Пересчитай Свои Зубы

—День 3— Утро пронизывало сознание Себастьяна, медленно очищая от пелены сна, пока он не был вытеснен обратно в бодрствующий мир. Окутанный теплом и покоем, он уткнулся лицом в подушку и глубоко вдохнул. Его дыхание скользнуло по сухому участку в горле, и он прокашлялся. Это было маленькое, незначительное явление, но оно еще больше выбило его из сна. Он нахмурил брови, почувствовав, как что-то сдвинулось позади него, и в области поясницы открылся неприятный карман прохладного воздуха. Не уходи, проворчал он. Но он не мог произнести это вслух. Его горло ужасно ныло, боль давала о себе знать постепенно. Оно было расцарапано и пульсировало так, словно он пел часами. Но он не пел. Он был скрипачом. Или гитаристом. Да, гитаристом в группе. Тем, кто пел, был— Чес! Его глаза распахнулись, и он вспыхнул в бодрствование, реальность обрушилась на него, как штормовой фронт. Он все еще был в комнате, ее тусклые серые стены были освещены поздним утренним солнцем. Сквозь маленькое окно пробивались золотистые солнечные лучи, в которых лениво порхали пылинки. На первый взгляд эта сцена могла бы показаться романтичной, если бы не то, что — вернее, кто — в данный момент прижимался к его спине. Себастьян лежал, застыв на месте, не смея дышать, и сосредоточился на более коротких ногах, переплетенных с его собственными, и одной руке, небрежно лежащей на его груди. Медленное и ровное дыхание касалось его лопаток. Все еще спит, значит. Он сглотнул — ну, или попытался сглотнуть. Большая ошибка. Очередной сухой кашель с треском вырвался из него, на этот раз громче. Чес пошевелился во сне, пробормотав что-то неразборчивое. Но когда он двинулся в следующий раз, это было сделано, чтобы распутаться и откатиться в сторону. Еще через минуту его дыхание снова выровнялось. Себастьян насчитал двадцать равномерных вдохов и выдохов, прежде чем, наконец, освободить свое задержанное дыхание. Он выпустил его с тихим «вушшш», а затем приступил к кропотливому процессу — приседанию. Это само по себе было сложной задачей, так как любое движение заставляло его шею сжиматься. Он провел пальцами по коже на шее, ожидая, что на них останется кровь. Они были сухими. Слава богу за небольшие милости. Его глаза скользнули вниз мимо пальцев к правому запястью и к хрупким остаткам многодневной повязки, которая все еще была там намотана. Наручник так и не был надет на место после того, как ему удалось освободиться от него вчера. Он положил левую руку на запястье, обдумывая возможные действия. Если он будет двигаться достаточно тихо, то сможет незаметно выскользнуть из кровати. На этот раз он положится на скрытность, прекрасно понимая, что лучше не пытаться снова сталкиваться с Чесом лицом к лицу. Его уверенность пошатнулась при слишком свежем воспоминании, все еще впечатанном в его кожу синяками в форме звеньев. Не думай об этом! Ключи не могли быть слишком далеко. Ему просто надо было найти их. Было достаточно светло, чтобы видеть, и поскольку Чес все еще тихо храпел позади, у него была уйма времени, чтобы… Ох, да кого он обманывает? Его спина поникла, ибо надежда окончательно покинула его. Прижав колени к груди, он опустил голову на их верхушки. Это было безнадежно. После побоев, которые он получил за вчерашнюю попытку побега, даже думать о том, чтобы повторить все заново, было равносильно измене — или, скорее, самоубийству. Из этого уже не выбраться, и любое сопротивление будет жестоко наказано. Слабая пульсация в боку головы была достаточно четким напоминанием этого. Со вздохом поражения, он прислонился к шаткому изголовью. Он поднял руку, бесстрастно посмотрел на кожаные оковы, затем снова опустил ее на кровать. — Хороший мальчик, — проговорил Чес возле него. Себастьян вздрогнул, его сердце подпрыгнуло к горлу при взгляде вниз. Чес наблюдал за ним полуприкрытыми глазами. Он был перевернут на бок, опираясь на один локоть, и тонкая простыня сползала вниз, обнажая его голую грудь. Себастьян кинулся что-то сказать — извинение прямо срывалось с губ — но когда все, что он смог вымолвить было лишь сдавленным хныканьем, Чес отмахнулся, наматывая цепь на пальцы. — Шшш, шшш. Я понял, Глэм. Не нужно ничего говорить, — он с легкостью направил его вниз, пока тот не оказался ровно лежащим на матрасе между его мускулистыми руками. Глаза Чеса были окутаны мутной нежностью, пока он с одобрением разглядывал его. — Ты правильно сделал, что не попытался снова сбежать, — он уткнулся в висок Себастьяна, его дыхание прошелестело над его ухом. — Думаю, ты заслуживаешь за это награду. Прежде, чем Себастьян успел задуматься, что тот имел в виду, Чес вытащил что-то из-под подушки. Это был второй наручник, болтавшийся на конце цепи. Он раскачивал ее из стороны в сторону, наклонив голову с ленивой ухмылкой. — Надевай. Контраст сладости и сводящей живот бесчеловечности вызвал у Себастьяна острую реакцию. Чес не мог серьезно ожидать, что он будет содействовать в своем собственном пленении, верно? Но этот взгляд, полный непоколебимой убежденности, говорил Себастьяну, что это именно то, чего тот ожидал. Подавив рвавшийся из себя голос несогласия, он взял наручник и торжественно накинул его на запястье. Щелчок замка был громким, словно выстрел в тихом утреннем воздухе. — Очень хорошо, — гордо произнес Чес, сползая еще ниже по кровати и таща за собой простыню, пока Себастьян не оказался полностью обнаженным. Он сел на пятки и провел рукой по своим взъерошенным волосам, явно довольный увиденным. Автоматически скрестив руки на груди, Себастьян старался не смотреть, но было трудно. Он никогда толком не видел других мальчиков голыми, не говоря уже о Чесе, и он не мог удержаться от того, чтобы не направить свой взгляд южнее, туда, где между раздвинутых бедер Чеса висел толстый половой орган. Он выглядел иначе, чем его собственный. Себастьян покраснел. — Теперь тебе пора получить настоящую награду. Себастьян застыл как бревно, готовый к неизбежной атаке, когда Чес только потянулся к нему. Но тот просто поднял руки и положил их по его бокам, загадочно подмигнув ему. Поколебавшись, Себастьян подчинился, еще не совсем понимая, что делать с этой новой игрой. Невозможно было сказать, какую извращенную «награду» задумал Чес, но опыт научил его готовиться к худшему. Но то, что последовало дальше, оказалось чем-то, к чему он не мог быть готов. Чес начал медленно, его пальцы поглаживали грудь Себастьяна и расползались вдоль его конечностей. Легко, как перышко, и почти щекоча, он снова и снова проводил по коже непорочные дорожки, сначала руками, а потом губами. Опасения держали нервы Себастьяна в напряжении, готовые к тому моменту, когда прикосновение станет смертельным — болезненный захват, укус. Но ничего подобного так и не наступило. Прошло несколько минут. Пятнадцать. Тридцать. Он потерял счет. Но спустя большую часть часа и одних лишь нежных ласк, становившихся все более твердыми и согревающими кожу, он наконец позволил себе задуматься, что, возможно, Чес не собирался причинять ему боль. Он постепенно расслабился, глаза затрепетали и закрылись, и туго свернутые мышцы наконец-то разжались. Решительное поглаживание по внешней стороне бедер и вверх до поясницы, кончики пальцев, вдавливающиеся в колонны мышц, обрамляющих его позвоночник, вырвали затаившийся в нем маленький стон. Он даже не мог найти в себе силы почувствовать унижение, так как, от вздоха к вздоху, Себастьян полностью отдавался этому опыту. Освободившись от тревожных мыслей, его разум смог сосредоточиться на том, что делали с ним прикосновения и, что важнее, кто это делал. Он мельком взглянул на Чеса, который все еще прогибался над ним, не переставая массировать руками, и подметил силу, проступающую под его смуглой кожей. При виде этого зрелища ожили давно скрытые фантазии. Когда-то давно он представлял, как они с Чесом могли бы стать ближе, как их дружба переросла бы в — ну, во что там превращаются дружбы. Себастьян имел лишь смутное представление о том, что это влекло за собой, но теперь он понял, насколько детскими были его фантазии: неопытными и крайне неподготовленными к реальному миру. Раньше все было намного проще. Его мысли перенеслись в тот день, когда они впервые гуляли вместе в парке, когда Чес научил его основам игры на гитаре. Воспоминание было окрашено в розовый тон, смягченное его невинностью и зарождающейся привязанностью к новому другу. Он вспомнил смех Чеса и игривое закатывание глаз, когда он шутил. Как его руки перебирали струны его акустической гитары. Те же руки теперь были на нем, разминая мышцы длинными, щедрыми движениями и пригоняя кровь к поверхности, пока его кожа не начала покалывать. Себастьян повернул голову в сторону, чтобы дать Чесу более легкий доступ, и тот провел дорожку поцелуев вверх по его шее, чтобы пососать местечко под ухом. Его рот приоткрылся в глубоком вздохе. Даже его влажные сны никогда не заводили его так далеко, и он, спотыкаясь, проходил через этот незнакомый, но манящий ландшафт физической стимуляции. Обычно Себастьян старался не позволять никому трогать себя, если это было возможно. Прикосновения в его жизни играли только две роли: что то, в чем ему прямо отказывали, или как форма наказания. Любовные поцелуи и уверяющие объятия были лишь в фильмах; поднятая рука сулила лишь боль. Но когда это касалось Чеса… предложенное им затрагивало обе крайности и все, что посередине. Даже среди урагана вчерашней пытки, его тело цеплялось за единственное убежище, дающее отсрочку наказания. И сейчас он так же искал эту отсрочку. Его дыхание начало учащаться, а руки сжались по бокам, зудя от желания прикоснуться к себе. Его эрекция подпрыгивала на животе с каждым ударом сердца, набухшая и тяжелая от нужды, и оставленная до боли без внимания. Словно вызванная одной лишь силой его желания, ладонь Чеса задела край его члена, проведя по животу. Его бедра автоматически дернулись в том направлении, стремясь к большему. Усмешка прогремела в груди Чеса, прежде чем его рука еще раз близко — но недостаточно близко — прошлась, перемешивая лобковые волосы и заставляя его член подпрыгивать от предвкушения. Он выгнул копчик вперед, пытаясь потереться о руку Чеса, но его обломали, когда тот снова улизнул прочь. — Тебе придется сказать мне, чего ты хочешь, — произнес Чес, опускаясь и проводя извилистую дорожку поцелуев все ниже и ниже, пока его дыхание не коснулось члена Себастьяна. Тот залился ярким румянцем, закрыл глаза и зарылся лицом в подушку, словно желая спрятаться от своего постыдного вожделения. Он не мог этого сделать! Он не позволит себе опуститься так низко! Терпеливый, как охотящийся хищник, Чес прошелся пальцами чуть выше головки его члена, рисуя маленькие круги вокруг пупка. Это сводило с ума. — Скажи это, Глэм, иначе этого не случится. Тот же голос, что говорил ему вчера сдаться, вернулся, на этот раз искушая обещаниями удовольствия, и со сдавленным хрипом он наконец прошептал: — Твою руку… — Господи, он действительно собирался это сказать. — На… мне. — Я уж думал ты никогда не попросишь, — рука Чеса тут же устроилась поудобнее вдоль его длины. Рот Себастьяна распахнулся в пылком «о», воздух вырвался из него, и он выпустил дыхание, которое не подозревал, что сдерживал. Возбуждение, нервно метавшееся за кулисами его сознания, вырвалось на сцену под гром аплодисментов, так долго ожидая этого момента. Его сердце колотилось о ребра, достаточно громко, чтобы заглушить любой голос, умоляющий его переосмыслить, подумать о том, что он делает. Но зачем думать — большой палец Чеса размазал капельки спермы на его кончике — когда он мог просто чувствовать? Себастьян запыхался от усилий во всем разобраться: там были пальцы Чеса, сжимающие его член, острый край кольца, трущийся о нижнюю часть головки, бедро, протискивающееся между его коленями. — Раздвинь ноги, — выдохнул Чес, и Себастьян подчинился, согнув одну ногу в колене и роняя ее в сторону. Его пьянило половое влечение, и он предстал перед Чесом, так бесстыдно, так уязвимо. Он заскулил, когда пальцы Чеса нашли его вход, нежно обводя его, пока он не поддался ожиданию и не расслабился. На следующем дрожащем выдохе, Чес просунул два пальца внутрь. Не было никакого резкого дискомфорта, лишь необъяснимо приятное растяжение, словно почесывание зудящей раны, которая уже почти зажила. Плоть восстанавливалась, становясь более прочной. Чес согнул пальцы внутри него, не совсем достигая того же места, что и прошлой ночью, но достаточно, чтобы, когда он снова вынул пальцы, они были покрыты остатками его спермы. Он использовал ее для того, чтобы подрочить Себастьяну, что добавило совершенно новый уровень ощущений, в большой степени подпитываемый крайней развратностью происходящего. Влажное хлюпанье руки Чеса на его члене сопровождалось его дрожащими вздохами, громкими и необузданными, и не поддающимися скрытию. Его пазухи жгло от стойкого, удушающего мускуса, его удовольствие выходило за рамки осязания и зрения, охватывая теперь звук, запах, вкус. Все чувства были поглощены собственным возбуждением. Оно было повсюду, неизбежное. Чес поглаживал его все ближе к завершению, плавно чередуя быстрый и медленный темп, словно читая, что нужно Себастьяну, по едва уловимому тону его стонов. Это образовало идеальную песню; и когда он снова ввел свои пальцы внутрь Себастьяна, двигая туда-сюда в том же темпе, что и другая рука, это дополнение было не вторжением, а изысканным аккомпанементом к его арии. Ты должен остановить это, по-прежнему предупреждали его хромающие остатки гордости. Это опасно. Это неправильно. Но все остальное говорило ему… Плыви по течению, Глэм. Это было именно то разрешение, в котором он нуждался, чтобы отбросить приличия и пристойность, отпустить все, что он знал, и отдаться сладкому освобождению. Его кульминация уже собиралась у основания его члена, еще более восхитительная, чем в прошлый раз. Потому что, хоть прошлый раз и был насыщенным, он был омрачен болью и его собственной осечкой в удовольствии. Но вот это — что это вообще было? Ответ пришел без колебаний в виде дрожи вверх по его бедрам и сжатия в яйцах. Волна абсолютного удовлетворения разошлась из его центра, пьянящее, глубочайшее облегчение, что заставило его центр светиться. Это было такое облегчение, которое приходит с осознанием того, что чьи-то усилия наконец-то вознаграждены, что кто-то находится именно там, где ему суждено быть. И Себастьян не желал находиться где-либо еще, кроме как здесь, незавершенный и по милости другого. По милости Чеса. Это было так же, как и тогда, когда они были на сцене, идеально согласованы. Они вдвоем создавали выступление только потому, что это было именно то, чего они оба хотели. Поначалу разрозненные и бессвязные звуки, ноты его возбуждения начали выстраиваться в линию, сливаясь в сладкозвучную мелодию. Темп ускорился, становясь все более насыщенным с каждым поворотным движением по его члену, с каждым вводом пальцев Чеса в него. На миг опомнившись, Себастьян потянулся вниз к руке Чеса, намереваясь остановить его. Но Чес лишь усмехнулся, опустившись ниже, чтобы прорычать ему в ухо: — Отдай мне всего себя. Разве мог Себастьян отказать ему? Выступление достигло своего пика, все объединилось и устремилось во взрывной поток, который невозможно было сдержать. Ритм был потерян в нарастающем хаосе, унося Себастьяна все выше и выше на гребне волны. Он завис в зените на одно ослепительное мгновение, взирая вниз с небес. Затем его настигла кульминация. Все его тело содрогнулось, как один удар, один треск барабанной тарелки, одна прекрасная какофония ощущений. Живая. Он рухнул обратно на кровать, обратно в себя, ощущая, будто он упал с огромной высоты, пока его душа все еще была растянута где-то высоко над ним. За ним последовал шквал нот, беспорядочно метавшихся и прыгающих. Постепенно ослабевая, успокаиваясь, затихая: декрещендо далекого грома после удара молнии. Его голова закружилась от восторга. Но ему только нужно было дышать. Просто дышать. — Просто дыши. Вот так, — Чес провожал его вниз из кайфа, пальцы все еще обхватывали и доили его член до последней капельки спермы, пока Себастьян не отдал всего себя, как его и просили. Прежде чем стимуляция успела перейти из приятной в неприятную, Чес плавно отстранился и слез с кровати, в то время, как Себастьян остался греться в своем послевкусии. Ну, по крайней мере, в том, что должно было быть его послевкусием. Его покалывало изнутри, все блаженно онемело, пока мелодия медленно затихала после своего накала. Но следуя по пятам за кульминацией, самобичевание разразилось пронзительным стрекотом, с резкими порицаниями и упреками. Он был отвратителен, возбуждаясь от этого! Он не имел никакого права так себя чувствовать, не к убийце-психопату — Чес — который похитил — спас — его, убил человека — защитил от маньяка — задушил его почти до смерти — и до умопомрачительного удовольствия — изнасиловал и пытал его — но он та Он прикрыл глаза руками и покачал головой. Хватит! Это пиздец. Пиздец! кричал он на себя, прикусывая язык об слова, которые посмели бы раскрыть его предательство. Прошло всего несколько дней, но он уже чувствовал, что теряет контроль над реальностью. Ничего из этого не имело смысла. От минуты к минуте, он превратился из зажатого в страхе перед Чесом в кончающего в его руки. Это, должно быть, шок, убеждал он себя. Чем еще можно было объяснить то, как, вопреки всему, он попросил Чеса подрочить ему? Во что он, черт возьми, превращался? Внутри него за господство боролись две фракции. Одна вопила о справедливости и хоть каком-то чертовом достоинстве! Другая, однако, осмеливалась сохнуть по той маленькой птичке привязанности, что печально трепетала своими обрезанными крылышками о решетку сердца Себастьяна. В конечном итоге победил лишь стыд. Прежде, чем он смог дольше погрязнуть в размышлениях, Чес снова появился рядом с ним, пружины матраса скрипнули, когда он занял свое место. В руках у него был стакан с водой. — Ну-ка, присядь, — он подтянул Себастьяна в позицию на коленях, затем сунул стакан ему в руки. Он уже успел снова надеть трусы и футболку, и Себастьян отвел взгляд, чувствуя себя еще более неполноценным от того, что Чес был частично одет, в то время как он все еще был голый. При сидении вертикально сперма на его животе и груди начала сочиться вниз толстыми каплями. Он сморщил нос от наглого доказательства своего грязного извращения. — Так, давай я вытру, — Чес начал промокать беспорядок горстью салфеток. Себастьян заерзал, старания Чеса только больше привлекали внимания к тому, что они сделали. Он чувствовал себя таким грязным. И тут он вспомнил, что случилось в прошлый раз, когда он устроил беспорядок, и схватился за салфетки в руке Чеса: — Погоди. Я… уберу, — сумел прохрипеть он. Брови Чеса приподнялись в любопытной арке. Улыбка расплылась по его лицу, и он легонько отодвинул руку Себастьяна в сторону: — Это ужасно заботливо с твоей стороны, Глэм. Но все норм. В этот раз можешь не беспокоиться. Я сам, — он чмокнул его в лоб, прежде чем закончить и выбросить испачканные салфетки. Тем временем, Себастьян всматривался в стакан в своих руках, теряясь в сиянии, что отблескивало от поверхности воды и вырезало осколок света на его лице. Так много изменилось с тех пор, как ему в последний раз предлагали этот же стакан. Он нерешительно поднес его к губам, попытался отпить, чуть не подавился, когда его потрепанное горло сжалось в знак протеста, и в итоге ограничился мизерными глоточками, пустив их вниз по пищеводу. Вода только усилила его голод, как если бы голодное животное накормили камнями, и он издал недовольный хрип. Даже самые простые вещи уже не были так уж просты. Касание пальцев Чеса к его шее напугало его, и он прижал стакан к груди, как жалкий хрупкий щит. Чес проворчал, отбрасывая его беспокойство, осторожно ощупывая шею и поворачивая подбородок Себастьяна то так, то сяк, осматривая повреждения. Он всосал воздух сквозь зубы, издав свистящий звук через щель. — От этого точно шрам останется, — признал он, звуча раскаяно. — Прости меня за это, — глаза Чеса на мгновение встретились с его собственными. С этого ракурса Себастьян мог видеть гневно-красное клеймо, которое Чес носил на шее. Если их короткая стычка привела к такому, то он не мог представить, как выглядит его собственная шея. — Но, возможно, в следующий раз ты не будешь повторять таких глупостей, хм? — ласково взъерошив его волосы, Чес добавил: — В любом случае, тебе придется какое-то время быть с этим полегче, — после чего наклонился и взял что-то с пола у кровати. Это был пакет с едой на вынос. Он открыл его и предварительно понюхал содержимое. Поджав губы, он пожал плечами перед Себастьяном, достал помятый буррито и развернул упаковку. — Спорим, жопа на вкус? — его шутка с треском провалилась, учитывая, что даже от запаха полу-протухшего мяса у Себастьяна текли слюнки. Он предложил ему первый кусочек: — Хочешь? Звучное ворчание желудка было единственным ответом Себастьяна, после чего он покачал головой. Пить воду было и так тяжело; пробовать проглотить что-либо твердое было вне рассмотрения. — Ах да, — Чес повертел пальцем в сторону своей шеи. — Эта штука… на горле, — пожав плечами, он откусил большой кусок буррито и одобрительно кивнул. — Не беспокойся, чувак. Ничего ты не теряешь, — пробормотал он с полным ртом еды. Живот Себастьяна корчился, словно раненое животное в предсмертных муках, пока он с завистью наблюдал. Это была очередная форма пытки: тебе предлагают настоящий пир, а ты не можешь принять в нем участие. Он открыто вздохнул от желания. Его затруднение не осталось незамеченным, и Чес на мгновение приложил пальцы к губам, все еще жуя, прежде чем поднести их ко рту Себастьяна: — Тебе надо хоть что-то поесть. Давай, попробуй. Это был маленький шарик размятой лепешки. Себастьяна чуть не стошнило. Одна только мысль есть чужую полу-пережеванную еду приводила его кишечник в буйство. Он ведь не был настолько отчаянным, верно? Но его губы — его губы имели другие планы, и после короткой паузы они послушно разошлись вокруг маленького кусочка. Склизкий и теплый хлеб быстро растворился на языке, а потом с минимальным усилием проскользнул в горло. Желание вырвать было сильным, но необходимость выжить была сильнее. Даже один кусочек сразу же заглушил его голод, и он, поневоле, наклонился вперед, с нетерпением ожидая добавки. Это продолжалось какое-то время: Чес наслаждался едой со всей невозмутимостью спокойного хозяина, а Себастьян покорно сидел на месте, принимая его объедки, как благодарная бездомная собака. Чес выбирал подношения с осторожностью, учитывая, сколько тот сможет выдержать, и терпеливо ждал, пока тот доест одну крошечную порцию, прежде чем дать ему новую. Это было почти трогательно — в каком-то неуравновешенном смысле. Глотки воды помогали проглотить кусочки, и к тому времени, как Себастьян опустошил стакан, он должен был признать, что чувствовал себя значительно лучше. Когда Чес закончил есть, он скомкал бумажный пакет с мусором и остатками того, что должно было быть ужином Себастьяна. При виде этого, его сердце заныло. Затем ему велели привести себя в порядок, и это указание показалось ему странным, но у него не хватило смелости — или голоса — усомниться. Сейчас не было смысла перечить Чесу, да и вообще, в его интересах было сделать так, чтобы Чес оставался доволен им. Пока что этим утром все шло… хорошо, и он хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше. Пользуясь удобствами, он наблюдал краешком глаза, как Чес достал что-то из панели, вмонтированной в стену у лестницы. По цвету она была такой же, как бетон, и он не заметил ее раньше, но по размеру и форме она напоминала автоматический выключатель, только вместо электрических переключателей в ней находилось несколько набитых полок. Медицинский шкафчик? Чес вернулся, держа в руках простую аптечку: — Так, давай посмотрим, че там у тебя, — плюхнувшись на кровать, он жестом приказал Себастьяну сесть рядом с ним. С тревожной легкостью он обнаружил, что быстро подчиняется указаниям Чеса. Но, с другой стороны, в противном случае его ждало бы только наказание. Поэтому он сидел тихо, пока Чес обрабатывал его шею, сначала нанеся антисептик, который жег горячим, а потом холодным, а затем вазелин, который он аккуратно втирал по всей области. Будучи болтуном, Чес трепался на всевозможные темы в процессе работы. О бессмысленных вещах, вроде планов по замене гитарных струн, о том, как складывается его расписание в консерватории, об идеях для названий новых песен. Себастьян слушал вполуха, погрузившись в комфортное состояние монотонности благодаря нормальности одностороннего разговора. Поцелуй прохладной мази был блаженством для его израненной кожи. И хотя даже самое незначительное напряжение причиняло боль его горлу, прикосновения Чеса были неизменно нежными. Такие внимательные и осторожные, трудно было поверить, что это был тот самый парень, что чуть не убил его прошлой ночью. Он не отводил взгляда от своих рук, которые были сжаты в кулаки на коленях. Царапины на задней стороне костяшек являлись жгучим напоминанием об их короткой, но жестокой драке. Какая-то часть него отчаянно хотела верить, что этого никогда не было, что проявленная Чесом жестокость была лишь аномалией, и что нынешний спокойный и заботливый Чес был все тем же человеком, с которым он подружился все эти месяцы назад. Затем последовала повязка: Чес размотал белую марлю и обвязал ее вокруг его шеи несколько раз по более-менее прямой линии. Это ни в коем случае не выглядело профессионально, но он двигался с такой легкостью и контролем, что Себастьян задумался, не делал ли Чес такого раньше. Он подумал о том, как часто в спешке обрабатывал собственное правое запястье, и большой палец его руки пробрался под кожаный наручник, чтобы небрежно почесать повязку. Он явно многого не знал о Чесе. Конечно, они проводили вместе почти каждую ночь этим летом, но были также большие промежутки времени, в течение которых Себастьян понятия не имел, как его друг проводил свои дни. Ему было стыдно признавать, что он даже не знал его настоящего имени. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что несмотря на их одинаковый возраст, разница в их жизненном опыте была огромной. В то время, как сам он рос в относительной безопасности и стабильности, домашняя обстановка Чеса давала Себастьяну основания подозревать, что жизнь для него была не такой уж сладкой. Теперь он задумался, узнает ли он когда-нибудь о насилии, которое сформировало его в такого безжалостного — и такого нежного. Себастьян был глубоко в зарослях своих мыслей, когда Чес радостно воскликнул: — А теперь последний штрих. Что-то опустилось на повязку, тяжелое и с едким, дымным запахом. Его руки метнулись вверх, чтобы потрогать: толстые, грубо высеченные края, инкрустированные металлической цепью, жесткие застежки с двух сторон, сделанные из той же кожи, что и наручники на его запястьях. Чес что-то сделал на задней стороне, раздался «щелк», и ошейник был зафиксирован. Триада его заточения была завершена. — Кааааайф, — Чес восхищался новым обликом с немалой долей гордости, проводя пальцем между ошейником и повязкой Себастьяна. Хоть ошейник и не был достаточно тугим, чтобы оказывать излишнее давление на горло, его вес все же служил постоянным напоминанием о его присутствии. — Тебе реально идет. В груди Себастьяна поднялся растерянный всхлип. — Оу, Глэм, ну не расстраивайся, — Чес просунул палец в маленькую металлическую петлю на передней части ошейника и притянул его в свои объятья. — Все будет хорошо. Тебе просто надо привыкнуть к нему. Да и вообще, это поможет тебе не трогать шею, пока она заживает, — он погладил Себастьяна по руке и издал мягкое шиканье. Себастьян позволил ему обнимать себя, плача жалкими, неровными вздохами. Глупо было думать, что у них с Чесом все наладилось, что его свобода стала ближе лишь потому, что он увидел в своем пленителе проблеск доброты. Было ясно, что худшее еще далеко не позади. Когда Чес решил, что с него хватит, он похлопал его по спине со строгим: — Ладно. Забудем об этом. Не люблю видеть тебя таким грустным. Мы ведь так хорошо проводим утро, не так ли? Давай не будем его портить, — схватив подбородок Себастьяна и заставив его посмотреть на себя, он задумчиво взглянул на него. — Если, конечно, у тебя нет ничего другого на уме? После нескольких ровных вдохов, Себастьян затих, обдумывая предложение Чеса. Ладонь на его руке продолжала ритмично поглаживать, медленно задобрила его. Может — может, он и правда был искренен. Теперь, когда он задумался об этом, при всей непредсказуемой жестокости Чеса, на его честность, по крайней мере, можно было рассчитывать. Не обращая внимания на подробности того, что он говорил, каким бы испорченным или искаженным это ни было, Чес не сказал ему ни одной вещи, которую не выполнил. И сейчас он приглашал его поделиться своими мыслями. Противоречивые эмоции исказили черты Себастьяна. — Ну же, я знаю это лицо. Ты о чем-то думаешь. Давай, вываливай. — Я… — начал Себастьян, но тут же захлопнул рот. Он знал, что ему придется быть осторожным. Угрозы и ругань в адрес Чеса в прошлый раз ни к чему не привели. Но, возможно, он сможет достучаться до него другим способом. Чес гордился тем, что играет роль великодушного спасителя, так что, возможно, он сможет затронуть именно эту его сторону. В его голове зазвучала старая пословица о меде и уксусе, хотя ее игривый смысл с тех пор приобрел гораздо более мрачный оттенок. — Я… я не… — его голосовые связки сорвались, и он закашлялся, прежде чем начать снова. — Я… не… понимаю. — Что не понимаешь, Глэм? — Тебя, — при вопросительном взгляде Чеса, Себастьян поспешил уточнить. — Ты… — жестокий, ненормальный, чокнутый! — злой. А потом. Добрый, — он смочил губы, чувствуя себя никчемным и отупевшим, так как был вынужден сократить свои высказывания до самого минимума. Приливная волна слов билась о заднюю стенку его зубов, но он удерживал их у залива, выдавая лишь по струйке за раз. Склонив голову, он поерзал на месте, выставляя себя перед Чесом маленьким и жалким, чтобы еще больше донести позицию: Ты здесь главный. Я — ничтожество. Смилуйся надо мной. — Тебе нравится, когда я добрый? Себастьян не ожидал этого вопроса и приостановился. Признание правды лишь обречет его на более длительное заключение в условиях извращенного представления Чеса о любви. Но мог ли он солгать? Нет, какой бы был в этом смысл? — Да, — выдохнул он. — Я могу быть добрым… — ладонь Чеса упала с его руки на бедро, — … пока ты будешь вести себя хорошо. Я же сказал, что не причиню тебе вреда, если не придется, — он слабо улыбнулся в знак извинения. — Мы оба можем наслаждаться этим. Я хочу этого, — рука на его бедре двинулась вверх, чтобы поласкать его член. — И ты ведешь себя прекрасно после вчерашнего ночного урока, Глэм. Себастьян зажмурил глаза и отвернул лицо в сторону, сцепив руки перед грудью. Не совсем отталкивая Чеса, но и не позволяя ему приблизиться. Он взвесил риск того, что собирался сказать дальше, и только потом продолжил: — Отпусти. Меня? Он почувствовал, как рука Чеса остановилась. — Пожалуйста? — прошептал он, выискивая в уме какой-нибудь козырь, что-то, что могло бы подсластить сделку понятными Чесу выражениями. — Д-деньги. У моей семьи есть деньги. Могу заплатить тебе. Сколько. Захочешь, — произнести больше нескольких слов за раз получалось, лишь настроив голос до уровня, что едва выше шепота. — Сколько захочешь, — повторил он, все еще склоняя голову, чтобы не смотреть на Чеса, пока он напрямую умолял его. — Я хочу. Уйти. Поначалу, Чес ничего не говорил, каждый напряженный миг разъедал решимость Себастьяна. В конце концов, он бросил взгляд и обнаружил, что Чес наблюдает за ним с нечитаемым выражением лица. Он молился, что не совершил ошибку. Когда Чес наконец-то заговорил, его тон был легким и разговорным: — И куда же ты хочешь уйти, Глэм? Надежда ожила в его груди: — Домой. К моей семье, — быстро ответил он. — К твоей семье, — повторил Чес, его голос бесстрастен. Он взял в руку правое запястье Себастьяна, не удивляясь потрепанной повязке. — Я знаю, что ты не сам с собой это сделал, — сказал он, начиная распутывать бинт, петля за неспешной петлей, пока его конец не коснулся пола. Затем он перевернул руку Себастьяна, чтобы обнажить лесенку шрамов, поднимающуюся из-под кожаного наручника. — Скажи мне, кто это сделал? Себастьян почувствовал, как его уши нагреваются. Внимание к его открытым шрамам было еще более унизительным, чем нагота. — М-мой отец, — признание свернулось на его языке. — Линейкой, — будто от этого стало лучше. — И твоя мать знала, — это был не вопрос, поэтому Себастьян не ответил. Чес вздохнул и протер рукой по лицу. — Нахрена тебе возвращаться к этим монстрам? После того, что они с тобой сделали. — Но… — Но что? — в воздухе повисло напряжение. — Он лишь... — слова путались у него на языке. Неужели он и правда собирался оправдать действия своего отца? Столько ночей он проклинал издевательства отца, но теперь он чувствовал себя вынужденным защищать его в свете искаженных обвинений Чеса. — Когда я. Напортачил, — он все еще мог слышать плоское вибрато своего последнего музыкального произведения. — Чтобы я мог. Стать лучше, — он облизал губы. — Быть лучше. Глаза Чеса вспыхнули с признанием. Он схватил Себастьяна за оба запястья, казалось, возвышаясь над ним, и прорычал: — И чем это отличается от того, что делаю я? Себастьян уставился в шоке: — Нет, — отрицание выскользнуло из него прежде, чем он успел все обдумать. Обдумывать было нечего. Конечно, это не одно и то же, кричал голос внутри него, потрясенный тем, что Чес посмел сравнить содеянное им с несколькими жалкими шлепками по запястью. Это было все равно, что сравнивать поджог с именинной свечой. — Ты делаешь мне больно. Просто… — он не мог придумать никакого правдоподобного объяснения. — Просто так. — Ошибаешься, Глэм. Я делаю это, потому что пытаюсь подготовить тебя. Я люблю тебя, помнишь? — руки Чеса тряслись, обхватывая его с маниакальной силой. В его глазах танцевала ярость. — А твоя семья нет. Да ты посмотри, до чего они тебя довели, — он оскалился и толкнул его на спину. — Ебучий, избалованный, богатенький ребенок. Слабый, напуганный, невежественный. Голова Себастьяна ударилась об изголовье кровати, но он не сводил глаз с Чеса, пока тот надвигался на него в размеренном, постоянном темпе. — Думаешь, твоя семейка пыталась сделать тебя лучше? Они хотели удержать тебя, уничтожить, — на его лице появилась горькая улыбка. — Они, наверное, видели, кем ты способен стать, и их пугало это, — он поднес руку Себастьяна к губам и с трепетной нежностью поцеловал исцарапанные костяшки. — Я тоже это вижу, Глэм. И это невероятно. Но я должен помочь тебе достичь этого, чувак. И когда мы закончим, то не останется ничего, с чем ты не смог бы справиться. Себастьян вырвал руку и прижал ее к груди. — Нет! — его разум метался, пытаясь придумать более весомую причину, что-то, что заставило бы Чеса понять, что он не может продолжать это делать. Но как можно спорить с безумием? — Это…. это неправильно. — Это они поступали неправильно, — взгляд Чеса помрачнел. — Я обязан был вытащить тебя оттуда. Если несколько шлепков линейкой могли сделать с тобой такое, как думаешь, что бы случилось, если бы все ухудшилось? А оно бы ухудшилось. Так всегда бывает. То, как голос Чеса надломился на последних словах, заставило Себастьяна вглядеться получше. Что-то проскользнуло сквозь щель его фасада — что-то уязвимое. Чес глубоко вздохнул, но когда снова заговорил, его голос все еще дрожал от эмоций, будто он повторял болезненный урок, который хотел бы не повторять. — Я тебе уже говорил, Глэм. Мир жесток. И ты должен быть сильнее, если хочешь выжить в нем, как я, — он угрюмо покачал головой, висевшей между его плеч. — Ты даже не представляешь, что он может с тобой сделать. Когда люди, которые должны любить тебя, причиняют тебе боль, — он растянул губы в кривой улыбке, снова и снова ударяя пальцем в висок, издавая звук «туд-туд-туд». — Реально психику расхерачивает. От такого… от такого шрамы остаются. Себастьян отпрянул как можно дальше, наблюдая за Чесом так, как люди наблюдают за диким животным, запертым в одной комнате с ними. — Думаешь, у тебя все было плохо? — он схватил Себастьяна за голову, вращая ею по кругу. — У тебя, хотя бы, никогда не было отца, который хотел избавиться от тебя еще до твоего рождения, — он резко оттолкнул его назад пяткой ладони и прорычал: — Тебе не приходилось иметь дело с матерью, которая называла тебя куском дерьма еще до того, как ты выучил свое имя, — скрутив одно ухо, он потянул, пока Себастьян не вскрикнул. — Смеялась над тобой, когда ты плакал. — Чес, пожалуйста… — Отшлепывала тебя просто так! — раскрытая ладонь с силой ударила его по лицу быстрыми раз-два, оборвав его жалкие болезненные крики. — Таскала тебя за волосы! — он схватил его волосы в кулак и скрутил, угрожая вырвать их с корнями. — Швыряла тебя через всю комнату, когда кончилось бухло! Пинала тебя по ребрам, когда ты уже не мог подняться на ноги! — его голос повышался вместе с интенсивностью нападок. — С-стой! — Себастьян поднял руки в слабой попытке защититься. Но это было бесполезно. Он был избитым, покалеченным непрекращающимся шквалом царапин и ударов, толчков и пинков, пока Чес демонстрировал каждое из издевательств, которым он подвергался. Но я ничего не сделал! Я ничего не сделал! Он хотел закричать от всей этой несправедливости, но не смог, ибо резкий подзатыльник ошеломил его. Когда к нему вернулся слух, Чес все еще бушевал, как вопящая буря за вихрем насилия. — Об тебя никогда не тушила сигареты тупая, жирная манда! Не протыкала вилкой! — он жестоко впился ногтями в место возле левого бока Себастьяна. Схватив его за ошейник, он поднял его вверх, откинул назад кулак и рыкнул: — Не выбивала твои ебучие зубы! Себастьян зажмурил глаза в ожидании удара. Прошло напряженное мгновение. Затем еще одно. Он осторожно приоткрыл глаз. Кулак Чеса висел в нескольких сантиметрах от его рта. Но именно выражение его лица заставило мир замереть, а страхи Себастьяна утихнуть. Глаза слезились, брови были страдальчески изогнуты, а нижняя губа дрожала, Чес выглядел таким — таким разбитым. Себастьян мог только поражаться внезапному преображению. Отстраненно, он задумался, не попал ли он просто в центр бури, не последует ли за временным затишьем еще больше жестокости. Но та его часть, которая все еще осмеливалась чувствовать что-то кроме ненависти к своему насильнику, своему пленителю — своему лучшему другу — побуждала его осторожно положить свою руку на руку Чеса. Она дрожала, держась за ошейник. — Чес… Он больше не успел сказать ни слова. Потому что в этот момент Чес притянул его к себе и сжал их губы вместе. Себастьян уставился на поцелуй косыми глазами. Этот простой жест почему-то был еще более тревожным, чем нападение, это посягательство на его личность, отличающееся от избиений, отличающееся даже от изнасилований своей пугающей интимностью. Это был его первый поцелуй, и хотя он понимал, что придавать этому значение было ребячеством, он все равно чувствовал боль от его утраты. Он, как и все остальные аспекты его невинности, был украден у него. Все, чего Чес хотел, он мог — и будет — забирать. Поэтому, когда Чес обхватил его затылок, чтобы изменить угол и углубить поцелуй, у Себастьяна не было выбора, кроме как принять это, беспомощный и податливый, и открытый под этой неуступчивой силой, которой был Чес. Чес втянул нижнюю губу Себастьяна и прикусил ее, его дыхание обдувало его щеки, и когда он потребовал войти, Себастьян уступил давлению его языка со смущенным стоном. Он нахмурил брови от странного ощущения чужого языка во рту — влажного, скользкого, извивающегося, живого существа. На секунду ему показалось, что Чес собирался запихнуть его ему в горло и задушить прямо там, но, к его облегчению, он отступил достаточно далеко, чтобы дать ему возможность дышать. Тем не менее, он не смог сдержать маленьких, жалобных звуков от того, что был перегружен, и он вздохнул, услышав, как Чес повторил то же самое. Он не хотел звучать возбужденным — он ведь не наслаждался этим, верно? — но когда Чес продолжал терзать его рот, погружаясь и отступая назад, проникая в него с той же порочной страстью, с какой он делал это своим членом, непрошеное тепло начало расти глубоко в его животе. Пальцы его ног согнулись. Он выгнулся и приподнялся с кровати, пытаясь оттолкнуть Чеса, но его бедра лишь соприкасались с твердой эрекцией в его трусах. Чес разорвал поцелуй с дрожащим стоном. Его голова поникла, пока он дышал в такт учащенному пульсу Себастьяна. Никто из парней не двигался, Себастьян не знал, что делать дальше; Чес был еще большей загадкой, чем раньше. Наконец, глубоко вздохнув, Чес наклонился и прижался щекой к основанию ребер Себастьяна, обхватив его руками в объятиях. Его волосы щекотали задетую кожу. — Пожалуйста, поверь мне. Я делаю это лишь потому, что люблю тебя, Глэм. Я люблю тебя. Себастьян просто сосредоточился на попытке перевести дыхание, ошарашенно глядя вверх на металлические Т-образные профили, крест-накрест пересекающие потолок. Крест-накрест, крест-накрест… — Я люблю тебя. Я люблю тебя так, так сильно. В уголках его глаз выступили слезы. Чес опустил голову, и его объятия стали неприятно тесными. — Но иногда… — еще один горький вздох. — Иногда я тебя, нахуй, ненавижу. После этого он не сказал больше ни слова, просто оделся и собрался уходить. Но прежде чем уйти, он пристегнул цепь к ошейнику Себастьяна. —День 4— В тот день Чес не вернулся. —День 5— И на следующий день тоже. Горло Себастьяна зажило достаточно, чтобы он наконец-то смог пить. Он пил из крана раковины, пока не напился, пока его живот не вздулся, пока он не вырвал все обратно. Затем он послушно убрал за собой. —День 6— — Эй, Глэм! Может, снимем фильм?