токийские гопники порвут за тебя

ты любишь его, а он любит тебя. и вы в порядке, вы давно состоялись в жизни, вы любимы друг другом. но всё равно что-то было не так. хаджиме чувствовал, как с каждым днём тонет в этом болоте всё сильнее; тревога накрывает с головой, он трясётся весь, пока в голове каша из мыслей, жужжащих, подобно пчёлам в улье. и это чувство противное, отвратительное, навязчивое, тошнотворное — от него так просто не избавится, как бы сильно не хотелось, и коко плачет. плачет, осознавая, что ты больше не поможешь ему выбраться из этого состояния, как пять лет назад, одним своим присутствием и парой слов. потому что ты уже никогда не полюбишь его так, как любила тогда, и ему больно это признавать. и тебе искренне жаль. тогда ты любила его так, что готова была кричать на улицах о том, что ни за что не уйдёшь и только смерть разлучит вас. тогда ты любила его так, что воздух из лёгких выбивался, когда юношеские ладони исследовали твоё тело. тогда ты любила его так, что каждый день поджидала у ворот, чтобы вместе пойти домой, приготовить что-нибудь и отдохнуть; совсем неважно что, главное чтобы вместе. тогда ты любила его так, что по утрам готовила для вас завтрак в постель, чтобы насладится тем, как сонный коко из раза в раз удивляется тому, как вкусно ты готовишь. тогда ты любила его так, что всего твоего словарного запаса не хватало, чтобы описать все свои чувства к нему. ты любишь его до сих пор, но уже не так. любишь так, что с утра пораньше целуешь в лоб перед уходом. правда, не больше. вы помните, как любили друг друга когда вам было по двадцать, и вы сожалели. коконой прекрасно помнит, как вы царапали на деревьях в лесу свои инициалы, как бы в знак подтверждения вашей вечной любви; вы похожи на пятнадцатилетних подростков, у которых вся жизнь ещё впереди, но вы и есть жизнь. ты для хаджиме — глоток свежего воздуха, он дышал тобой ежедневно, двадцать четыре часа в сутки, без какого-либо перерыва. он для тебя — вечный отдых, ведь только рядом с ним ты могла полностью расслабиться и больше не думать о всех тех заботах, свалившихся на голову. вы любили до потери пульса в свои двадцать, но всему приходит конец и вы думали, что это случится к годам сорока. коко плачет беззвучно и его выдают лишь подрагивающие плечи, которые он пытается успокоить. ты плачешь тоже, плачешь навзрыд, не успевая ладонями смахивать эти обжигающие слёзы. и впервые за семь лет он произносил твоё имя с такой горечью. — мне жаль, что так получилось, — тянет дрожащие ладони к твоему лицу, пока слёзы всё текут, падая на холодный, бесчувственный бетонный пол. и, оглядывая пустующую комнату, он нежно улыбается, не переставая плакать, — мы не достроили этот дом. — останься со мной, умоляю, мы всё пройдём… — я не хочу, чтобы нам стало ещё больнее, — хаджиме снова улыбается. всегда, блять, он улыбается этой улыбкой, которая кричит о том, что ему больно. так нестерпимо больно, что хочется кричать, рвать и метать в надежде, что хоть немного полегчает, но он знает, что нет. легче уже не станет, легче чем сейчас почти некуда, так ведь? пока ты рядом, он готов счастливо растягивать зацелованные тобою губы в улыбке, чтобы почувствовать себя лучше и убедить тебя в том, что ничего ещё не потеряно, — я всё ещё люблю тебя и ты заслуживаешь куда большего. — я заслуживаю тебя, прошу, дай нам шанс, — кричишь через всю комнату, слыша отдаляющиеся шаги и ощущая на кончике языка неприятный привкус обиды. — прости меня.