Сомниум

Своим присутствием Кирилл не помогает, но хотя бы не путается под ногами. Лиля знает, что прекрасно справилась бы и сама, как справлялась и раньше, но в случае конфронтации с тварью Кирилл может оказаться полезен. Его можно использовать как наживку, или как живой щит, или как чёрный ящик самолёта, который запишет и поведает историю при неблагополучном исходе. Они продираются сквозь сны — плотную метелистую пустоту, сверкающая ниточка зажата в руке — не ощущение, но воспоминание о нём. Другая рука крепко держит Кирилла. У него мягкие пальцы, тёплые и влажные, и Лиля думает, что ненавидит его чуть меньше, чем всех остальных. При этом раздражает он её чуть сильнее. Ненавидеть, вообще-то, очень легко. У Лили всегда отменно получалось — то немногое, что выходило у неё лучше, чем у Алёны. Лиля ненавидела профессионально, интуитивно-превентивно, ненавидела сердечно-мышечной памятью. Она могла делать это с закрытыми глазами: я не вижу зла, я не слышу зла, я генерирую зло, как атомная электростанция. Но в последнее время её единственный талант начал сдавать на поворотах, проседать, барахлить. Ненавидеть Кирилла оказалось непросто (как тяжёлой подошвой придавить щенка), ненавидеть Мефа — и вовсе невозможно. Словно пытаться сжечь жар-птицу, напоить реку колодезной водой (и эти сказочные метафоры цепляются к Лиле колючками репейника после нескольких часов общения с этим дурилой — не отдерёшь). Меф видел её ненависть, чувствовал её ненависть, брал её ненависть в ладони и шептал: «Ой, а кто это у нас тут такой хорошенький? Кто это у нас тут такой замечательный?» И её дикая, не знающая ласки ненависть одомашненным зверьком крутилась в его руках, уязвимо подставляя пузико. Может, чувствовала в Мефе родную кровь, свою породу. — Мне кажется, или с каждым сном мы всё больше замедляемся? — спрашивает Кирилл, с трудом переставляя ноги, будто ветер сопротивляется каждому его шагу. Но ветра здесь нет, ничего здесь нет. Точнее, только Ничего здесь и есть. — Пятьдесят очков Гриффиндору, — сквозь зубы цедит Лиля. Паутинка чужого сна прожигает ладонь, но боли во сне не существует, лишь память о ней. — Так постоянно происходит. Не знаю, почему. Путешествия по снам изматывают. Если к первому за ночь сну они добрались мгновенно — ниточка сама вела их, дёргала, подгоняла, то после десятого скачка эфемерное пространство начинает отторгать инородные тела, словно они — вирус в этом живом организме, бесконечном, но цельном. — Меня бы распределили не в Гриффиндор, — вздыхает Кирилл, и Лиля закатывает глаза: по этому смиренному тону слышно, что за выводом стоят часы тягостных раздумий и все пять стадий принятия. — Вот Меф — он типичный гриффиндорец, всегда первым лезет в драку, всегда в центре происходящего, всегда и есть то самое происходящее… А я бы учился в Пуффендуе. «Трудолюбие, терпение, верность, честность». Лиля фыркает. — Ты был бы магглом. — Ауч, — отзывается Кирилл. — Ты была бы дементором… Лиля вытряхивает его руку из своей, и Кирилл в панике пытается схватиться за тонкую ниточку, но она проходит сквозь его пальцы, будто он призрак. Его сносит течением пустоты, он сливается с темнотой, наполняясь ею, и Лиля пару секунд завороженно смотрит на фокус с исчезновением, а потом спохватывается и сгребает его за локоть. Кирилл, снова осязаемый и телесный, врезается в неё, смотрит глазищами оленя, чью мать только что застрелили прямо перед ним. — Не делай так больше, — просит он, только к концу фразы сумев совладать с голосом. — Да ничего бы не случилось, — отмахивается Лиля. — Ты бы просто проснулся. — Нет, — качает головой он. — Мне показалось, что… нет. Какое-то время, которое во сне невозможно измерить, они смотрят друг на друга, и догадка рождается где-то между их взглядами. — Ты думаешь, что?.. — Не знаю, — обрывает Лиля. — Алёна ведь была Путешественницей. Она бы не потерялась. Кирилл кивает, но не слишком уверенно, и они продолжают путь. Когда они наконец добираются до очередного сна, сразу становится очевидно: с ним что-то не так. Он распадается. Умирает. Улица, на которой они оказываются, скомкана, как черновик: фонари утыкаются лампами в землю, как страусы, прячущие головы в песок. Дорога загибается вверх, переламывается под несуществующим углом, становится машиной, потом домом, потом снова дорогой. Люди, не имеющие форму людей, но носящие в себе идею человека, смотрят в одном направлении. — Это… это оно? Лиле не нужно отвечать, даже кивок будет лишним. Эту тварь ни с чем не спутать. Её нельзя измерить, потому что у неё нет размера. Нельзя увидеть, но и нельзя не заметить. Иногда она похожа на вой, ускользающий от мозга забытой песней. Иногда она напоминает то, как пах бы чёрный цвет, как звучал бы запах гнили. Она — тень, которую отбрасывает понятие о тени. — Что. За. Хрень, — по слогам выдыхает Кирилл, и Лиля чувствует, как его пальцы крепче сжимают её ладонь. — Странно, — хмурится она, ищейкой озираясь по сторонам. Если бы у калейдоскопа сна были стороны. — Думаешь?.. — нервно поддевает Кирилл. Лиля щерится: необходимость объяснять очевидное всегда её раздражала. — У этого сна нет хозяина. Обычно они кричат. Её слова повисают в воздухе. Не как метафора, нет. Они буквально остаются там же, куда она их выдохнула. Витают эхом. Сон распадается на части. — Может, его уже?.. Слова Кирилла тоже остаются, не тая во времени. Если они продолжат болтать, то задохнутся в них, как в рое насекомых. Лиля чувствует, как чужое «может» свербит в носу, как собственное «кричат» царапает ухо. — Нет. Эта поебень питается снами, а не их носителями. Я видела это десятки раз. Они просто… Она морщится, откашливая «видела», которое полезло обратно в глотку. Надо заткнуться, пока не поздно. — Может, этот человек сейчас не спит? — Тогда не было бы сна, придурок, — говорит Лиля, отгоняя от себя назойливую стайку слов, липнущую к коже, оседающую на одежде. — Надо выбираться отсюда. — Надо найти подсказки, — это они произносят одновременно, и их фразы сталкиваются, путаются, сплетаются узлом. Лиля продирается сквозь путаницу слов, хватается за погнутый фонарь, подтягивается в иную плоскость и пытается разглядеть лицо ближайшего человека, но оно смазано и едва ли реально. — Извините, как вас зовут? — пробует Кирилл, но человек не реагирует на него. Лиля пробирается дальше, к перекошенной и подтаявшей машине, сдирает с неё номерной знак, который отклеивается со звуком липучки на одежде. На нём она читает: «Сурганова, 47/5». — Ты знаешь, где это? — Примерно, — отвечает Кирилл, принимая из её рук табличку, которая тут же стекает по его пальцам. Кругом остаётся всё меньше и меньше сна, и Лиля понимает, что дольше тут оставаться нельзя. Она не хочет знать, что случится, когда у твари больше не останется пищи. Она берёт Кирилла за руку и делает шаг в темноту, цепляясь за светящуюся нить. — Не могу поверить, что Меф бросился на эту хрень со своим огненным мечом. Его слова остаются просто словами, и это успокаивает. — Ты помнишь, что было написано на табличке? — спрашивает Лиля. Вынести что-то из сна всегда сложно, будь то название улицы, или мелодия, или лицо, или идея. — Сурганова… Сурганова… — Кирилл растерянно хмурится. — Сорок пять? — прикидывает Лиля. — Сорок семь. Сурганова, сорок семь. — Держи это в голове, — приказывает она. Пора просыпаться, пока они не забыли. Тем более идти вперёд становится слишком тяжело, будто их тела износились от долгого путешествия. И когда Лиля уже собирается проснуться, Кирилл вдруг говорит: — А это ещё что такое?.. Она с опаской оглядывается, ожидая увидеть тварь или сон, но никак не… — Это… самолёт? Небольшой кукурузник цвета винтажной фотографии, выгоревшей на солнце, с сочным тембровым тарахтением пролетает над их головами, круто лавирует и, тяжело взмахнув крыльями, опускается на то, что могло быть землёй, будь у снов горизонт. Пилот снимает кожаный шлем, из которого волной разливается концентрированная рыжина. Девушка сдвигает старомодные лётные очки на лоб, сплёвывает медно-медовую прядь, перекидывает локоть через бок самолёта, как жигало в кабриолете. — Вы тоже его ищете? Что-то в её лице делает невыносимыми попытки разглядеть его. Оно слишком плавное, слишком гладкое, взгляд не задерживается, соскальзывает с него, словно оно состоит из кругов, как в самоучителе по рисованию: кружок подбородка, пухлые губы — два круга сверху, два овала снизу, округлый кончик носа с двумя кружками поменьше по бокам. В ней совершенно нет острых углов, не обо что порезаться, безопасно для детей всех возрастов. Когда она задаёт свой вопрос и замолкает, её губы кажутся обиженными, но это, должно быть, оттого что они пышные, почти опухшие. Всё в её лице словно соперничает между собой, пытаясь перетянуть внимание на себя: густые-густые брови, глубокая ямочка под подбородком, насыщенные карие глаза, крупные веснушки, забрызгавшие щёки, нос и лоб. Их так много, что хочется смыть их с неё, чтобы разглядеть лицо. В Средневековье её сожгли бы на костре. Без раздумий, без сожалений. Первым голос прорезается у Кирилла: — Извини?.. Кого мы ищем?.. — Сомниум, — отвечает она. — Он исчез. Вы тоже заметили? Значит, Меф наконец предупредил своего парня. — Зачем тебе Сомниум? — спрашивает Лиля. Девушка смотрит на неё как на конченную дуру, и Лиля невольно тянется к пистолету за поясом, но там его нет. Вынести что-то из сна чертовски сложно. Тогда как здесь появился целый грёбаный самолёт?.. — Зачем вы путешествуете, если не ради Сомниума? — она прикладывает палец к кончику носа, задумываясь о чём-то. — Бред, — наконец решает она. — Он всегда был здесь, всегда. — Вэл, наверное, его уничтожил, — говорит Кирилл. Он всё ещё держит Лилю за руку, чтобы не раствориться в пустоте, и со стороны они, должно быть, выглядят как сопливая парочка… Лиле хочется отдёрнуть руку. — Вэл никогда бы так не поступил, — уверенно заявляет девица. Блеск в её глазах напоминает помешательство, одержимость. Лиля солидарна с инквизицией как никогда. Она бы первая поднесла факел к сложенным брёвнам. — Может, он просто бодрствует в данный момент, — пытается сгладить ситуацию Кирилл. Вечно он это делает: гладит да гладит, как ебучий утюг. — Нет. Тогда бы в Сомниум просто нельзя было попасть. А сейчас его нет. — Винтерс испугался твари и прикрыл лавочку, — отрезает Лиля. — Вэл ничего не боится, — говорит девушка с насмешкой, от которой на её щеке появляется ямочка. Всего одна, но этого вполне достаточно. — Он никогда бы не разрушил своё королевство. — Разве это не королевство Мефа?.. В смысле, Мефиуса, — поправляется Кирилл. — Конечно же, нет, — лицо девушки становится почти жестоким, но только почти. Она слишком мягкая, слишком плавная, чтобы источать угрозу. — Мефиус — узурпатор, и ничто в Сомниуме не принадлежит ему по праву. Лиля чувствует, как раздражение режется под кожей. Чёртовы фанатики. Говорят об этом фэнтезийном посмешище как о чём-то реальном. — Что ты там вообще забыла? — Эм, — девушка возмущённо куксится, надувается, и Лиле хочется ткнуть в неё иголкой, чтобы лопнуть, как воздушный шарик. — Вообще-то, у меня там сюжетная арка в самом разгаре. — Вэл прописал тебе линию? — удивляется Кирилл. — Конечно, нет! — отзывается она так поспешно, словно одна его фраза оскорбляет всю её религию. — Я бы о таком даже… Нет, я бы не… Может, когда-нибудь… — её лицо приобретает мечтательное выражение, но она стряхивает его с себя вместе со смущением. — Если Его Высочество Изгнанный Принц заметит меня, я, конечно, с радостью, но… — Не судьба, — прерывает её Лиля. — Винтерс покончил с Сомниумом, и тебе советую. — Он не стал бы! — Он уже. — Никогда! — Спорнём? — Лиль, а нам не?.. — Заткнись, — цыкает она на Кирилла и тянет его к самолёту. — Сейчас и проверим. Вылезай давай. — Пешком? — дует губы девушка, неохотно выпутываясь из ремней. — Это же так… утомляет. — Ну, а кто виноват, что твой драндулет одноместный. — Ещё раз ты назовёшь «Сокола» драндулетом… — И что ты сделаешь? Придушишь меня своим телом? Девушка, уже наполовину вылезшая из самолёта, оскорблённо обхватывает ладонями свои пышные формы, сжимая их так, что Кирилл рядом неловко переминается с ноги на ногу и отводит глаза. Лиля скрипит зубами, чувствуя, как горят уши. Она вовсе не имела в виду её грудь, ссылаясь исключительно на общую… подушечность этой особы. Взгляд девушки скользит по телу Лили, гнев на лице разглаживается, и она, чуть неловко перекинув копну рыжих волос за спину, говорит: — Если ты комплексуешь… Не нужно. Ты тоже очень красивая. Лиля издаёт то ли рык, то ли стон, закрывая глаза и смыкая пальцы на переносице, сдвигая очки. — Поверь, — продолжает девушка, — иметь большую грудь — это настоящее мучение. К концу дня начинает болеть спина, лифчик приходится носить даже дома, а прыгать — это вообще сущий ад, я уже не говорю про кучу извращенцев и… — Да не завидую я твоим дойкам! — резко обрывает её Лиля. Девушка снова обиженно хватается за грудь. — Что за отвратительный мужланский жаргон? И, вообще-то, они очень мягкие и приятные, иногда так хорошо пожамкать их и… — Блять, просто заткнись, — Лиля сжимает кулаки, и Кирилл тихо шипит от боли, когда его пальцы оказываются в тисках. Кажется, ещё немного, и эта психованная предложит Лиле самой испытать все прелести «антистресса», и ситуация окончательно перевалит за границу дешёвой лесбийской порнухи. — Мы идём или нет? — Но я всё обыскала: Сомниума нигде нет. — Ты искала Сомниум. А мы будем искать Винтерса. Девушка снова нажимает кончиком пальца на свой нос, постукивает по нему пару раз и, в конце концов, кивает: — Это может сработать. Подождите, я только отправлю «Сокола» домой, — она хлопает по боку самолёта, и тот, совершенно по-птичьи размяв крылья, с тяжёлым механическим вздохом поднимается, взмывая в пустоту. — Но как мы его найдём? Это очень сложно, если никто из нас не знает его лично. — Я знаю, — Кирилл робко поднимает руку, и Лиля шлёпает его по ладони. Синдром отличника. Глаза девушки благоговейно распахиваются. — Ты знаешь Вэла? О боже. О господи. Ты говорил с ним? Когда? Как? Какой он в жизни? — Он… — Кирилл подбирает слова, и Лиля прям-таки видит, как барьер вежливости не пропускает рвущееся наружу «пафосный уёбок». — У него… сложный характер?.. — Как и у всех гениев, — с готовностью кивает девушка. — Как вы познакомились? — На презентации книги. — О! В Москве, да? Я так хотела туда попасть… Они начинают обсуждать мероприятие, и Лиля с раздражением отсеивает их разговор, как назойливый шум. Она тоже была там, тоже видела Винтерса, а значит, сможет его найти. Осталось только потянуться к нужной нити, сосредоточиться и… Да блять. — Вы можете захлопнуться? — Ты очень грубая, — говорит девушка. Всё, что не касается Сомниума и Винтерса, о которых она говорит с целеустремлённым вдохновением, выходит у неё как-то наивно, рассеянно. Она наклоняется к Кириллу (потому что, как оказалось, она на полголовы его выше, что делает её рост для Лили и вовсе недосягаемым) и шепчет: — Почему она такая злая? — Она не злая, просто… — Я вас слышу, ебланы. — Ну вот, она снова меня обижает. Скажи ей, чтобы она перестала. — Только попробуй, — с угрозой проговаривает Лиля, переводя тяжёлый взгляд на Кирилла. Девушка одними губами шепчет: «Очень злая». Ненавидеть её оказывается проще простого, и эта ненависть помогает наконец собраться с мыслями и выудить из миллиона одинаковых и при этом непохожих друг на друга нитей нужную. Лиля цепляется за неё, победно скалясь. — Нашла. — Ах, как здорово! — девица хлопает в ладоши, и эта театральщина вместе с нелепым книжным «Ах!» делает её абсолютно невыносимой. — Ты такая молодчина! Можно мне примерить твои очки? — Что? Нет, — огрызается Лиля, не понимая, каким образом эта мысль вклинилась в голову этой дуры. — Но мне кажется, они подойдут мне больше… — она невинно смыкает и размыкает кончики пальцев. — А тебе они вовсе не нужны во сне. — Я не дам тебе свои очки, — повторяет Лиля, не понимая, почему вообще должна разъяснять это по буквам. — Но мне очень хочется… Можно я?.. — она тянет к Лиле руку, но та резко от неё отбивается. — Отвали. — Хорошо, сейчас, только… — тонкие пальчики снова приближаются к её лицу, и Лиля теряет терпение, хватая девушку за запястье и выкручивая ей руку. — Мне не больно, мы же во сне, — говорит та, нисколько не смутившись. — Тогда я отрежу её нахер, — сквозь зубы цедит Лиля, доставая из кармана свой нож, без которого она никуда не отправляется — даже в сон. Кирилл, потерявший свой «спасательный крюк» в панике хватается за край её футболки. — Отрезай, пожалуйста, — благосклонно разрешает девушка, с рассеянным любопытством глядя на то, как лезвие впивается в бледную кожу её предплечья, тоже покрытого веснушками. — Меняю руку на очки. — Может, не надо?.. — с сомнением вклинивается Кирилл, оглядываясь по сторонам в поисках помощи. — Лиль, слушай, просто дай ей очки, ладно?.. — О, я дам ей очки, — обещает Лиля, и голос её скрипит в унисон дробящейся кости. — Господи, — голос Кирилла становится тонким и прозрачным. — Остановись. Лиля, пожалуйста… Сколько… крови. Я сейчас потеряю сознание. — Нельзя потерять сознание во сне, — говорит девушка, одаривая его поучительным взглядом: «Глупенький ты мой». Свободной рукой она снимает с Лили очки и, довольная, водружает себе на нос, поправляет волосы, говорит с каким-то новым томным акцентом: — Адронный коллайдер. Теория струн. Когнитивный диссонанс. Я звучу сексуально? — У тебя… рука… Держится на куске… мяса, — Кирилл отворачивается, прикрывая рот рукой. Он тяжело сглатывает, давя в себе рвотный позыв. Лиля наконец заканчивает и победно вскидывает вверх чужую кисть. Девушка с глупым смешком отбивает «пять» единственной уже рукой. — Миленько, — говорит она. — Ну что, идём к Вэлу? Лиля небрежно отбрасывает всё ещё тёплую конечность и без лишних слов тянет Кирилла за собой.

***

— Не могу поверить, что увижу Вэла так близко, — вздыхает девушка, когда они оказываются под высокими сводами храма. Судя по обилию золота и расписным потолкам — православного. — Никогда бы не подумала, что ему нравятся церкви… Кирилл, всё ещё бледный и всё ещё избегающий смотреть на уродливый обрубок вместо руки, хранит мрачное молчание. Лиля, которой наконец не нужно держать его, как потерявшегося мамонтёнка, щёлкает костяшками, оглядывая фрески. Святые на них все как один закрывают лица ладонями, словно бы от стыда. Занимательно. Мраморный пол рябит под их шагами гулким эхом, когда они проходят глубже. Рыжая дурёха останавливается у позолоченного алтаря, пытаясь разглядеть в нём своё отражение, любовно поправляет очки, играясь с волосами. Они у неё длинные, до пояса, и их рыжина ярко выделяется даже здесь, среди помпезного убранства храма. — И где он? — ворчит Лиля, заглядывая за иконостас. — Слышите? — Кирилл поднимает вверх палец, призывая к тишине. — Там, — он указывает на изящно вырезанную из тёмного дерева исповедальню, из которой доносится тихий шёпот. Лиля решительно направляется туда, собираясь нарушить священное уединение исповеди. В каких бы грехах Винтерс ни каялся, они могут подождать. Но когда она распахивает витражную дверцу, то понимает, что раскаянием там и не пахнет. — Какого?.. — Винтерс вскакивает со скамьи, торопливо подтягивая штаны и застёгивая белоснежную рубашку. На его груди, ключицах и плечах расползаются сочным пятнами засосы. Меф на полу беспечно скрещивает ноги, располагаясь поудобнее. Вытирает рукавом влажные губы. — О, Лилезавр, а ты тут какими судьбами? — Меф?.. — Кирюшенька! И ты здесь! — Вэл. О мой бог. Вэл Винтерс! Здравствуйте, я… Я большая ваша фанатка! Вэл покрывается багровыми пятнами, желваки проступают на его лице, но он с достоинством оправляет ворот своей рубашки, свысока глядя на собравшихся. — Не хочу показаться невежливым, — произносит он змеиным шёпотом, — но потрудитесь объясниться, какого дьявола вы забыли в моём сне. — Не поминай имя Лукавого в священном месте, — одёргивает его Меф, и Винтерс одаряет его красноречивым взглядом, прежде чем вздёрнуть с пола за шкирку. — Что? Ну что? Не смотри на меня так, змий проклятый… Сам совратил — сам и отвечай. Знаешь ведь, как говорят: любишь минеты — люби и саночки летом готовить, а зимой в телегу лезть и называться груздем. И вообще… Ой, любезнейшая, да у вас руки не хватает! — Мефиус Пылающий, — говорит девушка так, словно не может решить: попросить автограф или пырнуть Мефа под бок. — Что ты тут делаешь? Вэл… — она смотрит на своего героя, готовая разрыдаться. — Вэл, что он тут делает?.. — Чего я тут только ни делал… — тянет Меф, поигрывая бровями и оттягивая щёку языком. — Кирюш, а ты чего стоишь как воды в рот набравши? Сплёвывай давай, не держи в себе. — Я хочу проснуться, — жалобно отзывается Кирилл, и Меф растроганно притягивает его к себе, поглаживая по голове. В деревянной кабинке становится слишком тесно, и Винтерс отпихивает от себя эту горемычную парочку, протискиваясь сквозь узкий проход. — Прочь отсюда, — приказывает он, отвешивая каждому порцию морозного взгляда. — Сначала объясни этой полоумной, куда делся Сомниум, — говорит Лиля, складывая руки на груди и кивая в сторону девушки, нервно наматывающей прядь волос на пальцы единственной руки. Винтерс сжимает тонкие губы и мучительно медленно закатывает глаза. Непонятно только, для кого это шоу, учитывая, что Меф слишком увлечён утешением своего бедного Кирюшеньки, чтобы смотреть в его сторону. — Я не собираюсь ничего объяснять шайке невоспитанной шпаны, осмелившейся вторгнуться в мой сон. Проваливайте. — Да брось, Валюндель, чем больше народу, тем веселее! Проходите, гости дорогие, не стесняйтесь, устраивайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома. Если только, конечно, вам нравится ваш дом, а иначе чувствуйте себя по-другому, как хотите, это зона, свободная от мирских забот, — тараторит Меф, выталкивая Кирилла из исповедальни. — Кто что будет? Могу предложить причастного вина, могу — деепричастного. Чем богаты, тем и рады, сами понимаете… Валяшка-неваляшка, что стоим, чего ждём? Гости сами себя не обслужат, стол сам себя не накроет. — Ущипните меня, пожалуйста, — просит Кирилл, и Меф с готовностью щиплет его за задницу. Взгляд Винтерса стынет ещё на пару градусов, и в церкви становится ощутимо прохладнее. — Я ничего не понимаю. Вэл, Вэл, как же так?.. — растерянно бормочет рыжая девица и беззастенчиво виснет на Винтерсе, преданно заглядывая ему в глаза. Тот стряхивает её с себя с нескрываемой брезгливостью. — А, я поняла! Ты наконец одолел Мефиуса и сделал его своим рабом, да? Она с надеждой складывает ладони у груди, и Лиля удивлённо хмурится: когда эта рептилоидка успела отрастить себе новую конечность?.. — Он? Одолел? Меня? — Меф заливается смехом, хлопая себе по коленям. — Кирюнь, ты слышал? Вэл меня одолел. Вэл одолел меня. Одолел меня Вэл. Нет, как ни крути, выходит полная бессмыслица. От перемены мест слагаемых сумма не суммируется, иск на игрек не меняется, правда-матка не рубится. Девонька-краса, длинная коса, вас, поди, бес попутал. — Слишком громкие речи для того, кто минуту назад стоял предо мной на коленях, — ведёт бровью Винтерс. Он смотрит на Мефа так, словно кроме него здесь никого нет. — Валь, ну чё ты начинаешь, только перед девочками меня позоришь, как обычно… Не слушайте его, дамы, он это не от сердца, а от своего, прости господи, хуя, — это он произносит нарочитым шёпотом, артикулируя каждый звук. — Он, когда кончит, куда приличнее, почти на человека похож. — Вэл! — вскидывается девушка, взмахивая своей рыжей гривой. — Почему ты позволяешь ему так говорить с собой? — Прошу прощения, — Винтерс пригвождает её взглядом, — но тебе слова не давали, — он требовательно поворачивается к Кириллу. — Кто она такая? Кирилл неловко пожимает плечами: — Она искала Сомниум. — Сомниума больше нет. — Видишь? — фыркает Лиля. — Я же говорила. — Нет, — девушка так мотает головой, что кажется, она вот-вот отвалится и покатится по полу. — Нет, не может быть. Как же?.. Как же так? — Пути господни… — вздыхает Меф, хозяйственно расстилая на алтаре невесть откуда взявшуюся скатерть. — Но что мы всё обо мне да обо мне? Сядьте, деточки, в кружок да возьмите пирожок… С пирожками у нас тут, правда, напряг, дефицит, так сказать. Но зато просфоры в избытке, на всех хватит, налетай! Он с аппетитом уминает причастный хлеб, набивая щёки. — Я ничего, совершенно ничего не понимаю, — растерянно жалуется девушка, смотря на Винтерса с какой-то детской обидой. — Что будет с Сомниумом? Ты вернёшь его, Вэл? Вернёшь же, правда? — Выметайтесь. Из моего. Сна. — Идём, — вздыхает Кирилл. — Всё это действительно как-то непорядочно. Меф?.. — Да, зайчоночек мой ушихвостый? — Проводишь меня обратно? — Он остаётся, — властно сообщает Винтерс. — Вы проваливаете. — Но Сомниум… — хнычет рыжая. — Забудь о Сомниуме. Забудь дорогу сюда. Забудь моё имя. — Вэл, я… — ВОН. СЕЙЧАС ЖЕ. Его голос заполняет собой всё пространство, поднимается к расписным сводам, обрушивается на них громом, придавливая и оглушая. Стены дрожат, пол ходит ходуном, и святые отнимают руки от лица, гневно обращая взгляды на собравшихся. Меф давится просфорой, отплёвывается и присвистывает. Рыжая девица со слезами на глазах сжимает кулаки. Она, как капризный ребёнок, топает ножкой, вытирая рукавами покрасневшее и сморщенное лицо. Лилины очки падают на пол с обиженным бряканьем. — Ну-ну, полно, полно, нечего тут слёзы лить, — Меф подступается к девушке, раскрывая руки для утешающего объятия. — Ты этого проходимца не слушай, он… — Он не проходимец! — шмыгает носом она, отталкивая от себя Мефа. Гнев полыхает на её лице воинственно и дико. — Не смей называть его так! Ты украл его трон, присвоил себе его корону, изгнал его из его же королевства! И после этого ты… Ты! Ненавижу! — она замахивается на Мефа, бьёт кулаками его грудь. — Ненавижу тебя! Нена… — Довольно, — Винтерс ловит её за запястья, отбрасывая в сторону. — Ненавидеть его — моё исключительное право. С чего ты решила, что достойна обладать им? — Но… Вэл, — беспомощно всхлипывает она. — Ты не можешь так поступить. Губы Винтерса прорезает глумливая усмешка. — Не тебе говорить мне о том, чего я не могу. Девушка медленно, зачарованно моргает, скованная одним его взглядом. — Хорош фасонить, а? — Меф пихает Винтерса в плечо — слишком жёстко, чтобы жест выглядел дружеским. — Она же твоя фанатка, чё ты морозишь, поди не Снегурочка. Развёл тут выебоны — на хуй не намотаешь, в пизду не затолкаешь. Зазвездился или где? — Серьёзно? — Вэл поворачивается к нему, и его взглядом можно точить ножи. — Ты на её стороне? — Да вы, блять, на одной стороне, мудозвон ты обоссанный, — Меф вскидывает подбородок, и Лиле знаком язык его жестов. Злой, беспощадный язык, на котором говорят в бойцовских ямах. — Нашёл на ком эго своё ебливое взращивать, она же тебя, суку, боготворит. Хули ты тут устроил? Кирилл рядом подбирается, с тревогой глядя на друга. В храме становится темнее, будто весь свет сползается к глазам Мефа, окутывает его наэлектризованным ореолом. Лиля нащупывает в кармане нож, и его тяжесть успокаивающе ложится в ладонь. Она знает таких, как Винтерс. Честолюбивые пижоны, которые и взгляда дерзкого в свою сторону не спустят. Упьются вдоволь чужим унижением, а потом ударят побольнее, точно зная, куда бить. Меф нарывается на драку, и защита ему явно не нужна, но Лиля всё равно готовится к бою. А он будет, явно будет, потому что такие, как Винтерс, не терпят оскорблений. Вот он уже заносит руку и… Растирает точку между бровей. Устало. Побеждённо. — Ты закончил? — спрашивает он с бесстрастным спокойствием. Меф, секунду назад пышущий и кипящий, дёргает плечом, поправляя сползшую ветровку с ядовито жёлтыми полосками на рукавах. — Да я и не начинал ещё, — бурчит он, с досадой пиная высокие сапоги Винтерса своим обшарпанным кроссовком. — Ты закончил, — припечатывает Вэл, с какой-то мелочной мстительностью пиная его в ответ. Меф в долгу не остаётся, щёлкая его по лбу, и Винтерс возвращает щелбан, но вместо того чтобы отнять руку, пропускает волосы Мефа сквозь пальцы, чуть оттягивая на затылке, заставляя Мефа выгнуть шею, запрокинув голову. И вдруг они оказываются так близко, что Лиля чувствует себя некомфортно. Краем глаза она замечает, как тактично отворачивается Кирилл. — Я с ней не на одной стороне, — говорит Винтерс тихо, но отчётливо, хотя слова эти явно предназначены только одному человеку. И этот человек жадно ловит их, облизывая потрескавшиеся губы. — И ты тоже. — Тебя забыл спросить, — фыркает Меф, но если это и вызов, то не на дуэль. Скорее, на дом. — Повтори. — Тебя. Забыл. Спросить. — Хорошо, — кивает Винтерс удовлетворённо. — Запомни эту мысль. То, что происходит дальше, Лиля уже не видит, потому что Кирилл закрывает ей глаза своей тёплой и взволнованно влажной ладонью. — Идём, — тихо говорит он снова, осторожно подталкивая Лилю в спину. Она стряхивает с себя его ладонь, но не оборачивается, лишь сгребает рыжую девицу за волосы, уволакивая за собой. Темнота, в которой они оказываются, после кричащей роскоши храма кажется приветливо пустой. Они стоят втроём посреди Ничего, и потерянные лица взбешивают Лилю не так быстро, как обычно, словно сонное пространство окончательно лишило её сил, затормаживая жизненные процессы. — Я ещё никогда так не уставал от сна… — говорит Кирилл. Он вкрадчиво заглядывает в лицо рыжей дурёхи, спрашивая: — Ты в порядке? Лиле хочется кинуть в него чем-то тяжёлым, но ничего тяжелее собственного взгляда поблизости не оказывается. — Поверить не могу… — Понимаю, в голове не укладывается, но… — Поверить не могу, что только что видела Вэла! — перебивает его девушка, радостно подпрыгивая. Лиля провожает взглядом её взметнувшуюся грудь, невольно вспоминая ранние жалобы этой дебилки. — Он такой… Такой! Да ведь? Такой!.. — Гей? — язвительно предполагает Лиля. Девушка задумчиво шлёпает своими пухлыми губами, стучит пальцем по носу. — Нет, не думаю. Не думаю, нет, — повторяет она. — Возможно, бисексуал. — Возможно? — прокашливается Кирилл. — Да, да, вполне возможно, — кивает девушка. — Очень даже может быть, вам так не кажется? — Я даже не знаю, как правильно называется этот вид гомофобии… — бурчит Лиля, с трудом переставляя ноги в направлении — нет, скорее, мысли о направлении — дома. — О, это было бы так замечательно, будь Вэл бисексуалом! Да, очень даже замечательно. Лиля знает, что с идиотами бесполезно спорить, но не может удержаться. — Он сам говорил мне, что гей. — Нет, — удивлённо отвечает девушка и кивает сама себе. — Нет, я так не думаю. Ты врёшь. Ты врёшь мне, потому что ты злая. — Ты, блин, умственно отсталая или что? — огрызается Лиля. — Даже будь он натуралом, он не стал бы с тобой встречаться. — Зачем мне с ним встречаться? Разве он не гей? — невинно спрашивает девушка, и Лиля чувствует, как Кирилл впивается в её руку, сжимающую нож. — Да ты издеваешься… — По-моему, ты сама только что уверяла меня, что он гей, а теперь предлагаешь мне с ним встречаться. Это странно. Ты странная. — Я странная? Я, блять, странная для тебя? — Да, очень странная, — она рассеянно смотрит в пустоту перед собой, играясь со своими волосами: то заплетает косу, то пропускает их сквозь пальцы. — Мне кажется, ты всё ещё на меня в обиде, потому что я назвала тебя плоской доской. Или это был ты? — она смотрит на Кирилла, хмуря свои густые рыжие брови. — Очень некрасиво так говорить про свою девушку. Ты должен извиниться. — Она не моя девушка, — Кирилл испуганно косится на Лилю, словно боится, что она его побьёт. — Нет? О, тогда чья же она девушка? Если ты гей, Вэл тоже гей, и даже Мефиус гей… — Я не… Да блин, — Кирилл угрюмо затыкается и отворачивается, качая головой. — Почему все так думают?.. — С хуя ли я должна быть чьей-то девушкой? — Конечно же, ты не должна. Просто мне сложно такое представить. — Патриархат глаза запароходил или чё? — Вовсе нет, — отзывается она изумлённо. — Я же говорила: ты очень красивая. Хоть и… — её взгляд соскальзывает ниже Лилиного лица, но тут же возвращается назад. — Маленькая. Я про твой рост, если что, а не про… — Да ёб твою мать, — вздыхает Лиля и дёргает Кирилла в сторону, выпутываясь из налитой сном пустоты. Горячее летнее солнце уже пропекло комнату, наполнив духотой, и Лиля сбрасывает с себя влажное от пота одеяло, встречаясь взглядом с заспанными глазами Кирилла. Он трёт лицо и зевает, прилично прикрывая рот кулаком. Разминает шею, хрустит позвонками, морщась от последствий сна на полу. — Это было… — Мы не будем это обсуждать, — обрывает Лиля, поднимаясь с кровати и шлёпая босыми ногами к ванной, на ходу разгибая дужки очков. Умывшись, она какое-то время изучает себя в зеркале, отмечая каждый недостаток, с яростью выжигая следы непрошеных комплиментов. Никакая она не красивая — херня это всё. Белёсые брови, незаметные светлые ресницы, острые скулы, суровый взгляд, невыразительные губы… Она останавливается на них, размазывая пальцем, зачем-то касается своего носа, пробуя на себе этот странный жест: тук-тук-тук по самому кончику. Бред. Очевидно, что эта рыжая дура не в себе. Коммуникация с мозгом нарушена напрочь. Лиля вглядывается в свою хмурую физиономию, поправляет очки и тихо, едва слышно говорит: — Адронный коллайдер. Теория струн. Когнитивный диссо… Да блять. Нет. Не-а. Нахуй это всё. И резко отворачивается, заставляя мысли вернуться к расследованию. Зацепка. Перед тем как всё окончательно долбанулось, они нашли зацепку. Сурганова, 47. Сурганова, 47. Сурганова, 47. Сурганова, 47. Лиля раздевается, встаёт под душ и мантрой повторяет про себя адрес, чтобы он не растаял вместе со сном. Чтобы ни о чём другом больше не думать.