Сомниум

— Если я уйду, ты будешь скучать? — голос Мефа искрится, звенит, как будто он хочет компенсировать им сегодняшнюю пасмурность. Как будто пытается превратить угрюмое зимнее небо в «Мороз и солнце, день чудесный!» Они идут по грязному комковатому снегу. Меф тащит за собой старенькие санки — с полозьями и прочим. Сегодня он заявился к Кириллу, раскрасневшийся от холода, с сияющими глазами, с мокрым снегом на ресницах, в невесть с какого бомжа снятом пальто — больше на размеров десять. Кирилл, потерявшийся во времени после Нового года, погрязший в конспектах и экзаменационных билетах, не сразу понял, о чём Меф вообще, когда он, улыбаясь так, что растрескались губы, проорал: «С Рождеством!» и притянул Кира к себе. Он даже спел ему рождественскую колядку (наверняка переделав пару строчек: Кирилл сомневается, что в оригинале пелось про водку): «Мы колядки-колядушки Пропоём вам прямо в ушки. Дайте пряников хрустящих, Чтобы в доме было счастье. Стопку водки дай, хозяин. С Рождеством вас поздравляем!» Кир не знает никого из ровесников, кто праздновал бы Рождество. Особенно православное. В его группе есть девушки, которые двадцать пятого декабря выкладывают в инсту фото своих ног в узорчатых носках, под пледом, с глинтвейном в руках, с заставкой «Один дома» на экране ноутбука. Но Рождество — ни католическое, ни православное — никогда не гостило в доме Кирилла. О нём пелось в торговых центрах и на уроках английского; его крутили по телеку; на него жаловался папа: «Опять толпа возле костёла». Но глядя на Мефа — Мефа, довольно жующего «Птичье молоко», которое вручил ему Алексей Денисыч за колядку, — Кирилл вдруг понимает, что Рождество может быть чем-то очень личным. И вот они идут на горку кататься. Меф вязнет в тающих сугробах, снег забивается под язычки его потрёпанных кроссовок. Ему бы валенки пошли сейчас куда больше. Валенки и варежки — шерстяные, колючие. В нём, румяном и русоволосом, так много сейчас какого-то славянского света. Он словно сошёл с полотен русских классиков. Выросший мальчишка с «Новой сказки» Богданова-Бельского; суженый-ряженый, которого надеются увидеть ночью в зеркальце девицы из «Святочного гадания» Маковского. И он ещё спрашивает, будет ли Кир скучать. — Что? — переспрашивает он. Кириллу кажется, что он не расслышал. — Ты будешь скучать по мне? Если я уйду, — повторяет Меф с улыбкой. Они знакомы уже полгода, а Кир всё никак не привыкнет к его улыбке: шкодливой, но при этом робкой. Меф улыбается так, будто отщипывает мякоть от краюшки сердца, чтобы поделиться украдкой, из-под парты в школе, из-под обстрела в окопе. — Куда ты собрался? — Кир хмурится. Железные полозья санок с мерзким лязгом натыкаются на укрытый снегом камень. — Никуда. Просто вопрос, — Меф берёт верёвочку от санок в зубы, роется в кармане в поисках зажигалки и сигарет. Одна из последних отправляется ему в рот, в компанию к верёвочке. Рот Мефа, ей-богу, пристанище всем отвергнутым. — Тебе надо уйти? Домой? — Кирилл сжимает руки в карманах. Разжимает. Меф не может просто уйти. — Я же сказал: никуда мне не надо. Просто интересно. Ты будешь скучать по мне, если я исчезну? Если ты проснёшься, а меня не будет? Если ты будешь ждать меня, а я не приду? Кирилл? Кирилл, послушай меня. Я позвонил твоему папе, он скоро тебя заберёт. Идём в игровую, нечего сидеть в раздевалке, весь вспаришься… Кирилл оглядывается по сторонам: маленькие скамейки, маленькие шкафчики с маленькими табличками с маленькими именами на них: Мишутка, Катенька, Риточка, Кирюша… Меф стоит над ним, протягивая руку. — Идём, соберём твою любимую мозаику. С «Королём львом». Да? Кирилл кивает. Он тоже маленький. Его ладошка тонет в тёплой руке Мефа. Воспитательницы собирают с ним мозаику только из жалости: никто не любит собирать пазлы. Это скучно. Он скучный. И там всё равно не хватает одной детальки… — Это Меф? Кирилл вздрагивает от голоса за спиной, оборачивается. Лиля стоит у двери, крутя в пальцах ножик. Смотрит на Мефа, деловито раскладывающего пазл на крошечном столе. Его действительно трудно узнать: здесь, во сне («А это сон, это сон, это просто сон», — говорит себе Кирилл) ему восемнадцать, его русые волосы едва прикрывают кончики ушей, его лицо свежее и румяное даже с синяком на челюсти — тогда он спал по двенадцать часов в сутки, чтобы как можно дольше быть в Сомниуме. Сон идёт ему больше, чем бессоница; больше, чем запой. — Да, это… — Кир смотрит на поломанные санки, с которых сползает талыми комьями снег на ковёр в его детском саду. — Мы с ним ходили на горку кататься, — зачем-то объясняет он. — Это было моё первое Рождество с Мефом. Лиля ничего не отвечает, лишь неуютно оглядывается по сторонам. — Погнали, — говорит она. — Надо проверить у Винтерса: может, он там. Кир смотрит на Мефа — ненастоящего Мефа, он понимает это. Но он так похож на него. И он так… спокоен. Умиротворён даже. Сидит себе, подперев щёку кулаком, перебирает детальки мозаики. Замечает на себе взгляд Кира и улыбается, поднимая на него ясные-ясные глаза. — Это не он. Идём, — торопит Лиля раздражённо. — Я знаю. Знаю, просто… Я неделю его не видел, — Кирилл подходит к столу — детскому игровому столику, слишком маленькому для взрослых. Но когда Кир опускается на миниатюрный стул, он приходится ему впору. — Меф?.. — М-м? — его брови с любопытством вскакивают. В глазах ожидание и небо. Всегда небо. — Я буду скучать, — тихо говорит Кир. — Если ты уйдёшь… Я буду скучать. Лиля опускает ладонь ему на плечо, и на секунду Кириллу чудится в этом жесте поддержка или даже — боже упаси — забота, а потом его выдёргивает в густую межсонную темноту. — Зачем ты?.. — он смотрит на Лилю обиженно и растерянно. Стоило ему наконец заснуть… Стоило Мефу наконец-то ему присниться… — Потому что эта сопливая муть звучала как прощание, — огрызается она. Она умеет огрызаться не только тоном голоса, а сразу всем лицом, всем телом. Слово «прощание» выбивает из груди весь воздух, и Кир понимает: Лиля права. Он отчаялся, он опустил руки, он… устал. Он так устал за эту неделю. Тишина между ними звучит почти как «Всё будет в порядке», но Лиля никогда не скажет такой откровенной чуши. Она не утешает его: «Меф наверняка просто страдает хернёй». Или: «Он взрослый и самостоятельный, скоро объявится». Или: «Ты же знаешь Мефа — он бы тебя никогда не бросил». Всё это Кириллу приходится говорить себе самому, но вот проблема: себе он не верит. Если бы это сказала Лиля — своим резким голосом, со своей непрекословной интонацией, со своей уверенностью, заставляющей вселенную прогнуться, — Кирилл поверил бы ей. Наверное, поэтому она и молчит. Они бредут куда-то вперёд, или назад, или вправо-влево-вверх… Между снами они могут двигаться в любом направлении — и оставаться на месте. Лиля почему-то медлит и не хватается за нить, ведущую к Вэлу. — Почему… — начинает она, но обрывает себя. Нож в её руке опасно поблескивает, и Лиля задвигает лезвие обратно. Оно само собой выскакивает вновь. — Почему детский сад? — А?.. — рассеянно переспрашивает Кирилл. Его мысли уже заняты Вэлом: может, он ещё не спит? Может, ему так же трудно теперь заснуть?.. — Твой сон. Тебе часто это снится. Детсад, — повторяет Лиля так, будто пилит дерево своим голосом. Будто слова для неё — лишь зубчики пилы. Острые, частые, короткие. Кир не любит об этом говорить. Это, пожалуй, самое постыдное, что случалось с ним в жизни. Ведь кем, в конце-то концов, нужно быть, чтобы от тебя сбежала родная мать? И пусть отец, неловко подбирая слова, вздыхал: «Слушай, Кирюха… Ты же разумный пацан, а? Ты уже такой здоровый, скоро в школу пойдёшь… Ты же понимаешь, что это не твоя вина, да? Твоя мама тебя очень любит, просто…». «Почему тогда она бросила меня?» «Она бросила меня, — папа трепал его волосы. Сжимал плечо. Не знал, что делать со своими гигантскими ручищами. Что делать со своим крошечным сыном. — Ты тут не при чём, просто…» Все их разговоры о матери заканчивались этим «просто» и тем, что шло за ним, но всегда оставалось бесплотным, вымолчанным. «Просто она никогда тебя не хотела». «Просто ты — гиря, прикованная к её ноге». «Просто она задыхается в семейной рутине, и ты, ты, Кирилл, душишь её своими назойливыми объятиями». Кирилл понимает — теперь уже понимает, — что его отец пытался сделать. Он хотел дать Киру кого винить. Позволить возненавидеть его, а не себя. Но даже тогда Кирилл понимал, что если бы дело было только в отце, мама забрала бы его с собой. Но она не забрала. И славно: он не пошёл бы с ней. — Моя мать должна была забрать меня из детского сада, — говорит Кир. Он не уверен, что когда-нибудь произносил это вслух. Возможно, он рассказывал это Мефу по пьяни. Возможно, нет. — Она обещала… Она обещала, что мы пойдём кататься на санках. Утром, когда собирала меня, уговаривала надеть дурацкие шерстяные колготки, — он качает головой и смеётся. Чувствует, как краснеют кончики ушей. — Говорила, что без колготок на горку не пустят. Что там стоит охранник и проверяет, надеты ли на тебе колготки. Я, блин, терпеть их не мог, но я жутко хотел покататься с ней на санках, понимаешь? Лиля хмурится, не отвечая. — Мы редко ходили с ней куда-то — только когда у неё было хорошее настроение. Тогда она брала меня в зоопарк, или в детскую библиотеку, или в планетарий… Это было похоже на праздник. Но на санках я с ней ещё не катался, только с папой. С ним было весело: он притворялся снежным барсом, бегал за мной, вываливал в снегу, говорил, что мы на Северном Полюсе, в экспедиции, нам нужно добраться до базы, добыть провизию… С ним было весело, — повторяет Кир, чувствуя укол вины. Болючий, но полезный, как прививка от столбняка. Прививка от брошенности. — С ним было весело, но он не был моей мамой. — Она умерла? — в лоб спрашивает Лиля. Никакого такта — и Кир прыскает смехом. Это очаровательно. — Да вроде нет, — отвечает он. — Ну, насколько я знаю. Просто не пришла. — Ну и дура, значит, — фыркает Лиля. Кирилл кивает с лёгкой улыбкой. — Я долго ещё думал, что это из-за того, что я утром закатил истерику из-за колготок… — Не представляю тебя в истерике, — Лиля качает головой, поправляя очки. Оттенок её угрюмости сейчас близок к улыбке, Кир уже научился различать все цвета её чёрно-белой радуги. — О, я был безутешен!.. Я так ревел, что голова заболела, — весело вспоминает он, пихая Лилю плечом. Та пихает его в ответ — всем телом наваливается, и Кир трёт ушибленную руку. — Полчаса потом икал. Соседи грозились вызвать милицию. — Не верю, — обрубает Лиля. — Уверена, ты был самым послушным ребёнком в мире. Сыном маминой подруги. Отличником на первой парте. Тебя все другие дети ненавидели, потому что воспиталки вечно говорили: «Ну почему вы не можете быть как Кирилл?» — Ах вот в чём дело, — шутливо тянет он. — А я-то думал, что надо мной издевались из-за колготок… — Колготки тоже сыграли свою роль, — заявляет Лиля и вдруг останавливается. Кир не сразу замечает перемену в атмосфере вокруг, даже делает пару шагов по инерции, прежде чем Лиля тянет его руку, заставляя замереть на месте. Напротив них стоит Тень. Сгусток темноты, бесформенный страх, концентрация бессловесности. Лиля выставляет вперёд свой ножик, кажущийся теперь игрушечным и бесполезным. Кир крепче сжимает её руку в своей. Тень смотрит на них без глаз, без лица. Смотрит в них. И исчезает. — Оно… не тронуло нас, — сглотнув, озвучивает очевидное Кирилл. — Да. — Но ты говорила… Та девушка… Лиля кивает. Может, Тень всё же не пожирает людей. Может, Тень действительно питается лишь снами. Киру бы очень хотелось, чтобы его это заботило чуть больше. Но прямо сейчас нет ничего важнее, чем найти Мефа. И если Тень собирается сожрать весь мир снов… Что ж, приятного ей аппетита. Он косится на Лилю, но её глаза уже закрыты, она сосредоточенно хмурится, и в следующую секунду мир сжимается в одну точку, чтобы тут же расшириться. Имитация Большого Взрыва. Зарождение Вселенной — личной Вселенной Вэла Винтерса. — Здравствуй, — приветствует его Кир, оглядываясь по сторонам. Они, должно быть, в замке: каменные стены, гобелены, массивный трон в центре зала. Подрагивающие огоньки свечей. — Ты восстановил Сомниум?.. — Репродукция тронного зала, — отзывается Вэл, не удостоив их с Лилей и взглядом. Он сидит на полу в окружении медных стружек, винтиков, шестерёнок. Его тёмные волосы, которые Кир привык видеть аккуратно зачёсанными назад, убраны в неряшливый пучок на затылке. Он напоминает Кириллу луговой мятлик, который дети собирают пальцами: «Петушок или курочка?» Из-за парочки торчащих вверх прядей причёска Вэла определённо является «петушком». — Что ты делаешь? — спрашивает Кир, потому что, когда они только втроём — он, Вэл и Лиля, — беседу приходится подталкивать вперёд, как хромую лошадь. Бесколёсную телегу. — Компас, — говорит Вэл так, будто это должно быть очевидно. Будто он это уже трижды объяснял, а они, окружающие его идиоты, никак не могут понять. Он произносит слово «компас» с ударением на последний слог, и это раздражающе надменно подчёркивает то, насколько Кир и Лиля здесь лишние. Обыватели, далёкие от этой фентезийной секты. — Компас? Он должен указывать на Мефа, да? — догадывается Кирилл, окрылённый надеждой. Он торопливо опускается на пол рядом с Вэлом, жадно смотрит на зачаток дивного изобретения в его руках. — Нет, я решил отправиться в плаванье на край света, — саркастично тянет Вэл, будто он растает, как злая ведьма от ведра воды, если на секунду перестанет быть пафосным мудаком. — Он работает? — игнорируя его тон, спрашивает Кирилл. — Конечно, работает. Поэтому я и разобрал его, — слова сочатся с его сжатых губ ядом. Лиля щёлкает ножом, и Кир кидает на неё предупреждающий взгляд. Умоляющий взгляд. Давай-сегодня-без-убийств-взгляд. Это уже пятая ночь подряд, когда они приходят к Вэлу в надежде, что Меф объявился хотя бы здесь, во сне. И каждый раз они застают его за попыткой создать нечто, что поможет Мефа отыскать. Зачарованный клубок ниток, волшебная стрела, охотничья собака, которая теперь посапывает на троне, уютно свернувшись. Он оставил её?.. Неважно. Вэл занимается этим с тех пор, как услышал их рассказ о девушке на самолёте. «Если сны можно выносить за их пределы, — задумчиво заметил он, при этом ни на секунду не растеряв прохладную величавость тона, — то у меня полно работы. Выметайтесь». — Тебе что, платят за то, чтобы быть уёбком? — скалится Лиля, прислоняясь бедром к подлокотнику трона. Гончая с интересом вскидывает на неё свою узкую морду, и Лиля наклоняется, чтобы дунуть ей в нос. Собака обиженно фыркает. — Разумеется. Каждый месяц получаю зарплату в той же кассе, где вы забираете пособие по инвалидности, — он медленно переводит взгляд с Лили на Кирилла и с ленивой жалостью выдыхает: — Бедняжки. Кир знает, что он злится, что винит их в том, что они не досмотрели. Этот разговор между ними уже был три ночи назад. Лиля рыкнула что-то о том, что Меф — сам себе хозяин, что Кирилл ему не нянька, что Меф уже взрослый мальчик, и они не в ответе за хуёвые решения, которые он принимает. Вэл рассмеялся — сухо и зло. «Меф — нестабильный алкоголик, и вы оба недоразвитые кретины, если закрываете на это глаза, чтобы его не обидеть». Кир понимает, что он прав. Просто он никогда не умел Мефу отказывать. Никогда не мог натянуть поводок, доверчиво вложенный ему в руки. Меф никогда не говорит о своём детстве, но Кир и так знает: поводков там было достаточно. Поводков, намордников и клеток. Но, может… Может, Мефу нельзя было давать так много свободы. Может, Меф — воздушный змей, которого подхватит и разорвёт ветер, если оставить его без нити. — Вы написали заявление? — спрашивает Вэл, выуживая из воздуха новую деталь — вот так просто создавая её из пустоты. В своих снах он способен на всё. Кир ему завидует: если бы не Лиля, он до сих пор бы сидел с Мефом в детском саду, собирал мозаику. — Мы не будем его писать, — в который раз вздыхает Кирилл. Этот спор тоже продолжается уже не первую ночь. Вэл хочет, чтобы они обратились в милицию, чтобы заявили о пропаже, расклеили объявления, сделали хоть что-то, кроме того чтобы слепо тыкаться в тупики. — Ах да, вы ведь надеетесь, что он отыщется сам. Вернётся по запаху, как бродячая псина из семейной мелодрамы, как мартовская кошка, последовавшая зову природы. Конечно, он вернётся, — шипит Вэл. — Принесёт в подоле котят. Кир поджимает губы, но молчит. Он не знает, что Меф говорил Вэлу, а что — нет. В конце концов, у них жутко странные отношения… — Ты же в курсе, что не помогаешь? — цыкает Лиля. — Лучше подумай, где ещё его искать. У нас кончились варианты. Они проверили все места, о которых Кир знал. Все убежища и подвалы, все взломанные крыши, всех друзей и знакомых. Они обзвонили больницы и морги, но их много, так много, что они могли что-то упустить. — Полагаю, даже твой ссохшийся мозг, закатившийся за левое ухо, догадался проверить самое очевидное: работу и дом, — Вэл смотрит на Кирилла, и даже таким, взвинченным и растрёпанным, он умудряется выглядеть элегантно. Может, всё дело в изумрудной рубашке с затейливой вышивкой. Может, в его мраморном лице с тонкими чертами, отвергающими всякую мысль о неряшливости. — У Мефа нет дома. И работы, — чуть удивлённо отвечает Кир. Не может же Вэл не знать даже этого?.. — Чем-то же он занимается, — Вэл манерно ведёт рукой по воздуху, словно перебирает струны. — Это же Меф, — недоверчиво дёргает плечами Кирилл. — Он ничем не занимается. Это вроде как его фишка. — Я думал, его «фишка», — выплёвывает Вэл с презрением к мещанскому сленгу, — в том, чтобы никогда не затыкаться. — И это тоже. Но Меф не работает — в жизни ни дня не проработал. — Безалаберный инфантилизм, — фыркает Вэл. В изгибе его тонко очерченной брови читается: «Я же говорил». — Дело ведь не в том, что он не хочет, — заступается за друга Кирилл. Почему-то это кажется важным. Почему-то ему не по себе от идеи послужить причиной, по которой Вэл разочаруется в Мефе. — То есть это, наверное, тоже — не могу представить его на постоянной работе, но… Ты же понимаешь. — Нет, — холодно отвечает Вэл. — Не понимаю. Этого его саморазрушительного страха перед ответственностью — не понимаю. Питер-пеновского нежелания взрослеть — не понимаю. Категоричного неприятия системы — не… — О боже, — выдыхает Кирилл изумлённо. — Ты действительно думаешь, что он… Думаешь, легко такому, как Меф, найти работу? — «Такому, как Меф»? — глаза Вэла опасно блестят. Он медленно, хищно выпрямляется. — Хватит говорить о нём так, словно он неполноценный. Да, у него есть определённый ряд проблем, но он в состоянии взять свою жизнь в руки. Он просто не хочет. — Да? — вскидывается Кирилл. Он тоже встаёт с пола, но его роста не хватает, чтобы встретить ледяную ярость Вэла лицом к лицу. — И куда, по-твоему, его возьмут? Без образования. Без корочки. — Образование переоценивают, — закатывает глаза Винтерс. Как же это бесит. — Необязательно заканчивать университет, чтобы… — Школу. — Что? — Меф не закончил школу. На секунду на лице Вэла появляется что-то похожее на растерянность, но она тут же исчезает под его обычной маской. Идеальной ровной маской — залюбуешься. — Есть вечерняя школа. Курсы. Если бы он хотел… — Даже если бы он хотел, его бы не взяли ни на одну работу, — перебивает Кирилл. Это невежливо, но ему плевать. Вот до чего Вэл его довёл. — У него два привода в милицию — ты же знаешь, да? Вэл не знал. Это видно по изгибу бровей, по приоткрытым в вопросе губам. — Что ж, — совладав с собой, Вэл разглаживает свой голос — до снежной равнины, ледяного озера, — мы живём в обществе, и за нарушение его законов… — Похоже, мы с тобой живём в разных обществах, — вспыхивает Кирилл. Досада, гнев и обида заставляют его взгляд помутнеть. Красные пятна, горечь на языке, жар в венах… Он давно так не злился. Возможно, никогда. — Потому что в обществе, в котором я живу, тюрьмы лишь наполовину заполнены преступниками. Вторая половина сидит за честность. — Нет никакой чести в пьяных драках, — отрезает Вэл. — Ты идеализируешь Мефа, будто он какой-то… герой. Ты не лучше тех дур с форумов, если оправдываешь его тягу к насилию чем-то вроде храбрости. — Меф дважды отсидел пятнадцать суток за участие в несанкционированных массовых мероприятиях, а не за пьяные драки. Я не говорю, что он никогда не дрался по пьяни, но… — Кир теряется, слова комкаются во рту, и он неровно вздыхает, невольно косясь на Лилю. Она кивает ему, и Кирилл чувствует, как злость внутри сходит на нет. Тает. — Он был на митингах? Никогда не замечал за ним интереса к политике, — теперь Вэл раздражён. Он скорее выставит себя чванливым упрямцем, чем признает поражение. — То, что он нашёл повод выплеснуть свою неугомонную энергию в борьбе с системой, ещё не делает его святым. — В первый раз это был гей-парад, — говорит Кир, едва ли не добавляя в конце «мудила». Оно, впрочем, всё ещё слышится между строк. — Ты вроде должен понимать. Вэл гордо вздёргивает подбородок: — Никогда не видел смысла в тщетных демонстрациях. — Ты просто… — «ссыкло», — проглатывает Кирилл. Не ему об этом говорить. — Ты просто боишься потерять своё положение, цепляешься за безопасность привилегий и… — он замолкает, чувствуя себя лицемером. Это Меф говорит в нём сейчас, это его слова, его запал. Кир знает, что не имеет права бросаться подобными обвинениями. Он и сам не ходил тогда с Мефом: у него ведь универ, и стипендия, и отец дома ждёт, и… Ему есть что терять. Мефу — нет. Кирилл медленно делает вдох. Выдох. Вдох. — В любом случае трудно найти работу без аттестата и с двумя судимостями. Ещё труднее, если трижды лежал в психушке, — тут лицо Вэла выдаёт нечто совсем уж неприемлемое, и Кир поспешно поясняет: — Он от армии косил, ничего такого. И не говори, что ему надо было просто исполнить свой гражданский долг и отслужить, потому что… — Армия бы его сломала, — кивает Вэл. Ну, хоть в чём-то они согласны. Кир примирительно поднимает руки. — Слушай, я не говорю, что Меф — жертва обстоятельств и ни в чём сам не виноват, но… Если честно, я вообще не понимаю, почему мы спорим: ты ведь тоже его… То есть… Вы ведь с ним… Ты… — О, избавь меня от своего косноязычия, — прерывает его Вэл, убирая прядь волос за ухо и складывая руки на груди. — Неужели столько лет общения с этим кукурузным треплом ничему тебя не научили? Используй слова. — Заткнитесь оба, — шикает Лиля. — И ежу понятно, что Меф — еблан, но мы все его вроде как любим, окей? Господи, Винтерс, сделай лицо попроще. Ты написал про него пять сраных книг… — Шесть, — педантично вставляет Вэл. — Вот сейчас ты сам себе могилу роешь, — припечатывает Лиля тяжёлым взглядом. — Мне глубоко насрать на вашу гейскую драму и ещё глубже — на то, состоялся ли Меф как законопослушный гражданин и хороший человек. Этот вопрос вообще не на повестке дня. Лично мне он никакого зла не делал. — И мне, — с готовностью добавляет Кирилл. — Он пытался убить меня как минимум… — Ой, завались уже, — Лиля вздыхает так, будто рычит. С хрипом, с яростью. — Ваши сексуальные игрища тоже идут нахуй. Не делай вид, что хочешь найти его меньше, чем мы. — Судя по тому, сколь минимальные усилия вы прикладываете к его поискам, я хочу найти его куда сильнее. — Мы не будем писать заявление в милицию, — устало повторяет Кирилл. — Может, он потому и исчез, что у него проблемы с законом. — С чем у него нет проблем? — тянет Вэл. Кириллу начинает казаться, что он делает это даже не специально — так, по инерции, по привычке. Что если он не будет язвительным уродом, то у него вообще не останется, кем быть. Может, это защитный механизм, но это его не оправдывает. Защитный механизм Мефа — это раздавать улыбки направо и налево, смеяться до хрипа, болтать без умолку, любить со всей силы. Все они тут чем-то травмированы, и не в их силах выбирать себе травмы. Но они могут выбрать то, чем их прикрывать. Они могут выбрать маски, и маска Мефа куда симпатичнее и безобиднее. Маска Мефа — грёбаное искусство, на зависть венецианским мастерам. И он хороший человек. Кто бы что ни говорил, от этого Кир не отступится. Вэл же вправе любить его за что-то другое — чем бы оно ни было. Какое-то время они молчат, пока тишину не прерывает Вэл. — Я так понимаю, его семья тоже не в курсе? Кир растерянно убирает ото рта палец, который задумчиво покусывал. — Мы… мы не говорили с его семьёй. Бровь Вэла изгибается под таким углом, под каким не должны гнуться человеческие брови. — Меф с ними не общается, — объясняет Кирилл. — Это последнее место, где его можно искать. — Как удобно, — медленно выцеживает Вэл, — что у нас больше не осталось других мест. Кир не верит, что приходится раскладывать по полочкам и это. — Он терпеть не может свою семью, он бы… — Он любит свою семью, — перебивает Вэл так, будто знает, о чём говорит. Кирилл замолкает, потому что понятия не имеет, что тут отвечать. Меф любит… заметно. Ярко. Громко. Никогда не затыкается о том, что ему дорого. Меф любит фейерверком, взрывом, лесным пожаром. За все годы дружбы Кир не слышал ни одного целого предложения о его семье. Так, обрывки фраз, которые археологам надо восстанавливать из обломков да черепиц. Он знает, что его семья религиозна. Знает, что у него шесть братьев, но и это неточно: может, Меф просто дурачился, когда говорил это. «Седьмой сын» даже звучит по-сказочному, а Меф любит сказки. И Кир знает, что он любит сказки, потому что они сочатся из него. Если бы Меф любил свою семью, Кир знал бы о ней всё: дни рождения его братьев, любимые цветы его матери, поговорки его отца… Но Кирилл ничего о ней не знает, будто Меф — сирота. Будто он из кукушкиного яйца вылупился, будто его принесли аисты, нашли в капусте, вырастили в пробирке сумасшедшие учёные. Если бы Меф любил свою семью, он не ночевал бы так часто у Кира, не жил бы в подвалах, не бросил школу в пятнадцать, не обходил бы Новинки стороной. — Это неважно, — качает головой Кирилл. Он устал спорить. Его скудный боезапас иссяк в перепалке ранее. — Я в любом случае не знаю, как их найти. — Его отца зовут Савелий, он служит батюшкой в церкви, — говорит Вэл. Кир потрясённо хватает ртом воздух — рыба, выловленная из воды. Вокруг него сжимаются сети, в его нёбе крючок, и это больно. Больно, что кто-то знает о Мефе больше, чем он. — Его братья: Савелий, Фома, Даниил, Павел, Василий, Никифор, — продолжает Вэл. — У первого пасека, второй преподаёт в университете — возможно, теологию. У Даниила своё мебельное дело, насчёт Павла я не уверен, а Василий поёт в церковном хоре. Работайте с этим, — заканчивает он с ледяным спокойствием и выдворяет их из своего сна. Тронный зал исчезает, оставляя Кира с Лилей в темноте. — Не могу поверить… — Что такое жирное эго может поместиться в таком худощавом теле? Я тоже, — угрюмо заканчивает Лиля и решительно сдёргивает завесу сна. Когда они просыпаются, за окном уже светает. Кирилл одевается так быстро, как не одевался даже прошлой зимой, когда проспал экзамен. Лиля — стремительная, резкая, неостановимая Лиля — едва поспевает за ним. Автобусы ещё не ходят, и Кир вызывает такси, прощаясь с последними рублями на карточке. Возможно, эта зацепка — очередная пустышка. Даже если они найдут семью Мефа, даже если убедят их выслушать, рассчитывать ни на что не стоит. Возможно, они ничем не помогут. Но если Вэл прав, если Меф действительно любит свою семью… Они имеют право знать.