Сомниум

Ему не пишется. Слова застывают на кончиках пальцев, и Валентин который день смотрит на пустой лист, раздражаясь собственной беспомощности перед лицом райт-блока. Редактор мягко намекает, что неплохо было бы увидеть новую главу седьмой книги, ещё чуть-чуть — и станет ссылаться на контракт. А ему не пишется. Не пишется, не спится, не дышится. В Сомниуме тихо, как на кладбище. Мирное небо над головой и пасторальная идиллия. В Сомниуме впервые за двенадцать лет трубадурам не о чем слагать баллады. В Сомниуме так же пусто, как в вордовском документе «Хроник». О чём писать книгу, в которой больше нет конфликта? Он исчерпан, испит до дна, измельчал и высох. О чём писать книгу, если главный герой сошёл с её страниц? Валентин устало бьётся головой о клавиатуру — получается бессмыслица, похожая на его жизнь. Буквы кричат капслоком, путаются, толпятся. Он бы вышел погулять, но исходил уже все улицы. Он бы выпил чаю, да кончилась заварка. Он бы поехал искать Мефиуса, да не знает адреса. Ничего о нём не знает. Да и что бы он сказал? «Мне без тебя спокойно до тошноты»? «Мне без тебя невыносимо приятно, омерзительно счастливо»? Валентин измеряет квартиру шагами, маринует мысли на балконе, стирает несуществующую пыль с корешков книг, драит пол от несуществующих пятен. Комнаты блестят и пахнут операционной. Анатомический театр с ним в главной роли. Вэл препарирует мозг, пытаясь извлечь из него опухоль размером с двенадцать лет. Он не спит так долго, как только может, но всё-таки проваливается в Сомниум. Он никогда не ненавидел его сильнее. Тронный зал Лунного Сердца тёмен и безлюден. Вэл вертит в руках серебряный обруч короны — долгожданной, желанной и бессмысленной. Ёрзает. Закидывает ноги на подлокотник. Снова ёрзает. Чёрт, этот трон всегда был таким неудобным?.. Или он стал таким, после того как Мефиус об этом сказал? Он подзывает слугу и велит принести подушки, но лучше не становится. Тогда он зовёт советника, который докладывает: в королевстве всё спокойно. Благодать. Хоть бы какой разбой, хоть бы ведьму сожгли, хоть бы оборотень какой взбеленился… Заговор, смута, переворот — что угодно! Валентин мается бездельем, облетает на верном драконе все свои владения, но полёт больше не приносит радости без погони на хвосте. Он устраивает турнир, но нет никого, кто смог бы помериться с ним силой. Он закатывает пирушку, но нет никого, кто вломился бы в разгар веселья и начал побоище. И тогда Вэл Винтерс идёт в Мастерскую. Она, расположенная в подвале, больше напоминает пыточную: загадочные механизмы и станки, пылящиеся за ненадобностью. Эта комната явно не пользовалась у Мефиуса популярностью. Наверное, он так и не разгадал её предназначения. Когда Валентин создавал Сомниум, выстраивая по камушку Лунное Сердце, прокладывая дороги, наполняя озёра, он оставил эту комнату как лазейку. Место, где он может «править» свой мир, где он обладает силой Творца. Здесь ему достаточно пожелать чего-то — и оно исполнится. Здесь он и плотник, и художник, и скульптор. И сейчас ему предстоит превзойти самого себя.

***

Люди у Валентина всегда получались плохо. Одинаковые скучные лица, скудная простая мимика, механические повадки. Сотворить оригинальную личность из ниоткуда — не самая простая задача, но сейчас перед Вэлом стоит иная цель. Ему всего лишь надо воспроизвести по памяти лицо, изученное вдоль и поперёк. Он проводит за этим занятием всю ночь, а потом ещё одну и ещё одну. Бог сотворил мир за семь дней. Чтобы вылепить Мефиуса, у Валентина уходит четыре ночи. На пятую он заставляет его ожить, и тут же все его ошибки, все неточности становятся очевидными. Лицо его безупречно — и в своей безупречности неправильно. Глаза его горят слишком ярко, но свет их искусственен, как накал лампочки. Волосы растрёпаны в иной манере, и Вэл никак не может вспомнить, как именно они топорщились у Мефиуса. Валентин ненавидит его, но ненавидит недостаточно. — Улыбнись, — приказывает он раздражённо, и Лже-Мефиус лучисто улыбается. Не то. Не так. — Ты не должен меня слушаться. Улыбка двойника послушно тухнет. Вэл рычит от отчаяния. — За мной, — говорит он и ведёт его в тронный зал. Усаживает на королевское место, и Мефиус пай-мальчиком складывает руки на коленях. Валентин грубо одёргивает его, заставляет развалиться, растечься по трону, но выглядит это всё равно фальшиво. — Скажи что-нибудь. — Что? — ну, хоть голос получился как надо. Правда, без должной бравады и потока несуразностей, ничего общего с оригиналом не имеет. — Не знаю, что-нибудь, — цыкает Вэл. — Я Мефиус Пылающий, Избранный король Сомниума… — Ты даже не стараешься, — Валентин жестоко затыкает неудачного клона. — Ты должен бесить меня, ясно? Ты должен быть несносным заносчивым ублюдком. Шутом. Бесстыдником. Давай, скажи что-нибудь безвкусное и пошлое. — Ч… Член. Валентин краснеет от густой, неразбавленной злости. — Ты бесполезен. — Извините… — Не извиняйся! Он никогда не извиняется. Валентин отворачивается, одёргивая край тёмного плаща. Бесполезно. Он совсем на него не похож. Блеклая копия. Пустышка. Отражение его неуверенности с лицом Мефиуса. Может, если бы он увидел его хоть раз, клон получился бы лучше. Может, если бы он освежил воспоминания, напился вдосыть чужого огня… Может… Вэл подходит к трону и грубо вздёргивает фальшивку вверх. В конце концов, не зря же он столько сил на это потратил? Надо же извлечь из этого никчёмного отродья хотя бы толику пользы?.. Но даже зная, что перед ним лишь двойник, слова стынут в горле — ледяные, колкие. Валентин отводит взгляд, когда тихо, неразборчиво просит: — Поцелуй меня. Сон с лицом Мефиуса подаётся к нему, аккуратно и бережно накрывая его губы своими. «Не то, — понимает Валентин, — Не то, не то, не то…» Мефиус никогда не поцеловал бы его так. Мефиус вообще никогда бы его поцеловал. И всё же в груди проворачивается ржавый ключ, отпирая давно закрытые двери. Ненастоящий поцелуй ядом растекается по венам, отравляя кровь своей ложью. Своим пустым обещанием. Вэл опускает ладони на холодные безжизненные щёки куклы и притягивает ближе, зарывается пальцами в волосы, пытается не думать, не знать, не помнить… Не выходит. Губы двойника лишь повторяют его несмелые движения, зеркалят его безответность, безнадёжность. Этот Мефиус целует его так, как целовал бы Мефиуса он сам: с остервенелой нежностью, со злой надеждой, с шатким трепетом. Совершенно неправильно. Абсолютно неправдоподобно. И всё же Валентин не может оттолкнуть его. Не может остановиться. Он так давно этого хотел. Боже, так давно…