Узы и выбор

Нора, пожалуй, последний человек, которого Ято ожидал увидеть, открывая дверь. Тем не менее она здесь. Стоит запыхавшаяся на пороге дома Кофуку и дрожит так, как будто каждая её косточка покрылась коркой льда; обычно блёклый взгляд светился тревогой. Лампочка уже дважды мигнула, поэтому Ято не уверен, что может доверять собственному зрению, но он точно видит болтающиеся ножки по бокам Мизучи. Почему она здесь? В чём причина её волнения? Всматриваясь в лицо сестры, Бог искренне надеялся, что её глаза покраснели не от слёз, а от гнева.       — Ято, пожалуйста, послушай. Мне.. Мне некуда идти, и...       — Не шуми. Остальные всё ещё спят. Нора, затаив дыхание, кивает; оставляет за собой грязные следы, проникая в дом. В бледном свете ламп становится ясно, что горб на её спине – маленькая девочка. И ненадолго Ято как бы перестаёт существовать для Норы. Она тихо опускается на поцарапанные коленки, ставя ребёнка на пол; прижимает тыльной стороной мокрую ладонь к её лобику на несколько секунд, и как только Ято в удивлении открывает рот с намерением что-то спросить, она тихо бормочет себе под нос, не обращает на Бога внимания и раздевает девочку.       — Ей нужна чистая одежда. Высуши, п-пожалуйста... она должна быть тёплой, п-потому что… — она делает паузу, чтобы откашляться; встревоженно ожидает, когда ощущение выпрыгивающего из сухого горла сердца пройдёт. — Так нужно, иначе она… замёрзшая, она очень слаба. И еда нужна… её вырвало по дороге сюда.       — Конечно... Он немедленно побежал в свою спальню, в шкафах которой Кофуку хранила всю одежду Дайго даже спустя многие столетия. Во всяком случае, у него нет других идей. Ято берёт два полотенца, брюки, которые наверняка придётся закатывать, рубашку и несколько ярких джемперочков, – этого должно хватить, чтобы согреться. Так и оказывается. Замечательно. Он сделал всё правильно и не причинит Норе, так беспокоящейся о ребёнке, боль. В очередной раз. Маленькую богиню накормили, и уже через двадцать минут она спала напротив “сестрёнки“ и, свернувшись беззащитным комочком, тихонечко посапывала. Сначала в глазах Норы полыхал пламенем смертельный испуг, но он пропал. Однако девушка продолжила держать голову опущенной, пряча взгляд, и какое-то время отказывалась говорить. Ято переминает руки, переводит туда-сюда взгляд и облизывает губы – хочет узнать, что это за человечек, который смог пробудить что-то похожее на материнские чувства в Мизучи; что за малыш, который скинул с её лица завесу напускного безразличия?       — Нора, кто она? Она прижимает девочку к себе так крепко, что суставы на её пальцах белеют.       — Молодая богиня, Отец создал её пару недель назад. Уход за ней – моя обязанность. Как будто упоминание призвало Отца сюда, Ято ощущает, как что-то вроде рук обнимает его со спины таким образом, словно змея с предвкушающим наслаждением обматывает свою добычу; мягкий голос Отца нежно шепчет что-то на ухо, но что – оскорбления или похвалу – не разобрать из-за пульсирующего шума внутри. Старая… нет, древняя часть Ято будоражила его, твердив, дескать, все эти ощущения по-своему забавные. В конце концов, почему бы ему и не посмеяться над этим? Ведь это смешно, что его, магацуками, призванного сеять разруху, заставляет дрожать, как мелочь пузатую, слово «Отец». Да разве он мелочь? По крайней мере, теперь он не... Хороший мальчик. Прореди стадо. Зачем тебе храм? Ябоку. Не смей разговаривать с кем-либо. Я с тобой. Ты исключительно Бог бедствий. Больше ничто. Выше головы не прыгнешь. Принеси побольше ушей. Нельзя отвлекаться. Нельзя давать волю эмоциям. Юкине. Защитить Юкине. Вот первое стремление. Ято борется почти физически с желанием броситься на второй этаж, чтобы проверить, в безопасности ли мальчишка, и у него получается подавить этот порыв. Он успокаивается, зная, что в доме много людей. Юки под защитой, и – Ято вздрагивает, но откидывает навязчивую сцену из прошлого – этого больше не повторится. Проще быть благодарным за то, с чем остался, чем сожалеть о том, что утратил. Если вместо воспоминаний о предсмертных нервических вздохах Сакуры он сосредоточится на безмятежном сопении спящего наверху Юкине, тогда у него получится дышать ровно. Если вместо лжи и пустых обещаний Отца он сосредоточится на любви Хиёри, тогда он поймёт, что становится тем, кем хотел бы быть. Колотящие стекло капли отвлекают на себя всё внимание, перекрывая сосредоточенность Ято на непредвиденном моменте слабости. Ято ждёт несколько минут, прежде чем дождь перестаёт барабанить по окнам, и ощущает некоторое просветление и ясность мыслей, – не то чтобы они когда-то были полностью ясными, – в голове. В этот момент обнаруживает, что у него ещё очень много вопросов об этой девочке.       — Из какого… из какого желания она родилась, Нора?       — Ну… я не знаю, — шинки закрывает глаза и невесомым движением проводит ладошкой по голове сестрёнки – проводит по голове своей маленькой богини, как жрица. — Одному Отцу известно. Он обещал рассказать, как только придёт домой.       — Ты собираешься вернуться? Нет, Нора, не надо. Нельзя. Невыразимый страх в голосе Ято почти заставляет Нору взглянуть на Бога. Хотя она и старается не выдавать то, как тронули её эти слова, ненавистная тишина снедает и вынуждает дыхание сбиваться и становиться громче.       — Почему нет?.. Ответ одинаково очевиден и мрачен:       — Нахождение с Отцом дольше, чем ты уже с ним провела, окончательно сломает тебя. Если ты не боишься за себя, то побойся за ребёнка. Нор… Хииро, она новорождённая!.. Ты не имеешь права позволить ей утонуть в отравляющем воспитании Отца.       — Что бы ты там ни думал, я не оставлю Отца одного. Я люблю его, Ято. И она – тоже, — выпалила Мизучи чётко и быстро, как заученный текст. Произнесла так, словно пыталась убедить саму себя в правдивости этих фраз. Тем не менее одна из них была явственной ложью.       — Тогда почему ты здесь, а не дома?       — Ты оглох? Я сказала, что Отец отправился по делам. Неподготовленный слушатель не различил бы ни единой встревоженной ноты в голосе Норы и решил, что ей безразлично всё происходящее, но Ято слишком хорошо её знает, чтобы поверить в такую нелепицу. Он знает Хииро даже лучше, чем она сама, ведь она не всегда разбирает те чувства, которые испытывает, несмотря на то, что концепция человеческих эмоций ей знакома. И как бы Нора ни замыкалась в рассерженную позу, какие бы гадкие слова не выплёвывала, Ято знает, что ей плохо.       — Если бы у неё не повысилась температура, если бы в холодильнике осталась еда, мы бы ни за что не пришли. Это вынужденная мера. Она… она в опасности. Подумать только: Мизучи допустила ухудшение здоровья своей маленькой богини!.. От этой тяготящей мысли пальчики сжимаются на одежде сестры. Очень страшно. Нору очень пугает то, как близка она к наказанию. Если Отец узнает, что она упустила ещё одного бога...       — Хииро, говори, что хочешь, но я безошибочно уверен, что ты согласна со мной, — его раздражает звучание собственной интонации: в ней неприкрытое, искреннее отчаяние. Он даже сомневается, что когда-либо говорил так глухо и невнятно. — Отец злодей, ты знаешь, — его огромные глаза наполняются надеждой на то, что до Норы наконец-то дойдёт смысл его слов. — И то, что я хочу предложить, возможно… В общем… Живите со мной. Звук бьющих капель разносится в безмолвствии.       — Чего? — Она почти смеётся, а Ято в недоумении вскидывает брови – не такого ответа он ожидал. — Твой мозг и вправду пострадал за эти века, Ято. Гонимая и презираемая всеми бродяжка и больной ребёнок будут жить под крышей незнакомцев, потому что у тебя нет своего храма? Всерьёз веришь, что Отец не будет нас искать? Её тусклые глаза превращаются в два крупных оникса.       — Отец никогда меня не бросит, в отличие от тебя. И снова только капли теннисными мячиками отбиваются от окна и откликом перелетают от стены к стене. Комната остаётся пустой. Внизу раздаётся громкий голос. Молодой и писклявый, – определённо, это Кофуку. «Так расшевелить её мог только этот идиот» – догадывается Юкине. И как бы сильно он ни желал понежиться в постели ещё несколько часов, он приводит комнату в порядок и спускается. «Заткну его – и Кофуку угомонится.» Под лестницей его поджидал один из или, пожалуй, худший кошмар. Первой он видит по-дурацки разодетую, даже вернее сказать утеплённую, и уплетающую завтрак девочку. Её губы усыпаны радужными крошками, и в них окаменевший Юкине разбирает свои любимые хлопья. Ято вздрагивает и в одночасье белеет так, как будто опять вспомнил человеческую голову, гусеницей выползающую из тела капипы. После Юкине, протерев заспанные глаза, замечает Нору. И видит он её не в привычном кимоно, – она одета в спальный костюм с капюшоном, на котором изображена мордочка любимого персонажа его хозяина. Она одета в его спальный костюм. Взгляд Ято опущен, но различимо бегает из угла в угол.       — Ты! — Скалится Юкине в сторону Бога. — Живо за мной! Что ж, это было ожидаемо. Ято предполагал подобное, когда эти двое заявились на порог. Его тело начинает ломить. И в том не вина Юкине. Только себя Ято чувствует ответственным: в особенности за свой проступок, – если бы он сразу рассказал Юки всё, дела пошли бы иначе. Но он предпочёл подождать, обрекая себя на неминуемое падение в зыбучий песок скверны.       — Как всегда облажался, Ято? Бог оглядывается по сторонам и задаётся немым вопросом: «где мы?» – из-за зудящей боли он не следил за дорогой. Он заостряет внимание на оплетённых мхом камнях, из-под которых пробивается тонкий ручеёк, – должно быть, это русло реки, – и по бокам разбросанном порубленном тростнике. Тускло-изумрудная трава отдаёт стальным блеском, и на секунду Ято кажется, что на ней серебрится вчерашний снег, поэтому вокруг так колюче холодно, – но это просто роса. Погода не такая уж и плохая.       — Налюбовался природой? Если да, то ты задолжал мне объяснения. Ято вздрогнул.       — Да, извини. Я… Эти двое – Хииро и ребёнок – объявились ночью. — Ято сразу обозначил, что девочка не его новый шинки. — Отец ушёл на время, и я не могу позволить им вернуться к нему. С нами они в безопасности.       — Ты всё решил, даже не дождавшись разрешения Кофуку-сан. Они не останутся с нами, Ято. Особенно эта бродячая шавка.       — Она Хииро, Юкине. Ято осознаёт, что сказал что-то не то, когда видит дёргающийся к носу уголок губ Юкине и ощущает новую, хотя и не тревожащую, волну жжения. Этот мальчик превращался в бессердечное животное, которое не принимало мнения, отличного от его собственного; которое не чувствовало никакого раскаяния за причинённую Ято боль. Но не сейчас. Сейчас его лицо не то, как в моменты отстаивания своей правоты. Юкине не угрожает своему хозяину, не обзывает его, а просто... Просто выглядит раненым. Юкине, Хииро и эта малышка… Как они могут сойтись?       — Послушай, Юки… — но тот даже глазом не повёл. — Независимо от причины, факт остаётся фактом: Хииро ушла. Она больше не с Отцом, и я не позволю её усилиям пропасть зазря. Я обязан помочь ей и ребёнку. Она… тоже моя семья. Несмотря на всё, что между нами было, она осталась для меня важна. Так же, как ты и Хиёри. Я уверен, ты это понимаешь. Ты ведь понимаешь? Юкине не отвечает. Его грудь неподвижна так, будто он тоже задержал дыхание. Ято больше не давит и терпеливо ждёт суда над своим решением от хафури, и вскоре последний выносит приговор:       — Нет, не понимаю. Мальчик поворачивается спиной, оставляя Бога среди мёртвого тростника, и Ято озабоченно вздыхает.       — Юкине?.. Ято спрашивает, готов ли обед, — колеблется Хииро.       — Нет, — ответ звучит так же твёрдо, как стук ножа по разделочной доске; звучит с нарастающими резкостью и злобой. — Как он может быть готов, если я только начал? И вообще, если у него есть вопросы, пусть приходит и задаёт. Я не хочу, чтобы меня обязывали общаться с тобой.       — Ты не хочешь говорить со мной?       — Не-а. Хочу только, чтобы ты убралась отсюда. Я тебя ненавижу. И лишь после того, как дорезает картошку, он замечает алую струю, беспрерывно вытекающую из длинной неглубокой раны от большого пальца до запястья. «Твою ж!..» — злится Юкине, ведь у него на кухне ещё столько дел! Тупорылая нора. Это её вина.       — Тебя это удивляет? Имею в виду, не ты ведь пыталась убить нас в больнице, или заставляла Ято отправиться в Ёми, или приказывала отцовским упырям сожрать меня.       — Даже несмотря на то, что Ято и нищебожка не против моего нахождения здесь, ты всё равно меня выгоняешь? Господи, как он ненавидит этот идиотский голосок с неизменно пресной интонацией. Когда нормальные люди – не равнодушные твари – задают вопросы, они звучат, как вопросы, а не как грёбаные заявления. Она что вообще такое? Робот?       — Да, мне до потолка мнение Ято об этом: моя обязанность хафури защищать этого идиота. Ты угрожаешь и ему, и всем остальным в доме. Я не могу тебе доверять. Да и вообще, — Юкине кривит лицо, словно жуёт лимон, когда поворачивается к ней, — начерта мне пытаться? У тебя всегда эта дебильная лыба, будто ты что-то замышляешь. Нос Норы морщится, и поджатые губы натужно расползаются в насмешливую улыбку. Скручиваются в такую ухмылочку, за которую Юкине хочет её побить и вышвырнуть за порог.       — Юкине, довольно, — пытается приказать Ято, но из-за нехватки властности и гнева приказ звучит как просьба – нежная и усталая; смешная для самого Ято и Мизучи, потому что их Отец не обращался так мягко с наглыми детьми. Он исправлял их, при необходимости затравливая собаками, но никогда не просил прекратить. Когда Ято тяжело вздыхает и подходит к своему шинки, в голову Норы подстреленным воробьём влетает мысль и истошно щебечет о том, что брату ещё предстоит пройти долгий путь, чтобы как следует воспитать это паршивое отродье. Она уходит.       — Вместо того, чтобы спорить с Хииро, пойдём лучше со мной. Мне позвонили с желанием. Давай исполним его вместе? Гляжу, дома всё равно делать нечего. Юкине дважды проверяет, что нарезал овощи кубиками, а после снимает фартук. Он чувствует себя не ребёнком, а уставшим объяснять всё по триста раз одиноким родителем.       — Я не пойду с тобой, Ято. Ну да, бессмысленно было спрашивать. Они не проводили времени вдвоём с тех пор, как в их жизнь вторглись эти два кошмарика; даже не ели вместе, потому что не пересекались: Ято постоянно находился с девочками. И после этого он внезапно спрашивает, пойдёт ли Юкине с ним? В какой момент рутинная никчёмная работа стала важнее, чем его, хафури, счастье и благополучие? Если Ято верит, что такое пренебрежение и невнимание приемлемо, ему нужно подумать ещё раз. Необходимо долго и упорно размышлять тем, что осталось от его мозга. И... И как же Юкине рассержен на Ято за подаренное ощущение брошенности! Именно зол и ни капельки не огорчён. Он нисколько не расстроен. Но что за идиотская слеза скатывается по щеке?       — Юкине? Эй, не… — Ято совершает ошибку, кладя руку на плечо своего шинки. Тот сразу реагирует и, стиснув зубы, со всей силы отталкивает хозяина так, что он отлетает и еле останавливается, чтобы не удариться головой о холодильник.       — Не клади на меня свои потные руки! Ято требуется несколько секунд для восстановления равновесия.       — Мне похрен на твою долбаную работу. Я не пойду с тобой! Если тебе до жопы нужен напарник, возьми свою бродячую шавку! Проваливай, мне плевать! Юкине, стремительно выходя из комнаты, толкает Бога, и на этот раз он ударяется головой о пол. Сильно. Он медленно потирает ударенное место; на лице его – хмурое выражение. Но болит не только голова, и не только щемит в груди. Его шея вспыхивает адским пламенем; словно раскалённым ножом скверна выковыривает мышцы из тела и оставляет внутри кровавые зазубрины, которые, по ощущениям, щедро осыпаются мелкой солью; чёрная плесень на коже разбухает, как дрожжи в пироге, и спорами размножается ниже – под спортивный костюм. И пусть его Юки, его ребёнок, сейчас осквреняет своего Бога, пусть избегал его и несколько раз оскорблял, когда думал, что Ято не слышит, – Кофуку делала замечания и объясняла, что это недостойное для шинки поведение, но Юкине отвечал, что Ято всё равно здесь нет, – и эта вспышка гнева не первая, Ято не винит его. Как он может обижаться на Юкине, если вина целиком и полностью на его божественных плечах? Этот ребёнок страдал в течение нескольких дней лишь из-за того, что он, Ято, так и не освоил за тысячу лет один первостепенный навык – общение со своими шинки. И ещё он не мог не признать, что регулярное психологическое насилие Отца определённо и невольно укоренило в его сознании некоторые убеждения...       — Вот почему нельзя привязываться, Ябоку. Ты можешь жить только со мной и с Мизучи. Если он и дальше будет своими ошибками отталкивать Юкине, однажды он потеряет своего сына. Но ведь и Нору с ребёнком он не может бросить теперь, когда они в целости и сохранности… Он в ответе за безопасность всех ребят; он хочет построить с ними новую семью, но, кажется, он совершенно неспособен на это...       — Как я и говорил, Ябоку. Потому что все эти мелкие инциденты однажды выльются в одну большую катастрофу.