Цепи для Энн Ширан

POV Энн Кажется, я безумна. Ничего не соображаю. Верещу. Брыкаюсь. Пытаюсь драться. Из последних сил оказываю сопротивление зверю, что тащит меня за волосы в ванную. Бетонный пол вгрызается своими неровностями в мягкую плоть, словно зубами разрывая ее на части, оставляя за собой кровавый след. Монстр приподнимает меня, швыряет в угол душевой, вдавливая рукой в кафельную плитку до хруста позвонков. Крутит вентили и скупые потоки воды обрушиваются сверху, поглощая собой непрерывные дорожки слез. Я скулю: глухо, надрывно. Молю его остановиться и прекратить, тут же срываясь на крик, режущий глотку и давлюсь собственной кровью, прикусывая язык, когда зверь бьет меня головой об стену. — Заткнись, иначе я вырву тебе язык, — зло шипит он в самое ухо. — Пожалу-й-ста, не надо, — едва слышно обреченно выдыхаю, обессиленно пытаясь сфокусировать на нем отчаянный взгляд. Сокрушающая боль туманит сознание. Осознанность на доли секунды пропадает, а после возвращается, с каждым разом увеличивая степень разрушения. Я стараюсь цепляться обломанными ногтями за плитку, наблюдая как вода смешивается с кровью на израненных запястьях и стекает вниз по моим рукам. Монстр сзади. Я слышу, как тяжело он дышит, рассматривая меня вдоль и поперек. Его ладонь по-прежнему вжимает мою голову в стену, в то время как свободная рука скользит по выступающим позвонкам к пояснице. Слезы жгут глаза и щеки. Меня трясет, а в легких совсем не остается воздуха. Мне нужно за что-то ухватиться. Коленки подкашиваются, но твердая ладонь удерживает меня в прежнем положении, вынуждая как следует прогнуться в пояснице. Я глотаю соленую жидкость, беспомощно умоляя о пощаде, но зверь лишь ближе наклоняется ко мне, болезненно прикусывая кожу на плече, словно оставляя свою метку, а после вводит в меня пальцы, вызывая ни с чем несравнимый до этого крик. Я больше не пищу и не молю. Из моего горла вырываются переполненные отчаянием хриплые звуки, пока мой мучитель прикладывает едва ли заметные для него усилия, чтобы удержать меня на месте. Его пальцы трут и словно стремятся разорвать меня на части, когда он разводит их внутри. Ужас происходящего лишает меня всякого рассудка. Кажется, я нахожусь в полном бреду, когда собственными ногтями впиваюсь в окровавленное запястье, раздирая его еще больше, наблюдая, как потоки крови усиливается, быстро-быстро стекая по моей руке вниз. Зверь этого не видит. Он столь сильно увлечен моим уничтожением, что не замечает ничего вокруг, а мои губы кривит безумная усмешка, пока я глубже царапаю кожу, и резко вздрагиваю, от ощущения прикосновения налившейся кровью плоти к моему бедру. Паника подчиняет сознание, и я бьюсь в его руках с новой, не пойми откуда взявшейся, силой. Мой надломленный голос режет слух, и я утопаю в отчаянии, чувствуя, как он грубо приподнимает мою ногу, с животным остервенением врезаясь в мое тело, и замирает, шумно выдыхая с каким-то немыслимо отвратительным облегчением. Оглушающая боль затмевает рассудок. Я громко вскрикиваю, обламывая последние целые ногти о плитку. Судорожно скребу кафель и захлебываясь собственной слюной, ощущая внутри себя болезненно-безобразное распирающее чувство. Шершавая ладонь накрывает мой рот, приглушая мои безумные крики, пока зверь издевательски медленно выходит из меня, а после вновь всаживается, насильно притягивая ближе, до онемения впиваясь пальцами в тонкую кожу. — Расслабься, девочка, — глухо рычит, зарождая во мне рвотные позывы. — Ты привыкнешь. Он перемещает ладонь на затылок, вынуждая меня щекой ощутить холод плитки и сильнее прогнуться в пояснице, для более глубокого проникновения. Я чувствую себя так, словно он насилует меня чем-то раскаленным, вгоняя в крайнюю степень агонии. От боли сводит зубы, и я до хруста сцепляю челюсть, ощущая внутри себя каждый дюйм его проклятой плоти. Давлюсь собственным скулежом, принимая грубые, грозящие разорвать меня на части толчки. Зверь не церемонится. Его движения резкие, частые. Он врывается в мое тело с опьяняющей жаждой, буквально насаживая на собственный член, вырывая из моей глотки жалкие хрипы. От жгучей боли перед глазами мелькают черные пятна, на фоне облупившейся плитки. Я слышу отчетливые шлепки его бедер о мои ягодицы, когда он решает, что я вполне готова принимать его всего, и вновь изранено взвизгиваю, моля его остановиться. Его рваные толчки становятся агрессивнее. Он не слышит меня. Он одержим. Отдается своей власти, ускоряя темп. Он двигается резко, быстро, жадно, словно демонстративно указывает на мое место рядом с ним, прозрачно обозначая мое будущее. Мужчина хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, вынуждая прижаться спиной к его груди, вырывая из моего горла особенно болезненный вскрик. Я едва ли не захлебываюсь от разъедающей меня боли, чувствуя, как его начинает трясти. Зверь замедлился, жадно втягивая воздух, носом утыкаясь в мою шею. Он отпустил мою ногу, вынуждая почувствовать очередную порцию резкой боли, и грубо, за бедра, дернул меня на себя. — Моя, — гортанно простонал, выталкивая из горла застрявший воздух, делая еще несколько особо сильных толчков, кончая в каком-то неистовом животном порыве. Во мне что-то сломалось. Не могу пошевелиться, хоть и ощущаю себя абсолютно пустой, не считая стекающей по внутренней стороне моего бедра спермы, с кровавыми подтеками. Ноги совсем не держат. Они подкашиваются, и я едва не обрушиваюсь на пол, прежде чем мой мучитель меня ловит, насильно разворачивая лицом к себе, упирая спиной в стену. Какое-то время он всматривается в меня. Не знаю, что он хочет увидеть, но кажется, ему не нравится то, с чем он сталкивается. Он морщится и силой сжимает мой подбородок, запрокидывая мою голову вверх, желая пробраться взглядом прямо в испепеленную им душу. — Я вколю тебе морфин, девочка, — выдвинул он, удерживая меня на месте. — Он снимет боль. Не уверена, что он нуждался в каком-либо ответе или хоть какой-то реакции на его слова. Я толком даже рот открыть не могла. Голос сорвался, а стенки горла пекло огнем, вынуждая меня кривиться и мысленно бороться с чувством адского жжения внизу живота. Мой стеклянный взгляд смотрел сквозь него, прекрати он свое воздействие, и я рухнула бы к его ногам, разбиваясь на тысячи осколков, словно фарфоровая кукла. Но его отвратительные, крепкие руки, наделенные немалой силой, все еще придерживали меня, да с такой легкостью, будто я совсем ничего не вешу. Поток воды усилился. Я смогла это заметить из-за того, как шумно стали гудеть старые трубы. Мужчина аккуратно развернул меня к себе спиной, вспененной мочалкой смывая следы того, что он со мной сделал. В его прикосновениях больше не осталось и следа сексуального подтекста. Механические движения, лишенные каких-либо чувств. Смешанная с водой кровь образовывает воронку и растворяется в потоке. На мне больше нет ни одного живого места. Я вновь захожусь в безмолвном рыдании, и лишь едва заметное подрагивание острых плеч выдает мое состояние. Зверь немногословен. Он молчит и совершает порядок действий, которые считает правильными. Он насухо вытирает мою кожу и обматывает длинные волосы полотенцем. Выносит меня из душа и опускает в кресло. Я слышу как пищит шкаф-сейф, и мужчина берет оттуда коробку с красным крестом. Он сосредоточенно перебирает ампулы, достает бинты, шприц и темную баночку с какой-то жидкостью. Я совсем не шевелюсь, только дрожу от холода, что кажется, добрался до самих костей. Жалость к себе меня уничтожает, и я вновь пытаюсь глотать слезы, пока наемник не вводит иглу мне под кожу, хмуро рассматривая израненные запястья. Кажется на них останутся шрамы, словно тонкую плоть жрали звери. Почему-то эта мысль вызывает на моем лице какую-то совсем не здоровую улыбку. От пролитой дезинфицирующей жидкости на свежие раны я морщусь и снова плачу, пока мой насильник мастерски перебинтовывает мои руки. — Выпей, — приказывает он, проталкивая таблетку между моих искусанных губ, подставляя чашку с водой. Я не задаю ему вопросов. Я просто делаю то, что он мне говорит, испуганно дергаясь, когда он пытается ко мне прикоснуться. Панический страх завладевает моим сознанием, липкими щупальцами отравляя последние остатки здравого разума. Зверь изучающе рассматривает меня с высоты своего роста, а после кивает каким-то своим мыслям и удаляется, из угла швыряя в меня футболку. — Сегодня можешь лечь в этом, — глухо излагает он, а я трясущимися руками прижимаю к себе черную материю, устремляя на него рассеянный, неверящий взгляд. — Я в душ. Когда вернусь, ты должна быть в постели. Кивни, если поняла, девочка. И я кивнула, наблюдая его широкую спину, скрывающуюся за дверью в ванную комнату. В тишине раздался шум воды, и я посчитала это призывом к действию, пытаясь подняться, едва удерживаясь на трясущихся ногах. Голова стала какой-то мутной, тяжелой. Я кое-как доковыляла до кровати, непослушными пальцами натягивая на себя футболку, которая казалась непомерно огромной, совсем не моих размеров, а кого-то другого; жуткого и жестокого. Она принадлежала зверю и пахла им, отчего-то совсем не отвратительно, но мне так сильно хотелось ее снять из-за этого открытия, что я потянула кромку футболки вверх, цепляясь рассеянным взглядом за то, что стало с моим истощенным телом. Слезы. Так много слез. Они мешают мне видеть, но у меня не хватает сил их смахнуть. Я пялюсь на набухающие цветом гематомы сквозь размытую пелену перед глазами. Тупая боль растворяется в глубинах моего сознания. Я понимаю, что на меня оказывает действие морфин, но все еще пытаюсь заставить себя чувствовать ее. Я так хочу ее запомнить. Она должна быть во мне. Должна помогать мне бороться. Он не вправе отнимать у меня свободу. Не вправе издеваться и насиловать меня. Он зверь и он должен быть истреблен, как и те, кто подобен ему. Все они. Все эти монстры, что живут здесь. Они должны сдохнуть. С огромным трудом я заставляю свое изможденное тельце забиться в самый дальний угол кровати. Распахнутой ладонью касаюсь разящей холодом стены. Такое чувство, что каждая клеточка моих тонких пальцев пропускает через себя леденящие импульсы. Я тянусь к стене лбом и блаженно выдыхаю, ощущая хоть и слабый, но все же до одурения приятный поток прохлады. Железная кровать прогибается под тяжестью веса зверя. Я отчетливо чувствую его за своей спиной, но мои веки так тяжелы. Я обессилена и разбита. Лишь едва слышно пискнула, когда он по-свойски притянул меня к себе, отбрасывая мои влажные волосы в сторону, вынуждая меня всю подсобраться от парализующего страха. Мне кажется, что он снова примется за свое. Вот сейчас. Еще немного. Только я расслаблюсь и все. Но ничего не происходит. Монстр лишь устраивается поудобнее и засыпает, крепко прижимая израненное им тело к своей груди. Мои мысли как-то очень быстро улетучиваются. Я растворяюсь в теплоте, которую он принес с собой. Носом утыкаюсь в его руку, ощущая, как мягкие волоски щекочут мои ноздри. Зверь пахнет чем-то терпким, заставляющим вкусовые рецепторы активизироваться. Я пытаюсь разобраться, но мысли в моей голове путаются, и глаза сами по себе закрываются. Не могу ни на чем сконцентрироваться, отчаянно погибая в беспросветной бездне, проваливаясь в объятия дурмана.

***

Сквозь сон чувствую грубые пальцы, что тянут на себя мою руку. Я не в силах пошевелиться. Разъедающая усталость словно цепями сковывает полное тяжести тело. Незначительная боль сравнима легкому укусу. Я морщусь и едва слышно скулю. Мне холодно. Мне так сильно холодно. Не понимаю, куда делось все тепло. Его было так много. Неужели ничего не осталось? Совсем-совсем ничего? Забвение принимает меня с какой-то особой жадностью. Оно путает мысли, но вместе с тем забирает всю мою боль. А ее так много, этой боли, что впору бы захлебнуться, но я все еще надрывно дышу, пытаясь вслушаться в голоса, что эхом звенят в моей голове. Слова такие сложные. Они не хотят складываться в предложения, и я едва ли могу понять их смысл. Кто эти люди? Кто все эти люди? Кажется, их тысячи? А может и нет никого вокруг… — Сколько она уже так? — С ночи. Я вколол две дозы. Морфин так не действует. — В доктора заделался? — Поможешь или нет? — Откачать или дать ей спокойно уйти? НЕТ! Я не хочу уходить! Не надо, пожалуйста! Истошно вопит голос в моей голове, но я будто парализована, а возможно уже давно лишена рассудка. Кому я отвечаю и почему? Кажется, я в полном бреду. — Верни мне ее, Арон! В мужском голосе сочится ядом раздражение. Его гнев так осязаем, что я ощущаю панический страх, не поддающийся контролю и начинаю задыхаться, словно мои легкие выжали досуха, как половую тряпку. Воздуха нет. Я могу лишь хрипеть, беспомощно открывая рот, пытаясь заглотнуть хоть немного. В груди жжет так сильно, что от боли тело пробирают судороги и меня начинает трясти. Сознание мутнеет окончательно, и я лишь слышу особо громкий, последний удар моего сердца. *** — Доброе утро, смертница. Как себя чувствуешь? Над моей головой эхом разносится чей-то голос. Едва могу разлепить глаза, и тут же морщусь от яркого света, что ослепляет меня. — Зрачки в норме. С пульсом все в порядке. Сердцебиение стабильное. Идешь на поправку. Это хорошо, — изрекает все тот же голос, а я пытаюсь сконцентрироваться на его обладателе. — Твое состояние немного разбалансировано, но уже не критично. Скоро верну тебя хозяину. — Кто ты? — с огромным трудом проталкиваю слова сквозь глотку, шепчу я. — Я Арон, смертница. Что последнее ты помнишь? — хмурясь, спрашивает мужчина. Кажется, я начинаю видеть его силуэт более ясно. Его черты лица врезаются в мою память, вытаскивая обрывки воспоминаний, наполняя все происходящее смыслом. Меня похитили, продали и изнасиловали. Мой первый секс произошел в объятиях зверя. Потом передозировка или непереносимость. В своей жизни я пробовала наркотики единожды, не считая травки. Возможно, мой организм так сильно ослаб, что я не смогла принять введенный в него яд. И вот я снова беспомощно, молчаливо плачу, обессиленно рассматривая свое изможденное тело, зафиксированное эластичными поясками. — По-чему я привя-зана? — заикаясь, боязливо спрашиваю. — Для твоей безопасности. Не переживай. Я сейчас это уберу, — потянувшись к застежкам, ответил мужчина. — Может воды? Или появился аппетит? — Не знаю, — прислушиваясь к своим ощущениям, отозвалась я. Меня не мучила жажда, и я совсем не ощущала голода, только слабость и все тело какое-то ватное. Мыслить тяжело, как и говорить. Едва могу пошевелить пальцами на руках, и боюсь подумать о том, как я смогу ходить. Кажется, я совсем не чувствую ног, зато прекрасно чувствую тупую боль внизу живота от малейшей попытки к движению. Меня изнасиловали. — В любом случае, тебе стоит поесть. Быстрее восстановишься, — изрек Арон, приподнимая подушку, помогая мне сесть. — Фрида тут постаралась для тебя. Я бы не стал ее расстраивать, — поставив передо мной поднос, добавил мужчина. — Поешь, а потом попробуем тебя поднять. Приятного. Суп пахнет вкусно, я с нескрываемым наслаждением втягиваю его запах, аккуратно набираю в ложку немного бульона, с жадностью проглатывая его. Мои пальцы трясутся, и я разбрызгиваю немного жидкости на поднос, стоически пытаясь совладать со своим состоянием. Приступы слабости мгновенно сменяются жутким чувством голода. И я едва ли замечаю, как уплетаю целую тарелку супа, чувствуя, как желудок благодарно наполняется теплом. Ощущения теперь совсем другие. Я действительно лучше себя чувствую и даже с уверенностью, под конец трапезы, смогла удержать в руках ложку. И мне до ужаса хочется еще. — Проснулся аппетит? Это очень хорошо, — диагностирует док за моей спиной, а я несмело оборачиваюсь в его сторону. — У тебя были серьезные раны на запястьях. Мне пришлось немного их подшаманить, так что могут остаться небольшие шрамы. Но я действительно сделал все, что мог. В остальном твои показатели стабильны. В моих услугах ты больше не нуждаешься, но Рейк пока за работой. Так что у тебя есть время попытаться расходиться и если у тебя есть желание, можешь помочь мне с некоторыми бумагами. Пойдет на пользу твоей моторике. — Я не уверена, что могу встать, — поделилась своими опасениями я, дрогнув словно от пощечины, при упоминании имени моего насильника. Каждая клетка моего организма сжимается от ужаса и в кровь тут же выплескивается убийственная доза адреналина. Крупная дрожь охватывает собой тело и я совершенно бессильна перед ней, лишь вижу, как трясутся мои руки, а тревожный взгляд цепляется за перемотанные запястья. Меня изнасиловали. — Можешь, смертница. Прекращай жалеть себя и поднимай свой худощавый зад с койки. Ты и без того отняла у меня очень много времени, — окинув меня скептическим взглядом, изрек Арон. — Почему ты называешь меня смертницей? — растерянно спросила я, осторожно опуская свои ноги, касаясь ступнями мягкого коврика. — Ты ведь сама разодрала себе запястья. Вот тебе и прозвище соответствующее, — передернув плечами, отозвался док, удобно устраиваясь за большим столом. — Твои вещи за ширмой. Одевайся и притащи серую коробку с нижней полки. Переберешь пока лекарства по сроку годности. Если меньше месяца — выкидывай их в мусорку. Остальные обратно в коробку и поставишь туда, откуда взяла. С бумагами я как-то сам разберусь. Мужчина потерял ко мне всякий интерес, лишь пару раз хмыкнул, одаривая меня недобрым взглядом, пока я пыталась доковылять до ширмы, а потом с доверенным мне богатством обратно на кушетку. Коробка оказалась не одна. В этом небольшом пространстве было немало коробок разных размеров с лекарствами. Я таскала сначала по одной, потом уже брала по две сразу. Сложно было понять, зачем тут столько всего и используется ли хоть треть из пересмотренного мною по назначению или даже не открывая отправляется прямиком в мусорку. Арон что-то усердно чиркал в своих бумажках, а я все перебирала и перебирала, пока перед глазами не стали плыть отвратительно маленькие циферки, а последние непригодные таблетки не были выкинуты в ведро. — Я все, — оповестила, спрятав последнюю коробку в тумбу. — Быстро, а говорила ходить не можешь, — сказал док, поднимая на меня уставший взгляд. — В коридоре, справа от двери, мусорный бак. Выкинь отсеянное туда. Коротко кивнув, я подхватила ведро и замерла перед дверью. В нерешительности дернула на себя ручку, словно что-то оттуда могло схватить меня и утащить. Что-то страшное и не поддающееся контролю. С чем невозможно совладать. Что невозможно усмирить. Только лишь смириться; сквозь кровь, слезы и отчаяние. Шумно сглотнув, я переступила порог. Едва заметно высунула голову, внимательно посмотрела в обе стороны и лишь убедившись в том, что никого рядом нет, вышла в коридор. Мусорный бак действительно находился всего в нескольких метрах от двери медпункта. На нем даже был изображен крест, слово это был персональный бак для медицинских отходов и просроченных лекарств. Аккуратно высыпав содержимое ведра я задумалась, устремляя свой хмурый взгляд на таблетки. Если я возьму отсюда что-то, то это явно никто не заметит. Док ведь даже никак не зафиксировал то, что я выкинула. А тут просто вся таблица Менделеева. Мне определенно понадобятся обезболивающие, обеззараживающие и, на всякий случай, антибиотики при побеге. Нужно только придумать, где я смогу их спрятать и как пронести. Что если я сейчас возьму их, то куда положу? Нет, сейчас точно не вариант. Но а если второго шанса не будет? — Тебе уже лучше, девочка? Этот голос. Я узнаю его из тысячи. Из десятка тысяч. Даже если я поджарю свои мозги на электрическом стуле, он все равно будет преследовать меня в кошмарах. Это невозможно так сильно ненавидеть человека и до помутнения рассудка бояться его. Лихорадочная дрожь охватила тело, позволяя панике завладеть мной. Тошнота подступила к горлу, и я поежилась от чувства отвращения к себе и тому, в какой ситуации я оказалась. Монстр изуродовал меня внутри и снаружи, но ему все еще мало. Он не чувствует насыщения. Он так сильно жаждет моей плоти, что едва ли не дышит мне в спину, пока я сгибаюсь и трясусь как осиновый лист, едва сдерживая слезы. — Ты изнасиловал меня, — зло шепчу сквозь зубы, не смея обернуться. Горячие капли падают на мои руки, все еще крепко удерживающие ведро. Меня трясет так сильно, что я едва могу устоять на ногах, ощущая бьющуюся на глубине моего сознания истерику. — Правда? — небрежно брошено мне в ответ. — Я взял свое, девочка, — добавляя в свой голос металла, уточняет. — Смирись. Меня так сильно трясет, что я едва могу устоять на ногах. Внутри меня буря. Гребанная песчаная буря, способная поглотить под собой все, кроме зверя за моей спиной. Мои пальцы впиваются в крепкую пластмассу до белеющих костяшек. Я слышу тяжесть его дыхания и словно интуитивно чувствую, как он напряжен. Твердо разворачиваюсь на пятках, немыслимой силой заставляю себя посмотреть в его бездонные, разящие смертью глаза. Он огромен. Весь собран. Каждая мышца его натренированное годами тела тлеет на изводе. Я вижу, как он примеряется ко мне взглядом, пытаясь просчитать ход моих дальнейших действий, но у меня нет плана. У меня нет ничего, кроме жгучего желания выжить. Выбраться из клетки, которую уготовил для меня зверь. — Ты…, — мой голос срывается на жалостливый писк. — Ты… Слова застревают где-то в глотке. Я обессиленно давлюсь ими, без возможности подобрать ему стоящую характеристику. Я в ужасе; в кромешном, жутком ужасе, что пирует моим внутренностями, пока объятое первобытным страхом сердце, грозит насквозь проломить грудную клетку. Но это все пустое, по сравнению с той степенью отчаяния, что темным комом поднимается из глубин моей догорающей души. — Кто? — словно издеваясь переспрашивает. — Кто я, смазливая? — Я убью тебя, — хрипло шепчу я, надрывно выдыхая. — Сделаешь это для меня? — насмешливо улыбается зверь, а его взгляд наполняется азартом и жестокостью. Мусорное ведро падает к моим ногам, когда в мои руки вкладывается тяжелый охотничий нож, с резной рукояткой. Мои пальцы впиваются в дерево и я ошалело смотрю на мужчину, сокращающего расстояние между нами до минимума. Лезвие направлено прямо в его широкую грудь. Он смотрит на меня с высоты своего роста, скривив губы в хищном оскале. У меня кружится голова от того, с какой жадностью я пытаюсь заглатывать воздух. Я в полной растерянности и совершенно не понимаю, что происходит. Желудок сжался в плотный узел, а глаза пульсируют от невыносимой рези. Кажется, это еще один вид психологического насилия. Монстр жаждет больше крови и зрелищ. — У тебя только один шанс, строптивая, — складывая массивные руки за своей спиной, изрек зверь. — Считаю до трех: раз...