Сомниум

Футболка прилипает к потному телу, и Лиля раздражённо одёргивает ткань. Провод от наушников ритмично колышется, бьётся узлом в её живот. Вчера Кир вызвался их распутать и получил по щам: Лиле нравится, что они давно и надёжно сплелись в тугой ком на середине провода. Так он короче, удобнее. Так ей не нужно постоянно следить за тем, чтобы он был распутан: если всё изначально проёбано, проебать сильнее уже не выйдет. Беговая дорожка гудит под кроссовками, каждый шаг тяжело отбивается в пятки. Краем глаза она видит Алексея Денисыча, неспешно прогуливающегося на своём тренажёре и слушающего какого-то политического обозревателя. Лиля устала, но усталость лишь гонит её вперёд. Жар в лёгких выжигает все лишние мысли, и она думает лишь о новом вдохе, новом шаге, новом километре на табло. Она не думает об Алёне, хотя лицо сестры смотрит на неё из гигантского зеркала напротив. Лиля привыкла видеть его там. Она не думает о Кирилле, хотя это его футболка липнет к её телу: обе свои Лиля закинула утром в стирку, надеясь, что Кир включит адскую машину за неё. Лиля понятия не имеет, в какой отсек нужно сыпать порошок, какой режим ставить и где у этой проклятой штуки кнопка запуска. Она никогда не стирала сама, этим занималась Алёна. У них в отношениях всё всегда было поровну: Лиля пачкает — Алёна стирает; Лиля рвёт — Алёна зашивает; Лиля разбивает вдребезги — Алёна бережно соединяет осколки. Теперь, когда им пришлось поменяться местами, равновесие нарушено. Лиля вытирает подолом футболки пот, ненароком вдыхая чужой запах. От Кирилла всегда пахнет детсадом: смесью дешёвого порошка, картофельного супа, пластиковых игрушек, разбросанных по ковру. Ещё от него пахнет Мефом: его сигаретами, церковными свечками, спиртом, дворовыми мусорками — всем, что горит. От футболки пахнет ими обоими сразу, потому что Меф тоже ворует его вещи. Телефон жужжит в кармане, и Лиля смахивает экран блокировки, вводит пароль, скалится раздражённо, потому что сообщение читается голосом Кирилла с его бесячими вкрадчивыми интонациями, с его извини-что-отвлёк и спасибо-что-выслушала. С этой его тревогой мамы-утки. [Ты не видела Мефа?] Лиля нажимает на кнопку звонка, потому что печатать за пробежкой неудобно. Кирилл поднимает после первого же гудка — и это тоже её взвинчивает. — Тебя ещё не заебало трястись о нём? Он не пропавшая псина, вернётся скоро, — говорит она, перебивая его сочащееся вежливостью: «Здравствуй». Потому что он слишком Кирилл для нормального: «Привет». — Его уже два дня нет. — И? Будто в первый раз, — фыркает она. — Я знаю, просто… — он замолкает, и Лиля буквально видит, как он кусает щёку изнутри. Скоро он прогрызёт её насквозь. Лиля сможет сунуть в кровавую дыру палец и коснуться его зубов. — Он ушёл среди ночи, даже не предупредив. — Когда это он предупреждал? Иногда Лиле кажется, что она ввязалась в жутко проблемную семью, состоящую из отца-одиночки с ОКР и непутёвого сына, которого забрали из вшивого приюта и пытаются перевоспитать. Приручить. — Вэл тоже его не видел, — после паузы вздыхает Кир. Он всегда вздыхает так, словно живёт в школьном стихотворении о берёзке под окном. — Он не приходил к нему в сон. Лиля цокает. Если Кирилл уже и Винтерсу написал, значит, паника достигла отметки «Критическая». Он терпеть не может писать этому заносчивому придурку. — Забей, — советует она. — Он наверняка просто не спал прошлой ночью. — Угу, — невесело соглашается Кирилл, и Лиля представляет, как он теребит заусенец на своём большом пальце. У него ровные, аккуратно постриженные ногти и незаживающая ранка, которую он раздирает снова и снова, когда нервничает. Лиля ненавидит то, что знает это. — А ты… Ты скоро домой? — Нет, — огрызается она, хотя минуту назад собиралась уходить. И так уже три часа в зале торчит. — Хотела ещё пару больниц проверить. — Я с тобой, — с готовностью пионера выпаливает Кирилл. В Союзе он носил бы на шее красный галстук с парочкой блестящих значков за заслуги перед Отечеством. — Вышлешь адрес? Лиля скрипит зубами, но соглашается. Не потому, что знает: Кира нужно чем-то занять, пока тоскующие по Мефу волки не выгрызли его изнутри. Лишь потому, что с ним удобнее вытягивать из людей сведения. Им всем хватает одного взгляда на его обыкновенное доверчивое лицо хорошего мальчика, чтобы тут же начать вываливать свои проблемы. Старушки отдают ему сумки, чтобы он донёс их до нужного этажа. Мужчины норовят назвать его «сынком». И только дети дразнятся и гримасничают, потому что знают: он хоть и старше, а сдачи не даст. Лиля смотрит в зеркало на Алёну и думает: «Он бы тебе понравился».

***

Кир ещё не заснул, так что Лиля оказывается посреди Сонной Материи одна. Она ждёт его, бесцельно болтаясь по снам какое-то время, но вскоре понимает: он не придёт. Не заснёт. Он слишком волнуется за Мефа, ворочается с боку на бок на прохудившемся матрасе на полу. Плевать. Лиля прекрасно справится одна. Она мечется от одной нити к другой, преследуя Тень, но не находит её следов. Пару раз натыкается на необитаемую тишь, чужие разрушенные сны, пустоту на их месте. Она устаёт слишком быстро и в который раз задумывается о том нелогичном живом самолёте: может, будь у неё нечто подобное, путешествовать в темноте было бы легче. Сны сменяют друг друга — неясные, абстрактные, слишком личные, чтобы быть понятыми. Что-то не даёт ей покоя. Что-то большое рядом, необъятное, тянущее. Лиля пытается ухватиться за нить, ведущую к этому чему-то, но никак не может. Её нет. Её попросту нет, этой нити. И Лиля идёт вслепую. Темнота густеет, вязкая, как болотная муть. Шаги тонут в тишине — плотной и физической. Иногда она напоминает глубокий снег, иногда — запутанные корни, иногда Лиле кажется, что кто-то хватает её голыми руками за лодыжки, но когда она смотрит под ноги, то не видит ничего, кроме черноты. Дышать становится трудно, так что Лиля перестаёт. Это просто здесь, во сне, между снами — не дышать. Лёгкие сжимаются за ненужностью и прилипают к позвоночнику. И вдруг она видит это. Нить, натянутую вверху. Чем ближе она подходит, тем яснее становится: это не нить. По крайней мере, не такая, как все. Она толще, туже, она больше похожа на верёвку, или трос, или… Канат. Да, это канат. Один его конец привязан к светящемуся огоньку, из которого растут железные ветви. Лиля делает ещё шаг, и ещё, и ветви оказываются балками, переплетениями металла, будто кто-то пытался сплести из проволоки телевышку, нет, не просто вышку. Это… Эйфелева башня?.. Что за?.. Взгляд Лили бесконечно долго скользит вдоль каната, пока не утыкается в другой его конец. Там, на недостижимой высоте, шатаясь, будто от ветра, движется силуэт. Тонкая фигурка в цветастом костюме, сверкающем в темноте переливами стразов-чешуек. И тут до Лили доходит: это цирковой номер. Канат, натянутый между двумя башнями: Эйфелевой и Пизанской. Она не сразу узнала вторую, слишком непривычен её выпрямленный, исправленный образ. Лиля смотрит на девушку наверху, на то, как она тянет носок, прежде чем опустить его на трос, и не может отвести взгляда. — Не смотри, — раздаётся над самым ухом, и Лиля резко оборачивается, только сейчас замечая, что темнота вокруг изменилась. Наполнилась. Кривые европейские улочки, робко освещённые резными фонариками. Торговки попкорном с подносами, подвязанными к шее. Слоны, крутящие на длинных гротескных хоботах пёстрые обручи. Биг Бэн, повалившийся набок. Руины Колизея, вросшие в музей Мадам Тюссо, у дверей которого, балансируя на сияющем шаре, раскручивает ленты гимнастка. Мир вокруг напоминает туристическую карту Европы, которую скомкали и вымочили в цирке. Но Лиля не успевает полюбоваться местными достопримечательностями, потому что рядом с ней стоит девушка. Та самая девушка. Девушка, которая безразлично наблюдала за отпиливанием собственной руки. Девушка, кроющая Лилю матом, пока её поглощала Тень. Её… её поглотила Тень. Почему она здесь? — Не смотри, — повторяет она, кивая за спину Лили. Туда, где по канату уверенно ступает тонкий силуэт. — Она всегда падает. Лиля невольно дёргает головой, оборачиваясь, и девушка коротко вздыхает, когда яркая фигурка наверху вдруг срывается вниз. Её полёт короток и некрасив. Тело падает на землю тряпкой со звуком, которые человеческие тела не должны производить. Два разукрашенных клоуна, выразительно гримасничая, убирают её тело с дороги, разыгрывая из этого целое шоу. Лиля смотрит наверх, и там, на канате, снова она. Снова тянет носок и делает шаг вперёд. — Говорю же, — спокойно продолжает рыжая девица. Веснушек на её лице так много, что они сливаются в пятна. Маленькие колонии. Укреплённые города. — Всегда падает. «Нет, — думает Лиля. — Это не она». Эта девушка похожа на предыдущих двух, но Лилю не обмануть. Она всю жизнь смотрела в лицо, идентичное собственному, и знает, как отличить подделку. То, как она держится: безмятежно, не прилагая усилий для того, чтобы осанка была прямой и ровной. То, как её полные губы сжаты в линию, а не выпячены капризно, как у той, первой. То, как звучит её голос: без надрыва, без внутреннего крика, без рыка, как у той, второй. То, как её волосы не стекают по плечам волнами и не обрезаны коротко, а убраны назад, в тугую косу для удобства. — Кто ты? — спрашивает Лиля, потому что это единственно верный вопрос. — Если ты спрашиваешь моё имя, то можешь звать меня Элизой. Лиля не уверена, что хочет звать её вообще. — Я спрашиваю не об этом, — говорит она, сжимая в ладони нож. Он появился незаметно, как и всегда. — Я видела, как тебя сожрала Тень. Другую тебя. Рыжая хмурится, но недолго. Её губы вздрагивают, но тут же снова превращаются в скупую линию. Они выглядят как губы человека, не привыкшего к улыбкам. — Какой она была, та другая я? — спрашивает она. Мимо, бренча бубном, проходит фантасмагоричный великан с длинными ломкими ногами. Ходули, не сразу понимает Лиля. — Короткие волосы. Орала, — сухо описывает она. — Бэт, — кивает девушка. Ей хватает секунды, чтобы похоронить себя. — Мы все знали, что этим закончится. Она была слишком… проблемной. — Мы? — переспрашивает Лиля с нажимом. — Да, — просто отвечает Элиза и ничего больше не добавляет. Она жестом отказывается от карамельного яблока, который ей с нелепым поклоном предлагает торговец в лоскутном фраке. — Зря ты сюда пришла. — Сюда — это куда? Лиля чувствует, как раздражение скапливается на кончике её ножа, течёт по лезвию. Был бы здесь Кирилл, он смог бы разговорить эту девку. Он бы вежливо принял угощение из рук незнакомца и вертел бы чёртово яблоко до самого конца, не решаясь ни попробовать, ни выкинуть. — Я зову это место Краем. Но оно, скорее, напоминает чёрную дыру. Отсюда сложно выбраться, — Элиза безразличным взглядом окидывает Лилю и направляется вдоль мощёной дороги к изгибу горбатого мостика, под которым течёт река. По сверкающей глади скользят гондолы. — Ты видела здесь девушку, похожую на меня? — спрашивает Лиля, нагоняя её. Если это место действительно напоминает ловушку, то Алёна может быть здесь. Элиза вздёргивает бровь так, будто этот жест должен сопровождаться улыбкой, но ничто в её лице не смеётся. — Обычно я спрашиваю нечто подобное, — говорит она и добавляет: — Нет, я не видела никого с твоим лицом. И тебе не советую. Это что ещё за совет? Долбануто. Всё здесь долбануто, вывернуто наизнанку. — Я ищу свою сестру, — говорит Лиля. Элиза кивает, принимая новую информацию к сведению. За их спинами снова слышится мерзкий звук столкновения тела с землёй. На этот раз Лиля не оборачивается. — Я видела ещё одну тебя. Дуру на самолёте, — говорит она. — Лизочка, — снова кивает девушка. — Вы сёстры? — У меня нет сестёр. — Тогда кто вы? — в голосе Лили кипит нетерпение. Каждый ответ приходится ждать, вытягивать, выпутывать. У Лили нет на это времени. И ей кажется… Ей кажется, что уместнее было бы сказать не «кто», а «что». Это жуткое чувство. — Сколько вас ещё? Из двух вопросов Элиза удостаивает ответом только один. — Когда я уходила, было девять. Сейчас не знаю, — она облокачивается на изящные перила, увешанные «любовными» замками. — Тебе надо уходить отсюда. Серьёзно. Последнее она могла бы и не добавлять. Всё, что она говорит, звучит серьёзно. Лиля и сама чувствует, что ей тут не место. Этот сон отторгает её, выталкивает, пытается избавиться, как регенерирующий организм от инородного предмета. Она понимает, что у неё осталось время только на один вопрос. — Ты реальна? Элиза медленно оглядывает пространство вокруг. — Смотря что ты зовёшь реальностью, — отвечает она, и Лилю выдёргивает из сна.

***

— Какого хрена?! — рычит она, резко садясь в кровати. Кирилл отшатывается. Его глаза широко распахнуты, пальцы беспокойно сжимают плечи Лили. Она раздражённо стряхивает с себя его руки. — Зачем ты разбудил меня? Я, блять, была занята! — Извини, — мямлит он. — Извини, я… Ты… С тобой было что-то не так. Тебя трясло, как в приступе эпилепсии. Я думал… — Завали, — грубо обрывает его Лиля. Думал он… Ага. — Что… — он сглатывает, прижимая голое колено к груди. Он выглядит так, будто не спал этой ночью ни минуты. — Что у тебя случилось? Лиля уже скалится, раздражаясь необходимости всё объяснять, и вдруг понимает, что это не так уж и просто. — В душе не ебу, — говорит она, вытирая с лица холодный пот и надевая очки. — Меф не объявился? Кир кусает щёку и качает головой. Лиля душит слабачку в себе, которая тревожно сдавленно шепчет: «Мы потеряем его, как мы потеряли Алёну». — Утром пойдём его искать, — решает она, натягивая одеяло на озябшие плечи. И это-то в духоте летней ночи. — А пока слушай и… Записывай, что ли. У меня такое ощущение, что я скоро это забуду. И, прикрыв глаза, чтобы сосредоточиться, Лиля начинает рассказ о канате, о падающей девушке, о сплавленных воедино городах и ком-то — чём-то, — назвавшим себя Элизой.