Пересчитай Свои Зубы

—День 2— Себастьян не знал, как долго он неподвижно лежал на кровати, когда Чес закончил с ним. Все тело болело, словно свежая рана после изнасилования, разбитое и обнаженное, сломанное таким образом, о котором он и не представлял. Так что он лежал, свернувшись на боку. Цепи были ослаблены достаточно, чтобы его руки могли отдохнуть после того, как были подвешены к изголовью. От оставшегося осадка руфи его тошнило и слегка пошатывало. А еще он отчаянно устал. Его глаза горели, как тысяча порезов бумагой после, казалось, почти 24 часов без надлежащего сна — не считая бессознательность, вызванную наркотиком. Все эти летние ночи, проведенные в беготне, ведя двойную жизнь, наконец настигли его. Но хотя его тело взывало к отдыху, по нервам пробегала тревога. Он не мог заснуть, пока Чес был в комнате. На первый взгляд, Себастьян выглядел мирно дремлющим, но на деле он был клубком тревожного адреналина, стараясь не двигаться, не дышать и не смотреть, как Чес избавляется от тела Ромео. Это было мерзкое и грязное зрелище, на большую часть которого у Себастьяна хватило ума закрыть глаза. Одни только звуки рисовали жуткую картину — стук мертвого груза о пол, разрыв ткани и хлюпанье лезвия, разрывающего органы и плоть. Этого было достаточно, чтобы его пустой желудок скрутился узлом, пока воображение заполняло недостающие пробелы. Чес, тем временем, был невозмутим, весело насвистывая на ходу мелодию, которую Себастьян распознал из их концертного сет-листа. Это действовало на нервы. В какой-то момент Чес объявил, что закончил и должен был разобраться с какими-то делами, и что вернется позже. Он ненадолго остановился у кровати, чтобы осмотреть Себастьяна, провел любящей рукой по его щеке, а затем оставил его с непорочным поцелуем и непринужденным напоминанием убрать за собой, пока он не вернется. Себастьян не ответил. Затем раздался звонкий лязг шагов по лестнице, и Чес исчез. Себастьян ждал полных десять минут, напрягая слух. Но ничего не произошло. Прошло тридцать минут, и все еще ничего. Спустя почти три четверти часа, не обнаружив никаких признаков того, что его мучитель возвращается, Себастьян медленно выпрямился с места, где лежал. Сначала он посмотрел туда, где в последний раз сидел Чес, наполовину ожидая, что он там окажется, хитро наблюдая со своего стула. Но сиденье было пустым. Ромео тоже не было. Единственным свидетельством его присутствия было темно-красное пятно под тем местом, где когда-то висело тело. Он осторожно осмотрелся. Над ним горела одинокая лампочка, но теперь ему показалось, что света стало больше. Сама комната была ярче, освещенная предутренним рассветом. Но это было бы возможно лишь в том случае, если— Окно! Крик о помощи уже стоял у него в горле, когда он вскочил с кровати. Плохое решение. Его ноги подкосились и вышли из строя. Он упал на пол с резким стуком коленей. Вся нижняя половина тела отказывалась подчиняться, каждое движение усиливало повреждения, о которых он подозревал, но которые серьезно недооценивал. Он проглотил брань, затем осторожно поднялся на ноги и поковылял к единственному окну в комнате. Оно было узким и располагалось высоко вдоль верхней части одной из стен, являясь единственной связью между ним и внешним миром. Цепи скользнули по полу сзади, прежде чем остановить его. Все еще находясь на значительном расстоянии от окна, он закричал во всю мощь своих легких о помощи, от кого-то, от кого угодно! Но никто не появился. Он сомневался, далеко ли вообще донесся его голос, заглушенный толстыми бетонными стенами, окружавшими его со всех сторон. Со своей ограниченной точки обзора он мало что мог разобрать сквозь брызги дождевых капель на оконном стекле: бесчувственное лицо подпорной стены и кусочек металлически-серого неба. В конце концов он сдался, возвращаясь к относительному комфорту кровати, чтобы зализать свою раненую гордость. Он понимал, что шансов было мало, но все равно было неприятно осознавать, что прежняя угроза Чеса подтвердилась: Никто тебя здесь не услышит. Теперь он понял, что имел в виду Чес. Он был под землей, но где именно — невозможно было сказать. Его первая догадка была, что он находится под трейлером Чеса. Но это казалось маловероятным, учитывая, что в трейлерном парке было достаточно много людей, чтобы кто-то мог его только что услышать. Возможно, он в заводском районе. Хотя это не сильно сокращало количество возможных вариантов. Он побывал лишь в нескольких местах, но нужно было учесть еще бесчисленное множество фабрик и складов, многие из которых были заброшенными. Себастьян знал только то, что снаружи было тихо, ни гула машин или шума человеческой активности. Безлюдно. Прямо как в этой комнате. Он огляделся, сумев сориентироваться, впервые за время пребывания здесь. Комната была в длину чуть больше, чем в ширину, примерно в три раза крупнее его спальни, с отшлифованным бетонным полом и стенами. Углы окутывала темнота, слишком далекая даже для света. С первого взгляда комната казалась почти пустой, но со своего места, примерно в центре, он мог разглядеть небольшое количество разномастной мебели. Кровать была изготовлена из простых полых труб, которые напоминали Себастьяну утилитарные больничные койки ушедшей эпохи. Он попытался потянуть ее в сторону окна, но она была прикручена к полу. Беглый осмотр сверху донизу не выявил ничего интересного, кроме труб вдоль изголовья, где белая краска сошла, обнажив ржавый металл под ней. Сколько же цепей понадобилось, чтобы растереть то место догола, подумал он. Помимо кровати, в одном из углов стояла ванна на ножках, неприметный металлический стол и, как он мог предположить, что-то вроде уборной: Это было не что иное, как дыра в земле, где когда-то стоял унитаз, а рядом лежал рулон туалетной бумаги. Около туалета стояла раковина промышленных размеров — старое металлическое ведро, покрытое ржавчиной, и кувшин розового мыла с облезлой губкой на краю. Над раковиной висело заляпанное зеркало, в котором отражалась маленькая фигурка Себастьяна, а рядом с раковиной висел резиновый шланг. В другом углу, он мог разглядеть что-то похожее на прожектора, собранные вместе. Их головы были склонены и молчаливы, соединенные толстыми желтыми кабелями к дремлющему генератору. С рассветом, переходящим в утро, начали виднеться более зловещие предметы. На дальней стене, словно клыки, сверкали промышленные инструменты: болторезы, молотки и пилы висели рядом с ломами, другими цепями и прочим оборудованием, которое Себастьян не мог назвать, но которое тем не менее выглядело опасным. Напротив них находился единственный выход из комнаты, тот самый, через который пропал Чес. Конечно, Себастьян не мог увидеть саму дверь со своего места, только широкую металлическую лестницу, ведущую к ней, окруженную полосой выключателей. Один из них был в положении «ВКЛ», поэтому лампочка и работала, а вот что делали остальные выключатели, он мог только догадываться. Не то чтобы он когда-либо сможет добраться до них, чтобы выяснить. Цепи, прикрепленные к его запястьям, ограничивали его диапазон движения не более чем на 3 метра в любом направлении от места, где были закреплены за изголовьем кровати. Он уделил минуту, чтобы поковыряться в маленьком люке, который скрывал механизмы цепей под полом, но не смог найти никакого способа попасть внутрь. Путь преграждал специально разработанный замок, и, к несчастью для Себастьяна, у него не было ключа. Он сжал руками свои кандалы и уставился на запертое устройство, с горечью думая о степенях защиты и тайниках. Теперь, когда он оказался по другую их сторону, это было не так уж и весело. В расположении цепей, как понял Себастьян, была своя стратегия. Они позволяли ему легко добираться до уборной, но в то же время держали в недосягаемости от окна или лестницы, не говоря уже о каких-либо более угрожающих предметах из коллекции комнаты. Он с вожделением смотрел на болторезы, с мрачной покорностью шагая к туалету, как только требования его тела отказались больше игнорироваться. Потребовалось некоторое количество усилий и целая куча силы воли, прежде чем он принял удобное положение, шатко расположившись над зловещим маленьким отверстием. Заставить свои мышцы хоть немного расслабиться было непросто, и его голова пошла кругом, когда мерзкая комбинация дерьма и кровавой спермы наконец вытекла из него. Даже простое опорожнение было слишком для его измученной задницы, открыв еще больше скрытых ран, которые нуждались в лечении. К тому времени, как это испытание закончилось, он был весь в поту. Слишком шаткий, чтобы стоять, он пополз к раковине. Дома Себастьян никогда не придавал особого значения обязательному вечернему душу, но сейчас он был только благодарен за текущую воду, даже если она выплескивалась из ржавого крана, а не из изящных приспособлений, к которым он привык. Вода была ледяной для его быстрого полоскания, и драить кожу грубой губкой было новой формой пытки. Но он был благодарен, что мог смыть с себя налет грязи, а заодно и последние остатки прощального подарка Чеса внутри себя. От этого зрелища ему поплохело, и он оторвал взгляд от красных пузырьков, спиралью устремившихся в сток. Он увидел свое отражение в зеркале раковины и застыл. На него смотрели измученные глаза над исхудавшими щеками, а неухоженные волосы безвольно висели. Неудивительно, что Чес все время называл его зомби, ведь последствия «незабываемого» лета изрядно потрепали его юные черты. Одна лишь прошлая ночь нанесла последний сокрушительный удар, после которого Себастьян чувствовал себя скорее мертвым, чем живым. Кровать манила его зовом сирены, и, несмотря на то, что она была местом его осквернения, он покорно приволок свои ноги обратно к окровавленной простыне, как приговоренный к виселице. Переступив через лужу рвоты на полу, он плюхнулся на матрас лицом вниз. Сон настиг его в считанные секунды. Его посещали смутные образы, сны, пытающиеся осмыслить события предыдущего дня в театре его подсознания: Он выступал на сцене. Картина концерта была вся на месте, но было жутко, ибо звук отсутствовал, и все двигалось в замедленной съемке. Чес был рядом с ним, с сияющими глазами и каплями пота, стекающими с кончиков его волос, пока он верещал в микрофон в тихом экстазе. Между его губами и микрофоном плясали линии электричества, завораживая Себастьяна даже в то время, как публика растворилась в панической суматохе. Что-то подсказывало ему, что он должен сделать то же самое, убежать, но он не мог заставить себя бросить песню, и его пальцы продолжали ласкать струны гитары. Чес смотрел на него так же, как в тот первый раз, когда Себастьян выступал для него — восторженно и восхищенно. Затем он открыл глаза, и день сменился ночью, забрав с собой последний кусочек естественного света. Снова лишь он и лампочка. Он моргнул, заметив иронию в том, что такая маленькая и незначительная вещь могла иметь такие жизненно важные последствия. Его живот заурчал. Его разбудил игнорируемый им грызущий голод, незваный и назойливый гость, который заставил его тосковать по пятничной пасте с соусом песто Ровда. Он сожалел о каждом блюде, от которых когда-либо отказывался. Когда он ел в последний раз? И раз уж на то пошло, когда он сможет поесть снова? Что, если Чес никогда не вернется? Что, если он оставил его здесь голодать? С другой стороны, Чес ведь сказал, что вернется позже, а это уже многообещающе... Стоп, нет. Он тряхнул головой, прогоняя эту мысль. Это было страшно. Он бы скорее умер с голоду, чем снова увидел это чудовище. Из-за Чеса он и оказался в этой передряге. Ему нужно было выбираться отсюда. Чес уже достаточно долго наслаждался своей больной игрой. Может, он и одолел Себастьяна, но это не означало, что он победил. Еще нет. Себастьян приподнялся, нежная плоть заныла от беспокойства, но все-таки была в более хорошей форме благодаря сну. Отвращение не было единственной эмоцией, пробудившейся в нем при напоминании о том, что сделал с ним Чес. Ярость жарко и беспорядочно плясала по его нервам, придавая ему сил. Он сжал руки в кулаки. Чесу не сойдет это с рук. Кем, черт возьми, он себя возомнил? Он был просто каким-то грязным, вонючим, маленьким ничтожеством, живущим на неправильной стороне путей вместе со всем остальным недостойным сбродом. Он был никем — никем, кроме трейлерного мусора! Себастьян скалился при этом слове. И этот трейлерный мусор считал, что может поступать так с такими, как он, без всяких последствий? Чес понятия не имел, с кем имеет дело. Себастьян был Швагенвагенсом. У его семьи были ресурсы, власть, авторитет! Он происходил из давнего рода гордых голубых кровей, насчитывающего несколько веков. Швагенвагенсы ужинали с королевскими особами, имели полдюжины художественных учреждений, названных в их честь, и были одной из самых уважаемых семей в городе. Такой размах не обходился без некоторых преимуществ. Он редко пользовался привилегиями, сопутствующими роду Швагенвагенсов, но сейчас он держал свою родословную как щит, защищающий его от всех невзгод мира. Хотя он сомневался в одобрении отца к нему лично, он ни разу не усомнился в его преданности защищать честь семьи. Густав Швагенвагенс не стал бы бездействовать, когда его единственный сын был опозорен подобным образом, позволяя какому-то бродяге позорить имя его семьи. Да что там, он, наверное, уже сейчас делает все возможное, чтобы вернуть своего наследника! Дыхание Себастьяна учащалось, его захватывало будоражащее волнение его фантазии. Он не заслужил такого обращения, напомнил он себе. Он ничего из этого не заслужил! Он всю жизнь был хорошим мальчиком, серьезно относился к учебе, посвятил себя скрипке — он делал все, что обязан был делать, и должен быть вознагражден за это, а не наказан. Он был слишком хорош для этого! Как только он выберется отсюда — а он точно выберется — Чес заплатит за то, что сделал. Он дорого заплатит. Огонь неповиновения согревал самые онемевшие части его тела, оттесняя усталость и голод и укрепляя его решимость. Он еще не сдался! Освободившись от оков наркотика, он покажет Чесу, что больше не потерпит этого. Себастьян мог чувствовать, как внутри него разгорается борьба. Да! Он добьется своей свободы! Первое, что он сделает, это— Громкий металлический скрип, за которым последовал рокочущий лязг, вырвал его из раздумий. Его взгляд устремился к лестнице, сердцебиение участилось в такт отсчета спуска Чеса. Он сглотнул, стараясь заставить свои конечности перестать дрожать. Он поклялся, что это не будет повторением прошлого раза. Но его кулаки все еще тряслись там, где он прижимал к груди простынь, когда лицо Чеса наконец появилось в поле зрения. — Хей, Глэм! Как дела? — Чес улыбнулся от уха до уха, держа перед собой бумажный пакет. — Зацени! Буррито! Ты, наверное, проголодался. Вот я и подумал, что мы можем поесть вместе, — он посмотрел мимо него на раковину, затем снова на лицо Себастьяна и одобрительно кивнул: — Похоже, ты уже устроился. Это хорошо. Но... — он указал на свою щеку, — Ты пропустил пятнышко, — снова эта гребаная игривая улыбка. — Че… — комок в горле Себастьяна прервал имя. Он начал заново, собравшись с силами: — Чес, ты должен меня отпустить. Чес не сказал ничего в ответ, только посмотрел вниз на лужу рвоты у кровати. Его улыбка спала: — Чувак, я, вроде, сказал тебе это убрать. — Ты слышал, что я сказал?! — Себастьян скривил губы в рычании, пытаясь черпать силу из своих слов, даже когда его голос грозил сорваться. — Прекрати делать вид, что все нормально! Ты не можешь вот так просто держать меня здесь! Это неправильно! Это... это полный пиздец! — он перевел дыхание и уселся во весь рост, словно желая показать своему слушателю, что на него не стоит смотреть свысока. — Если ты отпустишь меня прямо сейчас, я смогу уговорить отца быть с тобой помягче. Он очень влиятельный человек, и может посадить тебя на всю жизнь, а может и хуже. Н-намного хуже. Но это твой единственный шанс все исправить. Еще есть время остановить это, Чес, — черт возьми, он должен был угрожать ему, а не умолять. — Но если ты будешь продолжать давить на удачу, пока не станет слишком поздно, тогда ты пожалеешь, что связался с Швагенвагенсами! На протяжении всей его вспышки, Чес оставался невозмутимым, глядя на беспорядок на полу. По бокам Себастьяна затряслись кулаки. Это была не та реакция, которую он ожидал. — Ну? Что ты скажешь в свое оправдание?! — он не часто повышал голос, и в его крови пробежал адреналин. Это заставляло его чувствовать себя больше, чем он есть. Но полное отсутствие реакции Чеса выбило почву из его ног, почему-то тревожа сильнее, чем если бы тот накричал в ответ. Когда Чес наконец поднял на него взгляд, вся радость пропала из его глаз, сменившись ледяным раздражением: — Ты это уберешь. — Что? Не успело это слово сорваться с губ Себастьяна, как Чес навалился на него, схватил за волосы на затылке и рывком стащил с кровати. Прежде, чем он успел вскрикнуть от удивления, его силой поставили на колени и ткнули лицом прямо в собственную рвоту. Он булькал и давился, в то время, как Чес терпеливо отчитывал его сверху. — Ну же, Глэм, помнишь, я говорил тебе научиться слушать? Когда я говорю тебе что-то сделать, я ожидаю, что ты это сделаешь, — он цокнул, втирая щеку Себастьяна в бетонный пол. — Если ты не заметил, твоего дорогого дворецкого тут больше нет. Ты должен научиться убирать за собой. Ты уже большой мальчик, так что начинай вести себя соответственно, — он жестоко надавил, чтобы подчеркнуть сказанное. — Ты можешь это сделать? Голова Себастьяна все еще кружилась, пытаясь понять, что только что произошло. В один момент он был на кровати, заряжая себя праведным возмущением. А затем ему в нос запихнули вчерашнюю блевотину. Как, черт возьми, все так быстро пошло не так? Он выплюнул часть рвоты, прилипшей к нижней губе, и задумался над ответом. О чем вообще был вопрос? В его мозгу включилась та часть, которая ценила только самосохранение. Просто дай ему то, что он хочет! кричала она ему. Он машинально кивнул, стукнув по полу в универсальном жесте повиновения. — Хорошо, — прохрипел он. Чес только сильнее придавил его к полу. С его губ сорвалось жалкое хныканье, прежде чем он повторил, более громко, более умоляюще: — Хорошо, прости! Я все сделаю! В ту же секунду Чес отпустил его, и Себастьян вздохнул, подняв голову. Он покачивался на руках и коленях, частично переваренная и протухшая еда стекала по его подбородку, пока он наблюдал за уходящим Чесом. Его взгляд расфокусировался, он был шокирован тем, как легко сдался. Хотя, опять же, он не должен был удивляться. Это была та самая тактика выживания, которую он так часто применял, подвергаясь наказаниям отца. Сдаться и терпеть было самым безопасным путем, вместо того, чтобы сердить его и рисковать новыми ударами линейкой. Себастьян попытался сдержать дрожь при мысли о том, что Чесу удалось без труда поставить его на место. Чес плюхнулся на кровать, устраиваясь поудобнее и открывая пакет с едой навынос, который держал в руке. Он пошевелил пальцами в предвкушении, прежде чем погрузиться внутрь и вынуть кукурузную чипсину. Перед тем, как откусить, он посмотрел на Себастьяна, словно вспомнив, что он там. Он выгнул одну бровь в ожидании и призвал его к действию жестом руки. Себастьян быстро отвел взгляд. Что ж, похоже, он собирался наблюдать. Себастьян не хотел думать о том, что Чес смотрел на него, чувствуя, как его взгляд остро напоминает Себастьяну о своей наготе. Несмотря на все произошедшее, порыв прикрыть себя был силен, и он старался казаться как можно меньше, свернувшись над рвотой. — Поторапливайся, а то я съем твой ужин, — подначивал Чес, выкрав очередную чипсину. Из открытого пакета доносился запах острого жира и поджаренных лепешек, заманчиво танцующий на вкусовых рецепторах Себастьяна, разжигая его голод до предела. В этот момент его желудок решил издать несносно громкий звук, что только рассмешило Чеса и заставило Себастьяна покраснеть. Голод было чертовски трудно игнорировать. А еще он чертовски хорошо мотивировал. Он сказал себе, что больше не будет участвовать в этой игре, но ему было стыдно признавать, что он уже предвкушает вознаграждение. А зная Чеса, он, вероятно, без всяких колебаний поглотит ту самую еду, ради которой трудился Себастьян, просто, чтобы посыпать соль на рану. Он огляделся. Как он вообще должен был убирать этот беспорядок? Вокруг не было ничего похожего на мусорный бак — ведь именно туда выбрасывают подобные вещи, верно? В голове всплыли воспоминания о детских болезнях, проведенных, хватаясь за мусорное ведро или, уже позднее в жизни, за унитаз. Ни то, ни другое не было приемлемым вариантом. Единственное место, куда можно было выкинуть мусор, было — ах, вот же. Ржавый напольный слив был закреплен в центре комнаты, всего в нескольких метрах от кровати. Себастьян старался не зацикливаться на том, что подразумевает его присутствие; важно было лишь то, что он сгодится. Оставалось понять, как перенести все туда. В конце концов, путем проб и ошибок, он остановился на том, чтобы наполовину сгребать, наполовину волочить содержимое по полу с помощью предплечий. Рвота была холодной и склизкой на ощупь, и ему приходилось отворачивать голову, чтобы его снова не стошнило. Пусть это и было всего несколько метров, но путь был медленным и очень грязным. Неровная поверхность пола цепляла частицы пищи и оставляла длинные царапины на руках. Когда он услышал позади себя веселый смешок, унижение яростно запылало на его щеках. Принужденный стоять на коленях, прокладывая себе путь по полу, он был полностью обнажен для забавы Чеса. Возможно, это было частью его плана с самого начала, еще один способ унизить его. Он поклялся не оглядываться на Чеса и не доставлять ему удовлетворения болью в своих глазах. По крайней мере, Чес держался на расстоянии, с радостью наблюдая с кровати и расправляясь с остатками чипсов, пока Себастьян трудился. К тому времени, как он закончил, он запыхался и все болело. Его руки и колени были изрезаны от короткого, но опасного путешествия, и он подозревал, что в итоге он больше заляпал себя, чем слил все в сток. Но, по крайней мере, дело было сделано. Он сморщил нос, считая, что вся эта задача была ниже его достоинства. Раньше он никогда не задумывался о таких вещах, как работа по дому или уборка, вполне довольствуясь тем, что оставлял эту грязную работу дворецкому. Осознание того, что он никогда не ценил труда, которое требовалось для поддержания поместья Швагенвагенов в таком безупречном состоянии, вызвало у него угрызения совести. Впервые за все время он молча поблагодарил Ровда за его усилия, которые так долго оставались незамеченными. Он обдумывал эту необычную мысль, как вдруг рядом с ним появился Чес. Себастьян не слышал, как он подошел, и машинально съежился в его присутствии. — Я… Я закончил, — сказал он быстро, отводя взгляд. Чес осмотрел его работу, демонстративно водя взглядом по полу, прослеживая сверкающий блеск, которым был отмечен путь Себастьяна. Он надул губы таким образом, который Себастьян когда-то находил очаровательным, но теперь его внутренности скрутило в панике. — Что ж, так тоже можно, — наконец признал он, пожав плечами. Как только он отошел, Себастьян вздохнул с облегчением. Он уже собирался приняться за еду, как вдруг Чес позвал его из раковины. — Я сказал так тоже можно, — он размотал резиновый шланг с крючка и направил его прямо на Себастьяна. — А теперь я покажу тебе способ получше, — он повернул вентиль. Вода вырвалась под напором, ударив Себастьяну в лицо. Он вскрикнул и повалился назад, вытянув руки перед собой, чтобы уберечься от струи. Но это ему мало что дало. Его мгновенно залило, холодная вода ударила его в живот, намочила волосы и заставила онеметь пальцы. Он попытался крикнуть Чесу, чтобы тот остановился, но лишь отплевывался, набирая полный рот воды. Все прекратилось так же быстро, как и началось, и Чес направил струю воды на пол. За несколько секунд он эффективно смыл следы, оставленные неуклюжим походом Себастьяна по полу, пока Себастьян лежал, дрожа в луже. Он промок до костей и был покрыт мурашками. Чес еще раз дернул шланг в его сторону, напоследок ополоснув его, прежде чем щелкнуть языком: — Давай. Поднимайся. Пора ужинать, — он убрал шланг и направился к кровати. Чес будто хотел обращаться с ним, как с питомцем. Поразительно, как быстро Себастьяна начали формировать для этой роли. Его уже лишили одежды, приковали цепями и полили из шланга, как животное. Что будет дальше? Его заставят есть с пола? Ярость пронеслась по его конечностям, когда он, с огнем в глазах, впился взглядом в заднюю часть косухи Чеса сквозь занавес мокрых волос. Игнорируя свой ноющий желудок, он шатко встал на ноги, и цепи затянулись, когда он поднял руки. Без всяких раздумий он начал наматывать дополнительную длину цепи на костяшки пальцев, и укус холодного металла обострил его внимание. Чес оставался в неведении, занятый копанием в пакете и непринужденно спрашивая, что тому хотелось: карне асада или чимичанга. Руки Себастьяна тряслись, пока он приближался, ступая легонько, хотя его сердце колотилось от перспективы того, что он собирался сделать. Он не был жестоким мальчиком по природе — он никогда раньше даже не ввязывался в драки на школьном дворе — но этот аспект его человечности тоже был у него отнят. И даже пойманное животное может быть опасным, если его загнать в угол. В двух шагах от него. Теперь, когда они оба стояли, Чес вдруг перестал казаться таким угрожающим. Все-таки у Себастьяна было преимущество в росте. У него получится, подумал он, смотря на Чеса сверху вниз. Его пальцы дрожали от холода, но изнутри его разжигало бунтарское пламя. Один шаг от него. Он подошел к Чесу сзади. — Я взял нам по одной, так… хркк! Прежде, чем успеть подумать дважды, он обмотал цепи вокруг шеи Чеса и потянул назад. Сильно. Чес выронил пакет, его руки метнулись вверх, чтобы схватиться за цепь, но Себастьян только усилил натиск, приложив весь свой вес. Его подстегивал первобытный инстинкт, коктейль из адреналина и страха перерос в истерическую силу, пока он боролся за то, чтобы удержать свою хватку. Чес и так был довольно опасен, когда имел контроль, но сейчас он вырывался как безумец, дергаясь и дико извиваясь. Одним рывком, Себастьян вывел их обоих из равновесия и опрокинул на спину, с Чесом поверх него. Они боролись на полу. Чес пытался вырваться, а Себастьян старался удержать преимущество. Жесткий бетон царапал его спину, пока Чес когтями разрывал его костяшки пальцев, тыльные стороны ладоней, все, до чего он мог дотянуться. Но Себастьян не сдавался. Чес издавал ужасные, кряхтящие звуки, но сумел нанести ему резкий удар локтем по ребрам. Себастьян вернул должок, снова удвоив хватку. Лишь благодаря чистой удаче ему удалось перехватить обе цепи в одну руку и зацепить ногу Чеса, чтобы удерживать его на месте. Его свободная рука провела по передней части косухи Чеса. Ключи! Где ключи?! пронеслось в голове Себастьяна. Они должны быть где-то здесь! Вот! Что-то маленькое и угловатое лежало в правом нагрудном кармане Чеса. Он порылся и вытащил связку ключей. Их было три, каждый разной марки и размера. Не теряя ни секунды, он скинул с себя Чеса и вскарабкался на ноги. Позади него, Чес жалобно кряхтел, согнувшись на руках и коленях, и прохрипел треснутое «Глэм». Он звучал почти грустно. Себастьян побежал к лестнице, уже торопливо перебирая ключи, пока не остановился на самом маленьком из них. Простой по дизайну и с круглым концом, он совпадал с замочной скважиной его кандалов. Он вставил его в тот, что был на правом запястье, молясь о чуде. Ключ щелкнул, и, повернув его, замок распахнулся. Да! Один готов, остался второй. Его охватил восторг, и он уже чувствовал вкус свободы: дождь на лице, чистые простыни, теплый ужин и стоическое приветствие отца. Мать, сестра — все они ждали его. Они должны были ждать. Он стряхнул с себя наручник и сделал еще один шаг к лестнице — как вдруг цепь на его левом запястье внезапно натянулась. Оглянувшись, он обнаружил, что Чес схватил его оковы и тянул их на себя. — Ты че. Блять. Делаешь, а? — прорычал Чес, его голос был неестественно грубым. Он медленно поднялся на ноги, сматывая цепь двумя руками. Сматывая его. Себастьян ускорил усилия, пытаясь вставить ключ во вторые кандалы, но он выскользнул у него из рук. Он бросился на пол, чтобы достать его, даже когда его прикованное запястье оттягивали назад, заставляя его нащупывать ключ одной рукой. Он поймал его между двух пальцев, уронил, снова попытался схватить. Чес был все ближе, его грозная аура трещала вокруг него, как электрический заряд. Он был прямо над ним, поднимая левое запястье Себастьяна за цепь — еще чуть-чуть! — и вытягивая его вверх. Себастьян только успел посмотреть вверх, как его встретил удар кулаком в лицо. Боль взорвалась по его щеке, и он упал, как камень. Его рот наполнился терпкой медью. Мир закружился, пока его мозг сотрясался в черепе, но он мог лишь уловить, как Чес наматывает цепи на свои кулаки и с их помощью тащит спотыкающегося и бессильного Себастьяна к кровати, где его быстро нагнули над краем матраса. Имея достаточно здравого смысла, чтобы понять, что будет дальше, он тут же попятился на животе, отказываясь подчиниться так просто. Однако, когда он попытался встать на ноги, Чес грубо пнул по ним и навалился всем весом, чтобы прижать его на месте со спины, упираясь коленями в заднюю сторону бедер Себастьяна. — Если ты расхуярил мой тенор, я тебе ебало набью, — прохрипел он в ухо Себастьяна, затем отвел кулак и врезал им в бок его головы. Во второй раз удар был сильнее, и из Себастьяна вырвался отрывистый крик. Отчаяние бурлило в его груди, липкое и кислое. Это было несправедливо! Все должно было произойти иначе! После всего, что он наговорил себе, он оказался в том же самом месте, что и прошлой ночью! Горячие слезы стыда жгли, скатываясь по его щекам. — Пошел ты,— прошипел он. — Что ты сказал? — Пошшшел нахуй! ПОШЕЛ НАХУЙ! — крикнул Себастьян. Его гордость была стерта в порошок, сокращена до острого и колющего шипа, за который он цеплялся — примитивное копье перед лицом АК-47. И все же он долго и упорно вопил, обращаясь к любому богу, который его слушал, и к дьяволу, сидящему у него на спине, литания угроз, ругани и первобытных, неразборчивых визгов, пока у него самого не зазвенело в ушах, и кровь не брызнула из губ. Он выкрикивал свое непокорство, последний бастион в этой битве, которая так жестоко складывалась против него, ведь, хоть Чес и властвовал над его телом, у Себастьяна все еще оставался голос. Но даже это было отнято у него, когда цепи внезапно затянулись на его горле. Его крики были жестоко прерваны, гортань сдавлена под безжалостной хваткой, и он не мог дышать — он не мог дышать! Его глаза выпучились, пока он отчаянно хватался когтями за цепи, выгибаясь над кроватью в слепой попытке ослабить давление на шею. — Не очень-то приятно, да? — Чес проиллюстрировал свою точку зрения, еще больше дернув цепи назад. — Не забывай, что все, что ты мне сделаешь, я могу отплатить тебе в десять раз хуже, — он потянул еще сильнее, пока Себастьян, задыхаясь и барахтаясь, не был уверен, что его обезглавят. — Но не волнуйся. Я не буду так же жесток с тобой, как ты со мной, — верный своему слову, Чес ослабил хватку, и Себастьян глотнул живительного воздуха, его голова закружилась от внезапного прилива кислорода к мозгу. — Видишь ли, я не хочу тебя убивать. Я хочу, чтобы ты понял. Себастьян тяжело дышал, его пальцы обвились вокруг цепей в символическом жесте сопротивления, пока он пытался перевести дыхание. Он почувствовал, как Чес пристроился позади него, сжимая цепи в одной руке, пока другая свободно блуждала по его телу. — И сейчас ты должен понять, что из всех вещей, что я могу с тобой сделать, это… — он обхватил ягодицу Себастьяна, повертев подушечкой большого пальца вокруг его дырочки, — ... это меньшее из твоих проблем. Это прикосновение запустило нервную систему Себастьяна на полную катушку, и все еще свежие воспоминания об изнасиловании возобладали над всякой логикой. Он дернулся вперед, подальше от руки Чеса — прямиком в смертельные объятия цепи. Чес низко мурлыкнул в горле, как тигр. — Наверное, стоит отдать тебе должное. Я знал, что ты просто так не нагнешься и не примешь это без сопротивления, — он снова натянул цепи, пока торс Себастьяна не был полностью поднят над кроватью, чтобы он мог уткнуться в место за его ухом. — Это одна из вещей, которые я люблю в тебе. Мой храбрый малыш Глэм, — он чмокнул его волосы, равнодушный к его прерывистым вздохам. — Но когда же ты поймешь, что дерешься не с тем человеком? Задыхаясь от цепей, Себастьян остался практически ни с чем, всасывая лишь тоненькую струйку воздуха. Его легкие горели, а голова начала раскалываться. Он выгибался и бился ногами, ища опору, хоть какое-то подобие контроля. Но, естественно, Чес не давал ему такой роскоши. Он был проигравшим в этом противостоянии, как и с самого начала, полностью отданный на милость Чесу. Слюни текли по нижней губе Себастьяна, пока он с трудом удерживал глаза открытыми, и каждый изнуряющий удар сердца разгонял кровь с недостаточным содержанием кислорода по всему телу. Как только он подумал, что вот-вот потеряет сознание, Чес ослаблял хватку, и Себастьян снова всплывал на поверхность. Туда-сюда, туда-сюда, эти чудовищные колебания держали его на пороге бессознательности. Этот порядок был намеренным, он был такой же частью игры Чеса, как восьмые паузы в любой хорошей симфонии. И как дирижер мучений Себастьяна, Чес был безупречен в своем исполнении. Все тело Себастьяна пульсировало, как одно гигантское сердце, пока давление нарастало, а кожа становилась предательски чувствительной. Если раньше он был холодным, то теперь каждый сантиметр его тела необъяснимо горел там, где касалась грубая рука Чеса, образуя огненные полосы, колющие его кожу. Его рука продвинулась дальше к югу от задницы Себастьяна, ладонь обхватила его яйца, а пальцы скользили вдоль— — Ах. Я знал, что ты быстро научишься, — одобрительно хмыкнул Чес, сжимая эрекцию Себастьяна. Был ли последующий вздох Себастьяна вызван шоком или возбуждением — или шоком от возбуждения — он не мог сказать. Что он, блять, делал? Он не должен был наслаждаться этим! Он же умирал! Но его тело было не переубедить. Вихрь безумия, вызванного недостатком кислорода, стал предательским. В то время, когда пальцы Чеса обрабатывали его волнистыми движениями, все оставшиеся ошметки логики Себастьяна были разодраны, ибо его рептильный мозг приказал ему ухватиться за это приятное ощущение. Никогда не отпускать. Все тело покалывало, кровь собиралась не в тех местах, а голова пересохла, оставив его обескураженным и дезориентированным. Так сильно желая почувствовать что угодно, кроме боли, и найти удовольствие. Принять боль за удовольствие. Головокружительное повиновение накрыло его волнами, каждый прилив уносил его все дальше в опасные воды, где море становилось все глубже, и его ноги уже не могли коснуться земли. — Видишь, насколько приятнее может быть, если ты просто плывешь по течению, Глэм? — cлова Чеса сочились в его ухо, как мед, в то же время, как он ослабил давление на его шею. — Не сопротивляйся. Очередная порция кислорода пронеслась в мозгу Себастьяна, еще одна доза стимуляции, заставившая его взлетать по спирали все выше и выше. Он почти застонал, когда цепи снова накрыли его. Они перестали быть врагами, став его проводниками, его убежищем, его оазисом головокружительного, незаконного удовольствия. Себастьян больше не понимал, кто он и что он. Он знал только то, что подобное прикосновение означало пощаду от минутной пытки, его единственное спасение из этого ада: Чес — сатана и спаситель в одном лице. Его глаза закатились назад, а тело роскошно извивалось и терлось о стояк Чеса, скользящего по выпуклости его задницы. Рука Чеса, поглаживающая его член, была единственным, что удерживало его здесь и сейчас, даже когда остальная его часть начала возноситься. Зрение подводило его, по краям наползали черные паутинки. Со всех сторон шло давление и тепло: его шея, матрас, руки Чеса — все это объединялось, перемещая его сознание вверх, на новые, непревзойденные высоты. Все отдаляется. Знакомое ожидание венчающего оргазма пронеслось по его телу. В его ушах пела пронзительная флейта, и каждый нерв был охвачен этим бушующим потоком возбуждения. Себастьян вдавился бедрами в матрас, в руку Чеса, ища то безымянное нечто, что так смело лежало на противоположном конце боли. Прежде, чем он мог окончательно отрубиться, цепи ослабли в последний раз, и он раскрыл рот в беззвучном крике. Он вскочил с кровати, словно возвращенный к жизни, и Чес был там, чтобы удержать его, сопровождая все это тихими словами похвалы. И затем, в ослепительной вспышке белого, больше не было боли. Больше не было… ничего. Себастьян не помнил, как потерял сознание, но когда он вернулся в бодрствующий мир, первое, что он заметил, это то, что он мог дышать. С него сняли цепи. Он смотрел на них расфокусированными глазами, они были свернуты, как спящие змеи, на простынях перед ним. Теперь они казались такими безобидными, хотя были инструментом его пленения и орудием его мучений. В голове раздался хриплый свист, и ему потребовалась секунда, чтобы понять, что это был звук его собственного дыхания. Его горло щелкало, когда он глотал. Вторым, что он заметил, был Чес, трахающий его. Ритмичные шлепки плоти о плоть бились как развратный барабан в неподвижном воздухе, сопровождаемые стонами Чеса позади него, когда каждый толчок его бедер вдавливал обмякшее тело Себастьяна в матрас. Одно это осознание начало пробуждать нервы в его заду. Поврежденные ткани, все еще избитые и израненные с прошлого дня, дали о себе знать — не той клокочущей агонией, как раньше, а ближе к ноющей пульсации. Себастьян присоединился к ней, жалобно заскулив. — Прости. Прости меня, — запыхался над ним Чес. Он нагнулся, чтобы поцеловать его в плечо. — Я просто не мог удержаться. Ты выглядел так, блять, аппетитно, — когда Себастьян не смог вымолвить в ответ ничего, кроме ломаного вопля, он нежно шикнул, убирая волосы с его лица с извращенной добротой. — Не волнуйся. Я почти... — он снова застонал, — Я скоро закончу. Дежавю покрыло язык Себастьяна своим горьким сиропом. Это случилось снова. И он ничего не мог с этим поделать. Его превратили в обычное животное, что-то, что можно было оседлать и использовать во имя разврата Чеса. Его задница ужасно болела, но это было скорее незначительным неудобством, чем основным источником его страданий. Смутно он подумал, что это невозможно, учитывая обстоятельства. Хотя, опять же, все было смутно. Он все еще не оправился от своего кайфа, мертвые клетки мозга по спирали сливались из его головы в кровь, как использованная туалетная вода. Сейчас было слишком тяжело смотреть на мир, и он почти подумывал о том, чтобы снова погрузиться в сон. Затем Чес поправил угол своих толчков и потерся о что-то внутри Себастьяна, от чего тот увидел звезды. Что-то приятное. Он скрыл то, что грозило вырваться в виде стона, зарывшись лицом в простыни. Но, видимо, у него недостаточно хорошо это получилось. Последовала пауза. — Повтори это для меня, — нетерпеливо сказал Чес, ускоряя темп. Еще один поцелуй в его плечо. — Хорошо, детка? Грудь Себастьяна сжалась, и тихий всхлип сотряс его плечи. Он повертел головой из стороны в сторону в отрицании, отрицании просьбы Чеса, отрицании своей собственной ебанутой реакции. — Прости, — повторил Чес, даже когда его зубы задевали место поцелуя. — Слишком рано. Слишком рано, я знаю, — он откинулся назад, поправил свою хватку на бедрах Себастьяна и стал трахать его резкими толчками-стаккато. Вскоре Чес достиг своего предела, вогнав себя в Себастьяна со снисходительным стоном. Снова растяжение, снова жар, снова чертово поражение от того, что его одновременно наполняют и опустошают. Себастьян с облегчением выдохнул через потрепанные голосовые связки. Он был измучен этим испытанием, исчерпан и жалок, и когда Чес вышел из него, он едва вздрогнул, хотя его нервы пропели последний благодарственный гимн. Чес воспользовался моментом, чтобы перевести дух, поглаживая зад Себастьяна одной рукой, словно ценный кусок мяса. — Спасибо, детка, — прошептал он, низко наклоняясь, чтобы пососать его мочку уха. Это должно было вызвать у него отвращение, но он лишь чувствовал себя растерянным и — что ж, он не решался дать название другому своему чувству. Но то, как дыхание Чеса ласкало его щеку, посылало витки электричества вниз к паху, который все еще ныл. Забытому и неполноценному. — Думаю, мы оба заслужили хороший отдых после этого. Что скажешь, приятель? Себастьян позволил затащить себя на кровать. Он не сопротивлялся, с затуманенным взором и едва способный держать голову. Но Чес был терпелив, совсем не как тот жестокий насильник, каким был ранее, и уложил его под покрывало. Он застонал, рухнув на живот, желая раствориться в ничто. Какое-то время его не беспокоили, и он почувствовал, как Чес отошел в сторону, чтобы — а, похуй. Было уже неважно, что за херней он занимался. Какая от этого разница? Будут только страдания, возможно, редкие передышки, а потом больше страданий. Когда матрас рядом с ним опустился, он вздрогнул. Его брови изогнулись в тревоге, но он не мог найти в себе силы открыть глаза. Теплые руки пробирались по его коже, с наслаждением осматривая его безответное тело, а он не мог сделать ничего, кроме слабого бормотания в знак протеста. Пальцы подхватили его набухший член, затем осторожно прощупали горло и наконец оставили его в покое. Его перевернули на бок, крепко удерживая на месте рукой на груди и теплой стеной сзади. Ему что-то шепнули на ухо, но он не мог разобрать, тяга дремоты уже нарастала, чтобы завладеть им, отбрасывая все сознательные мысли и унося его прочь. Он приветствовал это со слезами на глазах. Там, во сне, он наконец нашел свою свободу, убегая в тишину, убегая в пустоту. Убегая в забвение.