Поцелуй, ожог и свитер

В понедельник первым уроком алгебра. Сережа занимает излюбленную третью парту у окна: на последних обитает Олег с придурками, а в начале он как на ладони, его рыжая макушка точно мишень для одноклассников. Тамара Яковлевна, по обыкновению, начинает урок бодро, тормоша класс излюбленными словесными конструкциями, которые не меняются у нее из года в год. Пока одноклассники решают примеры из учебника, она подсовывает Сереже листок с олимпиадными задачами. В этом году, как и в прошлом, он участвует. На следующей не просто займет призовое место, а победит: это поможет при поступлении. Тамара Яковлевна натаскивает как может и, кажется, понимает, что выделять его на глазах у всех — идея так себе, поэтому дает задания молча и пару вечеров в неделю остается с Сережей после уроков разобрать решенное. Сережа знает: ей за это не доплачивают. Если бы все учителя были такими… — Так, хохотушки, — громко, но хрипловато произносит Тамара Яковлевна. Сережа думает, что у нее в молодости голос наверняка был звонкий как колокольчик. — А ну расселись, не мешаем вести урок! Волков, давай-ка на первую парту от него. Ну конечно, Влад с Олегом снова во время урока смеются над чем-то наверняка отвратительно несмешным. Сережа закатывает глаза, затем это же делает и обернувшаяся Диана, к которой пересаживают Олега. — И слышать отсюда будешь лучше, — задорно подшучивает Тамара Яковлевна. Сережа прыскает. К счастью, его реакция теряется в общем гоготе. Учительскую подколку над забинтованным ухом Олега оценивают все. Олег с недовольным видом опускается на стул в средний ряд, шумно водружает вещи на парту. Диана ставит посередине пенал, отделяя свою половину территории. В ее жесте столько надменности, сколько вообще можно выдать, не открывая рта. Олег на откровенную провокацию не реагирует, подпирает рукой подбородок и отворачивается к двери. Сережа закусывает губу. Вот родись он девчонкой, все шло бы куда проще. Можно было бы слать Олега и остальных придурков Влада на все четыре стороны и не бояться ответной агрессии. Они ж «четкие пацаны», даже на самую зарвавшуюся девчонку вроде Дианы руки не поднимут. А еще его не травили бы за перфекционизм, длинные волосы и хилое телосложение. И тот поцелуй означал бы начало ухаживаний, а не бесконечную череду пинков. Он косится на Олега. Со спины тот кажется нахохлившимся. Сережа до сих пор ощущает мрачное удовлетворение при взгляде на забинтованное ухо: поделом за трусость. Только теперь к этому примешивается иррациональная жалость. Совсем немного, но есть. Порванное ухо — больно, наверное. Как долго будет заживать? Забывшись, он наваливается на край парты и морщится. Тут же дающая о себе знать гематома под ребрами, оставшаяся от Олеговых кулаков, жалость притупляет. Как и осознание того, что про субботнюю выходку вряд ли забудут. Олег наверняка уже рассказал Владу, что Разумовский последний страх потерял. Сегодня его зажмут где-нибудь за гаражами и отмудохают сильнее, чем на прошлой неделе. Потрясающе. Собирался поговорить с Олегом, чтобы уладить конфликт, а вместо этого сделал только хуже. Ну разве он виноват, что Олег вообще в коммуникацию не умеет? Смазливое лицо, низкий интеллект, ноль перспектив и вечно зудящие кулаки — большим Олег Волков похвастаться не может, так что нечему удивляться. Сережа возвращается к решению задачи, но в голову, как назло, не приходит ничего дельного. Он то и дело поглядывает на Олегову спину и раздраженно покусывает колпачок ручки. И Олег, и идиотская — кошмарная, абсурдная, не поддающаяся никакой логике! — ситуация невероятно бесят, Сережу выкручивает изнутри, хочется приложиться лбом о парту и взвыть. Ему не нравится текущее положение дел, но он не имеет понятия, как вынырнуть из этого кошмара. Почему Олег просто не оставит его в покое? Почему он просто не выкинет Олега из мыслей? Просто. Сережа скользит взглядом за пределы окна и опускает ручку на парту. Все дело в возрасте и нехватке окситоцина в организме. Гормоны и тупое стечение обстоятельств, в результате которого Сережа избрал объектом влечения именно Олега. Да уж. Повезло так повезло. Он снова смотрит на Олега. Что ни говори о когнитивных способностях, сложен тот превосходно: высокий, но не дрыщ, как Витя, и не перекаченный шкаф, как Влад. У Олега широкие плечи и красивая талия. Он пялится Олегу в спину и не может заставить себя опустить взгляд. Позорище какое. Если кто из класса заметит — поколачивать его будет не только компашка Влада. Ему и так часто прилетает за длинные волосы и любовь к ярким цветам в одежде, не хватало еще дать реальный повод. И все же он продолжает глядеть. Внимательно, оценивающе. Жадно. Выхватывает каждую деталь. То, как темно-серая кофта эстетично смотрится на спине и плечах. Торчащая наружу белая бирка на вороте. Красивая линия роста волос на шее. Узелок на шнурке с дурацким кулоном в виде волчьей головы — Олег эту побрякушку, кажется, уже много лет не снимает. Хочется подойти, заправить бирку, коснуться шеи и провести рукой по волосам к затылку. Склониться и прижаться к загривку губами, втянуть носом запах. От этих мыслей в груди приятно екает, стягивает пульсирующим, горячим напряжением и стекает в низ живота. Нет. Только этого сейчас не хватало! Сережа медленно выдыхает, сводит бедра и наконец опускает взгляд. Зачем он вообще смотрит? Зачем позволяет дразнящим образам просочиться в сознание, встать перед глазами реалистичной картинкой? «Идиот и позорище». Сережа встряхивает головой, берется за ручку и перечитывает условие задачи. Долой все лишнее из головы — конкретно сейчас нужно сконцентрироваться на листе с заданиями. Звонок обрубает урок слишком скоро, Сережа успевает решить жалкую пару примеров. Тамара Яковлевна смотрит на него хмуро со своего огромного стола, возвышающегося на подъеме перед доской. — Ты чего вдруг? — спрашивает она, разглядывая унылые результаты Сережиных трудов. — Кто обижает? Все учителя и воспитатели видят ссадины на его лице, но спрашивает только она. Он благодарен, но все-таки ее это не касается. — Да там, — Сережа неопределенно дергает головой. Вряд ли такой ответ устраивает Тамару Яковлевну, однако она не настаивает. — Рассеянный ты стал, Разумовский! — с упреком восклицает она. — К маме не пора съездить? — спрашивает куда тише. Сережа нервно оборачивается, но в классе к тому времени уже никого. Он думает секунду и сразу понимает, что действительно пора. История с Олегом вымотала ему нервы настолько, что все остальное отошло на второй план. Это нужно прекращать. — Прикроете сегодня? — он улыбается. — Позвоню в «Радугу», — кивает Тамара Яковлевна. — На, предупреди, что приедешь, — она протягивает мобильник. Номер человека из лечебницы там сохранен года три назад. — Спасибо! — Сережа берет телефон и быстро находит контакт «Снегов Всеволод». На звонок отвечают мгновенно. — Да, слушаю, — холодно произносят на том конце провода. — Это Сережа Разумовский, здравствуйте. — Сережа! — голос собеседника, потеплев, меняется до неузнаваемости. — Сегодня приедешь? — Ага. — Давай-давай, ждем тебя. Но только часам к четырем, чтоб уроки не прогуливал, ладно? — наставляет Всеволод Анатольевич и отключается. Судя по всему, занят. Тамара Яковлевна принимает телефон обратно и спрашивает у радостно уносящегося Сережи, когда тот уже в дверях: — Деньги-то на проезд есть? — Есть! — заверяет он и убегает. Затем тут же возвращается, чтобы засунуть голову в класс и поблагодарить. Тамара Яковлевна с улыбкой кивает. Остальные уроки пролетают незаметно. Мысли наконец перестают крутиться вокруг Олега, на физике удается даже не облажаться у доски и решить непростую задачку. Мама. Вот кто действительно важен и придает окружающей безысходности смысл. Сережа нужен маме: он поступит в престижный университет, выбьется в люди и первым делом, как появится возможность, заберет ее из лечебницы, отвезет в хорошую клинику в Штатах или в Швейцарии. Он позаботится о маме, и она снова будет улыбаться так же светло и умиротворенно, точно на фотографии, которую Сережа успел забрать из родительской комнаты вместе с маминым свитером перед тем, как женщина из службы опеки навсегда увезла его из дому. Сережа выскакивает из класса одним из первых и спешит к лестнице, едва не задевая плечом появившегося из-за угла Залима — одиннадцатиклассника из банды Саида. Залим недовольно улюлюкает, но, к счастью, спускает на тормозах, даже не требуя извинений. Краем глаза Сережа замечает, как тот направляется к облюбовавшим дальний подоконник дагестанцам. Саид, разумеется, там же. Сережа сбегает вниз по лестнице и в который раз с раздражением спрашивает себя, какого черта Рита водится с таким типом. Саид симпатичный, дерзкий, с ужаснейшей репутацией и, видимо, какой-никакой харизмой, раз по этому дебилу сохнет треть школьных девчонок. Тот якобы взрослый, тусит с «крутыми» ребятами и не скупится на дорогие подарки девушкам, с которыми встречается. А еще этот Саид — мутный тип и водится с бандитами. Ну, и как человек полное дерьмо. Неужели Рита в упор этого не замечает? Ладно бы обращался с Ритой по-особому: любил, ценил — да хотя бы уважал, — но нет, с ней Саид такой же мудак, как и с остальными. На днях вообще посмотрел на платье, которое Рита собралась взять напрокат для выпускного, и заявил, что не разрешает ей такое надевать, мол, Рита в этом платье с вырезом на пол спины как шлюха. Кретин. Платье отличное и наверняка сядет на длинноногую стройную Риту, будто для нее и шили. У Саида просто мозгов нет — на полном серьезе подобный бред несет. Хорошо хоть, Рита возмутилась и ответила, что сама решит, в каком платье идти. Ее аж потряхивало, когда она пересказывала это Сереже. Остается надеяться, что рано или поздно закидоны Саида ее достанут и она это чучело бросит. На выходе из школы Сережа замедляется и, прежде чем направиться к воротам, оглядывается по сторонам. Олег с Владом свалили сразу после алгебры, и Сережа боялся, что они будут караулить его на улице. Ответить за выходку с ухом, разумеется, придется, но сегодня — максимально не подходящий для этого день, поэтому Сережа ощутимо расслабляется, когда покидает территорию школы без происшествий. Он выгребает мелочь из рюкзака, пересчитывает и, недолго думая, сворачивает в хлебную лавку, чтобы купить маме пакет сушек с маком. На автобусе Сережа едет безбилетником. Серая в это время года набережная Обводного канала неспешно ползет назад по мере движения автобуса и наконец замирает. По спине пробегают мурашки. Желтая громада психбольницы, как всегда, иррационально пугает и навевает тоскливые, тяжелые мысли. Впервые Сережа побывал здесь три года назад, и тогда ему показалось, что в лечебнице, где вынуждена жить мама, даже хуже, чем в детдоме. Не по условиям — по атмосфере. Со временем он привык, но иногда возвращался к тем мыслям. Особенно в такие пасмурные дни, как сегодняшний. В холле лечебницы мало света: мерцания люминесцентных ламп едва хватает на освещение огромного помещения. Сережа читал, что здание строилось под духовную семинарию, в пятидесятых годах девятнадцатого века тут даже проводились лекции. И чем оно служит теперь? Место, предназначенное для просвещения и образования, стало пристанищем скорби, тюрьмой для душевнобольных. Сережа присаживается на диванчик и скользит взглядом по высокому потолку. В таких местах он остро ощущает течение времени — беспристрастное и неумолимое. — Вы по какому вопросу? — вырывает его из размышлений женщина у стойки регистрации. Судя по раздраженному выражению лица, окликнули Сережу не в первый раз. — К Евгении Немезиной. Сережа вскакивает с дивана и осекается под хмурым взглядом. — По понедельникам приемные часы с пяти до семи, — она смотрит оценивающе и качает головой. — Вам есть восемнадцать? Несовершеннолетние только в сопровождении взрослых. — Этот молодой человек со мной, — объявляет появившийся в холле Всеволод Анатольевич прежде, чем Сережа успевает что-либо сказать. Женщина недоверчиво щурится. — Под мою ответственность, Галина Александровна, — заверяет тот и приглашающим жестом подзывает его длинной, навевающей мысли о паучьей лапе рукой, вручает больничный халат. — Идем, Сережа. Они пересекают холл и сворачивают в коридор. Сережа благодарен, что Всеволод Анатольевич не пытается прервать молчание неуместными дежурными вопросами о делах в детдоме или школе. Тот лишь окидывает его коротким взглядом, наверняка подмечая ссадины, но в чужое дело не лезет. Со слов Всеволода Анатольевича, они с мамой давние друзья. Сережа ничего такого, разумеется, не помнит, но причин не верить у него нет — в противном случае зачем тот в обход администрации детдома помогает Сереже видеться с мамой? К тому же, хоть Сережа с Всеволодом Анатольевичем общался немного, за три года заметил, что тот со всеми в лечебнице сухой и отстраненный, о маме говорит участливо — взгляд темно-карих глаз становится мягче, даже интонации в голосе меняются. С Сережей Всеволод Анатольевич тоже держится не так холодно, как с остальными. Кажется, что временами тот искренне рад его видеть или слышать по телефону. — Подожди здесь, — Всеволод Анатольевич кивает на диван и исчезает за дверью. Сереже по ту сторону крытого перехода не был, но знает: там палаты пациентов. Прошлый раз Сережа угодил прямиком в приемные часы, а сегодня тут пусто, чему нельзя не порадоваться. Он садится на край продавленного дивана, залипает на висящий напротив окна «Пейзаж с охотником» Шишкина и ждет. Спустя четверть часа дверь открывается. Она входит, еле переставляя ноги, придерживаемая медсестрой под руку. Больничная одежда висит мешком. Медсестра молча зыркает на Сережу, кивает и уходит. Мама. У Сережи щиплет в носу и перед глазами расплывается от слез каждый раз, когда он ее видит. Она такая же, как и в последнюю встречу: осунувшаяся, бледная, со спутанными грязными волосами — ни в какое сравнение со струящимися каштановыми волнами из Сережиных воспоминаний. И все равно самая красивая на свете. Просто измотанная болезнью. Ничего, это пройдет, обязательно пройдет. — Мама, — выдыхает он. После длительного молчания выходит совсем тихо. Она разглядывает его с выражением легкого удивления на лице. Узнает ли сегодня? Сереже так хочется, чтоб узнала. Он стоит, не двигаясь, затаив дыхание, будто это поможет. В ее синих глазах мелькает оживление. На худом вытянутом лице появляется короткая, судорожная улыбка. — Маленький мой... Сережа подходит на ватных ногах и утыкается ей в плечо, обнимает. Он теперь выше и спрятаться в ее объятиях, как пару лет назад, не получается. Она не обнимает в ответ, только кладет ладони на спину. Ощущается почти невесомо, но и этого хватает, чтобы у Сережи по щекам потекли слезы. Хочется рассказать ей все: про успехи в учебе — он усердно занимается и скоро заберет маму отсюда; и про Риту — та выросла и теперь такая красивая, что даже опасно, ведь вокруг последнее время постоянно какие-то уроды ошиваются. И обязательно про Олега — мама бы точно знала, если бы была в порядке, что делать и как все исправить. Сережа, конечно, молчит. Не собирается зря тревожить. Всеволод Анатольевич категорически запретил ее расстраивать — только положительные эмоции. Тот верит, что встречи с Сережей влияют на ее психическое состояние благотворно. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает Сережа, отстраняясь. — Хорошо, — мама снова улыбается и кладет прохладную ладонь ему на щеку. Сережа прикрывает глаза и льнет к руке. Глаза снова предательски щиплет. У большей части детдома родители либо на том свете или в тюрьме, либо сами отказались от детей. Сережина же мама жива и любит его. Будь она здорова, они... Несправедливо. Он так скучает. Почему они вынуждены проходить через это? Как же он устал, как же все это отвратительно. Они оба словно в тюрьме, и никак не получается вырваться. Мама тихо вздыхает, и Сережа, спохватившись, помогает ей опуститься на диван. Какая же она крошечная и худая. Он осторожно берет ее тонкие, покрытые узором синих венок запястья в свои руки и поглаживает большим пальцем сухую кожу. — Тебя обижают, — едва слышно произносит мама. Сережа поднимает глаза, понимает, что она рассматривает его лицо, и непроизвольно тянется к разбитой губе. — Нет, — заверяет он. — Это случайность, все хорошо. В ее глазах читаются сомнение и беспокойство. Сережа не хочет ее волновать, но невольно радуется: в позапрошлый раз, зимой, она едва ли его признала, смотрела отсутствующим взглядом, а сейчас даже с участием разглядывает, вопросы задает. Мама снова касается его щеки, ласково гладит. — Какой же ты красивый, Сереженька, — с улыбкой шелестит она. Сережа накрывает ее руку ладонью, чуть сжимает. По имени. Она назвала по имени. Это же замечательно. Значит, ей гораздо лучше. — У него твой цвет волос и веснушки, — вдруг добавляет она и смотрит Сереже поверх плеча. — И он наверняка будет таким же высоким, как ты, Витенька. У Сережи что-то внутри обрывается. Нет нужды оборачиваться, он прекрасно знает: никого за спиной нет. Папа погиб почти двенадцать лет назад, вот только мама не в состоянии отличить галлюцинации от реальности — все продолжает разговаривать с его отцом. — Мы с папой очень тобой гордимся, — она заправляет Сереже выбившуюся из хвоста прядь. — Ты большой молодец. Сережа смаргивает выступившие на глаза слезы и вымученно улыбается в ответ. *** 5 лет назад. Сережа закусывает подрагивающую нижнюю губу, сыплет на щетку чистящий порошок и трет въевшееся в пол пятно. Пятно расплывается от жгучих слез, когда к горлу подступает очередная судорога едва сдерживаемого плача. Главное — не разреветься прямо на кухне при Людмиле Петровне и тупице Олеге. — Что ты грязь разводишь, Разумовский? — возмущается Людмила Петровна. — Три энергичнее, не филонь! С огоньком. На хулиганство у вас энтузиазма хоть отбавляй, да, Волков? — она оборачивается к чистящему в углу картошку Олегу. — А как отрабатывать ваше безобразие, так сразу руки-вермишелины и скорость черепахи. Изнутри бьет крупная дрожь, пальцы до боли впиваются в щетку. Он не начинал драку! Он вообще ничего не делал, но никто не захотел его слушать. Сережа смотрит на Олега исподлобья, но тот головы не поднимает, продолжает чистить. Обидно до злости: придурки за школой поколотили и изорвали любимый свитер, а Сережу за это еще и наказали. Был бы он сильнее, он бы всем им показал: и Владу, и Олегу, и Даниле, и Коле, и Матвею с Лешей. Никого бы не пожалел. Тем более, все, кроме Олега и Коли, — заразы домашние. Ирина Степановна, директриса школы, конечно, сообщила родителям, но все наверняка отделались нотациями или отлучением от телека. А вот его и Олега заставили пахать на кухне — Колю отправили драить коридор. Олег с Колькой заслужили, но Сережа-то в чем виноват? В том, что дебильный Влад подговорил остальных на него напасть? Как же он их всех ненавидит. Особенно Влада. Тот перевелся к ним в конце третьего класса, первое время не выделялся, дружил вроде только с Олегом и Лешей из параллельного, а потом, видимо, просек, что парочка недоумков периодически издеваются над Сережей, и решил таким образом самоутвердиться. Собрал вокруг себя таких же дуболомов и устроил травлю. Олег еще этот, наедине практически выносимый, прибившись к дружкам, становится полным придурком. Так что тот, по мнению Сережи, сполна заслуживает и чистить картошку, и драить плиту, и вообще много чего еще. Загоревшись новой вспышкой злости, Сережа хочет на Олега кинуться, глаза тому порошком засыпать, но нельзя: Людмила Петровна сразу прибежит, да и Олег, в конце концов, сильнее. Сережа продолжает остервенело тереть пятно, представляя на полу лица Олега, Влада и всей компании по очереди. Почему одноклассники Сережу недолюбливают, он в принципе понимает. И забивает на это, потому что… Ну вот какое ему до всех них дело? Мало ли кто что о нем думает. Они ж идиоты все поголовно. За что его сегодня впервые побили — Сережа не знает. Раньше всякое бывало: Данила подзатыльник даст, Матвей сменку на дерево закинет или содержимое пенала в унитаз вытряхнет, но это все же другое. В носу щиплет и на глаза опять наворачиваются злые слезы. Фиг с порванным рюкзаком и разбитым носом — свитер жалко. Хотя «жалко» совсем не то слово. Сережа готов выть и реветь, потому что этот свитер для него все равно что дом. Ничего другого оттуда не осталось. Ну, еще родительская фотография, но свитер все равно ценнее — мамин. Первые месяцы даже хранил запах ее духов. А теперь изодран этими уродами. Заставить бы виновных расплатиться и страдать так же или сильнее. Пока Людмилы Петровны нет на кухне, он украдкой размазывает тыльной стороной ладони слезы и непроизвольно шмыгает носом. Получается громче, чем хотелось. — Ты что там, ревешь? — Сережа на Олега не смотрит, опускает голову ниже, завешиваясь челкой, но слышит, как тот откладывает нож. — Ну даешь. Всего-то по носу разок дали, а ты уже нюни распустил. Отпираться нет смысла, поэтому Сережа огрызается, не переставая агрессивно тереть пол: — А тебе-то какое дело? Плачу. И что дальше? — Бить тебя будут дальше, — мрачно выдает Олег и опускает в воду очищенную картофелину. — Если реветь вместо того, чтобы сдачи давать, то бить будут сильнее. — Сережа скептически выгибает бровь. Не хватало еще, чтобы Олег посвящал его в свои сомнительные премудрости. Тот, вероятно, расценивает молчание иначе и поясняет: — Мужчин, которые не способны за себя постоять, никто не уважает. А ревут только слабаки и девчонки. Так папа говорил. Сережа закатывает глаза. Вот еще. Рита, наоборот, всегда заверяет, что в слезах ничего постыдного нет, а ей-то он побольше, чем Олегу или чьему-то там папе, верит. — Ну и дурак твой папаша. — Слышь! За языком следи, — Олег встряхивает головой, но с табурета не слазит. — Не зря тебя поколотили, может, хоть башкой думать будешь прежде, чем рот открывать. — Я бы на тебя посмотрел, если б эти уроды отобрали у тебя что-нибудь памятное и испоганили! — Сережа вскидывается и ударяет щеткой о пол. — Это был мамин свитер, ясно? Ладно эти, им не понять. Но вы с Колькой-то, — Сережа презрительно кривит губы и отворачивается, успевая заметить, как Олег чуть вздрагивает и быстрым движением касается висящего поверх футболки кулона в форме волчьей морды. Они молчат с минуту. Сережа успевает набрать чистую воду и взять тряпку, затем Олег глухо произносит: — Ну и держал бы свитер в комнате. Зачем в школу таскал? Парни розовые свитера не носят, это стремно. — Без тебя разберусь, что мне носить. И он не розовый, а фиолетовый, — Сережа опускается на колени и демонстративно отворачивается. — Стремно ему… Какой же ты, Волков, придурок. — Сам придурок. Оставшиеся два часа наказания они не разговаривают. Сережа после отбоя укладывается вместе с остальными, но не спит. Уговаривает себя, что не так уж и велик ущерб, нанесенный свитеру. Наверняка со страху показалось, что совсем порвали, а на самом деле — немножечко. «Пожалуйста, хоть бы…» Сережа ждет, пока ребята заснут, и только тогда извлекает из-под подушки запрятанный свитер, расправляет в блеклом свете луны. Утихшие было рыдания подступают вновь, и Сережа зажимает рот ладонью. Свитер безнадежно испорчен. *** Всюду дым и огонь. Воздуха не хватает. Горло обжигает при каждом вздохе, Сережа заходится в кашле. Там, за дверью кто-то истошно вопит, воет. Тело сковано ужасом, не получается пошевелиться. А если и удастся, куда бежать? Огонь окутал комнату, не подобраться даже к окну. Это конец, конец... Чьи-то руки опускаются ему на плечи, заставляют сесть обратно на стул. Гладят уверенно и спокойно. Он вскидывает голову и видит размытый темный силуэт. Сережа распахивает глаза и резко садится. Несколько секунд не понимает, где оказался, затем вспоминает: комната малышни, куда их в наказание отправили мыть окна. Сережа пришел пораньше, пока мелкие на вечерней прогулке, и умудрился задремать. Неудивительно — последние недели он конкретно не высыпается. Сережа облизывает пересохшие губы. Остатки кошмара никак не отпускают, в бешеном ритме заходится сердце. Не покидает мерзкое ощущение, что в комнате он не один. Сережа поворачивает голову и встречается взглядом с Олегом. Какого?... Он непонимающе морщится, затем замечает в руках у Олега тряпку. Тот явно минут десять как приступил к делу: треть первого окна помыта. Вот черт. Сережа надеется, что не разговаривал во сне. Олег явно не упустит возможности стебать его еще и на этот счет. Сережа хмурится. Впрочем, плевать. И на Олега, и на тупые подъебы. Олег, к удивлению, никак не комментирует даже тот факт, что Сережа отрубился на чужой кровати. — Эти два я мою, а ты с того конца начинай, — только и выдает Олег, махая рукой в сторону окон слева, и возвращается к делу. — Давай, Разумовский, быстрее начнем — быстрее закончим. Сережа чувствует, как краснеет. Надо же было уснуть, хотел ведь просто немного отдохнуть с дороги в тишине — в его-то комнате Витя на гитаре брынчал… Олег пришел, а он тут дрыхнет. Почему не разбудил? Идиотская ситуация какая-то получилась. Блядь. До Сережи доходит. Нужно срочно к зеркалу: наверняка Олег нарисовал ему на лбу член или что-то подобное. Он подрывается с кровати в сторону двери, но Олег останавливает: — Ведро вон там стоит, набрал тебе тоже. Сережа смотрит в указанном направлении. У крайнего левого окна действительно жестяное ведро. С чего бы Олегу таскать для него воду? Сережа подходит к ведру. На поверхности воды плавают мелкие пузырьки, оставшиеся от сдувшейся пены, торчит край тряпки. «Какого?..» — снова думает Сережа, и это все, на что он сейчас способен. Сережа косится в сторону Олега. На левом ухе у того — красноречивая повязка. За субботнюю выходку с Сережи в школе так и не спросили. Почему? В голову приходит мысль: Олег что-то в ведро подлил. Ну точно. Кислоты какой-нибудь — с того станется. Наверное. Сережа переводит пытливый взгляд с Олега на ведро. Или нет. Вдруг просто мыльная вода? Олег, как и вся Владова компашка, ебнутый, но не настолько же. К горлу подступает ком, пальцы рук подрагивают от нервов. Блядь, а если реально подлил? Сережа смотрит на руку и представляет слазящую с ладони кожу. Наверное, ужасно больно. Ну нахер. Надо унести и вылить от греха подальше, набрать новую. Или хотя бы сперва потрогать эту кончиком пальца… Но как же позорно и жалко он будет выглядеть, если там обыкновенная вода. Олег со своими дружками оборжется. А может, именно этого тот и добивался? Хотел, чтобы Сережа стоял, как полный кретин, не зная, что предпринять? Если так, у Олега получилось. Сережа раздраженно выдыхает. — Хорош разглядывать, в вино не превратишь, — подает голос Олег. Сережа злится, челюсти сжимаются сами собой. С него довольно! Почувствует хоть малейшую боль — бросит эту тряпку прямо Олегу в лицо, а потом выльет тому на голову остальную воду и будет наблюдать, как навсегда слазит эта долбаная ухмылка, не дающая нормально жить. Он хватает тряпку и засовывает руку в ведро по локоть. Сережа чуть не вскрикивает, ощутив легкое покалывание, но оно оказывается лишь последствием расшатанных нервов. В ведре мыльная вода, тряпка — и больше ничего. Ладно. Сережа на мгновение зажмуривается. Изнутри продолжает бить мелкая дрожь. Он забирается на подоконник и приступает к мытью окна. Занятие медитативное, Сереже почти удается успокоиться. Тряпкой туда-сюда, спуститься, сполоснуть — и снова. Затем вытереть скомканной газетой насухо. Какое-то время тишина прерывается лишь периодическим поскрипыванием. Сережа иногда — «Слишком часто, да прекрати ты уже, посмешище позорное!» — скашивается на Олега. Белая повязка маячит на периферии зрения, так и притягивая взор. Олег заговаривает первым. — Слушай, — начинает тот и ненадолго заминается, — насчет позавчерашнего… Успокоившиеся было нервы моментально стягиваются в напряженный узел. Сережа больно закусывает щеку. Нет, он не позволит так просто вывести себя на эмоции. Он громко хмыкает, обозначая, что не собирается об этом разговаривать. С чего бы Олегу обсуждать с ним робким тоном субботнюю стычку? Тот придумал более изощренную месть, нежели в очередной раз испортить его вещи или разбить лицо? Почему Олег вообще так странно себя ведет? Бесит. Сережа изводит себя мыслями, переходя ко второму окну. Забинтованное ухо покоя не дает. Лучше бы Людмила Петровна их не разнимала и Олег побил его сразу: так было бы гораздо проще. — У меня... — снова подает голос Олег. — То есть меня в театр записали. — Сережа отрывается от мытья окна, недоуменно приподнимает бровь. Теперь Олег решил вести светские беседы? — Ты это, — продолжает тот, — вместо меня можешь, если хочешь. Тебе ж вроде нравится это все. От неожиданности Сережа опускает тряпку. Олег своими большими карими глазами смотрит до смешного наивно и бесхитростно. Будто Сережа не знает, каким пугающим и жестоким может стать этот взгляд, и купится на дешевое представление. Узел в груди стягивает сильнее, дышится с трудом. Ебаный Олег. Они с Владом сто процентов что-то затеяли. Нечто такое, от чего будет больно или унизительно — а может, больно и унизительно одновременно. Вообще за идиота его держат? Не поведется он на это. Сережа заводится моментально, спрыгивает с подоконника. Мало Олегу издевательств в школе? Мало избиений? Теперь с ебучим Владом выдумали новую штуку? Он лишь хочет спокойно доучиться и свалить отсюда ко всем чертям! Почему его нельзя оставить в покое?! — Да отвали ты уже от меня! — в сердцах орет Сережа, с размаху кидая в ведро скомканную тряпку. Брызги разлетаются, пачкают пол и штаны. Не помня себя от тревожной ярости, Сережа пулей вылетает из комнаты. К черту душ, к черту домашку. Проигнорировав смешки соседей, он забирается с головой под одеяло и больше всего на свете мечтает остаться один. Лишь бы его не трогали, не замечали. Витя с Максом еще недолго переговариваются между собой и сваливают на ужин. Сережа есть не хочет. Высовывает лицо из-под одеяла, притирается влажной от тихих слез щекой к подушке и зажмуривается. Его понемногу отпускает. Ничего, окно он домоет завтра, воспиталка не заметит. С этими мыслями Сережа проваливается в сон. Утром, дождавшись, когда малышня уйдет завтракать, Сережа заходит в комнату и изумленно замирает. Все окна помыты.