Дни в безвременье

После завтрака они действительно поехали в ближайший поселок за книгами. Книжный представлял собой довольно странное зрелище, чем-то смутно напоминающее их дом: стеллажи и прилавки, судя по всему, заставшие еще славное советское прошлое, рядом с современным кассовым аппаратом и терминалом смотрелись диковато, но колоритно. К тому же книги даже не являлись основным ассортиментом, полки были завалены чем угодно — отрезами тканей, принадлежностями для рыбалки, какими-то сельскохозяйственными кормами, сами же томики, в основном в мягких переплетах, сиротливо ютились в дальнем углу, рядом со стойкой с журналами. Вероятнее всего, вывеску «книги» просто никто не удосужился сменить на что-то более подходящее. Сережу это место совершенно не смущало. Он направился прямиком к детективам Донцовой, которые Трубецкой узнал по характерным обложкам, и какому-то фэнтези. А Трубецкой вдруг понял, что снова забыл телефон, и вспомнил о нем, так же как в прошлый раз, только почувствовав желание сфотографировать местную жизнь. — Ты собираешься накидывать все без разбора? — осведомился Трубецкой, глядя на растущую рядом с Сережей кучу. — Ага, я не думать сюда приехал, и ты тоже, — Сережа оглядел свои трофеи, удовлетворенно хмыкнул и продолжил изучать содержимое полок. — Ладно, я все понимаю, но зачем тебе справочник садовода? — Может, я стану садоводом, — невозмутимо ответил Сережа. — Или ты. — За две недели? У нас вообще есть сад? — Трубецкой тут же вспомнил о кустах с обратной стороны дома, ветки которых после Сережиных историй едва не принял за когти бродящих по округе упырей. Сад у них определенно был. — Ты видел, как он одиноко стоял? Очень грустно быть справочником садовода там, где все и без справочника прекрасно живут, мы обязаны его спасти. Привезешь домой как сувенир. — Теперь мы спасаем справочники, — Трубецкой не выдержал и улыбнулся. — Ладно, допустим, а «Кроссворды для тещи» тебе зачем, маме моей подаришь? — Разгадывать буду, или ты будешь, никогда не знаешь, когда они понадобятся. Ты задаешь слишком много вопросов для человека, который забыл читалку и нуждается в помощи, — Сережа сокрушенно вздохнул и демонстративно потянулся к брошюре «Домашний психолог». — Эй, мне не нужен психолог, и вообще, ты сам предложил меня спасать, — Трубецкой уцепился за Сережину руку, не давая ему добраться до цели. — А вместо спасения я получаю одни издевательства. — Это потому что ты мне мешаешь, — Сережа оставил шутливые попытки обзавестись «Домашним психологом» и перешел к прессе. На прилавок полетели журналы о путешествиях, которые, судя по количеству, тоже не пользовались особенным спросом, «Караван историй», а дальше Трубецкой схватился за голову в притворном ужасе. — Тайная власть? НЛО? Встречи с неведомым? Мы будем все это читать? — Конечно будем, я вообще не планировал включать мозг весь отпуск, главное, блинами не запачкай, когда будешь читать расследование о снежном человеке в Саратове, мы потом это все мужу тети Зины отнесем, когда пойдем в гости. Он от этих изданий в диком восторге, думаю, оттуда и черпает вдохновение для баек про пришельцев в местном лесу. — Я не буду читать про снежного человека, — возмутился Трубецкой, но все же с любопытством глянул на кричащие заголовки. «Ростовский школьник вызвал демона на уроке химии», внутри шевельнулось любопытство. Трубецкой очень явственно представил, как читает вслух про школьника, и смеющегося Сережу. Возражать сразу расхотелось. — Все так говорят, — Сережа заозирался в поисках продавщицы, о которой Трубецкой совсем забыл. Продавщица нашлась в дальнем углу, она сидела возле кадки с пыльным фикусом, вязала и не выказывала совершенно никакого интереса к покупателями. — Девушка, у вас игральные карты есть? — пожилая женщина хмыкнула, но все же встала с места и, порывшись под прилавком, вручила Сереже колоду. — Мы что, собираемся устраивать турниры по покеру? — Трубецкой немного смутился продавщицы и понизил голос почти до шепота. — Какому еще покеру? По подкидному дураку. — На щелбаны? — Трубецкой незаметно толкнул Сережу в бок. — Я вообще думал на поцелуи, но хозяин — барин, на щелбаны так на щелбаны, — проговорил Сережа едва слышно, с улыбкой поглядывая на продавщицу, та снова отвлеклась, и, если бы дело было в городе, этот магазин мог бы стать чемпионом по количеству украденного товара. — Я не знал, что есть такая опция, можно ее вернуть? — Может быть, — неопределенно отозвался Сережа. Эти его «может быть» всегда означали категорическое «да», но Трубецкой все равно горестно вздохнул, чтобы подыграть. Расплатившись за все выбранное Сережей, они заехали в супермаркет, где взяли две бутылки игристого. Трубецкой беспечно кинул в корзину несколько шоколадок и пару пачек чипсов, от любви к которым Сережа не слишком усердно пытался отучиться. В ответ на Сережины удивленно приподнятые брови Трубецкой только пожал плечами. — В отпуске не считается, и, если хочешь, я тебе больше слова не скажу ни про чипсы, ни про пельмени. Вообще делай все что хочешь, хотя твоя печень, конечно, тебе потом спасибо не скажет. — Нет уж, — возразил Сережа. — Я тогда решу, что тебе все равно, и мне будет не хватать милых семейных нотаций. — Но сейчас все равно не считается, — настоял на своем Трубецкой. — Может, я тоже хочу чипсов. Он демонстративно положил на их покупки еще одну пачку и на этом успокоился. По крайней мере, ему так показалось. Пока они были предоставлены исключительно друг другу, у Трубецкого внутри поселилось нестерпимое желание сделать для Сережи все, что в его силах. Хотелось, чтобы этот отпуск был самым счастливым и искренним, что ли. Одним из тех, что вспоминают спустя десятки лет как нечто значительное. Нечто, с чего началось все самое интересное, например, долгая совместная жизнь, которую уже никто не боялся разрушить или поломать, сказав что-то неправильное. Отрезок, после которого возникло настоящее доверие и настоящая близость. Как об этом всем сказать Сереже, Трубецкой не представлял, поэтому просто сжал его ладонь, надеясь, что он почувствует. В слова его собственные чувства не вмещались. *** — Так что делают в деревне днем? — Трубецкой все-таки решил, как он выразился, «обозреть временные владения», и они с Сережей блуждали по саду, среди разросшихся кустов смородины и крыжовника и нескольких раскидистых яблонь. Были и другие деревья, но их Трубецкой не опознал. Возможно, справочник садовода был не такой уж безнадежной покупкой. — Спят, — Сережа закинул в рот горсть крыжовника, даже не подумав его помыть, Трубецкой хотел было ему об этом сказать, но махнул рукой и тоже сорвал несколько ягод. От кисло-сладкого сока защипало язык, и Трубецкой зажмурился. Крыжовника он не ел тысячу лет, и это казалось странным — раздобыть его было сложнее, чем манго или клубнику посреди зимы. — Как спят? — запоздало встрепенулся он. — Ну представь, — Сережа оставил кусты в покое, подошел к Трубецкому сзади и обнял, уткнувшись носом в плечо. — Ты встаешь в пять утра, а может и раньше, делаешь уйму дел: огород поливаешь, доишь корову, и после обеда, во-первых, слишком жарко, а во-вторых, ты устал. Выход один — спать. — Но у меня-то нет коровы, — Трубецкой стоял не шевелясь. Совершенно будничная и откровенная ласка сковывала сладкой дрожью под солнечным сплетением и совсем не помогала думать. — Да, коровы у тебя нет, это упущение, — Сережа рассмеялся и поцеловал Трубецкого за ухом. — Что бы ты делал, если бы мы сейчас были дома? — Наверное, валялся бы и читал, приключений слишком много, хотя я бы сходил на речку еще, вечером, — мысли Трубецкого нехотя сдвинулись с мертвой точки. — Если не боишься, туда можно и ночью сходить. Здесь нет фонарей и звезды такие яркие, что все кажется нереальным, — Сережа скользнул рукой ему под футболку, и Трубецкой привычно уже считал намерение — Сережа просто хотел прикоснуться, быть ближе. — Но валяться и читать тоже можно устроить, тут даже раскладушка есть, советская, в цветочек, спорю, ты таких тысячу лет не видел. — Давай сперва вечером, я должен привыкнуть к твоим жутким историям, а то утону еще, как ты будешь без меня? Представляешь, живешь, и никто не доводит тебя паранойей, — Трубецкой накрыл Сережину ладонь своей, с губ сорвался слишком долгий и судорожный вздох — в груди наливалась приятная и одновременно нестерпимая тяжесть, хотелось застыть так навечно, как букашка в сиропе. — Без тебя будет ужасно, хотя я бы тебя спас, — Сережа подул Трубецкому на затылок. — Ты и так меня спасаешь постоянно, — Трубецкой все же исхитрился повернуться к Сереже лицом, так, чтобы не разрушать объятий, и поцеловал. Тяжесть тут же сменилась щекочущим весельем, как будто на большой скорости едешь с горы, и воздух подступает к самому горлу. Кажется, это было счастье. — А мне нравится тебя спасать, — прошептал Сережа, когда они нехотя отстранились друг от друга. — Я бы делал это каждый день, если бы не подозревал, что ты привыкнешь и перестанешь замечать. — К такому нельзя привыкнуть, — Трубецкой замолчал, слова снова закончились, но Сережа, кажется, и без них все понимал. Чувствовал незримые нити, которые их опутывали и привязывали друг к другу крепко и вопреки всему. — Ну раз так, — Сережа с неохотой разомкнул руки. — Пойду спасу тебя от перспективы валяться на траве. Я же обещал раскладушку. Он ушел в дом слишком быстро, как будто боялся передумать и вынудить их с Трубецким глупо стоять под кустом смородины до самого вечера. Оставшись один, Трубецкой побродил под деревьями, прислушиваясь к окружающему многоголосью — ему больше не казалось, что вокруг непривычно тихо. В ветвях пели птицы, шумела трава, стрекотали насекомые, издалека доносился собачий лай. Это не было похоже на тишину, скорее на спокойствие. И Трубецкой впервые порадовался, что у него никаких планов и не будет еще много дней. Жизнь становилась куда интереснее, если иногда позволять вещам просто идти своим чередом, не торопить и не подталкивать и себя тоже оставить в покое. В том, что у него получится не доставать самого себя, Трубецкой сомневался, но все же клятвенно пообещал попробовать. Он задумчиво жевал смородину, когда Сережа притащил раскладушку, и правда старую, а еще покрывало и ворох газет. — Располагайся, у меня в запасе еще много экзотики, — Сережа ловко разложил допотопную конструкцию, а сам устроился на покрывале рядом. — Мне кажется, мой рост не вписывается в гост-стандарты, — Трубецкой забрался на раскладушку и прислушался к своим ощущениям — они были не то чтобы радужными — ноги свешивались с края, и металлический каркас неприятно впивался в лодыжки. — Давай меняться. — Вот так захочешь удивить, — с притворной досадой посетовал Сережа, но место на покрывале уступил. — Я не виноват, — Трубецкой растянулся на покрывале и достал ту самую газету, в которой скрывалась история о призыве демона на уроке химии, и попытался читать. Вышло не очень — Сережа свесил с раскладушки руку и то и дело зарывался пальцами в его волосы, и в итоге Трубецкой был больше занят попытками подставиться под ласку, чем газетой. Сережа это заметил, Трубецкой почти привык к тому, что он замечает все, и только подвинулся, когда Сережа слез с раскладушки и улегся рядом. — Почитай вслух, — попросил он. Трубецкой не ожидал, что его минутные фантазии воплотятся так быстро. Он долистал до нужной статьи и принялся зачитывать леденящую душу историю школьника, подражая голосу диктора из передач о мистике. Сережа смеялся и обнимал его, а разросшаяся без присмотра трава шумела где-то над головой. Казалось, они совсем исчезли в своей обособленности. Трубецкой прочел еще несколько заметок, прежде чем заметил, что Сережа задремал. Он отложил газету, стараясь не шуметь, и некоторое время просто лежал, глядя на Сережино расслабленное лицо и борясь с желанием осторожно убрать с его лба прядь волос. Останавливал Трубецкого только страх разбудить. Ему слишком нравилось делать все словно бы шепотом, чтобы не побеспокоить, он даже дышать старался тихо. И сам не заметил, как соскользнул в сон вслед за Сережей. То ли дело было в купании, то ли в их утреннем разговоре, который заставил Трубецкого нервничать сильнее обычного, он и сам не знал наверняка, и в конце концов просто позволил себе отключиться, вот так просто, рядом с Сережей в тени старой яблони. Он уже не видел, как на пустующую раскладушку запрыгнул толстый черно-белый кот и, убедившись, что никто не собирается его прогонять, свернулся в клубок в пятне солнечного света и тоже уснул. *** — Смотри, там кот, — прошептал Сережа хриплым со сна голосом. Они проспали немногим больше получаса и проснулись одновременно. И еще несколько минут лежали, просто молча глядя друг на друга, прежде чем потянуться за объятиями, еще не совсем встроившись в окружающий мир. Все было зыбким и пахло нагретой землей. До Сережи Трубецкой не считал себя слишком сентиментальным и не то чтобы любил обниматься, вернее, у него не было того, с кем обниматься он полюбил бы. Сережа оказался именно тем человеком — его хотелось трогать и самому льнуть за прикосновениями, Трубецкой первое время боялся себя до оторопи, боялся своих желаний и того, что Сережа решит, будто он не слишком-то похож на того, кем всегда старался казаться. Сереже, как позже выяснилось, было совершенно все равно — Трубецкой мог быть с ним совершенно на себя обычного не похожим, но поверить в подобное было сложно. Все, с кем он встречался раньше, видели и хотели исключительно внешний лоск, а Сережа хотел Трубецкого всяким, и понемногу он оттаял. Перестал опасаться быть слишком нежным. Сережа его в конце концов приручил, по крайней мере, Трубецкому так казалось, они с Сережей никогда об этом не говорили. Хватит с него чужих внутренних противоречий. Услышав про кота, Трубецкой повернул голову и скосил глаза, чтобы проследить Сережин взгляд. — Даже кот спит на раскладушке, пока я валяюсь на земле, — валяться на земле было совершенно не жаль, но тело начинало затекать, и Трубецкой с неохотой сел и потянулся. — Можем начать вести список твоих лишений, — то ли в шутку, то ли всерьез предложил Сережа. — Спал на земле, мылся в речке, ел немытые ягоды. Вещи разбирал. — Перестань, а то укушу, — пригрозил Трубецкой, хищно ухмыляясь. — Кусай, тогда и у меня список появится, — Сережа подставил шею, и Трубецкой, не удержавшись, легонько прихватил зубами кожу. Сережа только выдохнул от удовольствия. Раскладушка скрипнула, и оба вздрогнули и обернулись — кот проснулся, уселся на манер известной копилки и сверлил их изучающим взглядом. — Серьезное животное, — пробормотал Трубецкой, почему-то смутившись. — Если бы мы жили в глуши, я бы завел такого. Чтобы переловил всех мышей на чердаке, и у тебя больше не вышло рассказывать небылицы про шум и топот. — Если уж ты об этом заговорил, топают не только мыши, — Сережа сел, сорвал травинку и повозил ею у лап кота, тщетно надеясь с ним поиграть. Кот был неумолим — смотрел на Сережу как на последнего дурака. — А кто еще? Только не говори про упырей, это пройденный этап. — Это же деревня, тут в каждом доме живет домовой, в каждой бане — банник, а в каждом овине какой-нибудь овинник. Они тоже шумят по ночам, — Сережа сменил тактику и попытался погладить кота, тот не возражал, но и в особый восторг не пришел. — Похож на тебя, — прокомментировал Сережа. — Это почему? — Трубецкой нахмурился. — Ему нравится, а он делает вид, что ему все равно. Прямо как ты сначала. — А откуда ты знаешь, что ему нравится? — сдаваться так просто не хотелось, несмотря на то, что сердце Трубецкого несколько раз судорожно вздрогнуло — Сережа слишком хорошо его понимал, как оказалось, почти сразу. — Если бы не нравилось, он бы сбежал или врезал мне лапой, — Сережа отвлекся от кота и посмотрел на Трубецкого, таким открытым и бесхитростным взглядом, что тот совершенно растерялся. — Ты бы тоже сбежал, если бы тебе не нравилось. — И ты, что же, был уверен, что я не сбегу, и совсем не боялся? — Если бы! Я ужасно боялся, но это было сильнее меня, — спросить, что именно, Трубецкой не успел, Сережа притянул его к себе и обнял, утыкаясь носом в висок. Все стало ясно без слов. — А у нас есть овин? — спросил Трубецкой невпопад, обнимая Сережу в ответ. — Понятия не имею. Но у нас есть дом, и наверняка в нем живет домовой, я бы на твоем месте, во-первых, помог мне помыть посуду, потому что домовые просто бесятся от беспорядка, а во-вторых, прислушался бы как следует, когда ляжем спать. — И что я должен услышать? — зерна упали в благодатную почву, Трубецкой был уверен, что прислушиваться будет обязательно. Хотя бы для того, чтобы разбудить в себе вчерашнее чувство почти детского восторга, смешанного с ужасом от встречи с неведомым, на поверку оказывающимся мышами или пакетом, шуршащим от сквозняка. — Шаги или звон посуды. Домовой выходит ночью, чтобы проверить свои владения и убедиться, что все в порядке, никто не накрошил на стол и не развел бардак. А иначе, — Сережа выдержал почти театральную паузу, — у тебя обязательно пропадут вещи, или скиснет молоко, или испортятся блины, а может, все начнет валиться из рук и тебя покусают клопы. — Почему только меня? Ты, значит, будешь не при делах, пока я пройду все круги ада, устроенного местным фольклором? — Я же убираю за собой, — пожал плечами Сережа, — мне ничего не грозит. А ты новый подозрительный человек, за тобой нужен присмотр. У меня в первый приезд ключи от машины пропали, причем я был готов поклясться, что они лежали на холодильнике и их никто не трогал. Перерыл весь дом и двор заодно, ничего не нашел. А тут хозяйка наша заходит, ну и спрашивает, чего я бегаю как дурной. Трубецкой засмеялся, у Сережи вышло почти с точностью воспроизвести деревенский говор. — А дальше? — А дальше я ей рассказал, в чем дело, а она смотрит на меня и на голубом глазу говорит — так это домовой. Наверное, злится, что ты его не уважил. О таком меня, знаешь ли, не предупреждали. А она заладила — налей молока, поставь за печку, и найдутся твои ключи. Естественно, я ей не поверил. Но тетя Зина упорная старушка, стояла у меня над душой до тех пор, пока я не сдался и не сделал то, что она хотела. Поставил за печку чашку с молоком и печенья еще положил на всякий случай, только тогда она покивала и ушла, а я пошел вещи перетряхивать в десятый раз. И что ты думаешь? Возвращаюсь, а ключи там, где я их оставил. Что это было, как не деревенский фольклор в действии? — А чашка? — А чашка оказалась пустой, и печенье пропало, даже крошек не осталось, — с довольным видом закончил Сережа. — Ты все сочиняешь, — фыркнул Трубецкой, он был уверен, что эту историю Сережа выдумал исключительно с целью пощекотать ему нервы и заставить получше следить за вещами. — Не надейся, что я в это поверю. — Живу со скептиком, — горестно вздохнул Сережа. — Вот так меня упыри грызть будут, а ты не поверишь и не спасешь. — Я лучше сам тебя буду грызть, стану единственным упырем в твоей жизни, — Трубецкой снова укусил Сережу за шею, тут же забыв обо всех домовых и овинниках. — Помнишь, я тебе говорил, что хочу опорочить сексом каждую поверхность в этом доме? Я вот подумал, те две панцирные кровати, они же, наверное, жутко старые и скрипят, да? — Ты себе даже не представляешь как, — Сережа не нуждался в пояснениях, и они не сговариваясь поднялись и направились в дом, оставив кота и дальше валяться на раскладушке. Кровать и правда жутко скрипела, даже хуже, чем Трубецкой себе представлял, но ему и это понравилось — под режущий скрип хорошо было неприлично громко стонать, подаваясь бедрами Сереже навстречу. Половина дня, которую они провели, постоянно касаясь друг друга и не делая ничего для разрядки, неминуемо привела к тому, что возбуждение было таким острым, а удовольствие таким ярким, что Трубецкой только бездумно шептал «я люблю тебя» в перерывах между вздохами и совершенно потерялся в собственных ощущениях. Он даже скрип перестал замечать и весь остальной мир тоже, ничего не существовало, кроме Сережи, в плечи которого он судорожно цеплялся, кажется, оставив несколько царапин, горячей распирающей тяжести и гулкой пустоты, в которую он рухнул с размаху, будто отключившись на несколько секунд. — Не думал, что ты будешь таким последовательным, — прошептал Сережа, невесомо целуя его в губы и даже не думая отодвигаться в сторону. Знал, что Трубецкому нравилось лежать под ним, ослабев после пережитого удовольствия и позволяя вдавливать себя в матрас, почти не давая дышать. — Здесь, вообще-то, две кровати, если ты не заметил. И я планировал испортить обе, — он завозился под Сережей, вынуждая его встать, и тоже поднялся. И замер, зная, что Сережа будет его рассматривать. Трубецкой любил, чтобы на него смотрели, но так, как Сережа, на него не смотрел никто. Сережа слишком хорошо его знал, слишком глубоко влез, и когда его взгляд заскользил по телу Трубецкого, ему показалось, что Сережа видит абсолютно все, не только снаружи, но и изнутри, и любуется даже его глупыми страхами, пусть и не такими многочисленными, как несколько дней назад. Он толкнул Сережу на кровать, а сам уселся сверху на его бедра. Кровать скрипнула так, что у Трубецкого свело скулы. Он улыбнулся, стараясь придать своему лицу хищное и очень порочное выражение, и потянулся к Сережиным губам. В Италии, наверное, они вели бы себя куда скромнее.