Find love

Том понимает, что что-то не так, когда в дверь их дома звонит первый курьер с несколькими большими пакетами, которые он отдаёт даже не требуя оплаты. Второй курьер приходит спустя ещё несколько минут и с теми же несколькими большими пакетами, только содержимое от первых отличается. Лиам на вид растерянного друга тихо хихикает и погружается в пакеты с головой, проводя инвентаризацию. К моменту появления последнего курьера — заметно запыхавшегося от большего числа пакетов, — вапити констатирует, что к ним в дом стащили блюда самых различных кухонь, начиная от азиатской и заканчивая суши. Доставке можно поставить десять баллов — ничего не развалилось, не пролилось и не перевернулось. — Кстати, — начинает Лиам, нагло вытаскивая из пакета маленький пакетик с очищенными орехами. Это его. На задней стороне приклеена записка с «У. Д. Скотт». А это он. — Тут есть всё, кроме основного блюда и пары десертов. Хотя, этого и так хватит, чтобы накормить всех голодающих Африки и меня. Так что ура, у нас сегодня будет курица! — ...Павлин, — как-то нервно отмечает Том, смотря на соседний к Лиаму пакет. — М? — Открой пакет и увидишь, — вместо Лиама это делает Джон, доставая упакованную тушку ощипанного павлина. Достаточно упитанного, что обозначает, что отдал за одну лишь эту птичку Гилберт около трёх сотен фунтов. — Не курица. — М-м, знаешь, у меня всё сильнее появляется желание узнать у Гила, откуда у него такие деньги, — фыркает американец, хрустя орехами. — Ну не тянет вот это всё, — он кружится вокруг своей оси, оглядывая заваленное пакетами пространство кухни, — на зарплату декана и преподавателя истории. Ну не вижу я тут пятьдесят тысяч фунтов. Джонатан заметно хмурится, но ничего по этому поводу не говорит. Томас лишь пожимает плечами в незнании и отводит взгляд, что не спасает его от румянца осознания, что всё это Гилберт купил специально для... него. Заказал, купил и доставил курьерами сюда. Томас во всей своей привычной ограниченности ожидал, что он принесёт, может быть, какой-нибудь салатик и бутылку вина, но уж точно не тринадцать пакетов из разных дорогих ресторанов. И один из пакетов был из Sainsbury's, из которого Лиам и достал орешки. Лондон достаёт оттуда всё, осторожно ставя всё на стол. Последним ему в руки попадает целый конверт с нарисованной змеёй. Вапити, сгрызший всё вкусное, обращает внимание на конверт, подходя к Тому сзади и укладывая голову ему на плечу. Небольшая разница в росте доставляет дискомфорт его спине, но ему плевать. — Что там? — Что-то личное, — отвечает Томас, пряча конверт в карман домашних джинс. Короткая борьба за право узнать, что там, заканчивается тем, что Лиам падает на вставшего позади Джона, едва не раздавив один из пакетов с едой. Это была бы трагедия. Джонатан быстро решает их стычку, отправляя Тома готовиться ко встрече — и причесаться, потому что выглядит так, будто у него на голове свил гнездо ворон, — а Лиама помогать ему готовить. И в этом нет никакой дискриминации, просто он помнит, как в последний раз Том готовил, летая в своих мыслях, после чего им пришлось вызывать пожарных, а затем покупать новую плиту. Кашу на завтрак он так и не приготовил. Но он может, когда голова не забита чем-то... почти лишним. В комнате он раскрывает конверт, доставая оттуда... Блядь. Ладно, он преувеличивает свою реакцию, но всё же. Из конверта он достаёт небольшой чокер с бренчащим посередине украшением в виде головы змеи. Следом из бумаги он достаёт небольшую записку с заметно резкими движениями начерканным «пока делал покупки заметил эту блестяшку. Дарю». И больше ничего. Только два предложения и украшение на шею. Немножко пошлое, но имеющее наверняка больший смысл, чем просто принадлежность кому-то. Просто Томас этого ещё не понял. Но поймёт, обязательно. Сам. Без помощи Лиама или Джона. Потому что они точно начнут задавать вопросы, вапити так точно начнёт. Том быстро прячет чокер в тумбочку под журналами, а затем быстро причёсывается и упирается взглядом в шкаф. Может..? Наверняка нужно как-то приодеться, потому что зеркало показывает его обычную домашнюю одежду: растянутую футболку — тёплую, мягкую, ставшую второй кожей, — потёртые джинсы с парой самых различных пятен, которые не уничтожил стиральный порошок, и носки с жёлтыми утятами. Несерьёзный вид. Очень несерьёзный. Обычно в таком виде не идут приветствовать очень ценного человека. По крайней мере пока он не станет кем-то большим, а отношения не перейдут на другой уровень. Лондон краснеет. Он опять это делает. Опять думает. И опять не о том, что нужно. — Ладно, — выдыхает Том и открывает шкаф. Короткий осмотр всего внутри мебели констатирует, что ему всё же есть что надеть. К удивлению. Потому что на его памяти последним мероприятием, которое он посещал на официальной основе было несколько лет назад, когда он выпускался из школы. И то, одежду его вынудил купить Лиам, который был под боком... М-м... уже много лет, на самом деле. Ещё с того дня, как Лиама с братом отец привёз в Лондон на временное проживание по какой-то причине, которую Томас уже и не помнит. Помнит лишь то, что Лиам был единственным мальчиком — да и в принципе ребёнком, — который обратил внимание на чёрного оленёнка в углу игровой площадки без желания поиздеваться. Даже наоборот, он предложил ему поиграть вместе, несмотря на то, что Лиама другие дети звали играть с ними. Но их он игнорировал, а Тома нет. И так они подружились. Настолько подружились, что когда пришло время возвращаться домой в Сиэтл Лиам психанул и сказал, что уйдёт из семьи, потому что Томаса он не хочет бросать. Звучало это, конечно, странно, но достаточно убедительно для его родителей, а потому они стали думать. И придумали. Точнее, придумал Джон, который к тому моменту переступил порог в восемнадцать лет, сказал, что останется с Лиамом. Родителей это устроило и они дали добро, позволяя двум оленятам остаться друзьями. Каждый раз, когда Томас вспоминает эту историю, у него теплеет на душе. Потому что Лиам его друг. Несмотря ни на что. И ему плевать на то, что Том может поступать вопреки его желаниям и на то, что Томас меланист. Он милый, добрый и заботливый. А ещё он смешной смущается, и Лиаму это нравится. За эти года они стали почти братьями. Почти, потому что несмотря на это они разные олени, а ещё вапити родился в Америке. На другом континенте, на расстоянии в семь тысяч семьсот один километр от места, где родился Том. Другую разницу, которая касается полноценности семьи, Лондон не трогает. Потому что Лиаму повезло, у него хорошие родители. Томасу повезло меньше, но сейчас он может сказать, что у него хороший отец. И почти всё у него хорошо. — Ты там умер? — интересуется американец, приоткрывая дверь и заглядывая в комнату. — Нет, живой. — Как думаешь, мне нужно прихорашиваться? — спрашивает Том, приподнимая ушки в нервном движении. — Ду-у-у-ума-а-а-аю, — тянет Лиам, входя внутрь и обходя друга по кругу, — Что тебе только рожки протереть и нормально. — Уверен? — У нас обычный семейный ужин, а не поход в ресторан. Хотя, там Джон столько наготовил, что любой ресторан нервно пускает слюни, — фыркает американец, а затем останавливается за спиной у Лондона и тискает его за щёки. Не больно, но очень по-детски. — Тем более посмотри, какой ты миленький! — Я не милый. — Конечно. Ты миленький, а не милый. Милыми бывают щенята или там утята. А ты в десять раз больше них. Но Гилу и мне ты нравишься на уровне щенят. — Да? — Том немного удивляется. Точнее, почти удивляется. Но не делает замечание по этому поводу. Как и по поводу того, что Лиам достаёт пачку влажных салфеток, открывает её и, после того, как достаёт влажную ткань, протирает ей маленькие рожки друга, избавляя их от накопившейся за несколько часов пыли и придавая им чуть больше гордости. Размер — это не главное. В случае Томаса точно. Но вапити вслух это, конечно же, не скажет. Потому что Лондон хороший и не заслуживает стесняться самого себя. — Гилу так уж точно нравишься. Прям могу дать рога на отпил, настолько я верю в это. Лондон долго выдыхает и встряхивается. — Я боюсь сделать что-то не так. Лиам только фыркает, качает головой, а затем закрывает шкаф. — Пойдём. Если что я тебя спасу. Ну или Джон спасёт нас двоих. В любом случае он нас спасёт! Оптимизм вапити оказывает слабую, но поддержку. Да. Если даже Том каким-то образом облажается, то ему помогут и его защитят. Его не дадут в обиду. На кухню их ведёт запах чего-то вкусного в обильном количестве. И этого вкусного достаточно, чтобы Лиам в припрыжку спешил туда. И Томас за ним. Потому что да — вкусное это важно. Тем более, судя по звукам, которые улавливали чувствительные уши, Джон был не на кухне. А еда была там. И не сложно догадаться, что её должно стать немного меньше. Совсем чуть-чуть, они же не монстры и не жадины. К приходу Джона они успевают немного подъесть салат, кексы и что-то ещё, что они быстро впихивают во рты, ровно в момент появления Джонатана в дверях. Наверное, будь он злым старшим братом, то он надавал бы им по ушам, но он добрый и прощает их. Пока что. Это одноразовая акция по доброте душевной и в следующий раз они действительно получат по ушам. И не только по ушам. Джон может и по хвостам дать, ладонь у него тяжёлая. Как однажды сказал Лиам «попа потом будет болеть». Проверять данную информацию Лондону не хочется. — Готовы? — интересуется Джонатан. Лиам кивает, пытаясь стереть крем от кексов из уголков рта ладонью. Том не отвечает. — Так, запоминай, — реакцию Томаса лось без проблем понимает. — Если тебе дискомфортно, то ты всегда можешь сказать, что не хочешь этого и мы всё отменим. Если Байльшмидт нормальный мужчина, то он поймёт. Если нет — то тебе такой человек рядом не нужен. Даже если ты его действительно любишь. Потому что ты знаешь моё отношения к токсичным людям и токсичным отношениям. Лондон кивает. Он знает. Точнее, он помнит, когда Джон всё же нашёл себе какие-никакие отношения. Это была девушка его возраста, наглая, но красивая, с шикарным хвостом, как у муравьеда. Она не требовала от Джонатана дорогих подарков или слишком много внимания, но проблема в ней всё же была — если она что-то запланировала, то это должно быть исполнено несмотря ни на что. Всё было настолько плохо, что однажды она наорала на свою мать, которая не смогла сходить с ней в торговый центр из-за того, что попала в аварию и повредила себе ногу. Точнее, ей повредили её. Для жизни не опасно, но гипс наложили. Той ... девушке, это не понравилось. И до Джона быстро дошло, что эти отношения нужно завершать, что тоже закончилось истерикой, потому что расстались они накануне какого-то праздника. С тех пор, а если точнее, то пяти с половиной месяцев назад, Джонатан предпочитает избегать подобных особ, для которых только они и их желания в полном приоритете. Только вот если на девушку ему воспитание не позволило руку поднять, то на мужчину почти его возраста он вполне способен её поднять. Только при наличии особо-важной причины, потому как он нормальный человек, пусть его темперамент не соответствует его видовой принадлежности. В дикой природе лоси пытаются убить любого, кого видят на своей территории. Что ж, он не такой. — Я запомнил, но меня беспокоит не это, — Том прикусывает губу почти до крови. — Вдруг ему что-то не понравится? — При условии, что все продукты и некоторые блюда он сам купил? — задаёт риторический вопрос Джон. — Тогда я буду сильно удивлён, — кивает он, а затем переводит взгляд за плечо Томаса. — Уилл, я вижу, как ты пытаешься красться. Не думай, что я настолько слепой, а ты настолько скрытный. — Я олень, — бурчит Лиам, но прекращает попытку кражи очередной вкусности. — Это видно. А теперь положи круассан на место. — Бе-бе-бе, — американец выполняет требование с самым недовольным лицом на которое он способен, и чьё недовольство подчёркивают направленные назад и прижатые ушки. Его, в отличие от Тома, ничего не беспокоит, кроме еды. Ну, может, ещё финал всей этой истории волнует. Но это так, как с хорошим сериалом, в котором ты сопереживаешь героям. Ему хочется надеяться, что ему не придётся тратить бумажные платочки на слёзы от какой-нибудь трагедии. Если что он сам их пнёт. В этом удовольствие и отличие жизни и сериала — ты можешь повлиять на ход событий. В без пятнадцати шесть начинается сильный дождь, который прогноз погоды как обычно не предугадал, и Томас ожидает, что сейчас Гилберт позвонит и скажет, что не приедет. Но нет. Вместо звонка он пишет СМС, в котором он сообщает о том, что немного опоздает. Никто не против, все спокойно ждут. Кроме самого Лондона, который панически стучит пальцами по столу. Он бы сгрыз все ногти, если бы рядом никого не было, но он ведь культурный парень. Немного нервный, но в этом его вины нет. Нет же? Кажется, ему нужно выпить успокоительных на всякий случай. Потому что иначе, кажется, он упадёт в обморок. Не то от страха, не то от ожидания. Когда раздаётся звонок в дверь вроде как успокоившись, Том снова начинает паниковать. А затем, несмотря на его несуразно бледный вид, Джон отправляет его на встречу к опоздавшему. Лиам поддерживает брата, чуть ли не выпихивая Лондона из кухни. Сволочи. Честно. Сволочи. Томас останавливается у двери в небольшом сомнении, медленно протянув руку к ручке двери. Но затем он вспоминает, что на улице дождь, а значит там, скорее всего мокро и холодно, да и ведь сам Гилберт всё это устроил. Точнее, почти, но он большую услугу, купив всякое съестное. И олень всё же открывает дверь. — Здравствуй, — приветствует его чуть более мокрый, чем насквозь Гил, встряхивающийся как собака, едва он попадает внутрь, отчего вся вода льётся на маленький коврик с надписью «Welcome!». — Ты не взял зонтик? — Я на машине, — отвечает Байльшмидт, выжимающий чёлку на всё тот же многострадальный ковёр. Томасу не жалко, а вот Джон будет разочарован такой потере милого коврика с барахолки. Благо, что без сопутствующих барахолкам гостей. — И да, не взял. Том протягивает руку, чтобы стереть одну наглую каплю с чужого лица, но её перехватывают за запястье, мягко прижимаясь губами к коже поверх бледно-голубой вены. Вся кровь тут же решает устремиться к щекам хозяина, окрашивая их в медленно становящийся пунцовым розовый. Гилберт холодный, но довольный. Мокрый, но... Нет, он всё ещё мокрый. И одет он как обычный человек, а не бизнесмен, пришедший на деловой обед. Всё те же ставшие почти родными очки, классические джинсы и... нет, не футболка, что немного даже удивляет, а классический серый пуловер. Именно этот пуловер и заставляет Томаса не опускать взгляд вниз. Возможно — очень вероятно — Гил придумал это специально, но... Вряд ли он обладает силой призыва дождя, так что Том хочет верить, что это просто случайность, потому как ткань под воздействием воды решила облепить торс хозяина, отчего... Ну... Лондон мысленно кричит чайкой. Всё видно, если говорить коротко. Пресс, другие мышцы и даже то, что выше, но название которого он никогда не скажет. Нет. Даже под угрозой для жизни. — Тебе нужно срочно переодеться, — тихо шепчет Том, заставляя Гилберта улыбнуться. Он знает. Потому что пока он шёл от машины к дому, его увидела какая-то пожилая дама, которая схватилась при его виде за сердце. И это точно не от того, что он такой страшный. — Пойдём, — Байльшмидт послушно следует за Лондоном, прокрадываясь мимо коридора на кухню и в спальню, дверь которой Том прикрывает так, чтобы она закрылась, едва кто-то дёрнет ручку. — Я предполагал, что сначала будет ужин, но ладно, меня всё устраивает, — фыркает Гил, стягивая мокрую кофту, пока Томас роется в шкафу в поисках хоть чего-то подходящего. Том настолько увлечён поисками, что шагов за спиной не слышит, пусть ушки и рефлекторно дёргаются назад, прислушиваясь, но опасности нет, там Гилберт. А он, вроде бы, опасности не представляет. За всё это время, пока они были рядом, он даже не подумал навредить или сделать хоть сколько-то больно. Значит, всё хорошо. — Ты точно уверен, что в шкафу такого заморыша, как ты, найдётся что-то на меня? Том на это фыркает, и, слыша плохое слово, всё же достаёт из старой и пыльной коробки свитер, который решает отдать после того, как делает несколько шагов назад, достаточно больно ткнув Гила куда-то локтем, а затем разворачивается на носочках и случайно упирается носом в чужую грудь, громко ойкнув. Его попытку отскочить и упасть прерывает Гилберт, удачно обхвативший Лондона за талию и прижавший к себе на всякий случай. Дверь в этот момент удачно совершает два щелчка, показывающие, что она открыта. Догадываться, кто именно её открыл Томасу не надо, он и так знает. И от осознания краснеет ещё сильнее, чем был до этого. — Ох ты ж бля, — удивляется Лиам, и Том пытается выбраться из чужих рук, но как-то вяло, и Гил всё равно его даже не думает отпускать. — Мы можем побыть наедине пару минут? — интересуется Байльшмидт, повернув голову в сторону нагло пялящегося на них американца со смешно торчащими ушами. — Сколько надо? — ехидно спрашивает он, заставляя мужчину долго посмотреть на Томаса нечитаемым из-за очков взглядом. — Сорок минут. Плюс ещё десять на душ. — Окей, — кивает Лиам, берясь за ручку двери, — Развлекайтесь! — а затем захлопывает её, после чего даже сквозь дерево слышно: — Джо-о-он, давай кушать! Они там трахаются! — Мы уже? — ушки Томаса совершают странный манёвр, после чего опадают знакомыми тряпочками. — Считай это затянувшейся прелюдией, — пожимает плечами Гилберт, поднимая пищащего от неожиданности Лондона и перемещая его на кровать. — Итак... — Итак, — повторяет за ним Том, пытаясь найти внутри себя того, кого можно пнуть и за кем можно спрятаться. Кажется, такую часть личности он не вырастил. Чёрт. — Мы... — Мы. Гил в вопросе поднимает бровь, но затем ухмыляется. — Сейчас... — Сейчас. — Займёмся сексом. — Займё— Нет, — хмурится Лондон, и в этот момент он больше похож на обиженного кролика, чем на почти взрослого благородного оленя. Вольпертингер самый настоящий. — Ты меня боишься? — спрашивает Гилберт, осторожно умещающийся на кровати прямо над Томасом. Расстояние между ними нарушает личное хвостовое пространство, но его, этого расстояния, достаточно, если Том захочет сбежать. Если захочет. Но он не выражает никакой боязни, страха или хотя бы дискомфорта от того, что с ним рядом хищник. Должен был бы, но не делает этого. Инстинкты, обычно говорящие или кричащие, что с хищником нужно держать дистанцию, при появлении Байльшмидта послушно молчат. И это не потому, что он травоядное, нет. Он хищник. Все рептилии на памяти Лондона хищники в разной степени. — Нет, я не боюсь тебя, — правда. — Ты боишься, что я сделаю что-то не так? — Нет, — Гил опускает холодную ладонь на чужую грудь, чуть нажимая пальцами на грудину. Даже сквозь футболку, кожу, мясо и кости он ощущает чужой пульс, быстро скакнувший вверх при ответе. Ложь. Точнее, почти. Значит, он неверно поставил вопрос. — Ох, — догадывается Гилберт. Кажется, он понял причину. — Ты боишься, что сделаешь что-то не так, что оттолкнёт меня от тебя? Томас не отвечает и отворачивается. Гил осторожно гладит его по подбородку свободной рукой, медленно и безболезненно вынуждая Тома посмотреть на него. Правда. — Знаешь, — начинает Байльшмидт, быстро подбирая в голове слова, — некоторые ублюдки на моём месте бы уже давно от тебя убежали. Таким, как они, не нужны те, кто притягивают неприятности, такие, как ты. Лондон втягивает губы, сдерживая подскочившую к горлу горечь. — Но я не такой. Даже если ты совершишь какую-нибудь крупную ошибку, по типу ограбления Barclays, то я всё равно тебя спасу. Даже если весь мир будет против тебя... — Ты будешь стоять за моей спиной и подавать мне патроны? — вспоминает конец фразы Томас, который всё таки понимает, к чему ведёт Гил. — Я что, маленькая девочка? — фыркает Гилберт. — Я встану перед тобой и расстреляю всех наглецов из AG36. Это ты, — он легонько тыкает Лондона в кончик носа, — будешь стоять за моей спиной и подавать мне патроны. — Ладно, — долго выдыхает Том, собирая всю свою решимость в кулак. — Ты правда не... — Нет. Я не уйду. Можешь сотворить любую постыдную вещь. Лондон приподнимается на локтях. — Любую? — В рамках разумного. Нет, я буду, конечно, очень рад, если ты сейчас скажешь, что хочешь попробовать бондаж с подвешиванием, но ты не настолько плохой мальчик. — Бондаж с подвешиванием? То есть верёвками к потолку? — Ну почему только верёвками... — с какой-то странной интонацией произносит Гилберт. А Томас задумывается о том, как это могло бы быть. Его резкую смену лица Гил понимает достаточно быстро. — Ты ещё девственник, чтобы такое пробовать. Потом, — говорит Байльшмидт, поправляя сползшие очки на переносице. — Хорошо..? — звучит как-то неуверенно. Настолько же, насколько неуверенно тянется Томас к Гилберту. Всю эту медлительность Гил прерывает самостоятельно, перенимая контроль над чужими действиями. На поцелуй Том осторожно отвечает, не зная куда деть руки. Из всех мыслей лишь одна предлагает ему уложить дрожащие конечности на чужую шею, обнимая её. — Теперь, — хрипло говорит Гилберт, — повтори ту фразу. — М-м, — Томас заметно зажимается, но Байльшмидт его расслабляет мягким поцелуем под ухом. — Мы... — Да, — кивает Гил. — Сейчас... — Правильно. — Займёмся сексом... — Умница. — ...С элементами БДСМ! — звучит одновременно весело и отчаянно. — Нет, — смеётся Гилберт, а затем целует розовый кончик носа. — Потом, как я и сказал. Сначала тебя нужно раскрепостить достаточно, чтобы такое вытворять. — Что ты собрался делать..? — интересуется Лондон, а затем хватается за край футболки, едва её приподнимают, а затем и вовсе, после того, как вынуждают оленя сесть, снимают и выбрасывают куда-то в далёкие дали спальни. Почти в ту же секунду Том старается кое-как прикрыться рукой, смущаясь настолько, что румянец довольно переползает с чужих щёк на шею и ниже, задевая милыми пятнышками грудь. — Ну вот и как тебя, такого невинного, подвешивать? — фыркает Гил в чужую шею, опаляя её горячим дыханием. — Там всё это делают с голыми людьми. А ты, если не заметил, — Томас замечает, потому что одна из ледяных ладоней перемещается на пуговицу джинсов, — то ты всё ещё в джинсах и белье. — М-может остановимся? — Лондон сдаёт назад. Всё веселье и хоть какое-то ощущение нормы медленно затягивается пучиной прошлого. — Пожалуйста? Очень-очень пожалуйста? Гилберт поднимает голову и смотрит ему в глаза. Пучина прошлого, шипя и пенясь, отползает куда-то на задворки сознания, едва Том видит себя в отражении очков. Всё хорошо. — Нет, — твёрдо отвечает Байльшмидт, и Томас должен испугаться, попытаться убежать или закричать, но почему-то не делает этого. Не делает этого по своей воле. Что-то внутри требует перекрыть прошлое чем-то хорошим и новым. Гилберт точно не сделает ему больно. Этого больше не повторится. Гил пытается ослабить чужое напряжение очередью слабых поцелуев по всему лицу, задерживаясь лишь на губах. Том в его руках двигается неуверенно и заметными подрагиваниями, но спустя время всё же расслабляется, подаваясь навстречу поцелуям, которые медленно сдвигаются к челюсти. — Так, а сейчас ме-едленно. И не дёргайся, у тебя колено между моих ног, — просит Байльшмидт, окончательно переползая с лица на шею. Темп чужого дыхания сбивается, и Гилберт инстинктивно прижимает ладонь к чужой груди. Всё хорошо. Страха нет. Даже лучше, вместо боли Том однозначно испытывает удовольствие. Об этом говорит короткий и полузадушенный, но всё же стон. Следующий Гил ловит своими губами, свободной рукой оглаживая чужую грудь, пересчитывая пальцами ряды рёбер. Раз, два... Стон... Да, хорошо. Он повторяет это вслух, когда Томас неожиданно для себя задыхается новым стоном, едва холодные пальцы прикасаются к левому соску, мягко его потирая между чуть шершавых подушечек. Правый сосок тоже не обделяют вниманием, прикасаясь к нему языком и губами. Гилберт вовремя успевает сдвинуть ногу, потому что Том дёргается, заезжая Гилу по голени. Свободная ладонь ловко ползёт по животу, долго возится с пуговицей джинсов, но затем, всё же справившись, быстро избавляется от такой огромной помехи, сжимая вставший член Лондона сквозь ткань белья. Новый стон от него звучит больше как вскрик, полный не боли, но удовольствия. — А дальше у нас будут проблемы, — предупреждает Гилберт, медленно оглаживая большим пальцем головку сквозь мокрый от смазки участок ткани. Трусы он стягивает с Тома вместе с джинсами окончательно, отбрасывая их куда-то, после чего позволяет себе посмотреть на всю картину целиком: тяжелодышащий, красный от румянца, с пятнами засосов на шее — над бьющейся в панике яремной веной находится самый большой и бордовый из них, — мокрый от слёз, слюны и пота юноша. Обычно подобные вещи комментируют фразой «валить и трахать». Завалить-то он завалил, а вот со вторым пунктом у него небольшие... неприятности. Не физиологические, а самые обыкновенные. Что ж, всегда есть план B. — М-мх... — хнычет Том, открывая слипшиеся от слёз глаза, едва тактильный контакт пропадает. Вопрос, ради которого он приоткрывает рот, глохнет в громком стоне, едва его пробивает такой волной удовольствия, от которого он запрокидывает шею до хруста позвонков, а пальцы сжимают ткань тонкого одеяла под ним до побеления костяшек и боли в суставах. Гилберт легонько похлопывает его по бедру, скользя языком вдоль пульсирующей венки, чтобы после подуть на текущую головку и взять её в рот, медленно облизывая. Чужая реакция ему нравится, отдаваясь в самый низ живота болезненным стояком. — Под...о— Ох!.. Жди! — Томас давится стонами, впиваясь пальцами в белые волосы и оттягивая их почти до боли. — Ах! Байльшмидт заводит головку за щёку, поднимая взгляд и поправляя сползшие очки, так и норовящие упасть. Ему критически не хватает рук: ласкать Тома, поправлять очки и дрочит себе — у него всего две руки, и Лондон в приоритете. Он оставляет засос на бедре, лаская блестящий от слюны и смазки член пальцами, цепляя ими крайнюю плоть, почти любовно оттягивая её на головку. Томас задыхается стонами, зажимая рот рукой. Ему хорошо. До боли хорошо, как никогда не было раньше. И, кажется, он сейчас... — Ги-и-и-ил! — стонет олень, закатив глаза и дёрнувшись в оргазменной судороги. Оргазм ослепляет и оглушает, ударя по нервным окончаниям. Том пытается отдышаться, а после привстаёт на локтях. Гилберт с какой-то долей пофигизма стирает жемчужные капли с лица и очков, после чего, под приступ стыда Лондона, слизывает жидкость с пальцев. — Ты как? — спрашивает он, как будто только что он не... — Я в порядке, — Томас хлопает рядом с собой по кровати, и Гил понимает его без слов, ласково целуя в губы, придерживая оленя за подбородок. — Ты ведь только что... — Ты вкусный, — улыбается Байльшмидт. — Ich liebe dich, Hasi. — Что ты сказал? Гилберт странно улыбается: — Когда-нибудь потом скажу. Ещё поцелуйчик? Лондон не отвечает, сам обнимая Байльшмидта за шею и целуя, резко, едва не опрокинув его на кровать. — Второго забега не будет. — Потом, — соглашается Том. В дверь спальни стучат и за ней раздаётся сытое и довольное: — Ну чё, потрахались?