Angel — Within Temptation
25 октября, 2020 — Десерт не предложишь? — Могу предложить выйти отсюда, — ответил Чонгук и мимолётно посмотрел на Чимина, сидевшего на привычном месте Тэхёна. Без королька в кабинете пусто. Холодно. Тэхён был молчаливым помощником, однако его шебуршание бумагами рядом, порой по задумчивости произнесённые слова вслух или щёлканье шариковой зелёной ручкой приносило чувство удовлетворённости. Чонгук в такие моменты ничего не говорил, это ему не мешало. Обычно он поднимал голову, смотрел на Тэхёна несколько долгих расслабляющих секунд и возвращался к делу. Чонгуку нравилось класть свои руки на плечи королька и иногда подолгу разминать их, позволяя отвлечь того от работы. Тэхён в ответ на такие жесты приносил следователю чай из аралии и всегда напоминал о перерывах на обед не потому, что был тунеядцем, а потому, что Чонгук мог заработаться и ни крошки в рот не взять за день. В этом он напоминал Тэхёну большого ребёнка, увлечённого любимейшей игрушкой. — Ты слишком смелый для человека, который не имеет диска с записью две тысячи третьего из детского дома, в котором вырос ваш Дикинсон. Чимин отпил остывший американо из «Старбакса» и вытащил из кожаной сумки, повешенной на спинку стула, большой бумажный конверт. Он был тонким, с немного помятыми углами, но Чимина это нисколько не заботило. — Как ты это нашёл? Чонгук взял в руки конверт и достал из него содержимое, аккуратно положив на стол перед собой. В конверте лежал старый блокнот с пингвинёнком Пороро и четыре обычных альбомных листа, скреплённых скрепкой в левом верхнем углу. На них напечатан план репортажа, а на некоторых строчках красной гелевой ручкой перечёркнуты целые абзацы. Чонгук поднял толстый блокнот, и из него вывалился видеодиск. — Неважно. — Чимин не планировал делиться с Чонгуком, как почти свалился со стремянки и совершенно случайным образом обнаружил такую ценную информацию. Чонгук настаивать не стал. — Почему репортаж не был выпущен? Записи и заметки прерываются, даже не успев толком начаться, — тщательно рассматривая бумаги, спросил следователь. — Вчера я смог связаться с журналистами, которые начали это дело. Они уже давно не работают в нашей телекомпании. Пришлось ехать в Инсадон… Давно там не был. — Чимин провёл ладонями по лицу, прогоняя сон. Юнги на ночь напился энергетиков… — Материалы готовили двое журналистов. Не закончены они, точнее, даже особо не начаты, потому что директриса детского дома, Мин Юндже, заплатила им круглую сумму. — Юндже отправилась на тот свет, не замолив грехов. Уже варится в адском котле. — О как. — Чимин весело усмехнулся. — А этот… Поэт времени зря не теряет. Как там Тэ? — А сам как думаешь? — Чонгук вновь поднял на друга уставший взгляд. — Очнулся, но чувствует себя плохо. — Не боишься его одного оставлять? — Королёк остался под охраной, а это даёт мне два процента спокойствия из ста. Их достаточно, чтобы продолжить работу и отвлекаться на телефон всего один раз в тридцать минут, а не десять. Чимин растянул губы в понимающей улыбке, кивнув. Королёк, значит. Шутить не стал, даже за язык не потянуло. — Когда он сможет выписаться и снова работать? — Работать он больше не будет, — ответил Чонгук, разминая затёкшую шею. Спать в палате Тэхёна было жутко неудобно. — Он больше не хочет возвращаться сюда? Боится? Чонгук хотел бы кивнуть и сказать, что «да, всё так». Но Тэхён не боялся. — Нет, я поставил ему ультиматум. Либо он увольняется с работы, и я берусь за дело об убийстве его лучшего друга спустя почти десять лет, либо он остаётся здесь и делает с этим, что захочет. Сам. — Это у тебя разовая акция помощи нуждающимся? — нахмурился Чимин. — Не думал, что работа помогает ему хоть как-то двигаться дальше? — Она и помогает. Только хреново. Он должен найти другие способы двигаться вперёд. — Чонгук кивнул на выложенное содержимое конверта. — Так что там дальше? — Им заплатили, они отказались от репортажа. — Зачем тогда оставили все это? — Чонгук снова взглянул на блокнот, диск и на четыре старых листа бумаги. — Да, я задал им тот же вопрос. — Чимин иронично покачал головой, слабо улыбнувшись. — Сказали, чтобы совесть особо не мучила, ведь рано или поздно кто-нибудь бы да нашёл коробку с материалами и всё узнал. Даже не комментируй. Они выяснили, что в этом детском доме директриса… заставляла детей работать. Нелегально, конечно же. Все деньги шли ей в карман. — Вот на что был сделан ремонт в кабинете. — Красивый? — Как у Долорес Амбридж. Не хватало розового сахара. Нелегально — это как? Они вагоны разгружали или в секс-рабство сдавались? — Этого они уже не стали вынюхивать. Деньги грели карман. Чимин поджал губы, а после шумно выдохнул, повернув голову в сторону окна. За ним привычная промозглая серость. Сизые тучи сгустились над Сеулом, скоро пойдёт дождь. Юнги с утра предупредил об этом. Он всегда смотрит погоду по телевизору, пока завтракает сладкими хлопьями «Солли Попс» с банановым молоком. Сладко до ужаса, аж зубы сводит. Однако Юнги говорит, что тарелка с кукурузными хлопьями, — это единственная причина покидать постель по утрам. Чимин задумался. Была ли хоть капля справедливости во всём происходящем? — Они сказали… — он продолжил, обратно переведя взгляд на Чонгука, — сказали, что херня это всё. Им предстоял поиск доказательств, своё собственное расследование. Это огромный труд, сам знаешь. Только вот… невыгодный. Невыгодно им было такими идиотами рождаться. — Чимин сделал глоток кофе, сморщился. Совсем остыл. — По их словам, этот репортаж, про детдомовских, был бы крайне бесполезным по всем фронтам. Чонгук сразу понял причину. Дети из детского дома никому не нужны. Это правда, он знал. О, Чонгук великолепно, просто блестяще знал это. В своём большинстве окружающие люди сочувствуют им. Сочувствие длится не дольше десяти минут. После они забывают и убегают по своим делам: на работу, к своей паре, к друзьям в бар или же просто в пустую квартиру. Их мысли не возвращаются обратно к детям из детского дома. И жалость подыхает, как муравей, раздавленный тяжёлым ботинком. Чонгук не осуждал, он вот тоже не часто думает о детских домах. Может, чуть больше остальных, но не ежечасно. Все люди заботятся о себе, о своих бедах, и не только. Кто-то чуть больше, кто-то меньше. Если по телевизору покажут что-то про катастрофу, или чудовищное убийство, или финансовые махинации от крупных фирм, или смерть какой-нибудь суперзвезды, реакция не заставит себя ждать. Люди начинают жалеть их родственников или начинают бояться за себя и своих близких… Когда же дело доходит до детского дома, то… А кому сочувствовать? У детей никого нет. Никто и оплакивать не станет. — Ты не спрашивал, как они узнали о том, что именно в этом детском доме что-то происходит? Должен же быть источник. — Они были в полицейском участке по одному из дел, не так важно по какому, когда услышали разговор одного парня. Да даже мальчишки, ему лет тринадцать было с виду. Он сбежал из детского дома, как они поняли по его словам. Мальчик говорил полицейскому, что им, детям, нужна помощь, что их нужно забрать оттуда, потому что директриса Мин пользуется ими и заставляет делать ужасные вещи. — Пользуется? — Чонгук нахмурился. — Так и сказал. Полицейские, конечно же, отвезли его обратно и сказали придумать способ похитрее, чтобы выбраться оттуда, а лучше вообще не пытаться. Я никогда не жил в розовых очках, но какого чёрта… Они действительно игнорировали их слова о помощи просто потому, что это были дети из детского дома? — Чимин свёл брови к переносице, неверующе качая головой. — Я был в том участке. Поехал туда сразу после встречи с… Язык не поворачивается назвать их коллегами, даже бывшими. В полиции мне сказали, что дети из рядом стоящего детского дома часто прибегали к ним, устраивали розыгрыши и пытались сделать так, чтобы свинтить оттуда. Аж сама директриса приезжала к ним, просила прощения за доставленные неудобства… Ясное дело, как и чем просила. Также они сказали, что им всего пару раз поступали звонки из других близстоящих полицейских участков. Некоторые дети добегали и до туда тоже. — Знаешь о деле Денниса Эндрю Нильсена? — Чимин задумался, вспоминая. — Он убил пятнадцать человек и совершил семь покушений. Семь, Чимин. Думаешь, полиция услышала этих людей? Он пять лет совершал жесточайшие убийства. Пять, не десять или двадцать, пять — это короткий срок. За это время несколько из его жертв обратились в полицию. Никто не помог, удушья на их телах посчитали извращенскими гейскими играми. Большинство его жертв — это несовершеннолетние юноши, бездомные или родившиеся в неблагополучных семьях. Никто их не искал и не слушал. Детдомовские… — До них тоже никому не было дела. — Чимин сглотнул горечь на языке. Жизнь никогда не была другой. Люди никогда не были другими. Они не любят тревожить свою совесть, трогать её, донимать, будить. И весь мир — это гигантская сцена погоревшего театра, а человечество — актёры. И каждый думает, что главная роль досталась именно ему. Таланта там размером со все пять океанов. Когда надо, люди могут стать слепыми, глухими и немыми. Немощными, забывчивыми… Они умеют принимать десятки образов, от самого наивного и светлого до опасного. Бесконечный сериал с хреновыми актерами и самым высоким рейтингом, смотреть можно всем. Участвовать — тоже. — Да, особенно если Мин Юндже давала взятки. Журналистам, полиции… своим сотрудникам. — Включи диск. Чонгук развернул ноутбук в сторону, нажал на дисковод и вставил туда диск. Чимин ждал рядом, неотрывно смотря на монитор. Щелчки по левой кнопке мыши капали на нервную систему, но оба мужчины продолжали молчаливо ждать. Когда на экране воспроизвелось видео, Чонгук придвинулся чуть ближе. На записи замелькал задний двор детского дома, воспитатели и сами дети. — Юндже сначала дала им разрешение на съёмку, думая, что это будет просто обычный сюжет о детских домах. — Чимин кривовато усмехнулся. — Смотри вот сюда, на этих троих. Журналист взял со стола простой карандаш и указал его кончиком в край правого угла. Чонгук быстро остановил видео и прибавил яркость на экране. На стоп-кадре на переднем плане со стесняющийся улыбкой замерла одна из воспитательниц, нервно приглаживающая тёмные короткие волосы. Но позади разнервничавшейся от камеры женщины стояли дети, вымытые и одетые в лучшие одежды из всего имеющегося скудного запаса. А в самом углу толпились трое мальчишек. Джисон, Хиджун и… — Это вот братья Сон, а третий?.. — спросил Чимин. Странным было то, как Хиджун жался к неизвестному мальчику, что был сильно выше его. Чонгук слегка прищурился и склонил голову к правому плечу, рассматривая нечёткий кадр и крепко задумываясь. Разве воспитатели не говорили ему, что Хиджун и Джисон были одним целым? По их словам, братья постоянно были вместе, ходили друг за другом хвостиком, не расставались дольше, чем на час… Тогда почему в той ситуации, когда в их единственное место, которое можно было считать «своим», пришли незнакомые люди с камерами и десятками вопросов, Хиджун прятался не за любимым единственным братом, а за другим мальчишкой? Почему в таких смешанных чувствах, как стеснение, страх и растерянность, маленький Хиджун искал защиту не у Джисона, человека, без которого не мог прожить и шестидесяти минут? Чонгук вспомнил слова Тэхёна после его встречи с Джисоном. В грудной клетке заскребло. Следователь видел перед глазами пазл из тысячи деталей, одна из которых встала на место. Так ли Хиджун нуждался в брате? По словам Тэхёна, Джисон, предаваясь воспоминаниям, отзывался о Хиджуне со скрытой злостью и жирной, тяжёлой обидой. Она сидела на горле Джисона и не давала вздохнуть, душа и проседая всё сильнее и сильнее. Была ли эта обида на смерть? Нет, нет… не на неё. Тэхён в день их встречи, долго подбирая правильные слова и вылепливая свои мысли, сказал: «Это было странно. Он злился, но ещё больше… Будто бы обижался. Знаю, что так делать нельзя, но… когда умер Минсок, то я тоже злился. Только вот, когда я злился на него, всё равно не мог говорить или думать о нём плохо или пытаться найти в нём минусы, чтобы стало легче. Я злился на сам факт смерти. На то, что это вообще случилось. Но в разговорах о Минсоке я никогда не хотел задеть память о нём, уколоть или сделать побольнее. А Джисон звучал именно так! Он был обижен, все его слова о брате звучали слишком… грубо и похабно. Словно бы он хотел показать кому-то, кому угодно, что Хиджун был ему безразличен, но ведь это не так. Минсок был для меня всем, как и Хиджун для Джисона. В этом и разница. Как бы я ни злился, как бы мне ни было больно, зная, что вина на мне, я берегу и буду беречь всё, что у меня осталось от Минсока. У меня нет затаённых обид. Но у Джисона словно бы их целый мешок. Он не хочет скучать по брату, но всё равно делает это, а всей своей спесью пытается доказать и себе, и другим, что сильнее этого…» — Ты собираешься осматривать квартиру и кабинет Мин Юндже? — вклинился в его мысли Чимин. — Да. — Я с тобой. — Есть шанс, что ты передумаешь? — Ни малейшего. Чонгук кивнул. Чимину упёртости не занимать, хватит на весь Сеул, если не страну. Чонгук позвонил Хосоку и сказал, что они поедут вместе с ним. Ещё вчера он готов был пропустить этот этап и довериться Хосоку, но после встречи с Чимином в голове вновь зазвенел тревожный звонок. Чонгук ведь не найдёт себе места, если лично не окажется там, и всё равно сам поедет перепроверять, лишь теряя время. Что там королёк говорил про его скрупулёзность? Встретившись с Хосоком на первом этаже, они вместе направились на парковку к машине Чонгука. — То есть Мин Юндже заставляла детей пахать, все деньги загребала в свои карманы, а ко всему прочему подкупала полицию и всех вокруг? — подытожил Хосок, листая принесённые Чимином материалы. — Да. Получается, что так. — Чимин протянул ему ноутбук и диск, чтобы тоже взглянул на видео. Чонгук, не отвлекаясь от дороги, дополнил: — Поэтому дети, уже выросшие и вышедшие из детского дома, не особо-то и пытались что-то изменить. Жизнь и без того окунула их в бочку с дерьмом, а когда в детстве люди, чьим долгом является защита, говорят тебе в лицо, что ты врёшь, то на этом этапе теряется всякая вера в человечность и хоть в какую-то справедливость. — У тебя так же было? — мрачно спросил Хосок. Они остановились на светофоре, и Чонгук незаметно посмотрел на свой шрам на ладони.*****
— Разве директор детского дома может столько зарабатывать? — вскинул бровь Хосок, стоя на пороге квартиры Мин Юндже. Роскошнейшей квартиры в «Траум-хаус 5». Чонгук тихо выдохнул, надел перчатки на руки и прошёл внутрь первым. Словил себя на мысли, что работать с Тэхёном было… хорошо и спокойно. Они только что приехали сюда после осмотра кабинета директрисы, в котором совершенно ничего не нашли. — Чимин, прижми зад и ничего не трогай. Я начну со спальни, — сказал Чонгук, оглядываясь. — Тогда я с гостиной, — кивнул Хосок, поправляя белую латексную перчатку на левой руке. Чимин направился за Хосоком, решив, что на сегодня запас болтовни с Чонгуком исчерпан. Квартира Юндже напоминала Чонгуку саму женщину, такая же лаконичная и строгая. В отличие от её кабинета, здесь не было выедающего глаза розового цвета. Острые углы мебели хранили в себе характер хозяйки. Юндже не состояла в браке и не имела своих детей. От этих стен не веяло одиночеством, скорее холодной свободой. Даже не имея особой внимательности, с лёгкостью можно было заметить, что в доме отсутствовали парные вещи. Одна тарелка, один столовый прибор, один бокал для вина. Юндже не ждала гостей и сама не желала их звать. Мраморный пол отшвыривал от себя каждый шаг оксфордов Чонгука. Здесь почти никогда не было тишины. В полупустых просторных комнатах малейшее движение звонко отскакивало от стен, как детский каучуковый попрыгунчик. Чонгук заскользил взглядом по стенам. В квартире всего четыре комнаты, кухня и санузел. На полках не лежало лишних вещей, они блистали кристальной чистотой. Во всём чувствовался деспотичный порядок, сводящий с ума. Чонгук, осмотрев беглым взглядом каждую комнату, зашёл в спальню Юндже. И здесь нечему было удивляться: она совершенно не отличалась от того, что следователь уже увидел. Посреди стояла двуспальная кровать, идеально застеленная декоративным шёлковым покрывалом оловянного цвета в тон подушек. Жесткость характера Мин Юндже кричаще показывалась в каждом миллиметре. Сама квартира, как дом-монстр со склепом Констанции, словно бы корежилась от пребывания здесь незнакомцев. Игра фантазии, не более, но с каждой проведённой здесь минутой Чонгуку становилось всё холоднее и холоднее. Решая не терять времени, он приступил к работе. Рядом с кроватью стоял туалетный столик с аккуратно расставленными уходовыми средствами для лица и дорогостоящими стеклянными флаконами парфюмерии. Чонгук тщательно осмотрел его, открывая каждый небольшой деревянный ящичек. В них хранились декоративная косметика, украшения из белого золота и драгоценных камней. Юндже не жаловала золотистый цвет, его по всей квартире не сыскать. Женщина выделила отдельный ящик под помады, огромное количество аккуратных упаковок стояли по порядку. Чонгук, уже задвигая его, замер, нахмурился и выдвинул обратно. Упаковки помад практически не отличались друг от друга. Мин Юндже была ярой приверженицей стабильности, но даже такое для неё слишком странно. Она очевидно не являлась той, кто закупал различные продукты наперёд, боясь, что их выведут из ассортимента или вдруг повысится цена. Юндже могла позволить себе практически всё. Она жила на широкую ногу, исполняя любые свои прихоти. Чонгук окунулся в воспоминания. Он встречался с Мин Юндже единожды, и на её губах не было даже намёка на помаду. Их встреча состоялась в пятом часу вечера. Уже не обед, но ещё и не ужин, значит, женщина не могла забыть нанести помаду после приёма пищи. Чонгук взял в ладонь около семи тюбиков и выложил их на столик. Открыв один из них, следователь шумно выдохнул. Это были флешки. Чонгук, скрипнув зубами от раздражения, целиком высунул ящик и широким шагом направился в гостиную. Чимин взял с собой ноутбук, самое время проверить, что было в этих «помадах». — Ты уже что-то нашёл?.. — Хосок уставился на аккуратный деревянный ящик в руках Чонгука. — Помады? — Это флешки. Чимин, дай свой ноутбук. Журналист быстро выудил его из сумки, и они втроём сели на диван перед журнальным столиком. — Как ты понял, что там флешки? — Чимин ввёл пароль на ноутбуке и протянул его Чонгуку. — Все упаковки помад практически одинаковые и не имеют никакого логотипа. У Юндже весь туалетный столик заставлен брендовыми вещами. От косметики до украшений. И если бы она была такой огромной фанаткой помад, а их тут больше тридцати, то использовала бы их постоянно. Однако, когда мы с ней виделись, на ней не было никакой помады. Да и во время осмотра её кабинета мы не нашли ни одной. Люби она их так сильно и по-настоящему, то хранила бы везде, где только можно. В сумочке, на работе, где чаще всего проводит время, в машине. Чонгук вставил флешку в ноутбук. На ней оказалась одна единственная папка под названием «Д». В ней было видео. Прежде, чем воспроизвести его, Чонгук замер всего на пару секунд. Плохое предчувствие кинулось прямо на шею, как испуганный кот, выпустивший когти. Когда он нажал два раза на видео, картинка открылась на весь экран. Несколько секунд висел обычный чёрный квадрат и никаких звуков. Но после… после хотелось выблевать весь свой завтрак и обед, залить глаза керосином и воткнуть ножи прямо в уши. На видео была порнографическая съёмка. С ребёнком. «Д» означало «девочка». Чонгук по болотным старым стенам узнал детский дом. Видео было снято в узкой тёмной комнатке без окон. Она напоминала кладовку, набитую густой пылью и плотной непробиваемой духотой. Чонгук в таких иногда прятался от разъярённых воспитательниц или от детей постарше, у которых кулаки чесались побить кого угодно на своём пути. Там постоянно воняло протухшей сыростью и выделениями от быстрого и незащищенного секса. Парочки то и делали, что сбегали в крошечную кладовку по ночам. От воспоминаний по телу пробежались болючие мурашки, заставляя поежиться. На видео был Минхо. Сальный, тяжело дышащий от лишнего веса, вонючий и липкий. В тусклом тёплом свете хлипкой лампочки над их головами залысина Минхо блестела от пота. Он был похож на неповоротливого слизняка. Нет. Минхо был воплощением чудовища, до смерти омерзительного и гнусного. Всё его тело, изнутри и снаружи, состояло из гнилых червивых сгустков. На ребёнка просто не опускались глаза. От осознания, что ему придётся просмотреть все эти записи, стало банально плохо. Съёмка закончилась. Ноутбук предложил посмотреть его повторно. Чонгук закрыл видео, тихо выдохнув. Он, отчего-то уже не удивившись, провёл большим и указательным пальцами правой руки по векам. Вторые сутки без нормального сна давали о себе знать рябью в глазах и тягучей вялостью. Чонгук к этому давно привык, научился справляться за столько-то лет. — Нелегальный бизнес, значит… — сдавленно произнёс Хосок. Чувства Чонгука разделяли все присутствующие. — Что вообще творилось в этом детском доме? — Чимин, сглатывая ком в горле, нахмурился и взял другие флешки в руки. — Ты спрашивал, откуда у Мин Юндже столько денег. — Чонгук повернул голову в сторону Хосока, а после указал рукой на ноутбук. — Вот откуда. Она не продавала это кому попало за копейки. — Каким-то… крупным шишкам? — Чимин прошёлся взглядом по роскоши квартиры. — Брала она за видео немало. — Вряд ли бы она стала подставляться и толкать порнушку всем, кто этого хотел. — Хосок провёл рукой по волосам, стараясь унять озноб. — Она бывшая балерина. — Чонгук закрыл ноутбук и поднялся на ноги. — Юндже крутилась в светских кругах в своё время. Её пропихивали, как могли и куда могли. Из балета она ушла рано, но связи, видимо, остались. Нужно проверить это. И все её записные книги, номера… — Сейчас пытаются восстановить данные её мобильного телефона, — произнёс Хосок, скрестив руки на груди. — Займись поисками тех, кто покупал у неё видео. Я пойду дальше по делу Поэта. — Чонгук взглянул на часы. — Нужно успеть закончить здесь до пяти вечера. Чимин с отвращением вытащил флешку, ощущая на языке кислость. Чонгук вернулся в спальню Мин Юндже и продолжил поиски. Уже чего угодно. Чонгук достал мобильный телефон из кармана чёрных брюк. В последних исходящих звонках часто мелькал один и тот же контакт. «Королёк». Непрекращающееся волнение за Тэхёна поселилось в нём, цепко ухватившись за душу. Чонгук уверенно нажал на вызов и приложил телефон к уху. Не прошло и трёх гудков, как по ту сторону раздался прозрачный и уставший голос: — Привет, — поздоровался Тэхён. — Уже в… одиннадцатый раз? — Двенадцатый, — преспокойно поправил его Чонгук, неспешным шагом проходя к окну. Руки в перчатках неприятно потели, но он не обращал на это никакого внимания, вслушиваясь в каждый звук, сорвавшийся с губ королька. — Всё в порядке? Как себя чувствуешь? — Так же, как и час назад. — Можно было услышать его мягкую слабую улыбку. — Как работа? — Королёк, — предупреждающе. Тэхён громко выдохнул, зашуршав плотным пододеяльником, и переложил мобильный с одной щеки на другую, а сам повернулся на левый бок. — Я… Мне тревожно, Чонгук, — честно признался он. — Поэт легко смог добраться до меня. Я боюсь, что он может навредить и тебе тоже. Треск. Вскрылась ещё одна некрасивая правда. Тихо-тихо, с зажмуренными глазами и подогнутыми ногами к животу. Тэхён сказал это быстро и болезненно, пряча губы в коже тыльной стороны ладони. Чонгук даже и не думал, что ещё одной причиной беспокойства его королька может стать он сам. Тэхён не боялся за свою жизнь… Но за его, Чонгука, трясся до смущения и боли. — Какие-то слова сейчас смогут тебя успокоить? — Нет. Просто поговори со мной немного, если не занят. Здесь скучно. А ещё ужасно невкусно готовят. Чонгук был занят, но трубку не повесил. Не захотел. Он отлично помнил, какие чувства Тэхён испытывал от больниц и, тем более, личного присутствия в них. — Я постараюсь приехать вечером и привезти что-нибудь, что тебе понравится. — Ты не обязан. Ты ведь знаешь. — Я приеду, королёк. Затянулось молчание. Чонгук вновь услышал шелест одеяла и тихий выдох в динамик. — Спасибо. Тэхён больше не тянулся к нему. Случившееся в палате он мысленно обозвал своей минутной слабостью. Утром, когда Чонгук собирался уходить на работу, Тэхён пришёл в себя. И, увернувшись от очередного жалостливого, как он думал, прикосновения к своей ладони, попрощался со следователем. Чонгук, естественно, не обиделся. Тэхён иначе не умел. Не Чонгук делил мир на чёрное и белое, а Тэхён, ни разу в жизни не видевший ярких красок. Ничего страшного. Из чёрного и белого получается серый, а это уже третий цвет. В остальном Чонгук что-нибудь придумает. — Взять тебе что-то из вещей? — Тёплую кофту. Любую. Здесь прохладно. Чонгук поджал губы, посмотрев на носки своих ботинок. Под действием лекарств Тэхён говорил тихо и неторопливо. — Ты… ты пообедал? Или снова забыл обо всём на свете, кроме работы? — обеспокоенно спросил Тэхён, впопыхах вспомнив, о чём хотел поговорить. До того, как Чонгук ему позвонил, он крутил телефон в руках, не решаясь отправить смс-сообщение. — О тебе не забыл, — улыбнулся Чонгук. — Как давно ты стал моим надзирателем? — говорил мягко и шутливо. — Когда понял, что ты просто большой ребёнок, не видящий ничего, кроме своих отчётов, и не способный позаботиться о себе, — в такой же манере ответил Тэхён. — Быть такого не может. Ты меня с кем-то спутал, королёк. — Думаешь? — Уверен. — Чонгук… Меня хотел проведать Тэмин, но полицейские не пустили его. Ты что-то нашёл? Чонгук расправил плечи. Тэхён упрямый до скрипа зубов, ну что с ним таким делать теперь? За уши оттягивать? Чонгук покачал головой, прекрасно понимая, что королёк не сможет отвыкнуть так быстро. Ему понадобится время. Да и Чонгук не зверь. Держать всё в тайне от Тэхёна, когда дело напрямую касается его самого, будет неправильно и жестоко. — Прямо сейчас стою в квартире Мин Юндже. — Он впился глазами в злосчастный туалетный столик. — Это не телефонный разговор. Я приеду и расскажу, что удалось найти. По поводу Тэмина… Я не хочу подпускать его к тебе, это всё слишком подозрительно. Он может быть опасен. Тэхён по ту сторону замер. За столь короткий телефонный разговор Чонгук произнёс так много громких слов и фраз. Сердце заныло, заскулило побитой собакой в морозную стужу. Тэхён сжался в калачик, закрыв глаза и сильнее прижав телефон к уху. — Хорошо, Чонгук. Буду ждать… — Отдыхай, королёк. Увидимся вечером.*****
Чонгук поднял голову и бегло осмотрел старый трёхэтажный дом. С виду заброшенный, на деле — жилой. Несмотря на позднюю осеннюю промозглость, рядом, прямо возле ног, пробежала упитанная драная крыса. Чонгук и с места не сдвинулся, зажав сигарету между губ. Погода сегодня холоднее обычного. Тэхён просил кофту… Нужная квартира нашлась быстро. Чонгук дольше курил, морозя ладони. На них уже появился шершавый слой. По дороге из квартиры Мин Юндже Чонгук решил навестить одну из воспитательниц детского дома, с которой он уже беседовал в день встречи с директрисой. Эта женщина, Ан Союль, была самой робкой и тихой. Её тонкие обветрившиеся губы стеснительно улыбались невпопад. Чонгук мысленно назвал её «слабое звено». Суета Союль была похожа на обычное волнение, как перед публичным выступлением, но Чонгук, размышляя, кого опросить повторно, первым делом вспомнил об этой женщине с глубоко морщинистой кожей вокруг глаз. Ждать долго не пришлось. После громкого, но короткого стука, дверь открыли почти сразу. — Следователь Чон? — Глаза женщины округлились, а рука замерла в воздухе. — Что… что-то случилось? — Добрый вечер, — поздоровался Чонгук, шустро осматривая фон за спиной Союль. — Вам ведь уже известно о смерти Мин Юндже? Слышал, что вы ушли в отпуск. Союль смяла ворот домашней рубахи, бегая уставшими глазами по телу следователя. Она, переминаясь с ноги на ногу, поправила жидкие волосы, поседевшие наполовину, и кивнула. — Известно, следователь Чон. Мне звонили. Рассказали о случившемся. Страшная новость, — говорила отчего-то вполголоса, трясущимися пальцами теребя несчастный ворот. — Очень… очень жаль. Она боялась пускать Чонгука на порог. Приглашать дикого зверя в свой дом? Самоубийство. Союль хотела жить, жалко, побито, с ядовитой виной в груди, но хотела. Чонгук устал. Банально устал. Сейчас у него уже не осталось такой роскоши, как время. На кону стоял Тэхён: живой, настоящий человек, что так трогательно прижимался к нему по ночам, касаясь губами до плеч. Недавно Чонгук сам заявил ему, что каждая жизнь важна, что не было той, что оказалась бы менее или более ценной. Таких не было. Кроме жизни Тэхёна. Чонгук давно понял, что дело Поэта держало его не только жаждой справедливости и желанием посадить убийцу за решётку. В него ещё нежно вцепился маленький одинокий королёк, смело и неотступно смотрящий в глаза. Собственноручно дать ему погибнуть? Чонгук не позволит. — Не буду ходить вокруг да около, на это больше нет времени и не будет. Уже трое из ваших коллег умерли не своей смертью. Сегодня в квартире Мин Юндже были обнаружены видео откровенного характера с участием детей. Что вам известно об этом? Настоятельно советую сказать правду. — Чонгук не мешкал. Его голос резал без ножа, кромсал на кусочки до состояния фарша. Союль, несчастная женщина, взвыла, закрыв лицо руками и упав на пол в покаянии. Перед кем? Чонгуком или богом? Может, теми детьми? Вой поднялся до небес, хриплый, наконец освободившийся. Женщина сжала костлявыми пальцами свои волосы, выбив их из небрежного хвоста пряди. Она разбилась так стремительно, как стеклянная фигурка от брошенного футбольного мяча. Быстро, громко и неожиданно. Сколько же лет ждала этого? — Я н-не хотела! Не хотела! — Чонгук присел на корточки, молча наблюдая за развернувшейся картиной перед глазами. — Мне нужны были деньги… Мои дочери… в долгах! Я обязана была! Господи, я умру с этим. Я не знала, ничего не знала… — Даю вам две минуты, чтобы успокоиться. Мне нужна точная информация, а не пережёвывание соплей. Жалость? Чонгук не испытывал жалости к чудовищам. Он поднялся на ноги, оттолкнул дверь и прошёл внутрь, не снимая обуви. Не забыть бы взять Тэхёну кофту и что-нибудь сладкое. Чонгук сел на стул возле обеденного деревянного стола. Внутренности дома ничем не уступали его внешнему виду: голые, старые, разваливающиеся. Не спасали дешёвые фоторамки, купленные у уличных торговцев. Отклеивающиеся углы выгоревших обоев в полоску лениво покачивались от сквозняка. Жирные пятна над плитой въелись намертво, пропитывая стену за ними. А облупившаяся местами краска на деревянном комоде с одеждой осыпалась на пол, ручки отвалились — торчали только гвозди. Стул под весом Чонгука предупреждающе скрипнул, покосившись. Союль, держась за дверь, поднялась на слабые больные ноги. Чонгук молчаливо ждал, пока женщина приведёт себя в чувства. В воздухе ощущался смрад затхлой плесени, ржавчины и пригоревшей еды. Находиться в квартире Союль было физически неприятно. Чонгук склонил голову в сторону, задумавшись. Заехать в пекарню или сделать заказ на вынос из ресторана? Чему королёк обрадуется больше? Союль опустилась на стул напротив, утирая щёки морщинистыми руками с пигментными пятнами. Ногти на них пострижены под корень, треснувшие и грязные. — Можете говорить? — Чонгук вытащил платок из нагрудного кармана пиджака, привычка с юности, и протянул его всхлипывающей Союль. — Что теперь будет? — Голос было не узнать. Стих, побледнел. — Сначала расскажите, что было. Всё, что вы знаете. От и до. Женщина, ссутулившись, зажмурилась и прижала платок к губам. Скривилась, как от сильной боли. — Всё началось около двадцати лет назад. — Чонгук нажал кнопку записи на диктофоне мобильного телефона, не сводя глаз с Союль. — Мы ничего не знали. — Кто — мы? — Я и Сонха. Может, ещё кто, но я этого не знаю, — спешно ответила она. — Я помню тот день, как сегодня. Директриса Мин всегда уходила с работы в шесть вечера, но тогда… тогда она осталась в своём кабинете допоздна. У детей отбой в десять. Мы уложили их спать. Всё было как обычно. Но потом на этаж, где спали детишки помладше, от пяти до десяти лет, пришли директриса Мин и Минхо. Охранник… Вы и сами знаете, кто он. Они пришли и велели разбудить одного из детей помладше. Мальчика. — Голос зафальшивил с новой силой, Союль скривилась от ужаса, надрывно втянув воздух. Чонгуку не нравилось это видеть, он чуть прищурил глаза. Это и есть справедливость? Восторжествовала? Никак нет. Слова Союль звучали бессвязно. — Я разбудила одного из них и, как было сказано, отвела к директрисе Мин. А после она сказала нам, я была в ту ночь не одна, с Сонхой. Нас было… было всего двое. Мне они сказали остаться с детьми. Присмотреть за ними. Сонха тогда ушла с ними. Их не было около часа. А когда они вернулись… — Чонгук прикрыл глаза. Он не желал этого слышать. Не желал… — мне пришлось подмыть ребёнка. И после так было всегда. Когда-то от крови, когда-то от смазки и спермы. Чонгук чувствовал, как в груди всё разом ослабло. Перед глазами появилось найденное видео. Горький кофе на обед встал посреди горла. Из Чонгука будто бы в долю секунды выкачали все силы, так стало тошно и плаксиво на сердце, заскребло затупившимися когтями, раздирая чувствительные стенки. — Вы хоть понимаете, что делали? — сквозь распаляющийся гнев спросил следователь. Союль громко и протяжно всхлипнула, содрогнувшись. И, подписывая себе приговор, кивнула. — Мне нужны были деньги. Мои дочери влезли в долги, мужу требовалась серьёзная операция, мне даже нечего было есть. — Союль захлёбывалась в своих никчёмных и дешёвых оправданиях, звучащих до смешного. — У меня не было выбора, я… — Именно поэтому вы позволили пройти тем детям через ад? За свою неудачную жизнь? — не сдержался, повысив голос и прорычав сквозь зубы, сжав их до ломоты в дёснах. Союль подняла на Чонгука глаза, красные, припухшие и до краёв напичканные тысячами бесполезных и тупых сожалений. — Я больше ничего не знаю, следователь Чон. Всё, что я делала, это молчала, приводила детей в порядок и получала свои деньги. — Хотите сказать, что не знаете, что творилось за закрытыми дверями? — Нет. Клянусь, я не знаю. И… и не хотела бы знать. Никогда. Я будила кого-то из детей, отдавала в руки директрисы Мин и ждала, когда ребёнка приведут обратно. Каждую неделю на мой счёт приходила определённая сумма. Я ничего не спрашивала, не говорила… Мне было страшно. Страшно и больно. Я знаю, что они делали с ними чудовищные вещи. — Как вы договорились с Мин Юндже об оплате? О молчании? Вы сказали, что с вами в ту ночь была Кан Сонха? Кто ещё участвовал в этом? Все сотрудники? Из открытого окна послышался шум дождя. Чонгук коснулся левого виска: по нему колотило с титанической силой. — После того, как ребёнка увели в первый раз и вернули, я помогла ему помыться и лечь в постель. Затем директриса Мин вызвала меня к себе в кабинет. Там она сказала, что если я буду молчать, то смогу спасти мужа, накопив ему на операцию. Я была готова ради него на всё. Я любила его. До сих пор люблю. Мой муж хотел жить. Он должен был жить, понимаете? Вы любили когда-нибудь, следователь Чон? — Её слова граничили с сумасшествием, безумная улыбка застыла на губах, как стоп-кадр чёрно-белого несмешного кинофильма. — Я согласилась. Согласилась молчать, согласилась взять этот грех. Мне нет прощения. И не будет… — Она вам угрожала? — Только тем, что вышвырнет с работы, если я посмею открыть рот. А я бы не посмела, она это знала. Я трусиха. — Ответьте на другие вопросы. Лампочка над их головами дважды мигнула, тяжело загудев. — Я говорю правду, следователь Чон. Мне неизвестно, кто ещё знал об этом, кроме меня и Сонхи. Мы все молчали. Постоянно. У каждого были свои скелеты в шкафу. — Дети любили Кан Сонху. Почему? Союль криво усмехнулась. Не повод для улыбки. — В моменты, когда детей забирали и приводили, Сонха уходила. Она пряталась этажом выше и никогда не показывалась детям, не давала понять, что всё знает и позволяет этому случаться. Сонха так же молчала, как молчала я. Она не брала денег, но участвовала в этом. По утрам с улыбкой приветствовала детей, нежничала с ними, приносила сладости. А они, уязвлённые и незащищённые, бежали в её объятия в поисках тепла. Они все… маленькие были. Доверчивые. Сонха любила детей по-своему. В ту ночь директриса Мин говорила и с ней тоже, но я не знаю, о чём именно. Никто уже не узнает. Чонгук нахмурился. Джисон говорил Тэхёну, что Сонха заменяла им мать. Слова Союль были похожи на правду. Сонха была одинокой, как и говорила Юндже. Она сутками напролёт жила в детском доме и отдавала всю себя детям. После убийства Кан Сонхи Чонгук опрашивал всех её друзей, дальних родственников и знакомых. И почти каждый из них обмолвился словом «одинокая». Одинокая Сонха — эти два слова звучали неразлучно, синонимично. Она боялась остаться такой до конца жизни. Настолько боялась, что воспользоваться слабостью невинных детей стало для неё спасением. Упивалась ли она счастьем от чувства нужности, когда маленькие худенькие ручки обнимали её за шею, доверяя и прячась от мира? Немыслимая дикость. Нет такого слова, которым можно было бы передать всё, что окислялось в сердце и в голове Чонгука. Союль не врала ему. Она действительно не знала, кто ещё был в курсе происходящего. Детей могли уводить только в её смены, чтобы не иметь лишних ртов, глаз и ушей. А может, об этом знал каждый из работников этого проклятого места. — У вас есть, что ещё сказать? — Во время ужина детям давали снотворное, чтобы они не слышали, как одного из них уводят. Минхо как-то сказал мне, что директриса Мин делала это для того, чтобы дети не могли говорить друг с другом о происходящем. Каждый из них думал, что такое случилось только с ним одним. Они чувствовали стыд за это, неловкость и смущение. И молчали. В холодной комнате стало душно. Чонгук проморгался. Страшно тянуло выкурить всю пачку «Лаки Страйк». Союль расковыряла ранку на тыльной стороне ладони. Она больше не плакала. Только крупно вздрагивала от судорог в груди и иногда слюняво икала, утирая водянистые сопли. — Вам никогда не хотелось помочь этим детям? Спасти их? — Чонгук сам не знал, чего ради задал подобный вопрос. Союль промолчала. Гнусная тварь сидела внутри неё вместо сердца и качала кровь. Она считала, что её муж должен был выжить любым путём. Поломанные судьбы не казались ей такой большой проблемой, как смерть любимого человека. Женщина не сумела спасти мужа. Он умер на больничной койке. С долгами дочерей Союль до сих пор не удалось расплатиться. Бессмысленная жизнь. Глупая-глупая и поистине пустая. Чонгук поднялся на ноги, ему больше нечего было здесь делать. Он остановился у самого порога. Последние слова навязчиво кололи язык: — Они снимали с ними видео. А после продавали за огромные суммы. Скажите, Мин Юндже и Пак Минхо стоило указывать вас в титрах? 26 октября, 2020 Чонгук оторвал взгляд от распечатанного документа по Хан Тэмину и быстро перевёл взгляд на настенные часы. 01:34 На телефоне четыре пропущенных. Сожаление больно укололо прямо в грудь. Чонгук закрыл глаза и провёл по лицу холодными ладонями. Он замер в одном положении, громко втягивая воздух через нос. Следователь, поняв, что потерялся во времени и не сдержал обещание, данное корольку, раздражённо поднялся из-за стола. Сжал кулаки от чувства злости на самого себя, распахнул окно и, взяв пачку сигарет с подоконника, закурил. Бесконечный день. Его засасывало в воронку лжи, бесчеловечности и неописуемой чужой боли. Одни лица сменялись другими, встреча за встречей, разговор за разговором. Каждый хуже другого, уродливее, гнилее. Чонгук убрал всё лишнее с рабочего места. Аккуратно положил документы в стол вместе с ноутбуком, взял своё пальто и вышел из кабинета, закрыв его на ключ. Он быстро дошёл до своей машины, стоявшей на внутренней парковке здания, и выдвинулся к дому. Взгляд упал на потрёпанный семью годами ежедневник, лежащий на соседнем сидении. 7 лет назад Июль, 2013 Крафтовая бумага приятно хрустела в руках, пропитываясь влажными стеблями свежих роз. Если бы я знал, чем обернётся этот вечер, то выбрал бы жёлтые розы, а не красные. Дверь в квартиру Аманды, как и всегда, была открыта. Дурная привычка, сотню раз говорил ей об этом. Порой, звоня по вечерам, я напоминал про незапертую дверь, и она в ту же секунду с босыми ногами бежала закрывать её. В квартире Аманды стоял стойкий аромат её сладкого парфюма. От него у меня часто болела голова. Резкие ноты давили прямо на виски, но Аманда обожала всё яркое и выделяющееся. Со временем мой нос просто перестал реагировать на её очередной безумный выбор. Я снял ботинки и аккуратно поставил их рядом с красными «Джимми Чу» Аманды. Она берегла эту пару туфель, как зеницу ока, надевая только по особенным случаям. В горле защекотало чем-то неприятным, предупреждающим. Почему они стояли здесь, а не в коробке шкафа её спальни? Я нахмурился и поднял одну туфлю с пола. Подошва была в мелкой пыли и разводах от слабого июльского дождя, прошедшего только что. В последний раз Аманда надевала эти туфли на мой день рождения в сентябре. Почти год назад. На кухне горел свет. Я снял пиджак, размял затёкшую шею и направился к ней. Аманда стояла ко мне спиной. Её длинные светлые волосы струились по плечам, переливаясь в тусклом свете лампы. Пальцы по воспоминаниям мгновенно почувствовали их на ощупь: густые, жестковатые к кончикам и непослушные. Аманду часто спрашивали, как ей удалось добиться такого чистого цвета, где она красилась и у кого. Она же в ответ искренне смеялась, гордо встряхивая копной, и морщила нос. В такие моменты хотелось поцеловать её в ярко накрашенные губы, чтобы после снова слушать наигранные недовольные охи по поводу испорченного макияжа. Переступая порог небольшой кухни, я почувствовал сильное напряжение. Оно плотно повисло в воздухе, не пропуская свежего воздуха из открытого окна. Аманда курила редко, но сейчас в пепельнице рядом с её рукой лежало больше четырёх убитых сигарет. Я положил цветы на стол и подошёл к ней, аккуратно обняв со спины и поцеловав в плечо, облачённое в шёлковую блузку. — Привет. — Не знаю, зачем я тогда улыбнулся. Работа научила меня одной очень важной вещи — слушать себя. В тот вечер мой внутренний я предостерегающе молчал, сильно хмурясь и негромко вдыхая усталость. — Привет. — Аманда отреагировала вяло. Я сжал её покрепче, поцеловав на этот раз за ушком. Угол губ защекотали золотые серьги. Приятно было видеть это украшение на ней, я подарил его на Рождество. Аманда радовалась, как ребёнок, и в ту же секунду надела их на себя. — Что случилось? — тихо спросил я, стараясь не давить и не показывать своей усталости. Глаза слипались от отсутствия недельного сна. Мягкость кожи Аманды и знакомое тепло её тела убаюкивали. Даже сладость парфюма звучала уже привычно. Аманда долго молчала. Это беспокоило. Спустя несколько минут я отпустил её и обошёл, чтобы взглянуть в лицо. Ужасно виноватое заплаканное лицо с растёкшейся тушью. Тёмные разводы расползались по шёлку на её груди. — Что случилось? Я приблизился к ней. Мои руки сами принялись стирать холодные слёзы с её щёк. Аманда смотрела на меня, не отрываясь. Я так и не понял, что она пыталась тогда разглядеть. Её раскрасневшиеся глаза застыли как два хрустальных шарика. Я чувствовал себя идиотом в не менее идиотском ситкоме. — Я сплю с другим. Слова прозвучали быстро. Почти легко. Отойдя на шаг назад, я кривовато усмехнулся. Аманда жалостливо всхлипнула. Теперь стало ясно, куда выгуливались её любимые туфли. После её слов я ничего не почувствовал. Сейчас мне уже трудно сказать, действительно ли я любил Аманду. Но тогда, стоя рядом с ней и открытым окном, мне было пусто и холодно. Посреди июля. — Хочешь уйти? — Мой голос был спокоен. Как и я в целом. Мне не хотелось кричать, бить посуду и выяснять отношения со скандалом и слезами. Выяснять было нечего. Аманда нервно улыбнулась, потушив недокуренную сигарету. Её плечи затряслись. Сначала я подумал, что она заплачет снова. Но она расхохоталась. Смех Аманды набирал громкость и силу с каждой секундой. Я смотрел на неё неотрывно. Вдруг накрыла неимоверная слабость. Я опёрся спиной о стену и тоже закурил, вытащив полупустую пачку из переднего кармана брюк. Едкий сигаретный дым пробрался сквозь ресницы и витиевато сбежал в окно. Я отчётливо помню только бессилие. Неподъёмное и тупое. На столе остывала нетронутая чашка зелёного чая. Аманда пила только его. — Даже сейчас… — задыхаясь, прошептала она, — даже сейчас, когда я говорю тебе, что трахаюсь с другим, ты ничего не делаешь. — Мне приковать тебя к батарее? Или присоединиться третьим? — Мне с тобой плохо. Да, я понимал Аманду. Мне с собой порой тоже было плохо. Я поднял глаза. Аманда, хрупкая и раскалывающаяся на кусочки, побито смотрела в ответ. Мне было больно в тот вечер? Я не помню. Значит, не было. Неприятно? Да, скорее всего. — Даже не спросишь «почему»? — Больно было Аманде. Я крепко затянулся, сжал левую ладонь и нащупал на ней шрам. Глупая привычка, от которой не нашлось желания избавиться. Голова раскалывалась. — Ты и сама хочешь рассказать. Я тут. И я тебя слушаю. Чтобы потом провести работу над ошибками? Я прикрыл глаза всего на секунду, сглотнув густую горькую слюну. От новых ботинок ныли ноги. Я открыл глаза обратно. Аманда безупречна. Тонкие пальцы, украшенные двумя кольцами, уверенными движениями стирали слёзы и тушь с лица. Она любила себя больше, чем кто-либо другой мог полюбить её. В том числе и я. Аманда Саммерс, повстречавшаяся мне студенткой по обмену пять лет назад в старой кофейне с лучшими сэндвичами во всём Пусане, уходила. — За пять лет я была счастлива с тобой только восемь месяцев и девятнадцать дней. — Её голос звучал спокойно, только окончания слов иногда дрожали. Она знала, что после работы я ценил тишину. — Знаешь, Чонгук… не заводи больше отношений. Не делай с другими то же, что сделал со мной. Я устала. Я… я просто очень устала. Ты холодный. А мне не нравится холод. Ты не способен любить, Чонгук. Никого и ничего, кроме своей работы. — Восемь месяцев и девятнадцать дней? — Она считала, в её стиле. Потянуло на улыбку. Не время и не место, но я всё же улыбнулся. Аманда не менялась. — Да. В самом начале. Наш первый год. Она расслабилась, плечи осунулись, и морщинка между бровей исчезла. — Только тогда? — Из окна послышался шелест листьев от сильного порыва ветра, снова начал лить дождь. — И тебе не было хорошо в наш отпуск год назад? В Италии. Тебе не понравился твой день рождения в две тысячи одиннадцатом в Диснейленде? Мне казалось, что я смог исполнить твою детскую мечту. Ещё мне казалось, что в годовщину наших пяти лет, которые мы провели на Чеджу, ты была счастлива. Скажи нет, если я ошибаюсь. Можно хотя бы к этим восьми месяцам и девятнадцати дням прибавить и эти несколько недель? Иначе я ночью не усну. Ошибаться я не мог. В те моменты сапфировые глаза Аманды светились ярче солнца. — Ненавижу тебя. — Не ненавидела. Аманда рассмеялась искренне, звонко и с лёгкостью. — Почему шутишь даже в такой момент?.. Совсем не смешно. — Поэтому и смеёшься, потому что не смешно? — Прекрати. Она сморгнула слёзы сквозь смех и развернулась налить себе стакан воды. Юбка-карандаш ниже колена подчёркивала все кропотливые труды Аманды в спортивном зале трижды в неделю. Да, безупречна. — Ты отличный следователь. Лучший. Но мне тебя мало, Чонгук. — Она больше не смотрела на меня. — Вряд ли ты уже подпустишь к себе кого-то. Может, оно к лучшему? Кому-то судьба подготавливает любовь, кому-то… карьеру. — Судя по твоим словам, то любви я недостоин? — Я слабо улыбнулся, запоминая её фигуру. — Да ты даже не знаешь, что это, Чонгук. Я знаю, что ты любил меня, но это дежурная любовь. Так ты полюбить сможешь ещё сотни раз, тысячи. А я такого не хочу. Я хочу, чтобы меня любили по-настоящему. Улыбка сама коснулась моих губ. Тогда я ещё не понимал её «дежурной любви». Это был предпоследний раз, когда я видел Аманду Саммерс. После мы встретились через два дня, принесли друг другу оставленные вещи из квартир. Наши отношения длились пять лет. Начались они до смешного странно, так и закончились. Стоя в старой кофейне, Аманда не могла найти дорогу до дома. Но спустя пять лет, стоя в своей небольшой квартирке, Аманда прокладывала себе новый путь. Воспоминания о ней всегда тёплые, уже приглушённые, но добрые. В последнюю встречу Аманда всё же призналась, что солгала о восьми месяцах. Наша с ней любовь длилась три года. После было дело привычки. Не дурной, вроде не закрывать дверь на замок или трогать ноющий шрам, а приятной. Сейчас 26 октября, 2020 Ежедневник подарила ему Аманда за неделю до расставания. Чонгук редко пользовался им, но всё же делал это. Её слова, сказанные тем вечером с заложенным носом и потёкшим макияжем, никак на него не повлияли. Однако они запомнились. Чонгук не впечатлительный и не обидчивый. Он знал, что умел любить, знал, что были и те, кто любил его. Чонгук не пьянел от эмоций и чувств. Аманда была яркой, но покладистой. Ей своя воля не нравилась. Не нравилось, что Чонгук давал именно её. После расставания с Амандой Чонгук больше не вступал в отношения, но не из-за её слов. На Чонгука в большей степени повлияла сама ситуация. Она не была скандальной и раздирающей душу, но она несомненно была неприятной и колючей. Слова про измену всё же всадили пару ножей в спину. Семь лет Чонгук обходился сексом без обязательств, как правило, на одну или две ночи. С женщинами и мужчинами. Следователь не делил любовь, влечение, страсть и свои желания по полу. На первом курсе он около года встречался со своим однокурсником. Воспоминания захлестнули. Остановившись на красном, Чонгук задумался. Будь в больнице любой другой человек, кто угодно, а не королёк, Чонгук обязательно приехал бы уже утром, искренне извинился бы и подарил букет со свежими цветами, сглаживая углы. Но ведь там его ждал не кто-то другой, а Тэхён. Ради кого ещё Чонгук будет срываться с места преступления, будет нарушать правила и будет ехать в больницу посреди ночи, хотя уже непростительно сильно опоздал? Он не хвалился, далеко нет… Он признавал. Чонгук, наконец, всё разложил по полочкам. Чонгук любил раньше. Он встречался с разными людьми, спал с ними, ощущал много эмоций. Безразмерный перечень… Искренних и не очень. Сейчас же всё было иначе. Аманда про это говорила? Чонгук нахмурился. Теперь «дежурная любовь» стала ему ясна и понятна так, словно это он изобрёл её. Вроде любовь, а вроде одно название. До дома Чонгук доехал скоро. Он быстро зашёл в лифт, по дороге проверяя, где сейчас можно будет купить сладостей. В «железном ящике», как его называл Тэхён, интернет пропадал. Чонгук, раздосадованно покачав головой, убрал телефон в карман брюк и широким шагом направился к своей квартире. Там он на быструю руку достал из шкафа свой самый тёплый и любимый свитер. Когда он выходил из спальни, на глаза попалось «Вино из одуванчиков». Тэхён давно говорил, что хотел перечитать эту книгу. Чонгук прихватил и её тоже. Снова стоя в лифте и спускаясь на парковку, Чонгук искренне улыбнулся с нелепости ситуации. Он везёт корольку свитер и эклеры во втором часу ночи…*****
3:10 В палате Тэхёна тихо и свежо. Чонгук аккуратно положил книгу, свитер и упаковку эклеров на тумбочку возле больничной койки. Следователю правила не писаны. Время посещений давно закончилось, но он ведь не просто посетитель. Тэхён спал на левом боку, свернувшись калачиком и тихо сопя в подушку. В ослабевших пальцах все ещё лежал телефон. Ждал звонка. Чонгук поджал губы. Будить его не хотелось: под лекарствами королёк спал лучше. Вероятно, это его первые ночи за долгое время с непрерывным глубоким сном. Беспокойство Тэхёна было сильнее лекарств и вымотанного организма. Даже самый незначительный шум скрипнувших ножек стула о пол заставил его проснуться. Сначала, не открыв глаз до конца, испугался, но тёплая рука, накрывшая его ладонь, быстро успокоила. — Я не хотел тебя будить, — шепнул Чонгук, присаживаясь рядом. — Ты зачем… — Тэхён сонно потёр припухшие глаза, с трудом подбирая слова на сонную голову, — зачем так поздно приехал? — Я же обещал. Прости, что опоздал так сильно. — Засиделся на работе? — Тэхён по-доброму улыбнулся, ни капли не удивившись. — Я не злюсь, Чонгук. Это было ожидаемо. Его слова звучали со смешинкой. Тэхён зажмурился и проморгался. Разнежившись от такого ночного сюрприза, переплёл их пальцы и подтянул руку следователя к себе, прикоснувшись губами. Соскучился. Как бы Тэхён ни пытался сдерживать и одёргивать себя от лишних мыслей и действий, он каждый раз рядом с этим мужчиной давал слабину. Чонгук устало выдохнул и не скрыл слабой улыбки. — Я предсказуем. — Когда дело касается работы? Да. Ты на ней женился. — У тебя хорошее настроение. — Твой визит в почти четыре утра — это приятно. Я не думал, что ты придёшь. В ночной непроглядной тьме Тэхёна было почти не видно. Но Чонгук не нуждался в освещении. Он точно помнил каждую мелочь в корольке. Посчастливилось ведь увидеть его с распахнутой душой и телом. И не один раз. Чонгук знал, что сейчас глаза Тэхёна поблёскивали от еле заметных искорок, а тягучий, как горячая карамель, взгляд был направлен на него одного. От этой мысли стало хорошо. — Мне стыдно за это. — А это вдвойне приятно. — Тэхён тихо рассмеялся. Чонгук не мог больше держаться. Он положил свободную руку на щёку Тэхёна и, подавшись вперёд, поцеловал его. Губы королька были сухими и треснувшими, ранки от слюны защипало. Тэхён отпустил руку следователя, но уже через мгновение вцепился в его пальто, не желая отпускать. — Останешься? — Тэхён не просил, он действительно спрашивал, не имея ни малейшего понятия, что было в планах Чонгука. — Да, — ответил в самые губы быстро и сбито, целуя снова и снова. Этот поцелуй был жадным, но не до жажды секса. Они целовали друг друга томительно и мучительно глубоко от настоящего голода. Отсутствие возможности коснуться друг друга, посмотреть, поговорить, просто побыть рядом, выбивало из равновесия. День шёл не так, вещи казались неправильными, неудобными… Чонгук снял с себя ботинки и пальто, положив его на стул. Тэхён нетерпеливо потянул его на себя за локоть и сам пододвинулся к краю койки, освобождая место. Ему всё равно на нарушение правил, правда. Он просто хотел этого. Они оба. — В восемь утра придёт медсестра, — прошептал Тэхён, укладываясь в объятия Чонгука поудобнее. — Я уйду в семь. Ещё один поцелуй затянулся на несколько долгих минут. Тёплые ладони Чонгука скользнули под больничную рубаху — ничего лишнего. Он лишь погладил, пробежался подушечками пальцев по коже, покрывшейся мурашками, и вспомнил. Чонгук накрыл Тэхёна одеялом и просто сгрёб в свои руки, прижав к себе. Это было необходимостью. Ощущать реальность Тэхёна, услышать его дыхание… Чонгук ждал этого. Весь день не мог дотронуться. Тэхён таял. В такие моменты он забывал обо всём на свете. Позволял почувствовать себя свободным настоящим корольком, маленькой птичкой, умеющей летать. Чонгук дарил ему это драгоценное ощущение свободы и защищённости. Пряча лицо на груди следователя и вдыхая давно полюбившийся аромат парфюма, Тэхён быстро заснул. Впервые за всё время нахождения в больнице он не мёрз и ему не снились кошмары. 28 октября, 2020 С того дня Чонгуку больше не удалось навестить Тэхёна, но он всё так же звонил ему каждый день по несколько раз. Тэхён не расстраивался. Он настроил себя на мысль, что Чонгук рано или поздно уйдёт из его жизни, поэтому хоть один звонок, хоть десять. Королёк просто был рад. К нему приезжали Юнги с Чимином и даже Намджун. Все беспокоились. С самого раннего утра Тэхён чувствовал горячую тревогу. Он не мог понять, что именно это было. Всё же одолевшая его паранойя и больничные стены или нечто другое? Тэхён не мог найти себе места. Из палаты его не выпускали. Только с сопровождением. Присутствие незнакомых людей, ещё и за спиной, вызывало чувство тревоги ещё больше, поэтому Тэхён предпочитал оставаться в палате и по десятому кругу обходить её шаг за шагом, разминая затёкшее тело. Он попытался пожаловаться Чонгуку в шутку, но в ответ получил разжёванные и доходчивые объяснения, почему не стоит убирать охрану, почему нужно потерпеть и всё остальное по списку. В попытках отвлечь себя от плохих мыслей и тугого вяжущего комка в груди, Тэхён сел читать книгу, принесённую Чонгуком в ту ночь. Тело заботливо грел его же свитер, и он не мог нарадоваться этому. Мелочь, но это всё, что сейчас помогало ему. Читая строчку за строчкой, Тэхён никак не мог сфокусироваться на смысле написанного. В голове поселился Поэт. Чего теперь от него ждать? Тэхён не знал. Не имел ни малейшего понятия. А руки всё так же раздражающе потряхивало вместе с поджилками. Пожарная сигнализация напугала до чёртиков. Тэхён сильно дёрнулся, вскочив с места и ударившись бедром об угол тумбы. Сердце убежало в пятки. — Тэхён, это не учебная тревога. — В палату зашли двое полицейских. — Нужно эвакуироваться как можно скорее. Живот скрутило. Тэхён молчаливо кивнул, губы словно бы сплавились друг с другом. Он быстро сунул ноги в тапочки, не успел взять даже куртку: увели под руки. От чужих прикосновений коробило, но Тэхён не стал отпираться. Не время. Выйдя в главный коридор больницы, Тэхён увидел суматоху. Пациентов эвакуировал медицинский персонал, указывая верные пути. — Что случилось? — Голос дрогнул. Тэхён почувствовал, как нервы натянулись струной. Дотронься — лопнут сию секунду. — Пожар в детском отделении, — хмуро ответил один из полицейских. Запах гари разнёсся быстро, застал уже на лестнице. Тэхён шёл в сопровождении, спереди и сзади шли полицейские. Они спускались возле стены не самым быстрым шагом. Иначе Тэхён не мог, голова всё ещё болела и кружилась от резких движений. Свалиться кубарем в такой момент и навредить другим ему совсем не хотелось. Перед больницей на безопасном расстоянии скучковалась огромная толпа. Все смотрели далеко ввысь. Тэхён тоже поднял голову и увидел пламя, облизывающее стеклянные окна. Огонь перескочил на этаж выше. Там, где лежал сам Тэхён. Холод пробрал до костей, но, несмотря на это, в толпе было душно. Запахи смешались воедино, голова закружилась ещё сильнее. Много звуков вокруг… Много прикосновений… Крики, оглашающие проблесковые маячки скорой помощи и пожарной машины. Детей, лежавших в тяжёлом состоянии, в срочном порядке увозили в другие больницы. Снова крики, детский плач, клокочущие рыдания… давка. Тэхён резко присел, не выдержав. С самого утра все шло не так. Его вот-вот вырвет. Грудь сдавило спазмами, дышать нечем. Ему нужен был воздух. Люди вокруг толкались, пытаясь найти своих родных. Тэхён не понял в какой момент перестал чувствовать хватку полицейского. Перед глазами всё побелело, засверкало чёрными мушками. Виски загудели от давления. — Где мой сын?! Чжихун?! Чжихун! — Вы видели девочку трёх лет? С розовой заколкой?! Суён. Её зовут Суён! Я спустилась вниз, но началась эвакуация! Пожалуйста, если увидите её… — Мой отец не может двигаться без помощи! Где он? Я приехал навестить его, но он не берёт трубку! Ему ведь помогли?! Ответьте!.. — Моя дочь была в реанимации! Господи!.. Я приехал с работы… Тэхён впитывал в себя чужие крики. Голову кренило в сторону. Он боялся упасть. Его затопчут? Куда делись полицейские? Тэхён упёрся коленями в мокрый асфальт. Маленькие камни больно впились в кожу сквозь штаны. Когда его тело окончательно ослабло, Тэхён почувствовал, как кто-то схватил его за плечи и одним рывком поставил на ноги. Силы у незнакомца было немало. Он, придерживая Тэхёна, повёл его в сторону. Тэхён плохо соображал, но слышал, как гам толпы стих, а свежий морозный воздух коснулся его кожи. Он попытался произнести пару слов. То ли благодарности, то ли просьбы отпустить, но изо рта вырывалось только сдавленное мычание. Когда открылась дверца автомобиля, Тэхён не понял, что его куда-то посадили. Он не заметил и того, как машина тронулась с места, а человек за рулём жадно и умалишённо втягивал аромат со своей ладони, которой только что держал Тэхёна.