Дни в безвременье

— Знаешь, на кого ты похож? — Сережа вынырнул из воды и махнул стоящему на берегу Трубецкому, привлекая к себе внимание. — На кого? — Трубецкой рассматривал деревья на другом берегу и пытался привыкнуть к мысли, что в холодную речку входить все же придется, хотя бы потому, что душа у них нет. — На кота, который бродит по краю ванны и трогает лапой воду. Давай, иди сюда, не так уж и холодно. И не так уж глубоко, — Сережа встал на ноги — вода в самой середине едва доходила ему до подбородка. — Если я заболею, тебе придется меня лечить, надеюсь, ты это понимаешь, — Трубецкой сделал несколько шагов в сторону Сережи и поморщился — вода, конечно, была не обжигающе ледяная, но после кофе и прогулки по теплому лугу слишком контрастировала с внутренним теплом. — Я тебя вылечу, можешь не сомневаться, — Сережа рассмеялся и брызнул водой в сторону Трубецкого. Речка была совсем небольшая — метров двенадцать в ширину, и это еще авансом, так что прохладные капли попали точно в цель, осев на груди и шее. Трубецкой поежился и решительно пошел вперед — такое поведение требовало немедленной сатисфакции. На речке действительно никого не было, да и сама речка так удачно скрывалась за резко уходящим вниз полем, что, если бы не Сережина осведомленность, Трубецкой был бы уверен, что луг заканчивается небольшой рощицей, и ничего интересного там нет. На поверку рощица оказалась деревьями, растущими на противоположной стороне, за ними то и дело мычали невидимые коровы, и Трубецкой пожалел, что они не рискуют подбираться к самой воде — живых коров вблизи ему видеть не доводилось. За это было даже немного неловко перед Сережей, хотя никакого повода не было, Сережа, кажется, был только рад показать Трубецкому что-то новое, убедиться, что ему нравится. Вот и сейчас, резко проведя ладонью по поверхности и отправив в сторону Трубецкого новые холодные брызги, он смотрел цепко и внимательно. Фиксировал малейшие изменения в лице, чтобы остановиться ровно в тот момент, когда это начнет бесить. Трубецкой знал, что не начнет, но мстительно промолчал, пусть поволнуется, раз уж решил заманить его в воду таким варварским способом. У берега ноги вязли в песке, смешанном с глиной, а дальше начиналась галька, мелкие камешки приятно кололи ступни. Еще одно ожидание не оправдалось — никакого ила и опутывающих лодыжки скользких водорослей. В тени растущего на их берегу дуба вода была еще холоднее, и Трубецкой медленно выдохнул через нос — давать новые поводы для шуток не хотелось. И к тому же он и так не удержался и оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что на их вещи, оставленные прямо у воды, никто не покушается. Кружка стояла там же, уже вымытая — Трубецкой не мог не улыбнуться, когда Сережа первым делом окунул ее в воду, избавляясь от кофейной гущи. Все-таки Сережина привычка не откладывать ничего на потом ему нравилась. В действительности Трубецкой не мог припомнить, какая Сережина привычка ему не нравилась, и это немного пугало. Хуже того, в Сереже ему нравилось даже то, что в других людях раздражало, например, его откровенная неприязнь к фитнесу или любовь к магазинным пельменям, десятки раз становившаяся поводом для беззлобных споров. Или равнодушие к одежде, но тут компромисс был найден, и Сережа великодушно позволял водить себя по магазинам, как подозревал Трубецкой, исключительно ради того, чтобы под видом помощи оказаться вдвоем в примерочной. Новая порция брызг вернула его с небес на землю. Трубецкой глубоко вздохнул и окунулся в воду, тело тут же напряглось от холода и его не слишком уверенные попытки поплыть обернулись бы неминуемым погружением на дно, если бы Сережа не среагировал и не придержал его за локоть. Благоразумно обойдясь без комментариев. Трубецкой попытался расслабиться, привыкая к речной прохладе, близость Сережи успокаивала, и он сам не заметил, как Сережина ладонь исчезла, позволяя ему самостоятельно проплыть несколько метров — обнаружил это Трубецкой только на середине реки. Слишком уж хорошо было, наконец, оказаться в воде и смыть с себя следы их бурной ночи и утра. Трубецкой помнил о небольшой глубине, но все же внутренне сжался, перед тем как встать — его иррациональная часть опасалась обнаружить под собой омут, в который он тут же рухнет с головой. Под ногами был абсолютно гладкий камень. Трубецкой нахмурился, ощупывая ступнями дно. — Это что, плиты какие-то? — плита не была однородной, ее покрывали трещины и мелкая галька. Вплотную к ней примыкала другая такая же. — Здорово, да? — Сережа просиял, словно дно реки было его личной гордостью. — Может быть, когда-то давно здесь проходил ледник. Все дно такое — можно ходить как по дороге. — Не знал, что ты разбираешься в геологии, — Трубецкой не мог с ходу понять, шутит Сережа про ледник или нет. — А я не разбираюсь, придумал себе это объяснение и живу с ним, — Сережа вдруг нырнул и, пока Трубецкой считал секунды, отмеряя время, через которое можно будет начать паниковать и звать на помощь, вероломно схватил его за ноги. Трубецкой оступился от неожиданности и вместе с Сережей ушел под воду. Естественно, все закончилось свалкой, попытками отомстить, водой, заливающей глаза, и неприлично громким в окружающей тишине хохотом. — Взрослые люди так себя не ведут, — Трубецкой попытался убрать с лица мокрые волосы. Река больше не казалась опасной, и, подавив новые рвущиеся наружу смешки, он совсем расслабился и вполне сносно проплыл вокруг Сережи. — Откуда ты знаешь, как ведут себя взрослые люди, когда на них не смотрят другие взрослые люди? Это же я зануда из нас двоих, не забывай, — Сережа стоял на месте и пристально наблюдал за Трубецким, готовый в любой момент начать его спасать. Под его взглядом Трубецкой перевернулся на спину, грациозно, как ему хотелось верить, и позволил слабому течению медленно тащить себя вперед. — Ладно, ты победил, если мы вели себя как дураки, пока нас не видели, это не считается. Вода очень быстро из ледяной показалась приятно прохладной, и Трубецкой уже не понимал, зачем так долго мялся на берегу. Теперь выбираться туда решительно не хотелось, благо Сережа не торопил, хотя больше присматривал за Трубецким, чем плавал сам. — Я не утону, хватит быть моей нянькой, — Трубецкой бессовестно лукавил, ему нравилось Сережино внимание, рядом с ним было не страшно совершать сомнительные попытки нырнуть или глупо засунуть лицо в воду, чтобы открыть глаза и попробовать рассмотреть снующих у дна мальков. — Смотри, не жалуйся потом, что я за тобой не следил. Ты, между прочим, стал лучше держаться на воде. Скоро можно будет наперегонки, — Сережа все-таки послушался и быстро поплыл вниз по течению к зарослям кувшинок. Трубецкой же просто стоял по грудь в воде и наблюдал за его четкими, уверенным движениями. В воде Сережа совсем не казался слегка неловким. Вернулся он, сжимая в кулаке несколько желтых цветов на длинных мясистых стеблях, которые тут же вручил Трубецкому. — Дела принимают романтический оборот, — Трубецкой взял цветы и повертел их в руке, не зная, куда деть. — Иди-ка сюда, — Сережа отошел и стоял чуть поодаль, и, когда Трубецкой приблизился, преодолевая сопротивление воды и пытаясь не потерять кувшинки, оказалось, что он опирается на огромный валун, всего на несколько сантиметров скрытый под водой. — Лезь, — велел Сережа не терпящим возражения тоном. Трубецкой хмыкнул, но послушался, и скоро они оба сидели на камне, спиной к спине, соприкасаясь не только мокрой кожей, но и затылками, одновременно облокачиваясь и удерживая друг друга. Трубецкой предусмотрительно уселся лицом к брошенной на берегу одежде и пристально изучал берег: все-таки полного доверия окружающая пастораль не вызывала — похитители кружек и ключей могли появиться в любой момент. — Так все же, почему ты здесь? — Трубецкой не ожидал вопроса и не сразу понял, к чему клонит Сережа. Вода неспешно струилась вокруг, а поверхность камня покрывали короткие жесткие водоросли, больше похожие на мох. Создавалось впечатление, что сидишь на махровом полотенце. Обилие ощущений сбивало с толку и отвлекало. — В каком смысле? — Это ведь не только желание меня порадовать, есть что-то еще. Ты какой-то загруженный в последнее время, я за тобой наблюдал, — Сережа, разумеется, не был бы Сережей, если бы не попытался докопаться до правды. Трубецкой нахмурился, выдумывая достоверную отговорку, но в голову ничего толкового не приходило, и решил сказать как есть — собственные сомнения начинали раздражать. — Я тогда не только про деревню подслушал, но и остальное, все, что Паша про меня сказал. Что мы разные и что ты сделал странный выбор и теперь должен терпеть. Я и раньше замечал, как на нас смотрят и что при этом думают. Что мы слишком непохожи, чтобы быть вместе. — Паша просто злится, что я больше не мотаюсь с ними чинить дом, — Сережа казался слишком спокойным, но Трубецкой не собирался так просто сдаваться. — Тебе однажды надоест, и ты захочешь быть с кем-то, кто больше похож на тебя. — Вот еще, — Сережа вздрогнул от возмущения, и они стукнулись затылками. — Кто-то похожий на меня не будет удивляться и восхищаться, и с чего ты вообще решил, что мы должны быть одинаковыми, чтобы быть вместе? Или что ты должен нравиться кому-то, кроме меня. А мне очень нравится, вообще все. И то, что к тебе нельзя подойти вот так запросто, ты как будто не подпускаешь никого слишком близко, а меня подпустил, и я никак не могу перестать этому радоваться. — И тебе совсем не кажется, что мы, — Трубецкой помедлил, подбирая слова, — плохо накладываемся друг на друга? — Вот это совсем уж глупости, — Сережа толкнул его плечом. — Мы накладываемся друг на друга слишком хорошо, и я тебя люблю. Очень. И если в этом мы совпадаем, то все остальное не слишком важно. — Совпадаем, — Трубецкой не глядя нашарил Сережину руку, упирающуюся в камень, и сжал запястье. Они давно уже признались друг другу в любви, кажется, через месяц свиданий, плавно перетекших в совместную жизнь, но сейчас их разговор был словно бы глубже, откровеннее, и каждое слово, дававшееся Трубецкому так тяжело, падало в реку и уносилось по течению, безвозвратно исчезая за поворотом. — И в Италию я с тобой поеду, там хотя бы не нужно будет заправлять постель самому или готовить, — продолжал Сережа. — Ты не должен беспокоиться по пустякам. Знаешь, единственное, что я хорошо заметил за прошедший год — мне не хочется с тобой расставаться, никогда. Если я тебе, конечно, еще не надоел, и это не элегантный намек. — Вот как ты можешь, а? — Трубецкой попытался развернуться к Сереже, и кувшинки, которые он все еще сжимал в руке, выскользнули и были тот час подхвачены водой. Он потянулся, чтобы попытаться поймать, но Сережа удержал. — Пусть уплывают, я тебе еще нарву, если захочешь. — Выпендрежник! — Видишь, не такие уж мы и разные, — Сережа засмеялся и притянул Трубецкого к себе. Поцеловал в сжатые в притворном негодовании губы, и тревоги окончательно рассеялись — не было никаких разных их, существовавших в параллельных вселенных, они все время были рядом, очень близко, и всегда будут — Трубецкой поверил в это легко и безоговорочно. Он соскользнул с камня и потянул за собой Сережу — целоваться по горло в воде оказалось не так удобно, зато можно было беспрепятственно распускать руки. Они еще долго стояли, прижавшись друг к другу, и целовались, пока хватало воздуха. Под ногами был след от ледника, за деревьями все так же мычали невидимые коровы, а внутри у Трубецкого наконец было тихо и спокойно. Не только из-за того, что сказал Сережа, он и сам сказал то, в чем боялся признаться, и теперь чувствовал огромное облегчение. Доверие, существовавшее между ними, окрепло и уже не казалось таким хрупким и неустойчивым. *** — Как ты это делаешь? — спросил Трубецкой, дожевывая, кажется, сотый по счету блин. Привычки наедаться по утрам за ним не водилось, но после купания его желудок превратился в бездонную дыру. — Делаю что? — Сережа так и не донес до рта ложку со сметаной. — Ты совсем не беспокоишься, я на твоем фоне чувствую себя параноиком, волнующимся по любому поводу и от любого слова. Мне все еще неловко за наш разговор на речке, чувствую себя дураком. Возвращаясь, они с Сережей больше не касались темы напрасных тревог, и сейчас Трубецкому вдруг захотелось напомнить о своей откровенности, Сережа ведь сам вызвал его на тот разговор, и теперь затаенные страхи снова требовали от него подтверждений своей беспочвенности. У Сережи был несомненный талант разрушать злые наваждения, Трубецкой же, к своему удивлению, почувствовал острую необходимость вывалить их все, чтобы совсем ничего не осталось, чтобы Сережа забрал их туда, где они не смогут никому причинить вред. — Я беспокоюсь, и еще как, — Сережа звякнул ложкой, возвращая ее со всем содержимым в тарелку, и положил ладонь на коленку Трубецкого. — Просто стараюсь делать это незаметно, но раз уж мы об этом заговорили… Иногда я думаю, что слишком обыкновенный. Мне не нравятся все эти чудовищные выставки, я даже находить их сам не умею, и рестораны, где скатерти, и посуда стоит на столе заранее, и вилок больше, чем я могу запомнить, и вся эта приличная одежда. Так что наш разговор, он меня успокоил больше, чем тебя, наверное. Я все думал, когда тебе надоест, что я делаю над собой усилие, чтобы проводить с тобой время. — Мне только это и нравится. То, что ты делаешь над собой усилие, выставки ужасны, но мне слишком приятно, что ты все равно со мной туда ходишь, и, — Трубецкой чуть помедлил, говорить такие вещи было сложно, почти мучительно, и еще стыдно, — мне слишком нравится, как ты на меня смотришь. Проверяешь, доволен я или нет. Я знаю, что это плохо, и каждый раз спрашиваю себя — как долго это продлится и как скоро тебе надоест. — Может, однажды я стану большим ценителем искусства, — Сережа улыбался, пристально смотрел на Трубецкого и как будто чего-то ждал, еще слов. Еще секретов и доказательств установившегося между ними доверия. Трубецкой тоже хотел доказательств, но других — доказательств Сережиного терпения, только уже не к внешним обстоятельствам, а к выложенным невпопад тайнам, неловким и очень болезненным. — Нет уж, — Трубецкой решительно покачал головой. — Никаких ценителей, это все глупо, и мне вообще не нравилось. И было стыдно, а остановиться не получалось, мне все казалось, что мы слишком разные и все убеждены, что скоро мы разойдемся со скандалом, и мне хотелось себе и всем доказать, что меня ты любишь больше, чем свои привычки. Я и поэтому тоже захотел поехать сюда и сделать, наконец, так, как тебе нравится. Потому что ты этого заслуживаешь и потому что я слишком увлекся, доказывая себе, что у нас все получится. А мог бы просто спросить. Прости меня, ладно? Я обещаю больше не таскать тебя в странные места, по крайней мере, в те, которые меня на самом деле не интересуют. — Ладно, считай, что ты прощен, — Сережа совсем не производил впечатление человека, который обижался, и сказал это, как тут же догадался Трубецкой, исключительно для проформы. — Ты все-таки удивительный, я сразу это понял. У тебя внутри слишком много противоречий и мыслей, и я всегда хотел влезть тебе в голову и посмотреть на них. И избавить от некоторых, чтобы ты стал счастливее, но только и исключительно со мной, так что нам придется провести вместе остаток жизни в качестве компенсации за все мои мучения и попытки есть устрицы. Никогда их не полюблю, я недостаточно эстет. — Если я подсяду на блины, то тоже не смогу их есть, — Трубецкой чувствовал себя слишком уязвимым, и все в нем умоляло превратить этот разговор в шутку, но он одернул себя и все-таки добавил. — По-моему, ты единственный человек, которому весь этот параноидальный бред может показаться чем-то удивительным. Серьезно, я бы себя послал за такие испытания на ровном месте. — Ты же не специально, — Сережа пожал плечами, его рука все еще лежала на коленке Трубецкого, делая связь между ними более осязаемой. — Но я надеюсь, что и правда единственный ценитель и у тебя не появятся варианты получше. И ты никуда от меня не денешься. — Это уже похоже на абьюз, — Трубецкой сжал губы в притворном возмущении. — На абьюз похожи попытки таскать меня в приличные места, а это так, мелочи жизни. Тебе же нравилась перспектива умереть в один день. И немного уютного собственничества. — Ты же сказал, что не злишься, это сейчас было игрой против правил. Ты должен был великодушно забыть мои прегрешения и любить меня дальше без подколок, — Трубецкой накрыл Сережину ладонь своей и на секунду зажмурился — выглядеть возмущенным получалось все хуже и хуже. — Каких еще правил? Мне не выдали какие-то инструкции? — Ладно, нет никаких правил, я их тоже выдумал. И мне нравится уютное собственничество, теперь ты доволен? — Трубецкой не выдержал, подался вперед, чтобы невесомо поцеловать Сережу в уголок губ и обнять за плечи. — Да, теперь я очень доволен, — Сережа обнял его в ответ, прошелся пальцами по затылку, взъерошив полосы, и замер. Сидеть вот так, на табуретках, склонившись друг к другу, было неудобно, но они все равно сидели, до тех пор, пока где-то снаружи не залаяла собака, возвращая их в реальность. — Итак, что мы будем делать? — Трубецкой чувствовал себя странно — уязвимым и защищенным одновременно, и больше всего ему хотелось вцепиться в Сережу и провести так остаток жизни. — Ничего и все, что захочешь, у нас вообще нет планов, в этом вся суть, — Сережа пододвинул к себе чашку с клубникой и начал не спеша нарезать ягоды в пустое блюдце. — Чтобы что-то захотеть, я должен знать, из чего выбирать, — Трубецкой наблюдал за Сережиными манипуляциями и раздумывал, не стоит ли ответить, что он согласен делать все, что хочет делать Сережа, ведь одних извинений за устриц могло быть недостаточно. — Я подумал, что стоило бы поехать в магазин и купить нам все детективы в мягких обложках. — Нам? Твоя читалка ведь на месте. Только не говори, что собрался страдать со мной за компанию, — Трубецкой уже знал, каким будет ответ, и от этого знания внутри растеклось сытое удовольствие. За которое он тоже попытался устыдиться, но так и не смог. — Конечно, собираюсь, в горе и в радости, что бы это ни значило. Так что читалка останется в багажнике, чтобы ты не завидовал и не попытался ее стянуть, — Сережа нарезал ягоды, бухнул туда же ложку сметаны и насыпал сверху сахара, после чего все старательно перемешал и вручил блюдце Трубецкому. — Вот, держи, тебе понравится. — Это точно едят? — усомнился Трубецкой, но все же попробовал — странное сочетание ему неожиданно понравилось, в нем мерещилось нечто полузабытое, из детства. — Отвлекаешь меня от моих страданий? — Совсем чуть-чуть, — Сережа довольно улыбнулся. — Если бы я хотел по-настоящему отвлечь, это были бы огурцы с медом. — Ты врешь, такое никто не стал бы есть. — Ты очень удивишься, — Трубецкой недоверчиво покосился на Сережу, но тот только пожал плечами. — Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, особенно если ты в деревне. — Обращение «друг» меня не устраивает даже в виде цитаты из классики, — Трубецкой шутливо пихнул Сережу, и тот на секунду задумался. — Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, — Сережа процитировал Шекспира с таким торжественным лицом, что Трубецкой расхохотался и решил оставить при себе все дальнейшие претензии. — Ладно, поехали за книгами, заодно вина купим. — Если наша хозяйка увидит пустые бутылки, она решит, что и пьешь ты всякую дрянь, и притащит литра три вина из смородины или из вишни. — Отлично, может, и меда принесет, чтобы я попробовал его с огурцами. Мне кажется, у меня появилась идея фикс. Ты когда-нибудь задумывался, как хрупкая с виду старушка умудряется притащить столько еды за один присест? Это же тяжело. — Тяжело, если ты человек, — Сережа перешел на зловещий шепот, и спустя секунду они снова смеялись. Наваждение рассеялось, и Трубецкому больше не казалось, что с него содрали кожу и любое неосторожное слово способно ранить. Сережа снова смог незаметно его отвлечь, и теперь Трубецкой чувствовал разве что огромную благодарность за то, что ему ничего не угрожает, и за собственную откровенность не придется расплачиваться даже перед самим собой. Сережа был слишком честным, и заподозрить, что он сказал не то, что думал, или затаил недовольство, было бы просто гнусно. — По-моему, ты тоже не человек, — ухмыльнувшись, заключил Трубецкой. — А кто? – в Сережиных глазах сверкнули озорные искры и Трубецкой снова залюбовался. — Еще не знаю, но я разберусь.