, который спас меня от предначертанной смерти от голода, хороший человек. Он не бил меня, не угрожал и я получал всё, что хотел, в рамках возможностей. Если бы не он, то я бы не поступил в университет. Поэтому я стараюсь учиться, чтобы он не переживал за меня. — Надо будет как-нибудь навестить этого хорошего мужчину, — улыбается Гилберт. — Думаю, у него будут вопросы. — Например будем мы играть свадьбу в мае. — А, — в шоке раскрывает рот Томас. — Ауч. — Ага. Чур ты в платье. Я слишком... М-мм... мускулист для такого. Румянец на лице Лондона безупречен. Особенно когда он отворачивает взгляд и очаровательно хлопает по-оленьи длинными ресницами. — Не уж, ты будешь в платье, — бурчит Том. — Голубом? — Белом. — Хочу в голубом, — по-детски надувается Гилберт, после чего смеётся. Томас лишь улыбается, прикусывая губы. — С розовыми фламингами. И белыми лилиями в букете. Томас на последнее предложение давиться соком. — Нет уж. Никаких белых лилий. — Ладно. Возьмём голубые розы. Дюжину. Может две. А может я вообще обнаглею и притащу букет из трёх дюжин. Фантазия Лондона услужливо подставляет картинку стоящего Гила с тремя десятками колючих голубых роз, которые едва ли помещаются в его руках. Страшно даже подумать, что будет, когда он захочет бросить этот букет. Вопрос даже в том, сможет ли он это сделать. — Ты уже продумал нашу свадьбу, а мы даже не— Стыд резко перекрывает кран речи, заставляя Томаса замереть с открытым ртом. — «А мы даже не» что? — по чужому взгляду с огромными зрачками и ощущению жара розовой на скулах кожи Гилберт понимает без продолжения фразы, о чём Том говорит. —Оу. Между ними повисает тяжелое молчание, которое не разбавляет даже шум окружающей природы. — Блядь, — спустя какое-то время выдыхает Байльшмидт, потирая затылок рукой. Он встаёт, отряхивается, а затем садится прямо перед Лондоном. — А ты... этого хочешь? — Чего? — режим дурачка не помогает, сердце делает кульбит где-то под горлом и тёмные мысли в голове говорят «да, да, да, да, да, да». — Секса, например? Или... — Гил вглядывается в чужие глаза, неспособные бороться с его пристальным взглядом. — Ох, твою ж... — Да я хочу, но я понимаю, что я тебе не— Попытку Томаса словесно объяснить всё Гилберт прерывает поцелуем. Почти точной копией того, как он целовал Тома прижав к стене. С лёгкой долей неверия, надежды и страха. Лондон в шоке широко раскрывает глаза, но затем заметно расслабляется, обнимая Гила за шею и доверчиво падая на спину, заставляя нависшего над ним мужчину упереться руками в покрывало. — Я даже не знаю, что с тобой делать, — шепчет Байльшмидт между поцелуями, на пробу касаясь губами участка под челюстью. — Что же нам делать? — Ебать, — хрипло отвечает Томас. — Хорошее решение, — фыркают в чувствительную шею, прихватывая тонкую кожу и ласково касаясь узким кончиком языка. — Ма-а-а-ам! А что эти мальчики делают? — раздаётся где-то недалеко, и Гилберт резко поднимается, вытягиваясь, но не встаёт. — Предлагаю, нам нужно срочно бежать, иначе нас уничтожит разозлённая самка с потомством, — Лондон оценивает чужое предложение как крайне подходящее в их случае. Потому что есть вещи, с которыми в дикой природе никто не хочет столкнуться. Например со злой медведицей, выгуливающей своего медвежонка. И они действительно сбегают. Быстро пакуют все вещи в машину и уезжают до того, как столкнуться с тем, кто издал согнавший их шум. На всякий случай. Правда, это не мешает им целоваться уже в машине. Немного неудобно, но ощущение от чужих губ от этого не меняется. Меняется разве что лицо Тома, когда, с его разрешения, Гилберт оставляет засос на стыке плеча и шеи, который легко прикрыть одеждой и никаких тональных кремов не потребуется. Во всё том же ягуаре Томас узнаёт и о том, что уши оказываются не просто чувствительной частью тела, а гораздо более нежным внешним органом, поглаживание оснований которого становится достаточно для очередного конфуза. Не настолько большого, чтобы Том умер от стыда, но достаточного, чтобы румянец расползся не только по лицу, но и по шее вниз, к груди. Боже, какой же стыд. — Какой же стыд, — повторяет Лондон спустя несколько часов, когда его привозят домой, чтобы он успел подготовиться к понедельнику и занятиям в этот день. — И вы не потрахались, — констатирует Лиам, недовольно потирая правое плечо, в которое ему всё же вкололи вакцину от бешенства. Чёртовы врачи с их кривыми лапами и клешнями. — Н-нет... — Ну и какого тогда хера, а? Я уж надеялся, что вот он увезёт тебя на ягуаре, спустя время привезёт обратно, а ты будешь светиться весь такой довольный, а-ля «посмотрите у кого тут был секс с миллионером!». Где это всё? Тут в книжке написано, что вы должны были потрахаться ещё на двадцатой странице! — Какой книжке? — не понимает Том, на что ему чуть ли не в лицо кидают какой-то бульварный роман в мягком переплёте. На вопросительный взгляд американец показывает язык и отворачивается. — Что я опять сделал не так, Уилл? — Если я скажу, что всё, будет ли это считаться ответом? — Нет. — Ты знаешь, чей ответ? — Уильям Девен Скотт! — Да, Томас Алан Лондон? — в похожей Томасу манере бурчит Лиам. — Что-то не так? — Хватит истерить. Оба. Том сам в праве решить, как быстро будут развиваться его отношения. И если он сочетается браком только через сорок лет его жизни, то это его выбор. — Ладно. — Уилл. Вапити закатывает глаза: — Прости меня, Том. Я перечитал фанфиков о резкой любви, резкой свадьбе, ну, хоть резких детей у вас не будет. — Пока что, — в шутку добавляет Джон. — Господи, Джон, серьёзно? Они же оба мужчины. — Забыл школьный курс биологии? — ухмыляется лось, на что у его брата все краски с лица пропадают. А ведь точно. В мире ведь есть животные, которые способны менять пол под обстоятельства, и одними из этих животных являются... — Том, а Гилберт ведь рептилия? — Да..? — Ух, тогда вы это, используйте контрацепцию. А то и правда случатся резкие дети, — Томас сначала считает это шуткой, а затем понимает, что это совсем не она. Это реальность, при которой рептилии способны в определённые ситуации сменить на какой-то период жизни пол, чтобы продолжить род. И нет никакой гарантии, что Гилберт так не умеет. Лондон не знает, как именно это происходит, но такое было. Даже по новостям когда-то показывали, как двое мужчин, чьими животными были рыба-клоун, смогли зачать, выносить и родить ребёнка. Как именно по телевизору не сказали, но факт есть факт. Том не хочет быть отцом в двадцать лет. Они ведь даже сексом не занимались! Правда, Томас не понял, в чём причина. Он просто не предпринимал никаких особо активных действий, боясь облажаться. В конце концов, его активность могли расценить как-то не так и ему было бы больно — этот страх, сколько бы времени не прошло, всё ещё внутри и всё ещё силён. Вместо попыток сделать что-то Гилберт просто замер в какой-то момент, уткнувшись в шею Лондона, а затем отпустил. Наверное, Том должен был задать вопрос, но в тот момент ему показалось, что лучше не надо. Тем более рано или поздно у Байльшмидта не останется возможности скрыть всего себя целиком. И, может быть, он расскажет хотя бы большую часть своих секретов Тому. А пока он подождёт. Может это всё из-за его возраста и их с Гилом разницы. Тринадцать лет. Много. Было бы хуже, если бы эта разница была не между двадцатью и тридцатью тремя. Будь они оба младше на три года, то цифры бы сложились в слово «химическая кастрация». — Лиам, ты тоже не забывай о контрацепции. Не хочу быть дядюшкой в свои двадцать семь. — Будешь. Не в двадцать семь, так в тридцать семь, — ухмыляется Лиам. Между прочим это один из сегментов его плана. Первое: найти богатую женщину, которой нужен мужчина для утех и галочки. Второе: жить с ней счастливо до самой старости. Третье: в момент до старости сделать вместе с ней ребёнка, по её желанию. Четвёртое: получить завещание в его, Лиама, пользу. Пятое: печально доживать оставшиеся года богатым вдовцом. Простой план! Тем более он не какой-нибудь плешивый и страшный мужик с брюхом на десятом месяце, он красивый, умный, опытный, а самое главное готовый быть альфонсом парень. И если в него попытаются кинуть камень за это, то он кинет камень в лицо кидающего. — Ладно, тогда будь готов нянчить племянников. — А в смысле? Я думал ты вообще никого не это, — файл «Лиам.exe» экстренно завершает работу от такой неожиданной информации, отчего Томас хихикает в ладони. — Вот и будет Лиам к будущему готовиться, нянча наших детей, — кивает Том. — Да вы офигели?! Лиам недовольно насупливается, прижимая уши к голове и выглядя жутко недовольным. Весь его блестящий лоск спадает засохшей штукатуркой, а взгляд показывает, как сильно он обиделся. Джон только наклоняет голову к плечу, фыркнув и сев рядом с пыхтящим братом, который на его фоне выглядит маленькой тумбочкой. Злой, блондинистой и голубоглазой тумбочкой. С рогами. — Обиделся? Лиам не отвечает. — Очень сильно обиделся? Снова тишина. — А если жабу? Лиам недовольно бурчит: — Да. Томас вновь хихикает, получая в ответ обворожительную улыбку Джонатана. Кто как не он знает слабости своего младшего брата? Тем более это ведь жаба-в-норе. Против неё все слабы, в особенности любящий это блюдо Лиам. Кстати... А это идея... Хорошая идея, на самом деле, от неё сложно отказаться. Ну, может кто-то и попытается, но всё же. — Том. — М? — Как насчёт пригласить твоего м-мм... друга на ужин? Лондон потупляет взгляд, опуская его вниз, на пол. Он не знает, что сказать. И не уверен, что Гилберт захочет приехать. Потому что одно дело приехать и просто посидеть около часа под разговоры и чай с конфетами, а совсем другое ужин. Причём наверняка не обычный ужин, а что-то... эдакое. И вопросы будут такими же. Эдакими. Но всё же... А почему нет? Если Гил скажет, что у него дела или он не хочет, то это же не страшно, это обычная будняя вещь человека, у которого есть работа, проблемы и всё подобное. — Я могу попробовать его спросить. — Давай вперёд. А я пока приготовлю нашему рогалику жаб. Томас кивает и достаёт телефон, быстро набирая знакомый номер, который Гилберт дал ему две недели назад. Не только для «романтических подростковых переписок на парах», но и на случай какой-нибудь опасности. Потому что у Гила намного больше власти, чем у полиции. Наверное, это должно пугать, но это не пугает. Наоборот даже успокаивает. Правосудие иногда работает не так, как должна работать человеческая мораль. Но это не так страшно, на самом деле. Пока что, по крайней мере. Гилберт недовольно выползает из-под кровати. Ему даже не нужна вторая форма, чтобы спрятаться там от стыда за свою несдержанность от того, что он чуть не сделал. Точнее, что он почти сделал. Поцелуи — это одно и совершенно иное, а тут... Господи, блядь, как же всё сложно. Раньше было гораздо проще держать зубы на месте, а сейчас будто всё его нутро взбесилось, требуя хотя бы немного укусить чужую шею, показать всем, что это его и трогать нельзя. Хотя бы немного, можно даже без яда. Яд для еды, а Томас точно не еда. Только как в этом убедить внутреннего гада, который доволен соотношению размера добычи и хищника. От самоуничижения Гила отвлекает вибрация телефона, которую он чувствует на тумбе возле кровати и ритм которой он сразу узнаёт. — Да, Hasi? — Привет, — тихо начинает Том, отчего внутри Байльшмидта всё скручивается в тугую спираль. — Что-то случилось? Нужно такси, грузчик или любовник? — фыркает он. — Нет, всё хорошо. Просто... Не хочешь к нам приехать на ужин? Джон приглашает. — А Джон это тот двухметровый рогатый шкаф? — Да, — кивает Лондон, забыв о том, что разговаривает по телефону. — Хорошо, — Гилберта не нужно долго уговаривать. Тем более ему действительно нечего делать, кроме как пить и валяться под кроватью. — Во сколько надо быть и что нужно взять с собой? — Сейчас спрошу, — говорит Том, а затем в телефоне Гил слышит только его ритмичное шелестящее дыхание, в ритм которого его дурной качающий кровь орган начинает биться. Глупый орган, совершенный идиот. Гилберт не понимает, как ему попалось именно такое сердце. Спустя несколько минут Томас возвращается, точнее, возвращается его голос. — Джон сказал, что к девяти. И брать с собой что хочешь, в рамках разумной съедобности. — Отлично, — радуется Гил, а затем смотрит на часы. Шесть вечера. За три часа он успеет многое. — Жди меня. — Буду. До встречи. У Гилберта есть три часа. Что ж, его любимый магазин работает до восьми вечера. У Байльшмидта есть замечательнейшая идея.