Поцелуй, ожог и свитер

Сережа следит за происходящим на сцене с затаенным дыханием. «Травиату» он, конечно, в прошлом году уже видел, но, во-первых, в другом составе, а, во-вторых, теперь все ощущается абсолютно иначе: музыка, исполнения и даже развитие незамысловатого сюжета. В прошлый раз перед театром он с наводки Риты лишь глянул краткое содержание оперы, чтобы примерно понимать, в чем вообще дело. Уже после, впечатлившись красотой итальянского языка и пробирающими до самого нутра ариями, Сережа прочитал и про сосредоточенный на душевном состоянии главной героини либретто «Травиаты», и про непростую историю выхода в свет «Дамы с камелиями». Сейчас места достались хуже: самый высокий ярус, с краю, у сцены. Сережа весь первый акт почти лежит грудью на бортике и старательно вытягивает шею. В голове — миллион мыслей, проносятся с бешеной скоростью: «Обязательно выучу итальянский», «Здорово, наверное, устраивать шикарные вечера, принимать гостей, сиять во всем этом великолепии и ловить восхищенные взгляды», «Как только появятся деньги, будем с мамой постоянно ходить по театрам и сидеть на самых лучших местах». Позади доносится короткий, неуместно громкий храп. Сережа, интуитивно понимая, кто именно умудрился заснуть, косится через плечо и раздраженно отворачивается: ну конечно, Геннадьевич. Ольга Викторовна не могла отправить их с Дарьей Александровной? Да с кем угодно другим из воспитал — даже через слово «экающая» Валентина, и та поприличнее этого алкаша выглядит. Тратить билет на подобный экспонат — настоящее кощунство. Сережа слышит сбоку тихий смешок: Олег тоже оглядывается на Геннадьевича. Затем встречается взглядом с Сережей и понимающе улыбается уголком рта. Сережу так и тянет отпустить в сторону сопровождающего какой-нибудь едкий комментарий и разделить с Олегом возмущение, но он поджимает губы и разворачивается обратно к сцене. Сидеть рядом с Олегом невероятно отвлекает. Вначале Сережа даже не мог сосредоточиться на опере: постоянно боролся с желанием скосить глаза влево, подглядеть реакцию Олега — нравятся ли тому красивые наряды актеров, оценил ли исполнение арий? Потом он втянулся в происходящее и перестал обращать на Олега внимание, а сейчас вот снова сидит как на иголках, спина неестественно ровная. Сережа хмурится и пытается отогнать идиотские мысли. — Долго еще до антракта? — хрипло раздается в левое ухо. Сережа едва не подпрыгивает от неожиданности и прокатившейся по телу горячей волны смущения. — Да нет, — шепчет в ответ, отчаянно пытаясь вспомнить, в каком месте антракт был в прошлый раз. В голове, как назло, до смешного пусто. — Скоро, — наугад бросает Сережа и пристальнее всматривается в стоящую на краю сцены героиню. На Олега специально не смотрит. Становится душнее, щеки пылают, и Сереже хочется взвыть от мысли, какими уродливыми красными пятнами наверняка пошли лицо и шея. До антракта думать о «Травиате» больше не получается. Геннадьевич усаживается на диванчик у окна и достает из пакета термос и сверток с шавермой. Сережа готов провалиться под землю со стыда. Господи, ну за что? Мерзко и унизительно. А еще самому начинает хотеться есть. Одухотворенное настроение портится окончательно. — Может, спиздим че-нибудь из буфета? — деловито предлагает проследивший за его взглядом Олег. Сережа сердито скашивает глаза. — Даже не вздумай. Не здесь. Олег поднимает руки в капитулирующем жесте, приваливается спиной к колонне, задирает голову и осматривается. Сережа невольно любуется, потому что тот в простой светлой рубашке выглядит непривычно серьезно, почти солидно. И очень красиво. А затем взгляд скользит вниз, на коротковатые, абсолютно не подходящие по стилю к рубашке брюки, и Сережа с досадой отворачивается. Нет, все они в таком приличном месте смотрятся нелепо, уродливо — даже Олег. Особенно Олег. Аня с совершенно отталкивающей мордой-кирпичом расхаживает вдоль фотографий с историей театра. Две Насти шушукаются в дальнем конце зала и смеются так громко, что их у лестницы слышно. Геннадьевич… Сережа лишний раз даже смотреть на того не будет. Кошмар. И он, наверное, выглядит так же жалко, любому со стороны при одном взгляде понятно, что ни всей этой шайке-лейке, ни самому Сереже здесь не место. Но девчонки хотя бы одеты по размеру и почти не вырвиглазно. «А на что ты вообще рассчитывал? — вклинивается внутренний голос. — Скажи спасибо, что этот гопник в косухе и трениках не пришел». — Ну, не хочешь из буфета — давай у Геннадьевича че-нидь позаимствуем, — неожиданно продолжает Олег. — С тебя диверсия, а я спизжу его пакет. — Сережа рассеянно поворачивается, собираясь сообщить, что это по всем пунктам идиотский план, и натыкается на весело прищуренные карие глаза. — Какой же ты зануда, Разумовский, ты б лицо свое щас видел, — Олег ржет. — Да расслабься, сдалась мне его шава. Сережа хочет огрызнуться, но вместо этого почему-то коротко прыскает со смеху. У Олега отвратительное чувство юмора. Наверное, это тот случай, когда так тупо, что немного смешно. — Че кислый такой? — Олег подпирает колонну плечом и скрещивает руки на груди. — Я думал, ты из этих, ну, кто в восторге от спектаклей и балетов. — Это опера, — сухо поправляет он. Почему из уст Олега звучит как оскорбление? Сережа вскидывается. — Искусство, вообще-то, много кто ценит по достоинству. Но ты, видимо, не из «этих», — передразнивает он, пальцами обозначая кавычки. Олег пожимает плечами. — Я в театре второй раз в жизни. Да и первый-то… На че нас там водили в пятом классе? Даже не помню. А тут ваще все на другом языке. Че именно я оценить-то должен, если нихера не понятно? — Почитал бы сюжет накануне. — Бля, да откуда мне было знать, что будет не на русском? — Олег явно закипает. — Мог бы и предупредить, раз такой умный. — Может, мне тебе еще и содержание пересказать? — А вот и перескажи, — вдруг в разы спокойнее соглашается Олег. Сережа изумленно таращится в ответ. — Давай-давай, Разумовский. Притащил меня на эту свою «Травиату» — теперь поясняй, че там да как, чтоб я хоть во втором акте не как додик сидел. С языка чуть не срывается протест, мол, никто никого никуда не тащил, но Сережа вовремя затыкается и чувствует, как вспыхивают щеки. У Олега все равно доказательств нет — пусть думает, что хочет. Они отходят к дальнему окну, и Сережа нехотя начинает рассказывать сюжет оперы, а потом непонятно как перескакивает на самого Верди и излюбленный типаж главных героев итальянского композитора. Сережа осознает, что увлекся, когда ловит себя во время рассуждения о том, как музыка в течение всех актов раскрывает внутренний мир Виолетты. И запоздало понимает, что Олег все это время слушает его, не перебивая и, кажется, внимательно. — Теперь точно вижу, что ты из «этих», — тот тянет ухмылку, — кто в восторге. Прикольно рассказываешь. В груди разливается нечто теплое, приятное. Сережа торопливо заправляет за ухо прядь волос, которая, впрочем, не сильно-то и мешалась, и утыкается взглядом в оконную раму. Он и не помнит, когда последний раз вот так кому-то что-то рассказывал — если только Рите. Его никто, кроме нее, особо не горел желанием слушать, поэтому он даже не предпринимал попыток. Вот только теперь он не знает, что говорить дальше. Опять Олег все сделал ужасно неловким — ну вот зачем? — А ты почему вообще все это любишь? — спрашивает тот. Сережа вопросительно приподнимает бровь. — Ну, театры эти, искусство твое. Это ж скучно, если не разбираться, а чтоб начать разбираться, надо, ну… Ты понял. Короче, как ты в это изначально въехал? Сережа, не ожидавший подобного вопроса, озадаченно моргает. Олег смотрит прямо, вроде с искренним интересом. Вопрос невероятно личный, у Сережи плечи и спина покрываются мурашками, он обхватывает себя руками за локти и ежится. Что Олег рассчитывает услышать? Что Сережа расскажет, как его мама обожает искусство и как родители раньше ходили по театрам, музеям, выставкам? Что каждый раз, когда Сережа смотрит хороший спектакль и на красивую картину, он чувствует, что ненадолго становится ближе к маме? Ближе к той другой жизни, которая могла у них быть, сложись обстоятельства иначе. К жизни, которая Сережиными стараниями у них с мамой очень скоро обязательно будет. — Не знаю, — врет он. — Просто люблю и все. Близко мне это. — Олег выглядит будто немного расстроенным. Должно быть, Сереже только кажется, но он все равно поддается порыву и делится хотя бы частичкой правды: — Рита тоже все это любит, особенно живопись и архитектуру. На каждой экскурсии в детстве она меня за руку по музею таскала и про картины рассказывала, — Сережа улыбается. — Иногда откровенный бред, который сама на месте и нафантазировала, но я об этом только спустя годы узнал. Олег усмехается. — Надеюсь, ты сейчас всю эту штуку, которую мне затирал про оперу, не на ходу придумал. — Кто ж знает, — Сережа заговорщически щурится. — Сходи в библиотеку и проверь на всякий случай. — Ой, да иди ты, — Олег шутливо, совершенно не обидно и словно околодружески толкает его в плечо и шагает в сторону. — Сгоняю в туалет, пока не началось. Сережа кивает и провожает того растерянным взглядом. От места, где коснулся Олег, по телу разбегаются приятные импульсы. Вечером следующего дня у Сережи немного дрожит рука, когда он пропихивает палец в ячейку с шестеркой на номеронабирателе и прокручивает диск по часовой до упора. Устройство трещит, возвращаясь в исходное положение. Сереже кажется, что это голова трещит от нервов. Попасться Ольге Викторовне за пользованием ее личным телефоном никак нельзя. Ему позарез нужны хорошее отношение и рекомендации для поступления. Но увидеться с мамой очень хочется. Он наконец заканчивает набирать номер Всеволода Анатольевича, затаивает дыхание и ждет гудка. Вслушивается заодно в окружающие звуки: не застучат ли каблуки по паркету? Не подаст ли условный знак караулящий у двери кабинета Олег? После шести гудков из трубки наконец раздается голос: — Да, слушаю. — Здравствуйте, это Сережа Разумовский! — выпаливает он, едва не забыв понизить тон. На другом конце провода непривычно долго молчат. Обычно Всеволод Анатольевич рад его звонкам. Сережа чувствует подкативший к горлу ком. — Алло? — Да, Сережа, привет. Хочешь приехать к маме? Сережа чуть не огрызается в трубку: «Нет, блядь, поболтать с престарелым психиатром хочу, можно?» — Да, — говорит он вместо этого, загоняя неожиданное раздражение поглубже, — завтра можно будет? Я работаю всю неделю, поэтому… — Сереж, — перебивает Всеволод Анатольевич, — ты только не беспокойся. Маме немного хуже, чем когда ты приезжал в последний раз. Пока что не получится устроить вам встречу. На Сережу будто обваливается потолок. В носу начинает щипать, дышать становится тяжелее. — У нее снова галлюцинации? Она не ест? Давно? После того, как я приезжал, да? Она… — Сережа, подожди. Ты тут ни при чем. Состояние периодически меняется, это нормально. Я сообщу через Тамару Яковлевну, когда маме станет лучше и можно будет приехать, хорошо? Думаю, твоя учительница найдет способ связаться с тобой. Сереже нужно получить ответы на десятки вопросов. Хочется сделать хоть что-нибудь. Но единственное, что он может сделать для мамы, — получить образование, заработать много денег и вытащить ее оттуда. А значит, нужно валить из кабинета директрисы, пока не застукали. — Спасибо, — выдавливает он через силу, — я буду ждать. Он опускает трубку, та скорбно дзынькает на прощание. А если это из-за него маме стало хуже? Он, дурак, пришел к ней со следами побоев. Совсем не подумал о ее состоянии — зациклился на том, как ему самому плохо! «Если бы не Олег, никаких следов бы и не было, — зло напоминает внутренний голос. — Теперь маме хуже, и все из-за него. Разве можно такое простить?» Сережа вылетает из кабинета и сердито зыркает на Олега. — Дозвонился? С тебя магарыч, — Олег раздражающе лыбится. — Пошли, успеем еще на остатки ужина. — Не хочу, — угрюмо отзывается Сережа. — Встретимся завтра на крыше, надо уже что-то решать с Шамилем. Я заканчиваю в пять. Он проходит мимо Олега, с трудом подавив желание задеть того плечом. — Эй, ты чего? — Олег догоняет и идет рядом. Неужели непонятно, что Сережа не хочет разговаривать? Он до боли закусывает щеку изнутри и коротко выдыхает. — Что случилось? Кому звонил ваще? — Не твое дело, — огрызается Сережа. — Отстань от меня. Олег тормозит, что-то бурчит себе под нос и остается за спиной. Придурок. Сам виноват, что с первого раза не догоняет. Сережа направляется в комнату. Это все так нечестно! И рассказать некому: Риты нет. Очень хочется поколотить подушку. Хоть бы Витя с Максом были еще на ужине. Витя оказывается на месте. — Че, Серег, лимонами кормили? — посмеивается тот, когда он входит. Сережа одаривает Витю презрительным взглядом и забирается на кровать с ногами. Берет первую попавшуюся книгу и прячется за ней, дополнительно завесившись волосами. Учебник по физике смотрит на него графиками и формулами, и это совершенно не утешает. В последнее время все шло слишком нормально — что-то обязательно должно было навернуться. Просто не бывает так хорошо — только не у него. Нечестно, нечестно, нечестно! Злые слезы текут по щекам, и Сережа все силы бросает на то, чтобы не сбилось дыхание. Если Витя услышит, что он тут ноет… Маленькому кусочку сознания хочется, чтобы услышал. Чтоб посмеялся, и тогда Сережа разозлится. Может быть, они поругаются, и на шум снова придет Олег, как в прошлый раз. Интересно, получится ли натравить Олега на Витю? Очень хочется. Сережа тихонько встряхивает головой. Волосы неприятно липнут к мокрым щекам. Олега, скорее всего, даже нет поблизости: наверняка ушел на ужин. Да и с чего он взял, что тот опять станет за него заступаться? Он старается незаметно утереть слезы рукавом. Хочется уединения. Сережа надеется, что лицо не покраснело. Закрывает учебник и лезет в тумбу под столом. Витя, оказывается, на него вообще не смотрит: впялился в тетрис. Из глубины ящика Сережа извлекает фотку и прячет в карман штанов. Еще раз встряхнув головой, чтобы волосы получше скрыли лицо, он выходит из комнаты, направляется в безлюдный туалет с одной рабочей кабинкой и устраивается в углу на подоконнике. На фотографии мама и папа в Ораниенбауме — на обратной стороне аккуратным почерком подписано, что это тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. За три года до Сережиного рождения. День, когда представительница из опеки привезла Сережу домой, чтобы собрать его вещи, почти стерся из памяти. Но то, как он ринулся в родительскую спальню, схватил с кровати мамин свитер и эту фотографию с туалетного столика, Сережа помнит отчетливо. Как выглядел папа, он не забывает только благодаря фотографии: высокий, широкоплечий, с выдающейся челюстью и кучей веснушек на щеках. На папином фоне мама кажется совсем крошечной и хрупкой, как птичка. Сережа в своей внешности ненавидит практически все — кроме острого, чуть вздернутого носа и тонкой линии губ. Это мамины. И разрез глаз, если присмотреться, тоже больше мамин, нежели папин. Только у мамы это смотрится невероятно красиво. Она вся — изящество, нежность. Сережа же со своими тощими, угловатыми конечностями, впалой грудной клеткой и дурацкими рыжими волосами — которые ему, в отличие от папы, абсолютно не идут — выглядит нелепо и жалко. Хотя маме его волосы нравились всегда, и цвет тоже. Наверное, потому что напоминают папины. Сережа косится на намотанную вокруг своего пальца прядь и закусывает губу. Ну и пусть всякие дегенераты стебут его за длину и рыжину — зато это еще одна ниточка, связывающая с мамой. Фотография начинает расплываться, в глазах щиплет. Сережа подтягивает колени ближе и утыкается в них лбом. Последние полгода маме стабильно становилось лучше. Даже весеннего обострения не было. Что могло пойти не так? Почему именно сейчас? Неправильно, до боли в груди неправильно. Сережа зажмуривается и стискивает зубы. Когда тишину прорезает звук открывающейся двери, Сережа дергается и прижимает фотографию к подоконнику изображением вниз, а второй рукой размазывает на щеках дорожки от слез. — Вот ты где, — Олег проходит внутрь. — Так и думал, что найду тебя з… — тот затыкается на полуслове и растерянно хмурится, вероятно, замечая заплаканное лицо. Сережа запоздало отворачивается и утыкается взглядом в грязное стекло. — Чего хотел? — грубо спрашивает он севшим голосом. Олег молчит. Господи, нахрена тот вообще приперся? Сережа до боли в костяшках сжимает пальцы в кулак, а другой рукой старается незаметно спрятать под себя фотографию. — Ты это, ну… Как-то слишком загнался после звонка, — наконец неуверенно давит из себя Олег. — На ужин не пришел, и в комнате тебя не было. Сережа душит порыв рявкнуть «А твое какое дело?» только потому, что не хочет ввязываться в перепалку. Если он промолчит, Олег свалит быстрее. Вот только, судя по звукам, тот продолжает стоять на месте. Сережа слышит приглушенное хмыканье, длинный выдох и как будто попытку добавить что-то еще. Затем Олег подходит и присаживается на другой конец подоконника. Сережа не выдерживает, отрывается от созерцания окна и вздергивает бровь. «Ты вообще нормальный?» — вертится на языке. Может, сегодня какие-нибудь магнитные бури? Или Олегу совсем нечем заняться? Или тот — конченый мудак, решивший доебаться до Сережи, пока он в таком состоянии. Олег под его взглядом словно тушуется, отводит глаза и несколько секунд со сложной рожей старательно ковыряет носком драного кроссовка плитку на полу. Потом молча протягивает жестяную банку. — Это еще что? — Сережа тянет бессмысленный вопрос и забирает банку машинально. И без того отлично видит, что это какое-то пойло. Даже узнает логотип пива. Нахрена Олег ему это всучил? — Пивас, — пожимает плечами Олег. — Отказываться невежливо, так что ты давай это. Не выебывайся давай. Банка еще не нагрелась, приятно холодит ладони — украл из холодильника в магазе, наверное. Ситуация идиотская, бесит, но Олег смотрит так, будто рассказал анекдот и ждет реакции. Это слегка подкупает. В голове проносится мысль, что Олег специально взболтал пиво, и оно сейчас выльется ему на штаны. Проносится и сразу исчезает. «Так могло быть раньше, но не теперь», — с неожиданной почти уверенностью думает Сережа. Он открывает банку, та щелкает и тихо шипит. Прикольный звук. Сережа делает маленький глоток. Как и ожидал: горько и невкусно. — Спасибо, — он передает банку обратно, и, когда Олег отводит от него взгляд, быстрым движением вытаскивает фотку из-под задницы, складывает по старому загибу вдвое и прячет в карман. — Можно я теперь побуду один? Олег, кажется, все равно успевает заметить. Мрачнеет. — А давай ты перестанешь строить из себя хуй пойми кого и нормально скажешь, че случилось? — раздраженно бросает Олег, отпивает и передает пиво обратно. От подобной наглости пропадает дар речи. Сережа хочет разозлиться, но вместо этого тупо глазеет на банку. Берет ее, только чтобы градус абсурда в виде Олега, застывшего с протянутой рукой, не повысился еще сильнее. Вообще, горло приятно горячит после прошлого глотка, пусть вкус и противный. Сережа, недолго думая, подносит банку ко рту. Олег после этого словно немного расслабляется: опускает плечи, устраивается на подоконнике поудобнее. — Ну так че, кто обидел? — Сережа видит, что тот пытается сказать это легко и непринужденно, но выходит не очень. Олегу что, правда интересно, не наехал ли на него кто? Это что-то новенькое. В груди невольно растекается приятное, чуть волнительное тепло. Повисает неловкое молчание, и, чтобы скрыть смущение, Сережа делает большой глоток из банки. Пузырьки щекотно ударяют в нос. Как Олегу время от времени удается превращаться из полного придурка в настолько… Эмпатичное существо? У Сережи в голове не укладывается. Это же Олег — тот самый прихвостень мудака Влада. Олег, который с малых лет прохода не давал с извечными подзатыльниками, обзывательствами и снисходительным отношением. А теперь на полном серьезе спрашивает, что случилось, почему Сережа расстроен. Безумие какое-то, будто мир лаганул и выдал дикую ошибку. — Только с девчонками я разбираться не буду, — небрежно добавляет Олег и тут же косится на Сережу. Он удивленно поднимает брови, а потом до него доходит. «Девчонки» — вот оно что. Ну да, в глазах Олега все складывается в логичную картинку: Сережа тайком кому-то звонит, выходит из кабинета директрисы не в духе, пропадает, а потом находится рыдающим над фоткой в туалете. Сережа кривится — настолько ему от этих мыслей противно. Гребаное обесценивание его проблем. Реальных проблем, а не хероты, которую Олег себе напридумывал. И ради этого тот к Сереже пристал? Выяснить, что у него там за мутки и с кем? Отвратительно. — Если ты решил, что у тебя с какого-то перепугу есть право лезть в мою личную жизнь, — тихо и зло цедит он, буравя Олега глазами, — то держу в курсе: ты ошибся. Олег ошалело пялится в ответ. — Ты чего, Разумовский? — выдает тот растерянно. — Я думал, мы теперь, ну, нормально общаемся. — А я думаю, — взвинчивается он, — ты возле меня трешься только потому, что дружка твоего рядом нет, Волков. Олег вскидывается и слезает с подоконника, весь подбирается. Ну конечно, как всегда, когда речь заходит о драгоценном Владосе. — Хорош точить об меня свою стервозность, — произносит Олег резко и хмуро. — Пытаешься с тобой по-нормальному, а ты… — тот шагает к нему навстречу, и Сережа рефлекторно съеживается, ожидая удара. Олег останавливается и, зависнув на пару секунд, вдруг качает головой. — Да пошел ты. Делай что хочешь, мне похуй. Тот говорит это без злобы или наезда — бесцветно и устало, что ли. В карих глазах появляется что-то нечитаемое, осознанное, серьезное, остро впивающееся под ребра. Сережу пробирает, внутри словно что-то екает. На мгновение кажется: сейчас в сознании Олега произошло нечто чертовски важное. Вот только что именно — Сережа без понятия. Да и вообще не уверен, что сам это сейчас не выдумал. Олег разворачивается и идет к двери. Уходит, как Сережа и хотел, но отчего-то тянет спрыгнуть с подоконника и пойти следом. Поговорить еще немного, заглянуть в глаза, проверить, действительно ли там, в несчастной башке, хоть что-нибудь щелкнуло. — Подожди, — зовет Сережа, когда Олег уже почти вышел из туалета. — Прости, я переборщил. Сожаление приходит с запозданием. Правда, чего это он? Ну подумаешь, полез Олег не в свое дело — тот ничего дурного ведь не хотел. В конце концов, помог ему дозвониться до Всеволода Анатольевича, караулил у двери. Естественно, Олегу интересно, что у Сережи за звонки такие секретные. Он слегка сжимает банку в ладони. Олег возвращается, прислоняется к подоконнику, скрещивает руки на груди и косится на Сережу исподлобья. — Ладно, забили, — выдает тот и усмехается. — Странный ты все-таки. Как с тобой люди общаются? — Никто не жалуется, — огрызается Сережа, не добавляя, что жаловаться-то по сути почти некому. В груди неприятно щемит. Черт возьми, да что же это такое? Столько лет прожил практически сам по себе, никогда не волновался об одиночестве, а тут, стоило Рите уехать, как его уже не первый раз кроет. «Тебе плевать на них, — напоминает внутренний голос, — плевать на них всех. Потерпишь год и свалишь отсюда, даже имен ничьих не вспомнишь». Однако эта мысль почему-то не успокаивает — неожиданно становится еще тоскливее. Сережа ежится, отпивает из банки большой глоток и обхватывает свободной рукой колени. Олег неловко откашливается, и Сережа, встрепенувшись, протягивает пиво обратно. — Извини, задумался. — Да без проблем, пей, если хочешь, — Олег жестом отказывается. — Я с пацанами после ужина уже по одной того. Сережа не хочет, но отдавать пиво не спешит — так можно хоть руки чем-то занять. Они сидят молча несколько долгих минут, Сережа растирает пальцем белеющее на красно-черном «Балтика 9» и покусывает верхнюю губу. — Куда, кстати, реально Влад твой делся? — спрашивает он, чтобы нарушить угнетающую тишину. И сразу понимает: не только поэтому. Действительно давно хочет узнать, почему Олег собачонкой за этим козлом не бегает. — На лето к бабке уехал. В деревню, — вздыхает тот. — Если б остался, я бы с тобой не начал зависать, тут ты прав. Сережа поджимает губы. Вот так вот. Зато честно. Он в принципе и так это прекрасно знал, но услышать из уст Олега все равно неприятно. — Не повезло тебе, — кисло усмехается он и делает глоток. — Ой, да ладно, — отмахивается Олег, — не прибедняйся. Сам же видишь, что нормально тусим. Ну, с переменным успехом, когда суку не врубаешь. — Сережа поднимает недовольный взгляд. Олег весело лыбится. — Ты вон дело какое нам замутил, по понятиям вроде как, — тот с важным видом кивает, и Сереже становится очень смешно, уголок губ дергается в улыбке. — Культурный досуг даже обеспечил: в театр сгоняли. Не концерт «Арии», конечно, но тоже сойдет. — Да какой «обеспечил»? — фыркает Сережа. — На оперу ты и без меня бы попал. Олег ловит его взгляд и прищуривается. — Во-первых, я знаю, что это ты меня записал, — тот по-клоунски разводит руками. — Ну совсем за дурака меня не считай, а? Клумбе в жизни в голову такое не пришло бы. А во-вторых, я без твоих разглагольствований хрен бы че понял в этих песенках. — «Клумбе»? — тупо переспрашивает Сережа, чувствуя, как жар заливает щеки, и торопливо отпивает из банки, чтобы скрыть накрывающее смущение. — Ну да, мы с Борзым и Толиком ее так зовем. От нее несет, как от клумбы с розами. Замечал? — Ага, — Сережа улыбается, — только розы на кустах растут. Олег нарочито громко клацает языком. — Осторожней, Разумовский: занудишь ведь до смерти! Сережа смеется. Не до конца понятно чему именно, но в голове вдруг делается так приятно и легко, что губы сами по себе растягиваются в улыбке. — Я когда рядом с ней стою, дыхание задерживаю, — отсмеявшись, делится он. — Ну и вкус у нее — просто отвратные духи. — Вот поэтому я к ней в любимчики не набиваюсь: чтоб рядом поменьше стоять. — Сережа весело хмыкает и расслабленно откидывается на стену, виском прислоняется к прохладному стеклу. Олег тоже забирается на подоконник с ногами, затем произносит неожиданно серьезно: — У моей мамы цветочные духи были. Тоже розы какие-то, кажется. Но они так жутко не воняли, наоборот, приятные такие. Я потом, когда ее не стало, часто лазил в шкаф, перебирал вещи. Все пахло этими духами, она их, видимо, очень любила, — Олег грустно усмехается, — потому что на полке, помню, у нее штук пять разных стояли, а пользовалась только цветочными. У Сережи сдавливает в груди. Шкаф, полный родительских вещей. У него тоже такой был, разумеется, вот только никто не позволил ему находиться дома: после пожара — больница, после больницы — фиг разбери что именно, а потом наконец домой, пару минут побродить по частично сгоревшей квартире, пока женщина из органов опеки собирает его вещи, и приехать в «Радугу». Больше Сережа ни разу дома не был. — Ты ж сюда лет в восемь попал? — Сережа смутно припоминает, что тогда была зима, второй класс. — В семь. Ну, почти в восемь, да, — Олег взлохмачивает себе волосы на затылке и смотрит в окно. — А ты? — В четыре с половиной. У тебя обоих не стало? — Ага. Сначала мама от рака, через полтора года — батя. Потом я с бабушкой жил, — Олег отдирает ногтем облупившуюся краску на оконной раме, — пока она не умерла. Сердце. Ну, а после сюда привезли. Сережа кивает. От Олеговых откровений немного неловко, но вместе с этим — тепло на душе. Тянет ответить тем же. — А моя мама жива, — признается он. В конце концов, устал тащить этот груз в одиночку. Фотография ложится в большую ладонь Олега. Почему-то не страшно, что испортит или высмеет. Тот смотрит долго, внимательно. Затем будто стушевывается, преувеличенно аккуратно складывает по сгибу и протягивает обратно. — Ты на нее похож, — говорит тихо, Сереже приходится напрячься, чтобы услышать. — Извини, что полез. Не думал, что это про родителей. — Год назад мне позвонил друг семьи, врач, — продолжает Сережа. — Маму перевели к нему в отделение из другого места. Теперь он помогает мне с ней видеться. Редко, но все равно... Это ему я звонил. Ей стало хуже. — Повезло тебе... — Олег смотрит хмуро. — То есть, ну, ты маму хотя бы увидеть можешь. — Повезло, — соглашается Сережа. — Она поправится. Он делает большой глоток пива. Горько, блин. — Прикольно, когда она тебя обнимает, да? — неожиданно оживляется Олег. — Свою я не настолько помню, но мама Влада меня мелкого обнимала иногда. Это так… Приятно прям, короче. — Чувствуешь себя присмотренным и нужным, — улыбается Сережа. — Ну... Типа того, наверное. Сережа смущается. Разоткровенничался — и с кем хоть? Его резко кроет чем-то тяжелым и неприятным. — Удивлен, что Влада растили не собаки, — произносит он ядовито. — Ну че ты опять начинаешь? — Олег машет на него рукой и вздыхает. — Слушай. Я понимаю, почему ты Владоса не любишь. Но он, вообще-то, нормальный парень. Просто заносит иногда. Ну, так это не без причины. Вы бы, наверное, тоже могли закорешиться. Было б прикольно. Сережа фыркает, представив Влада на месте Олега. Его голова давно бы уже оказалась в каком-нибудь из толчков после первого же язвительного комментария. — Влад неуравновешенный, — тянет Сережа. — И тупой. Не думаю, что было бы прикольно. — Да ниче не тупой. Ты просто его не знаешь. Бывает, пылит, конечно, но это ж не всегда. Вон, ты такой же, просто тощий. Сережа демонстративно округляет глаза и отпивает из банки. Такой же? Вот спасибо. — Зачем ты вообще за ним таскаешься? — он скептично косится на Олега. — Нашел бы друга поумней. «Меня, например. Раз тебе так необходимо быть шестеркой». — Да че ты заладил: «тупой», «поумней»? Не в этом же смысл. — Ну-ка просвети меня. В чем же тогда? — Ну, — Олег ковыряет трещину в плитке носком кроссовка, — главное, чтобы человек был хороший. — Сережа звонко усмехается. Это точно не про Влада. — Не, ты его просто не знаешь! Он такой парень: поможет всегда, кошек любит. В детстве подобрал котенка хромого, мы за ним между гаражей лазали, я еще застрял там, блин, — Олег слегка улыбается воспоминаниям. — Кошак вырос наглый. И теть Таня крутая, мама его. Добрая, готовит охуенно. Мелкими у него сидели постоянно, она меня усыновить даже хотела. Только батя Влада, как с зоны откинулся, пиздить ее начал… — Олег вдруг прерывается. Наверное, Сережа не должен был этого знать. Ему, на самом деле, по барабану до Владовых предков, но Олег теперь выглядит совсем уж расстроенным. — Это из-за бати он так жестить стал, — тихо продолжает Олег. — Будущий уголовник в отца, значит, — выдает Сережа, прежде чем успевает прикусить язык. Олег смотрит почти сердито, а затем снова сникает, сдувается. — Нормально все будет. Ты не видел, как ему было, когда теть Тане прилетало. Он плакал даже. Хотя когда батя самого пиздил, не жаловался, не рассказывал, но я-то видел следы. Мы в прошлом году отца его, ну, того, отмудохали. С тех пор нормально стало, притих. Хотя пьет много. — Отца ладно, — Сережа пожимает плечами. — А меня постоянно за что? И не только меня ведь. От переизбытка доброты? — Ну, так это ж не серьезно. В тоне Сережа считывает неуверенность. — Мне вот серьезно. Ублюдок твой Влад. Да и ты тоже, только... — Прости, — говорит вдруг Олег. — Я не думал, что... Не думал, короче. А Влад не ублюдок, не говори про него так. Он просто попал в такое положение. Мы мелкими были, понимаешь? Взрослым рассказать — стыдно. Мусорам нажалиться: думаешь, им дело есть? Он реально другим был раньше, до отца. Да и теперь жестит на людях только. Ты бы узнал его поближе, сразу передумал бы, Серег. Сережа фыркает и отпивает из банки. Когда ж уже кончится эта горькая гадость? Олег говорит что-то еще, но Сережа не слушает. Больно нужны ему дифирамбы Владу. Оправдывать этого мудака Сережа не собирается. А вот голос у Олега низкий, красивый. Небольшой кадык под кожей перекатывается. Сережа залипает на это, потом делает еще глоток, залипает, снова пьет, залипает... Так хорошо сидеть с Олегом, только немного жарко. Олег вдруг перестает говорить и смотрит обеспокоенно. Сереже приходится сосредоточить внимание. — Чет ты краснющий какой-то. Все норм? — тот неуверенно улыбается. — Душно тут, — Сережа прикладывает руку к пылающей щеке и пожимает плечами. — Я в порядке, ток умоюсь щас. Он спрыгивает с подоконника, и плитка под ногами неожиданно приходит в движение, отъезжает куда-то в сторону, и Сережа, не удержав равновесия, приваливается к ближайшей кабинке. — Бля, ты че? — Олег хватает за плечо, разворачивает к себе. Всматривается в лицо пристально, хмурится. Забавный такой, с серьезной морщинкой между бровей. Сережа тянет губы в полуулыбке. — Тебя с одной банки так ушатало, что ли? Да ты ведь ее даже не целиком выдул. — Сережа смотрит на Олега и хочет ответить, что все нормально, но не успевает. — Бля-я, — со вздохом тянет тот и рваным жестом проводит пятерней по волосам себе на затылке. — Приплыли. Ты ел хоть че-нибудь? Сережа прыскает со смеху. — Сам подумай: что я тебе есть мог, если ужин пропустил. У меня тут своей попдоль… подпольной столовой нет. — Мда, ну поздравляю, — Олег тянет его на себя, отлепляет от двери кабинки. — Хотя ты, Серег, такой задохлик, что неудивительно: тебе много не надо. Сережа оставляет последнюю реплику без ответа — его внимание целиком сосредотачивается на крутанувшемся, словно глобус, помещении. К горлу подкатывает легкая тошнота. Черт, действительно напился. И даже не заметил. Сережа глубоко вздыхает носом и замирает, выжидая, пока прекратится головокружение. — Лечь хочу, — признается он. — Ну, давай, доведу тебя до комнаты, чтоб без приключений, — хмыкает Олег и перебрасывает Сережину руку себе через плечо. — Че ж с тобой делать? Олег оборачивается, забирает с подоконника банку, залпом допивает остатки, давит ту ногой и сует спрессованную в карман спортивки. Сережа отрешенно наблюдает за процессом и разглядывает Олегову руку. Вторую отчетливо ощущает на своей талии: тот держит крепко, надежно. С Олегом вообще хорошо — всплывает неожиданная мысль. Сидеть вот так, разговаривать обо всем на свете, даже пиво пить это дурацкое. И чтоб Олег стоял так близко и касался его горячим боком — тоже хорошо. Очень. Сережу тянет положить голову тому на плечо, прижаться близко-близко всем телом, чтобы почувствовать полную защищенность. «Какая защищенность, идиота ты кусок? — ужасается внутренний голос. — Да этот имбецил тебя на постоянной основе травил и мутузил. Вернется Бунин — Волков возьмется за старое. Не тупи». Сережа морщится. Подобный расклад абсолютно не нравится, но все же не признать, что так, скорее всего, и будет, трудно. — Идем, — Олег чуть подталкивает вперед и шагает следом, по-прежнему придерживая сбоку. Они выходят из туалета и успевают сделать от силы с десяток шагов, как из-за поворота доносится дружное «Спокойной ночи, Дарья Александровна!» малышни. — Твою ж нахуй, — шепотом выругивается Олег. — Сколько времени? Уже отбой, что ли? Сережа чувствует, как изнутри подкатывает паника. Если его увидят в таком состоянии, точно доложат директрисе. И какие будут последствия? Как быстро он слетит с хорошего счета? — Мне нельзя попасться, Олег! Нельзя, вообще нельзя, — талдычит он и оглядывается по сторонам, словно в коридоре за последний час мог появиться другой ход в спальню. — Да тише ты, не ссы, — тот встряхивает за плечо и тянет назад. — Не спалимся. — Олег тащит его обратно в туалет, вырубает свет и ведет Сережу в единственную рабочую кабинку. — Залезай давай, — тихо командует тот, указывая на унитаз, — чтоб ноги снизу не торчали. — Прям сюда? — Сережа удивленно пялится на бачок. — Да бля, — Олег поднимает стульчак и почти сам затаскивает Сережу наверх, расставляет ему ноги по краям унитаза и оттесняет к стене. — Замри и не наебнись, ок? А затем тоже забирается на унитаз, ставит ноги напротив его. — Он нас двоих-то выдержит? Мы же… Олег шикает и зажимает ему рот. Вторую руку просовывает под мышку, притягивает пошатнувшегося Сережу к себе, фиксирует теплой ладонью на спине. Сережа изумленно выдыхает через нос и утыкается лбом Олегу в выпирающую под футболкой ключицу. Олег стоит, наклонив голову — наверное, чтоб сверху видно не было, — и Сережа чувствует, как чужое дыхание обжигает шею. По спине и рукам разбегаются приятные мурашки. От Олега пахнет выпитым пивом, хозяйственным мылом, которым тот, вероятно, недавно стирал футболку, и самим Олегом: горьковатый запах пота смешивается с чем-то терпким, вкусным, волнительным. Сережа, не удержавшись, тихонько втягивает носом воздух поглубже. Удовольствие прокатывается от груди к животу и оседает горячим напряжением в паху. Член тяжелеет. Господи, как же не вовремя. Щеки и шею начинает печь, во рту пересыхает. Сереже бы отстраниться хоть немного и подумать о чем-то другом, но вместо этого он закрывает глаза и делает еще один глубокий вдох. Как же потрясающе хорошо Олег пахнет. Он раньше вроде и не замечал. С закрытыми глазами головокружение возвращается, Сережу чуть ведет, и Олег перехватывает его крепче, прижимает к себе плотнее. Сердце колотится как бешеное, в ушах нарастает мерный гул. Словно сквозь толщу воды, Сережа слышит, как открывается дверь, потом почти сразу же закрывается. Кажется, он различает затихающую дробь каблуков, но хрен знает — может, это только в его голове. Он вообще сейчас ни в чем не уверен, кроме того, что сжимающие его с обоих сторон руки Олега ощущаются просто фантастически. И правильно. Хочется стоять так вечность, но в какой-то момент Олег отмирает и выдает тихое: — Кажется, свалила. Тот спрыгивает на пол. Сережа, лишившись тепла чужого тела, интуитивно тянется следом и едва не наворачивается внутрь унитаза. — Бля, ну осторожней, — смеется Олег и держит его под мышками, глядит снизу вверх. Какой необычный ракурс. Сереже никогда не удавалось посмотреть на Олега сверху. — Спускайся давай. Сережа кладет ладони Олегу на плечи и медлит. Рассматривает. Какой же Олег все-таки красивый, с ума сойти можно. В полумраке туалета видны только черты лица, но Сережа прекрасно все помнит: и глубокий цвет глаз, и густые черные ресницы, и две крошечные родинки на правой скуле. Олег, кажется, меняется в лице, отворачивает голову и, не дождавшись от Сережи, сам спускает его с унитаза: приподнимает, словно он ничерта не весит, и ставит на пол, руки от Сережи убирает. А Сережа свои с Олеговых плеч — нет. Хочется, чтобы Олег снова прижал к себе, — обратно в приятное тепло и головокружительный запах. Чтобы весь мир с нескончаемыми проблемами отошел на второй план, перестал тревожить хотя бы ненадолго. Безумно хочется. Но Олег не двигается, и Сережа, зажмурившись, подается вперед, обхватывает Олега за бока, утыкается лицом в изгиб шеи. Кажется — сейчас ему это необходимо едва ли не больше всего на свете, до трясущихся ног и распирающего горло кома. Олег вздрагивает. Не отталкивает. Сережа выдыхает шумно, с облегчением. Краем сознания отмечает: наверное, это пиздецки странно. Но плевать, не имеет ни малейшего значения. И на последствия тоже плевать. Он сильнее стискивает пальцами Олегову спортивку и притирается носом к чужой шее. Олег осторожно кладет руку ему на поясницу — ладонь ощущается горяченной даже через ткань футболки. Сережа вдруг чувствует, как дыхание опаляет его ухо, и понимает: Олег наклонился к нему. Вниз по позвонку будто устремляется электрический разряд. Осознание накатывает обжигающей волной: если он чуть поднимет голову, то лицо Олега наверняка окажется совсем близко, в жалких миллиметрах, и… Сережа, не до конца обдумав мысль, вскидывается и коротко прижимается к губам Олега своими — всего на долю секунды, едва обозначив поцелуй. И застывает, не смея открыть глаза. Пальцы непроизвольно стискивают спортивку на боках Олега в кулаки, сердце стучит оглушительно громко — вот-вот грудную клетку пробьет. А в голове звенит пустота, нет ни одной цельной мысли. И никакого плана отступления. — Ты напился, — тихо произносит Олег невероятно близко, почти в губы. Сережа дергает плечом. Напился — ну и что? Какая разница? Абсолютно никакой. Если Олег скажет еще хоть слово… Олег не говорит — касается его губ в ответ медленно, аккуратно, будто дает время передумать и отстраниться. Черта с два. Сереже кажется: если он сдаст назад, ни за что себе не простит. Он обхватывает Олега за шею обеими руками и углубляет поцелуй, проводит вдоль линии роста волос, цепляет узелок бечевки, на которой болтается кулон. Сережа ощущает, как его всего нехило потряхивает, пальцы дрожат от волнения и нетерпения. Когда Олег отвечает на поцелуй и касается горячим языком его нижней губы, Сережа непроизвольно дергается и зажмуривается. Хорошо, слишком хорошо. Хочется этого же и хочется большего. Он размыкает губы, пропуская чужой язык внутрь. Сережа наваливается на Олега всем телом, и тот отступает, упирается спиной в закрытую дверцу кабинки. В низу живота все поджимается, тянет невыносимо сладко. Не до конца понимая, что творит, Сережа льнет к Олегу плотнее, притирается пахом к чужому бедру. Олег на мгновение будто деревенеет — Сережа чувствует, как у того напрягаются мышцы шеи и плеч, — а затем издает нечленораздельный, умопомрачительный звук: полувсхлип-полустон. Сереже рвет тормоза, мгновенно выбивает остатки здравого смысла из головы. Чертовски нужно услышать этот звук снова. А еще — укусить Олега за губу, смазанно поцеловать у ворота футболки, вжаться носом в шею и вдыхать, глубоко вдыхать Олегов запах. Олег от всего этого снова тихо стонет, и Сережа, окончательно ошалев, приоткрывает рот и касается кончиком языка солоноватой кожи чуть ниже уха. Олег вздрагивает, шумно выдыхает носом. Мелькает мысль: а если лизнуть широко, длинно, вдоль шеи и вверх, до самой челюсти. Можно? Делают ли так? Сережа на мгновение словно выныривает из забытья, цепляется пальцами Олегу за плечи и замирает, силится отдышаться и привести голову в порядок. Но прежде чем осознание происходящего успевает окончательно вытеснить дурман алкоголя и возбуждения, Олег запускает пятерню ему в волосы, сжимает у корней на затылке крепко, почти больно и впечатывает Сережу в себя поцелуем. Голодным, мокрым, нетерпеливым. Таким, что у него подкашиваются ноги и в груди взрываются маленькие фейерверки. Член напряжен до предела, невыносимо хочется запустить руку в штаны и отдрочить. Сережа зажмуривается сильнее, тихонько скулит в поцелуй, рефлекторно толкается бедрами вперед. И застывает, почувствовав чужой стояк. Обдает жаром и сразу же окатывает ледяной волной, дышать становится тяжело. Всего — слишком, всего — много. Сдуреть можно, пиздец. Он отлипает от Олега, жадно хватает ртом воздух и всматривается в лицо напротив: губы разомкнуты, в полумраке глаза кажутся абсолютно черными, излом бровей выразительный, неестественный, непривычный. Сердце бьется гулко, часто — по ощущениям, где-то в горле. Сережа хочет сделать хоть что-то, но понятия не имеет, как быть дальше. Остановиться — мелькает встревоженная мысль. Успокоиться, разойтись, не пересекать точку невозврата. В этом есть смысл, вот только Сережа не может, не хочет. Нет. Шагнуть назад и лишиться жара чужого тела, горячего дыхания на шее, крепких рук на талии, спине и в волосах — это выше его сил. Сережа глядит в темные осоловелые глаза, завороженно приближает свое лицо и опускает правую руку Олегу на бедро. Выше и левее — безумно хочется, но страшно. Сердце заходится в бешеном ритме, губы сохнут. Он поглаживает неуверенно, неловко. Запал смелости стремительно гаснет, под кожу пробираются смущение и страх. Сережа не понимает, что делать. Лихорадочно пытается представить, как ему самому хотелось бы, чтоб его касались, но мысли путаются, а пальцы от волнения леденеют. Олег вдруг перехватывает его руку и кладет себе на пах, прижимает к напряженному члену и стискивает поверх его ладони. Сережа давится воздухом, и, не в силах продолжать смотреть Олегу в лицо, снова утыкается тому в шею, ловит губами сумасшедший пульс. Сжимает член сильнее, а затем проходится ладонью по всей длине поверх спортивок. Какой огромный, пиздецки большой, толстый. Сережу перетряхивает. Олег откидывает голову назад, с глухим стуком бьется затылком о дверцу, мычит и подается бедрами навстречу его руке. Кровь в ушах стучит набатом, загнанное дыхание Олега и сдавленные стоны смешиваются с собственным частым сердцебиением. Сережа беспорядочно и влажно мажет губами Олегу по шее, с нажимом наглаживает член и трется своим стояком о чужое бедро. Олег одной рукой сжимает его волосы на затылке, другой — стальной хваткой держит за бок, впивается в ребра. Осмелев, Сережа обводит указательным пальцем очертание выпирающей головки и едва не кончает, чувствуя влагу предэякулята на плотной ткани спортивок. Олег тихо рычит, убирает руку с Сережиного бока, сует в спортивки и доводит себя до разрядки в пару рваных движений. Содрогается всем телом и с силой вжимает Сережу в себя, стискивает волосы до боли и жгучих глаза слез. Пиздец. Непередаваемо охуенно. Сережа всхлипывает, толкается тазом еще раз Олегу в бедро и спускает в штаны, так к себе и не прикоснувшись. — Блядь, — хрипло выдает Олег куда-то Сереже в затылок. Не с агрессией, а, скорее, ошарашенно, растерянно. Сережа, шумно дыша, с трудом заставляет себя отшагнуть, на негнущихся ногах выходит из кабинки и цепляется за края раковины, как за спасательный круг. Колени дрожат, губы горят, в ушах — нарастающий гул. Сережа нависает над раковиной и опускает глаза вниз, на темнеющее мокрое пятно в паху на штанах. Господи. Взгляд возвращается к отражению в зеркале. Как же хорошо, что в полумраке толком не видно выражения лица. Понимание того, что именно он сейчас натворил, постепенно накрывает чем-то мощным, пугающим, парализующим. Горло перехватывает спазмом, в носоглотке начинает пощипывать. Он сделал что? Зачем? Безумие. Конец всему. Нужно срочно умыться, привести себя в порядок и переодеться в чистое. Но не здесь, не при Олеге, который неподвижной тенью застыл у кабинки. Сережа сухо сглатывает, морщится от подступившей тошноты и неуверенным шагом направляется к двери. — Ты куда? — тупо спрашивает Олег. Как будто у Сережи, блядь, много вариантов. — Дай мне пять сек. Я доведу тебя до спальни. — Не надо, — отрезает он. — Я сам. И выходит в коридор, пока Олег не успел сказать что-либо еще.