Пересчитай Свои Зубы

Участок №2 Города Метрополис - Отдел Пропавших Лиц Назначенный Офицер: Лейтенант Борис Левин Дело № ОПЛ-006189 СЛЕДУЮЩЕЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЗАВЕРЕННОЙ РАСШИФРОВКОЙ СОБЫТИЙ, ЗАПЕЧАТЛЕННЫХ НА ВИДЕОПЛЕНКЕ (НОМЕР УЛИКИ № ФТГ0425), АНОНИМНО ПОЛУЧЕННОЙ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ОФИСЕ ПОЛИЦИИ ГОРОДА МЕТРОПОЛИС В СРЕДУ, 25 АВГУСТА 198X ГОДА, ВРЕМЯ НЕИЗВЕСТНО. Дата Расшифровки: 28 Августа, 198X Расшифровщик Правоохранительных Органов: Карина Короткова /// [Начальный Тайм-код: 11:14:20] >>ВН. ПОМЕЩЕНИЯ, в центре кадра расположен металлический складной стул, по бокам два 120-вольтовых прожектора. >>ПОТЕРПЕВШИЙ сидит на стуле. Мужчина. Белый. 16 лет/170 см/56 кг (предположительно). Голый. Черный ошейник на шее. Коричневый холщовый мешок на голове. На правой стороне мешка видна кровь. Лодыжки потерпевшего привязаны к ножкам стула, руки связаны за спиной. У потерпевшего явные признаки истощения и многочисленные ушибы/порезы на теле.             Подозреваемый (за кадром): Так, почти. >>Камера фокусируется и расфокусируется. Приближается на потерпевшего. Потерпевший проявляет явные признаки физических страданий, рвется из оков.             Подозреваемый (за кадром): Проверка, проверка. Эта штука работает? (смеется) Окей. Похоже, все готово. Время твоего большого дебюта. >>ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ входит в левую часть кадра из-за камеры. Мужчина. Раса неизвестна. 16 лет/165 см/56 кг (предположительно). Шатен. Зеленая кожаная куртка, голубые джинсы, кроссовки. Никаких опознавательных признаков при виде сзади. [Б.Л. 30/08/198X: Заключение судебно-медицинской экспертизы отрицательное. Подозреваемый остается неопознанным.] >>Подозреваемый подходит к потерпевшему.             Подозреваемый: Посмотри на себя, весь укутан, как бабушка. >>Снимает холщовый мешок. Потерпевший съеживается под светом прожекторов. Ушибы на лице, кровь капает из свежей раны на правом ухе. [Б.Л. 30/08/198X: Семья потерпевшего подтвердила личность пропавшего без вести Себастьяна Швагенвагенса.]             Подозреваемый: Та-да! Что ж, почему бы тебе, для начала, не представиться на камеру, хм?             Потерпевший: Меня… Меня зовут С-Себастьян – пожалуйста, Чез(?), я-я не хочу этого делать. [Б.Л. 30/08/198X: Это было лучшее, что расшифровщик смог подобрать при воспроизведении. Возможно, это сокращение от «Чарльз». Проверим уголовное прошлое всех Чарльзов в округе. 02/09/198X: Никаких новых зацепок. 15/09/198X: Никаких новых зацепок.]             Чез: (грозит пальцем) Ну же, ты сможешь. Мы же практиковались, помнишь?             Потерпевший: (Не разобрать) >>Звук щелчка, за которым следует слабое жужжание. Потерпевший выглядит более встревоженным.             Чез: Если ты не хочешь еще одного напоминания?             Потерпевший: (качает головой) >>Подозреваемый выходит из кадра за камеру.             Чез (за кадром): Тогда давай попробуем еще раз.             Глэм: Меня зовут Глэм.             Чез (за кадром): Так-то лучше. (хлопает) Теперь, Глэм, не расскажешь нам, что у тебя новенького?             Глэм: М-меня держат здесь против моей воли. Меня похитили 14 августа, после выступления на концерте в – [Тайм-коды 11:16:15 - 11:19:04 отсутствуют] >>Съемка возобновляется, подозреваемый выходит из кадра, отряхивая правую руку. У потерпевшего теперь разбита нижняя губа.             Чез (за кадром): Что я говорил насчет болтовни? Никто не хочет этого слышать, Глэм. Теперь следуй сценарию.             Глэм: Мне нужна была помощь. И Чез помог мне. Он помогает мне... с… с… стать лучше.             Чез (за кадром): А теперь повтори то, что выучил. Я хочу убедиться, что ты был внимателен.             Глэм: (ерзает) Я должен убирать за собой, (жужжание усиливается, потерпевший вздыхает) п-потому что я большой мальчик.             Чез (за кадром): И?             Глэм: И что будет лучше н-не бороться с тобой -- не бороться с этим.             Чез (за кадром): Интересный выбор слов. Что значит этим? (подчеркивание добавлено)             Глэм: (с трудом) С м-моим воспитательным процессом. >>Звук щелчка, жужжание уменьшается.             Чез (за кадром): Очень хорошо. Давай дальше.             Глэм: В-все, что я сделаю тебе, т-ты сделаешь мне еще хуже.             Чез (за кадром): Еще.             Глэм: (опускает голову) Моя семья... Они – они вредны для меня.             Чез (за кадром): (прочищает горло)             Глэм: (корчится) Они меня не любят, и я больше не (не разобрать)             Чез (за кадром): Ну же, Глэм. Громче. >>Два слышимых щелчка. Жужжание усиливается. Потерпевший испытывает все больше физических страданий. [Б.Л. 30/08/198X: Что это за хрень? Звуковое отд. все еще прогоняет это по базе данных.]             Чез (за кадром): (раздраженно) Ладно. Идем дальше. Какой еще урок ты усвоил?             Глэм: (качает головой, в замешательстве) Я... Я не знаю... что еще сказать!             Чез (за кадром): Боже мой, Глэм, ты ведь умнее этого. Кончай тупить. (смеется) >>Три щелчка, жужжание прекращается. Камера дрожит, затем приближается на лицо потерпевшего. Виден пирсинг на правом ухе. [Б.Л. 30/08/198X: Семья подтвердила, что раньше у их сына такого не было. Выглядит как любительская работа.]             Глэм: Что Чез... любит... меня. Он единственный... кто когда-либо будет любить меня.             Чез (за кадром): И каким образом я тебя люблю?             Глэм: Ты д-делаешь меня лучше. Делаешь меня сильнее.             Чез (за кадром): Звучит смутно, Глэм. Я хочу услышать что-то более конкретное. Что я с тобой делаю? (подчеркивание добавлено)             Глэм: Ты делаешь мне б-больно.             Чез (за кадром): Эй --             Глэм: Бьешь меня.             Чез (за кадром): Это не то, что --             Глэм: Избиваешь меня. Душишь меня. Моришь меня голодом. Насилуешь меня.             Чез (за кадром): А ну хватит --             (Голоса накладываются 11:22:10 - 11:22:18) >>Подозреваемый подходит к потерпевшему и опрокидывает стул назад. Горячая перепалка без микрофона между субъектами. Подозреваемый наносит потерпевшему три удара, затем возвращает стул на место. Спокойный разговор без микрофона между субъектами. Подозреваемый гладит волосы потерпевшего, затем снова уходит за камеру. [Б.Л. 03/08/198X: Этот больной сукин сын никогда не показывает своего лица. Ему либо очень везет, либо он точно знает, что делает.]             Чез (за кадром): (запыхаясь) Попробуем еще раз. Что я с тобой делаю? >>Потерпевший не отвечает. Звук щелчка, жужжание возобновляется. Потерпевший вздрагивает, выпрямляется на стуле.             Глэм: Ты... (надламывается голос) Ты меняешь меня.             Чез (за кадром): Меняю тебя? Как?             Глэм: Я думаю и ч-чувствую так, как никогда раньше.             Чез (за кадром): Оу, Глэм, я краснею. Никогда не считал тебя за романтика.             Глэм: (смотрит в камеру) М-мне это не нравится! Я не хочу меняться.             Чез (за кадром): Но ты становишься тем, кем должен быть, Глэм. Что в этом плохого?             Глэм: Это ненормально.             Чез (за кадром): Смотря с какой стороны посмотреть.             Глэм: Это страшно.             Чез (за кадром): Да, мир страшен. Но я покажу тебе, как больше не бояться.             Глэм: (поворачивает голову вправо) Это б-больно.             Чез (за кадром): (вздыхает) При рождении всегда больно. Как думаешь, почему младенцы плачут? Я даю тебе новую жизнь, помогаю тебе стать тем, кем ты должен был стать.             Глэм: (громче) У меня уже была жизнь! Я был Себастьяном Швагенвагенсом. (моргает, удивленно) То есть, я и есть. (подчеркивание добавлено)             Чез (за кадром): Не такая уж это и жизнь, как по мне. До этого они держали тебя в ебанной клетке, как домашнее животное. Я освобождаю тебя.             Глэм: (рвется из оков, рычит) Я не чувствую себя освобожденным!             Чез (за кадром): Всему свое время, Глэм. Всему свое время. Как говорится, нужно научиться ползать, прежде чем ходить. Ходить, прежде чем бежать. Бежать, прежде чем --             Глэм: Я ненавижу это!             Чез (за кадром): (долгая пауза) Ты это не всерьез, Глэм. Ты просто еще не понимаешь. Я бы очень хотел сделать это проще для тебя. Правда. Это не всегда должно быть так тяжело. Разве я не делаю тебе приятно?             Глэм: (не отвечает)             Чез (за кадром): Ответь мне, Глэм.             Глэм: Ты... делаешь мне приятно. Иногда.             Чез (за кадром): Когда я делаю что?             Глэм: (краснеет, смотрит вниз) Т-трогаешь меня, нежно. Целуешь меня.             Чез (за кадром): Тебе нравится, когда я тебя трогаю?             Глэм: (кивает)             Чез (за кадром): Я тебя не слышу.             Глэм: (шепотом) Мне нравится.             Чез (за кадром): Когда я тебя целую?             Глэм: Да. >>Три щелчка, жужжание усиливается. Камера приближается на лицо потерпевшего. У потерпевшего покраснела кожа, дыхание затруднено. [Б.Л. 30/08/198X: Возможно, электрический шок? 04/09/198X: Более глубокий анализ указывает на дистанционно управляемое устройство внутри прямой кишки. Господи.]             Чез (за кадром): Скажи мне, что ты чувствуешь, когда я трогаю и целую тебя.             Глэм: (облизывает губы) Мне становится жарко, б-б-будто у меня температура. Голова кружится. Я схожу с ума. (качает головой) Точно, я чувствую, будто с-схожу с ума.             Чез (за кадром): (хмыкает) Понимаю. Любовь сводит людей с ума. Ты чувствуешь это, когда я трахаю тебя, Глэм?             Глэм: (шатко кивает)             Чез (за кадром): Тебе нравится, когда я тебя трахаю?             Глэм: (резкий вздох) (качает головой) >>Камера опускается к паху потерпевшего, фокусируется и расфокусируется. Потерпевший ерзает, пытаясь сжать бедра.             Чез (за кадром): (щелкает языком) Не ври мне, Глэм. Нет смысла скрывать, что ты чувствуешь. А теперь показывай. Ну. >>Несколько щелчков. Жужжание нарастает и спадает в циклическом порядке. Потерпевший, колеблясь, раздвигает ноги. Потерпевший заметно возбужден.             Чез (за кадром): Вот так. >>За кадром слышен шелест ткани. Звук расстегивающейся молнии.             Чез (за кадром): (тяжело дышит) Боже, ты прекрасен. Смотри, как ты извиваешься для меня. Хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо сейчас?             Глэм: Нет, это не -- (вздыхает, отворачивается)             Чез (за кадром): Знаю, мы давненько этим не занимались. Ты скучаешь по моему члену, да? Ты скучаешь по тому чувству, когда я внутри тебя. Я знаю, что этой маленькой пластиковой штуки тебе недостаточно. >>Несколько щелчков; жужжание усиливается и сохраняется на максимальной мощности.             Чез (за кадром): Ты хочешь нечто настоящее, верно? (смеется) Только представь себе лица своих родителей, когда они увидят тебя таким.             Глэм: (выглядит растерянным) Мои родители? Ч-что ты --             Чез (за кадром): Что они подумают, когда узнают, что их маленький питомец оказался таким извращенцем?             Глэм: Я-я думал, ты сказал, что снимаешь это для -- (паникует) Кто еще это увидит?             Чез (за кадром): (смеется) Не знаю. Я еще не решил. Но ты не думаешь, что твоя семья захочет увидеть тебя снова? Ты все время об этом говоришь.             Глэм: (голос срывается) Н-нет! Ты не можешь! Ты не можешь! Пожалуйста! Ради всего святого! (борется)             Чез (за кадром): (тяжело дышит) Пиздец, ты не представляешь, какой ты горячий, когда умоляешь.             Глэм: Отец! (плачет) Прости меня! Прошу, прости! Я н-никогда не должен был лгать тебе!             Чез (за кадром): Не смей перед ним, блять, извиняться, Глэм. Он тебе больше не нужен. Теперь есть только ты и я. (вздыхает) Я люблю тебя, Глэм.             Глэм: Нет…             Чез (за кадром): Ты любишь меня, Глэм?             Глэм: (плачет) >>Подозреваемый проходит перед камерой, встает перед потерпевшим.             Чез: Ты любишь меня?             Глэм: (плачет) >>Подозреваемый опускается на колени перед потерпевшим. [Конечный Тайм-код: 11:27:52] /// Дело: ПРИОСТАНОВЛЕНО Статус: КОНФИДЕНЦИАЛЬНО Примечания: НЕ БЫЛО ДОСТИГНУТО НИКАКОГО ПРОГРЕССА В ПОИСКАХ ПРОПАВШЕГО. РОДИТЕЛИ ПОТЕРПЕВШЕГО ОТДАЛИ РАСПОРЯЖЕНИЕ НЕ РАЗГЛАШАТЬ ОБЩЕСТВЕННОСТИ ВСЕ УЛИКИ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ДЕЛУ, И УНИЧТОЖИТЬ ВСЕ КОПИИ ЭТОЙ ВИДЕОЗАПИСИ. ДАННАЯ РАСШИФРОВКА ЯВЛЯЕТСЯ ЕДИНСТВЕННОЙ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ ЗАПИСЬЮ. Рот Себастьяна повис в длинном, бездыханном вздохе. Он потянулся вперед на стуле до упора, забыв о боли в плечах, в запястьях, крепко связанных за спиной, о свежем порезе на губе и тупой пульсации в ухе. Даже о коварном вибраторе, который все еще жужжал в его заднице. Все это отступило перед всепоглощающим ощущением рта Чеса на нем. Языка Чеса на нем. Он рвался из своих пут, скручиваясь и извиваясь в попытке сбежать. Но бежать было некуда. Не когда голова Чеса была зарыта в его коленях, а руки обхватывали его задницу, пока тот посасывал его член, как жаждущий пьяница свою бутылку. Его выражение лица было полностью сосредоточенным, брови сведены и опущены, будто он сражался с членом во рту, а не сосал его. Он был таким во всем, что делал с Себастьяном, недовольный простым получением желаемого, и вместо этого вынужденный жестоко вырывать это у него, чтобы не оставалось сомнений в том, кто здесь главный. Но ты уже победил, хотел сказать Себастьян. Но все, что ему удалось, это сдавленный стон. Чес ввел его до упора, касаясь губами его лобковых волос и скрывая головку его члена в скользких, тугих стенках своего горла — и когда он промычал, плач Себастьяна перешел в постыдный стон. Это был вульгарный звук, словно умирающее животное. Вполне уместно, ведь именно так он себя и чувствовал. Ему хотелось забиться в дыру и умереть, чтобы его оплевал любой зритель, пришедший посмотреть, каким отвратительным существом он стал. По его щекам текли слезы, а плечи тряслись, пока он всхлипывал во время минета, его тело горело от возбуждения и самобичевания в одинаковой мере. Он пыхтел от вожделения и проклинал собственную испорченность на одном дыхании. Чес был прав, назвав его извращенцем. За спиной Чеса продолжала светиться красная лампочка видеокамеры, навечно записывая греховный акт, его жалкая форма была запечатлена в миниатюре внутри ее бесчувственного объектива. Заточение в этом мрачном подвале всю прошлую неделю было кошмаром, но, по крайней мере, это был исключительно его кошмар. Теперь, при мысли о том, что об этом узнает внешний мир — его семья — в его нутре неслось кислотное чувство вины. После того, как они увидят его опустившимся до такого, он никогда не сможет снова увидеться с ними. Да и они, вероятно, никогда не захотят снова увидеть его. В этот момент язык Чеса провел по нижней стороне его члена, покрутился вокруг головки и коснулся его щели. Нечестивое наслаждение охватило его чувство вины. Он бы предпочел, чтобы Чес укусил его, а не отсасывал — по крайней мере, это бы чувствовалось более заслуженно. Однако, его бедра машинально дергались, не имея другого выбора, кроме как загонять себя все глубже в свой личный райски-облаченный ад, находящийся во рту Чеса. Его следующее мычание было прервано болезненным вскриком, когда Чес внезапно потянулся вверх и схватил его за правое ухо. Чес вытащил кончик его члена с непристойным «чпок», и, используя хватку за ухо Себастьяна, подтянул себя вверх, игнорируя его жалобные хныканья. — Ах ты шалунишка, Глэм. Перестань так меня соблазнять. Это отвлекает от дела, — он потрогал большим пальцем сережку — серебряную шпильку — и задумчиво посмотрел на нее. — Я немного поддался моменту, — его взгляд переместился с пирсинга на испуганный взгляд Себастьяна — Но я же говорил тебе, что мы еще с этим не закончили, помнишь? Ну же. Пока Чес несколькими ловкими рывками развязывал его ноги, смысл сказанного постепенно дошел до Себастьяна, и он замер, когда его подняли со стула за руку. — С-стой! Ты же не серьезно... — Поверь мне. Если уже один пирсинг выглядит так хорошо, то с двумя ты будешь выглядеть охрененно, — Чес наполовину тянул, наполовину тащил Себастьяна в направлении единственного в комнате стола. — А может, и с шестью, — размышлял он. Шестью?! От этого предложения у Себастьяна ушли все силы из ног, но Чес легко пронес его оставшуюся часть пути, а затем поднял на стол. Его попа скользнула по гладкой металлической поверхности, и он покраснел от напоминания о том, что его зад был обильно покрыт смазкой. Набор для пирсинга был все еще там, крышка была открыта, показывая коллекцию ужасных маленьких инструментов внутри, таких же острых и устрашающих, какими они были тем утром. При воспоминании об этом у Себастьяна запульсировало ухо. Чес толкнул его на спину. Его руки были связаны сзади, запястье к противоположному локтю, грудь неестественно выпячена вперед, а голова с резким лязгом ударилась о стол. Он видел звезды. После этого его ошейник пристегнули к чему-то на конце стола, а лодыжки снова закрепили так, что его ноги были раздвинуты над краем стола. Это не помешало Себастьяну попытаться сомкнуть их, но это оказалось бесполезным, и он рухнул на место, тяжело дыша. Для того, чтобы вымотать его не требовалось многого. Он уже потерял счет тому, сколько дней прошло с тех пор, как он в последний раз поел чего-нибудь существенного. Два, три — нет, гораздо больше. Почти неделя. Он задавался вопросом, зачем Чес вообще парился со столькими мерами безопасности. У Себастьяна едва хватало сил держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться, или, боже упаси, бежать. Встав между его ног, Чес оперся одной рукой на стол и оглядел его, как художник чистый холст: — Не волнуйся. Я разумный парень. Сделаем просто еще один, — он подмигнул ему. — Пока что. Другой рукой он залез в задницу Себастьяна, чтобы достать вибратор. Он выскользнул с противным хлюпаньем и всасыванием воздуха, и Себастьян вскрикнул, когда его дырочка осталась растянутой и судорожно сжимающейся вокруг теперь опустевшей полости. Чес бросил вибратор на пол, где он продолжал жужжать и извиваться, как сердитый шершень. — Все это лишь часть твоего преображения. Я могу сколько угодно рассказать тебе, каким человеком ты становишься, Глэм. Но пока ты не увидишь это сам? Ну, как говорится... — он отвернулся, пожав плечами, порылся в наборе и нацепил на себя пару латексных перчаток. — Пока не увидишь — не поверишь. Как только в поле зрения появилась игла, Себастьян дернулся, извиваясь с боку на бок. — Н-нет. Пожалуйста, Чес, — его голос прервал свежий всхлип. — Т-только не снова. Чес закатил глаза: — Вечно ты нет да нет, — держа иглу в одной руке, другой он ощупывал левую грудь Себастьяна, пока говорил. — Я уже начинаю уставать от этого слова. Разве тебе не говорили, что жизнь становится намного интереснее, когда ты умеешь говорить «да»? — грубый латекс неприятно тянулся по его коже во время странного массажа, и когда пальцы Чеса сомкнулись вокруг соска — и сильно ущипнули — Себастьян закричал. — Ты уже давно следуешь своей смене имиджа. Помнишь, когда ты пришел ко мне впервые? Удивительно, что могут сделать одни лишь взъерошенные волосы и джинсовка. Ты уже выглядел как совершенно другой человек, — он ласкал и пощипывал сосок меж двух пальцев, пока тот не затвердел, воспоминания явно воспроизводились в реальном времени за его задумчивым взглядом. — Но это было только начало, не так ли? — Чес... — ему было трудно дышать из-за давления в груди. Грохот опрокинутого набора привлек его внимание, и когда он посмотрел вверх, Чес забрался к нему на стол, усевшись с коленями по обе стороны живота. — Я сделал тебя тем, кто ты есть, Глэм, — провозгласил он. — Я дал тебе твою музыку, твой новый образ. Твое ебанное имя. Это все я. И я буду продолжать делать тебя таким, каким ты должен быть, — его эрекция выпирала в штанах, и на мгновение Себастьян почти понадеялся, что Чес может бросить это жестокое занятие, чтобы снова изнасиловать его. Но тот убрал руку с соска только для того, чтобы раскрыть щипцы и зажать ими торчащую плоть. Щелкнув, щипцы были зафиксированы на месте. — Как внутри, так и снаружи. Себастьян сморщился, на глаза наворачивались слезы. — Пожалуйста. Не делай этого, — но Чес уже подносил иглу к краю соска, ее кончик прощупывал чувствительную шишечку. Он молча умолял, отчаянно качая головой. Все происходило так быстро. Язык Чеса выглянул из щели между зубами, и он сузил глаза. Они прошли точку невозврата. — Не надо... — задыхался он. — Просто не забудь дышать, детка, — и с этим, Чес вогнал иглу одним быстрым, неумолимым рывком. Там, где его пронзили, вспыхнул огонь, и он с криком вскочил со стола. На фоне вспыхнувшей боли, толчок ощущений — почти приятных — пронесся от соска вниз, чтобы зарыться в пахе, и его член нерешительно подпрыгнул. Худшее закончилось так же быстро, как и началось. Как только первоначальное жжение спало, остались линии огня, которые тянулись от груди и кипели на коже. Отдаленно он заметил, что Чес все еще работает над пирсингом, локоть на его ребрах удерживал его на месте, пока тот вводил стержень в полую иглу, затем высунул ее и закрутил наконечник. В заключении он разжал щипцы. Свежий прилив крови к истерзанной плоти принес с собой свежий прилив стимуляции, и Себастьян снова вздохнул, глядя сквозь залитые слезами глаза на уродство, что теперь было его соском. Он был надутый, красный и сердитый, а в его центре теперь красовалась серебряная штанга. Тонкая струйка крови вытекала с одной стороны, стекая по изгибу ребер. От одного только вида он едва не потерял сознание, и он откинул голову назад, смяв лицо в поражении. — Охренеть, ты выглядишь как сраная рок-звезда, — еще один укол изысканной боли пронесся по его организму, когда язык Чеса накрыл свежий пирсинг, втягивая его в рот, где он клацнул о заднюю часть зубов. Себастьян жалобно взвыл, после чего Чес выпрямился и вытер перемазанные кровью губы. — Придется продезинфицировать, — пробормотал он про себя. Прохлада антибактериальной салфетки обжигала, впитываясь в открытую рану, словно прощальный «иди нахуй», подчеркивающий пытку Себастьяна. Закончив работу, Чес спрыгнул со стола, радостно напевая. Себастьян издал маленький вздох облегчения: испытание наконец-то закончилось. Соленые дорожки слез стекали по его вискам, а во рту было невероятно сухо. Он попытался смочить губы языком, но он был грубым, как наждачка, а порез на губе жгло от прикосновения. Ему очень хотелось выпить воды, но он не решался озвучить это, боясь дать Чесу лишний повод причинить ему боль. В данный момент тот был занят собиранием с пола разбросанных вещей из набора для пирсинга. Когда Чес снова вернулся к краю стола, Себастьян мог чувствовать, как тот стоит над ним, наблюдая, но он отказывался открыть глаза, чтобы посмотреть. Как бы непрактично это ни было, он тешил себя мыслью, что просто притворившись спящим, он сможет отвлечь внимание Чеса от себя. Хотя бы еще на минуту. Он хныкнул, когда порыв прохладного дыхания обдул его пирсинг, и услышал смешок Чеса. Рука на его голове заставила его вздрогнуть. Чес успокоил его, нежно проведя рукой по волосам: — Тише, тише. Полежи так минутку. Ты молодец, малыш. Ты заслужил небольшой отдых, — он отошел. Наконец-то перерыв. После томительного утра Себастьян чувствовал себя как свеча, горящая с обоих концов. Сперва он испытал шок от возвращения Чеса, болезненный пирсинг правого уха, избиение и унижение перед камерой, короткий, но ошеломляющий минет, а затем сразу же последовал второй, еще более болезненный пирсинг. Все еще дезориентированный от вихря событий этого дня и с болью во всем теле, он не знал, хватит ли у него сил выдержать то, что Чес, возможно, приготовил для него дальше. Пока что, однако, его оставили в относительном покое. Он судорожно выдохнул, позволяя всему напряжению по очереди вытечь из его напряженных мышц — бедер, торса, плеч, шеи, челюсти. Он быстро научился ценить эти моменты, когда они появлялись, это редкое и долгожданное избавление от почти бесконечной череды пыток, которым он подвергался с момента прибытия. Пыток, которые принимали разные формы. Физические пытки были самыми очевидными. Он с легкостью мог бы каталогизировать список травм по ломоте и боли, терзавших его тело. Он согнул пальцы, чтобы вернуть им хоть какую-то чувствительность. Из-за того, что он лежал на них, они онемели, и их кончики жгло фантомным пламенем. Он зашипел, когда штанга в его соске сдвинулась. Далее следовали психологические пытки. Измученный и доведенный до предела, он был измотанным клубком нервов, запертым в цикле паранойи и беспомощности, который врезался в него не хуже любого лезвия. Контроль, уединение, само его чувство себя — все это было запрещено ему. Ложь, которую говорил ему Чес, и которую он упорно называл правдой — она подтачивала рассудок Себастьяна, заставляла его сомневаться во всем, что он знал. И то, как Чес играл им с коварной смесью удовольствия и боли, пока они не стали почти неразличимы, заставляя его хотеть — хватит! Он отмахнулся от этой конкретной мысли и попытался двигаться дальше. В нем происходили изменения, такие, которые он не хотел принимать. Если раньше логика текла линейно, то теперь она зацикливалась на себе, образуя петли и лабиринты, в которых он уже почти потерял себя. Здесь верх был низом. Правильное было неправильным. И теперь уже нельзя было сказать, что освободиться от Чеса — значит освободиться от страданий. Последние несколько дней одиночества были не меньшей пыткой, чем побои. Раны, которые оно оставило, было просто труднее разглядеть. Поначалу он чувствовал облегчение, находясь подальше от Чеса и его кулаков. Первый день он провел, восстанавливаясь после того, как его внезапно безжалостно избили, а затем поцеловали. Оба эти действия были одинаково ошеломляющими, но он обнаружил, что воспроизводит этот момент с каким-то извращенным интересом, словно наблюдая за автокатастрофой в надежде увидеть, как кто-то выползает из нее живым — или в мешке для трупов. Исчерпав отвлечение, которое давали воспоминания, он пытался изгнать себя в бесчувственный мир снов. По крайней мере, там он мог избавиться от кружащихся мыслей и постоянных мук голода. Страхи неожиданного возвращения Чеса не позволяли ему погрузиться глубже мелких вод дремоты, но он все равно старался насладиться уединением, каким бы коротким оно ни было. На второй день, однако, Себастьян — вопреки своему здравому смыслу — на самом деле начал... скучать по нему. Это было тошно даже выразить словами, это было кощунство, в котором он едва мог признаться самому себе. Но чем больше он думал об этом, тем больше это имело смысл. За всю свою жизнь он никогда не был по-настоящему один. Каким бы холодным и бесчувственным ни было поместье Швагенвагенсов, постоянный надзор и проверки были для него источником товарищества. В каком-то смысле. Пройдя через большую часть своей жизни, действуя из страха наказания или надежды на вознаграждение, он не знал, что ему делать наедине с собой. Поэтому, когда Чес наконец спустился по лестнице, насвистывая веселую мелодию и с ухмылкой размахивая украденным видеооборудованием, у Себастьяна был один несомненный момент, когда он был рад его видеть. — Боже, обожаю видеть тебя таким, Глэм, — Чес снова появился у подножия стола, встав между раздвинутых бедер Себастьяна, одним пальцем проводя дорожку вверх по его животу, по груди и огибая левый сосок. Он смотрел на пирсинг так, словно синяки и кровь были изящным произведением искусства. — Такой аппетитный, так бы и съел тебя. В его словах звучали нотки страсти, и Себастьян задрожал в предвкушении, когда почувствовал, как рука разминает его бедро. По крайней мере, это было понятно ему. С этим он знал, как справиться. Его эрекция, которая почти исчезла после прерванного минета, обнадеживающе дернулась, думая, что Чес собирается продолжить начатое. Ему было стыдно признавать, что он действительно с нетерпением ждал этого. Удовольствие, следующее за болью. Боль, следующая за удовольствием. Это была единственная закономерность Чеса, которую он наконец-то начал понимать, единственное поведение, на которое он мог положиться с некоторой степенью уверенности. Даже это небольшое понимание давало ему некое преимущество в их, в противном случае, дико несбалансированной динамике. Благодарно вздохнув и кивнув в знак согласия — только потому, что он знал, что Чесу нравится, когда с ним соглашаются, и не более — он заставил свои бедра расслабиться и позволил им непристойно раздвинуться. Маленький голос изнутри простил ему этот грех, заверив, что его сотрудничество, по крайней мере, будет вознаграждено. — Вот так, хороший мальчик. Одобрение в голосе Чеса было почти таким же приятным, как язык на его члене, и Себастьян снова кивнул. Может быть и правда было проще говорить «да»... Резкий шлепок по правому бедру шокировал его, вырвав из мечтаний. Его глаза распахнулись, и он посмотрел вниз. Чес изучал что-то длинное и прямое в своих руках. Ему потребовалось мгновение, чтобы определить, что это за предмет, но сделав это он отпрянул, и его яйца сжались. Это была линейка. Более крупная и грозная, чем та, которой орудовал его отец, она отблескивала светом вдоль металлического края, когда Чес поворачивал ее то в одну, то в другую сторону. — Знаешь, когда ты сказал, что твой отец бил тебя линейкой, я подумал, что это звучит довольно устарело, — он шлепнул ею по другому бедру Себастьяна. Не настолько сильно, чтобы причинить боль, но тот все равно дернулся. — Но нужно признаться. Звучит она неплохо, — три легких касания проскочили по его бедру, прежде чем закончится быстрым четвертым, чуть выше колена. — Чисто, — добавил он с кивком. Себастьян уже тряс головой, его глаза были круглыми от паники. Он вывернулся со стола так далеко, как только мог, что, будучи привязанным за ошейник, было не очень далеко. — Ч-что ты делаешь с этой... — сильный шлепок приземлился на выступающую тазовую кость, и он вскрикнул. — Ну хоть это привлекло твое внимание, — еще два шлепка, чередуя правое и левое бедро. — Видишь ли, иногда мне кажется, что ты на самом деле не слушаешь. Просто делаешь все на автомате. На словах. Шлеп, шлеп. Себастьян зашипел, когда еще одна пара ударила его по голеням. — Но что-то мне подсказывает, что ты был вовсе не серьезен. Понимаешь? — Чес надулся, сжимая линейку в обеих руках. Они тряслись. — В-все не так! Клянусь, я... — он чуть не прикусил язык, когда серия свирепых ударов пересекла его бедра. —Нет, — шлеп. — Хватит мне врать, Глэм, — шлеп. — Ты знаешь, тебе меня не наебать. И ты, — шлеп. — Не был, — шлеп. — Со мной, — шлеп. — Честен! Себастьян вопил, пока линейка оставляла жгучие отметины на внутренней стороне его бедер, заставляя нежную плоть наливаться красным. Все его тело прогнулось над столом. Связанный с обоих концов, он не мог убежать, не мог сделать ничего, кроме как страдать под натиском, который обрушивался на него, как огонь и сера. — Не думай, что я забыл, как ранее ты взвывал к своему дорогому папочке, — презрение исказило рот Чеса. — Ты будто не услышал ни единого моего слова, — он откинул руку назад и прицелился выше, ударив Себастьяна по ребрам. Тонкая плоть разошлась под краем линейки, и Себастьян закричал так громко, что ему показалось, что он разорвет себе горло на части. — Или я все это время разговаривал сам с собой? — Н-н-нет. Чес, п-прости меня! Я буду хорошим! Обещаю, я буду хорошим! — Хватит, Глэм, — Чес ущипнул его пульсирующий сосок, одновременно нанося еще три удара в быстрой последовательности по правому бедру. Эта зловещая комбинация заставила того колебаться между попытками свернуться, чтобы защитить себя, и выгнуться дугой. В конечном итоге получился бесполезный, искаженный танец. Тон Чеса был ровным, почти заскучавшим, пока он продолжал, несмотря на жестокие мучения, что он причинял: — Я думал, что пара дней в одиночестве дадут тебе время все обдумать, — он повернулся в сторону, как бы взвешивая что-то, даже когда его следующий шлепок пришелся как раз справа от сморщенного члена Себастьяна. — Но потом я кое-что понял. В пытке наступила пауза, и воздух наполнился сдавленными рыданиями Себастьяна. Он дрожал, лежа на месте, боль пробегала вверх и вниз по его телу. — В глубине души, я думаю, тебе нравится, когда я делаю тебе больно. Сквозь туман тошнотворной боли, мозг Себастьяна ухватился за это проклятое заявление, такое же безумное, как и мальчик, который его произнес. — Ч-что? Как ты можешь... — быстрый шлепок по животу заставил его замолчать. — Нет-нет. Послушай меня. Чем еще объяснить то, что ты продолжаешь давать мне повод делать тебе больно? — он рявкнул смешок. — Если б ты и правда не хотел этого, ты бы старался доставлять мне гораздо меньше хлопот. Да черт, ты бы уже начал это принимать, — он остановился, чтобы постучать краем линейки по своей нижней губе, размышляя над этим, и внимательно подбирая следующие слова. — Теперь все ясно. Тебе нравилось, когда твой отец бил тебя. — Нет. Чес широко раскинул руки, на его лице появилась сумасшедшая улыбка: — Я уверен, ты специально давал ему повод побить тебя! — Нет, — голос Себастьяна жалко надломился. — А вот и да! — прорычал Чес. — Ты, наверное, сам протянул ему линейку и практически просил его ударить тебя! Нет! возразил голос в его голове. Конечно, нет! Каким же уродом он должен был быть, чтобы— Но он замер, потрясенно глядя на Чеса. В его мысленном взоре, словно фантом, материализовалось воспоминание: Это был тот самый день, когда он улизнул на концерт, его последний день свободы. Он стоял перед отцом в гостиной, на полу между ними лежала хлипкая деревянная линейка, которую уронил отец. Себастьян поднял линейку и — и протянул ее ему, ожидая, пока тот возьмет ее. То, что сказал Чес, было правдой. Но откуда он мог знать? — Признавайся! — Я... — его мысли метались, пытаясь осмыслить то, что он сделал. Тогда он был убежден, что сделал это только из чувства власти. Он ощущал себя на вершине мира, непроницаемым перед любыми издевательствами отца — неуязвимым, неприкасаемым. Вернуть отцу линейку было вызовом, а не приглашением. Верно? Теперь он задумался. Надеялся ли он, что отец ударит его снова, только, чтобы почувствовать жжение линейки? Он покачал головой в ответ на эту мысль, даже когда Чес все продолжал. — Ты сам напрашивался! Так же, как напрашиваешься и сейчас! Череда все более безжалостных ударов рассекла живот Себастьяна, его бедра, голени, ребра — и когда плоская часть линейки опустилась на его яйца, Себастьян завопил. Волны мучительной боли захлестнули все тело, а внутри него заревел клаксон, повторяя «Хватитхватитхватит!» Его голова вертелась из стороны в сторону на столе, пот капал в глаза, заставляя их щипать. Слюни стекали из уголков его рта, и он судорожно пыхтел, не в силах набрать достаточно воздуха. Где-то среди его безумного лепета были слова, грубые и исковерканные вещи. Чес перебил его, не переставая применять свои дисциплинарные меры рукой: — Ты знаешь, что это для твоего же блага, говоришь, что будешь слушаться, но мне уже надоело бороться с тобой на каждом гребанном шагу! Порка, казалось, продолжалась часами, каждый удар был быстрым, резким и достаточно разнообразным, чтобы его тело не имело возможности приспособиться. Его бедра горели как в огне, рубцы накладывались на рубцы, и он был уверен, что кровь шла более чем из одного места. Его губы все еще формировали слова, но они были разбитыми и полыми. Его мозг кружился, перегруженный парализующей истиной, что он ничего не может сделать, чтобы остановить то, что делал с ним Чес. Мольбы остановиться не смогут его переубедить. Бороться с ним было бессмысленно. С ним невозможно было договориться, его нельзя было ни в чем убедить. У Себастьяна не было ни влияния, ни власти. Ни капли сил. Никаких вариантов. Послушай, сказал маленький голос внутри него. Но нет, нет, нет, слушать было нечего. Это был всего лишь шум. Послушай, что он говорит. Это было безумие. Сумасшествие. В его ушах звенело от собственных криков. Что он хочет от тебя. Он умрет на этом столе. Будь честен. Ты знаешь правила. Как заставить его остановиться? Дай ему то, что он хочет. Ему нечего было давать. Удовольствие следует за болью. Просто покончи с этим. Боль следует за... Покончи со всем этим. — Трахни меня! Затишье в хаосе. — Че? — Чес рассмеялся, повертев мизинцем в ухе. — Мне, походу, послышалось. — Т-трахни меня, п-п-п-пожалуйста, Чес! — кричал он в потолок. — Я-я хочу, чтобы ты взял меня п-прямо сейчас! — с запинками вырывались слова, пока он захлебывался слезами. — Я хочу… хочу почувствовать тебя внутри меня. Х-хочу твой член внутри… х-хочу… — он так сильно дрожал, что не понимал, есть ли в его словах хоть какой-то смысл, но он все продолжал, убеждая в своем выступлении никудышным толчком бедер. Когда Чес потянулся к нему, он зажмурил глаза и стал умолять еще сильнее, отчаянно пытаясь хоть на секунду отсрочить боль: — Я могу б-быть хорошим. С-сделать тебе хорошо. Я… Цепь в задней части его ошейника была расстегнута, и он вздрогнул, когда его потянули вверх — в объятия. — Музыка для моих ушей, — промурлыкал Чес. С треском уронив линейку на стол, он повернул лицо Себастьяна к себе и поцеловал его, прижимая очертания своей улыбки к его губам. Себастьян тихо всхлипнул в поцелуй. Он был так же благодарен этому, как грешник, принятый на ступенях собора. Освобожденный от грехов, освобожденный от наказания. Веревки, сковывающие его руки, были развязаны, и его ладони свободно упали по бокам. Его кончики пальцев покалывало, ошпаренные возвращением чувствительности. Когда его направили вниз со стола, его ноги чуть не подогнулись. Он вцепился в Чеса, который обхватил его своими уверенными руками и тихонько повел вперед. Вместе они дошли до кровати, и Себастьян оттолкнул Чеса, чтобы самому преодолеть последние шаги и рухнуть на край. Он был измотан коротким путем от стола, но у него все же хватило сил устроиться на краю матраса, с коленями на полу и раздвинутыми ногами. Подавая себя Чесу. Прикосновение прохладного льна было бальзамом для его перегретых щек, и он погрузился в его объятия с благодарным вздохом. Позади он слышал, как Чес раздевается, и его сердцебиение начало учащаться — не от страха или ужаса, а лишь от легкомысленного предвкушения того, что, как он понимал, хоть раз принесет что-то, кроме боли. Все, что ему нужно было сделать, это лечь и принять это. Он мог это сделать. Его глаза затрепетали и закрылись. Он мог это сделать. — Нет, нет. Глэм. Не так. Тебе не нужно делать это так, — мягкая рука была на его плече, и он позволил перевернуть себя, на его бровях уже вырисовывался вопрос. Но Чес тепло улыбался, укладывая Себастьяна на спину, пока его ноги все еще свисали с края матраса. Затем он склонился над ним, стараясь не касаться его поврежденных бедер. — Вот, — он взял Себастьяна за подбородок. — Вот так. В ответ на растерянное бормотание Себастьяна, Чес просунул язык внутрь. Это было совсем не так, как в первый раз, жестокость сменилась нежным желанием. Брови Себастьяна сморщились в замешательстве, маленькая часть него хотела отвернуться. Но другая, более крупная часть, шипела ему не сопротивляться, оставаться, приспосабливаться — учиться отвечать взаимностью. В конце концов, он сам напросился. Нерешительно, он прижал свой язык к языку Чеса, не зная, что делать, кроме как подражать его извивающимся, круговым движениям. Чес одобрительно хмыкнул и ухватился за его затылок, чтобы прижать их ближе друг к другу. Вскоре они оба задыхались в поцелуе, язык Чеса вальсом кружился вокруг языка Себастьяна, а тот спотыкался, пытаясь не отставать, чтобы, хотя бы, соответствовать страсти своего партнера. Он был настолько захвачен поцелуем, что не заметил, как Чес поднял одну ногу и упер ее о свое плечо. Даже удовольствие-боль, вспыхнувшее, когда он оперся своим весом о его избитое бедро, было простительно, потому что его рот был наполнен умелым языком Чеса, гасившим пламя несогласия в его сознании — направлявшим его ниже, туда, где оно тлело. Себастьян сморщился, когда член Чеса проник в него, и прервал поцелуй, чтобы подавить вздох. Его готовили все утро, растягивали вибратором, но ощущение железно-твердого стержня плоти было не совсем тем, к чему он привык. Горячий и живой, заполняющий его — он был не сравним ни с чем. Он отвернул лицо, дыхание перехватило в груди, и он весь напрягся. Ткань собралась в его сжатых кулаках. — Вот, — Чес поднял руки Себастьяна и обвил ими свою шею. — Вот так, — прошептал он, склоняясь, чтобы снова завладеть его губами. Он погрузил свой язык внутрь одновременно со своим членом. Покачивая бедрами медленными, продуманными толчками, он вторгался в него сантиметр за мучительным сантиметром, пока они не оказались вплотную друг к другу. Себастьян скулил ему в рот, кормя его каждым стоном, что был выбит из него. Так близко, он мог разглядеть изгиб каждой ресницы, пока Чес целовал его. Он с удивлением посмотрел вниз, туда, где они были соединены, затем снова на лицо Чеса. Это был первый раз, когда он видел Чеса таким, когда они трахались, и он изумился блаженному выражению, застывшему на его чертах, смягченному очарованием секса. Он позволил Чесу просунуть руки под себя, ухватив Себастьяна для опоры, пока вбивался в него. Пот скользил между их грудями, пока Чес снова и снова делал толчки, ища удовольствие в тесном убежище его внутренних стенок, словно он был сокровищницей, требующей разграбления. Сдвиг бедер, и член Чеса теперь касался того места внутри него, которое заставило Себастьяна открыто застонать. Его голова упала назад на матрас. — Ты хочешь меня, да, Глэм? — череда поцелуев прошлась вниз по уголку его рта до нижней части челюсти. Прикусил его адамово яблоко. — Скажи мне, что ты хочешь меня. Ответ выскользнул из него без всяких раздумий: — Я хочу тебя. Огонь, который зародился в его бедрах и теперь бушевал в его теле, должно быть, поджарил его мозг, подумал он. Он так хотел дать Чесу то, чего тот хотел, в обмен на освобождение от боли, что почти забыл, что не должен был наслаждаться этим. — Я хочу тебя, — сказал он снова, и это признание стало еще одним уличающим гвоздем в гробу его прежнего «я». Он не знал, что было хуже: то, что он произнес это вслух, или— Потому что ты и правда так считаешь, Глэм. В знак признательности, член Чеса набух сильнее внутри него. — Боже, Глэм... — простонал он. Возбуждение покалывало в животе Себастьяна от осознания того, что именно он вызвал такую реакцию. Чес отвечал ему, потел для него, двигался для него. У него закружилась голова, одурманенная этим маленьким, бесконечно маленьким клочком власти над кем-то. И не просто над кем-то, а над Чесом. Тот факт, что он мог вдохновлять Чеса на удовольствие, вызвал у него прилив взбудораживающего восторга, которого он никогда раньше не испытывал. Это было, одним словом, опьяняюще. Теперь ты начинаешь понимать. Голос внутри него, тот, что руководил им из теней, говорил с утонченной манерой молодого аристократа. Он мог практически видеть зачесанные назад волосы и прямой, сшитый на заказ костюм мальчика, известного как Себастьян, пока тот хвалил его. Хвалил за распутство. Облизав губы, он попытался снова: — Я так сильно хочу тебя. Трахни меня. Трахни меня сильнее! — Чес подчинился ему, пыхтя, как бык, пока он отрешенно врезался в него. Руки Себастьяна, которые до этого бездействовали за шеей Чеса, теперь нашли применение. Он вцепился в него, выцарапывая красные ленты по его спине, стонал, извивался и умолял Чеса трахнуть его, вот так, хорошенько трахнуть его, да, да, сильнее. Он вложил в свои крики столько страсти, сколько мог, словесно лаская своего пленителя до конца. Но он был захвачен этим выступлением, не в силах определить, где заканчивается притворство и начинается реальное удовольствие. Его эрекция — а это когда случилось? — запульсировала там, где была зажата между ними, и когда Чес зарычал и прикусил его истерзанный сосок, заряд возбуждения погрузился в основание его члена. Он выгнулся навстречу Чесу, одновременно мастер и раб наслаждения, которое они производили. Вместе. Видишь, насколько все лучше, когда ты честен, Глэм? — Кончи в меня! Я хочу почувствовать, как ты кончаешь в меня! Ритм Чеса сбивался с приближением оргазма, и Себастьян не сильно отставал, его стоны следовали за стонами Чеса, как гром следует за вспышкой молнии. Оба неразрывно связаны. Всего несколько секунд между ними, две секунды, одна секунда. Приближаясь все ближе и ближе к надвигающейся буре. Это произошло с треском и грубым толчком бедер, взрывом жара и сладкого трения. Пальцы Чеса болезненно вцепились туда, где держали его, сдавливая их тела вместе, его наслаждение высвободилось, как яростный ураган — и Себастьян поприветствовал его дикость. Встретил его, пульс за пульсом. Чес издал стон глубоко в горле, его лицо исказилось от усилия управлять своей кульминацией, словно иначе она могла захватить его. Он затих, его освобождение было отмечено пульсацией глубоко внутри него. Вместе с этим, с его лица спало напряжение, став воплощением покоя, а рот раскрылся вокруг имени Себастьяна. Оно просочилось в его уши, пропитало его чувства, пустив корни в плодородную землю его души. Где может вырасти что-то новое. Все будет гораздо проще, Глэм, теперь, когда ты честен в том, кто ты есть. Что ты есть. — Глэм... мой Глэм... — пробормотал Чес, обнимая его, и это имя повисло в воздухе, как затихающие раскаты уходящего грома. Глэм лишь прижался к нему сильнее.