Сомниум

Кир никогда не был здесь, в этом районе, а потому он кажется ему другим городом. Другим миром. Возможно, всё дело в полях, отделяющих Новинки от центра. В деревянном доме, возле которого пасётся захудалая кляча. В частном секторе, приземистом и опрятном, таком непохожем на серые многоэтажные трущобы, в которых вырос Кирилл. Они выходят на остановке под названием «Центр психического здоровья», и их тут же встречает массивное бежевое здание больницы — не психиатрической, как ни странно. Всего лишь трансфузиология. Рекламный щит возле остановки призывает доноров делиться своей кровью, и всё это кажется Кириллу дикостью. Странное место: психушка, монастырь и центр переливания крови в шаговой доступности. Судя по картам, где-то неподалёку здесь ещё и крематорий. Неудивительно, что Меф отсюда сбежал. Лиля уверенно шагает в сторону церкви, золотые купола которой видны уже с дороги, и Кир невольно вспоминает разглагольствования отца о том, как «святоши построили свой бизнес, избегая налогов». Религия в их доме никогда не была в почёте, и до встречи с Мефом Кирилл понятия не имел, что это значит — верить. И Бог тут совершенно ни при чём. — Нам нужен план, — нервно бормочет Кирилл, вытирая потные ладони о штаны. После скитаний по снам, где держаться за Лилю — жизненная необходимость, ходить без её руки в своей почти непривычно. — Мы же не можем просто заявиться на порог храма и… — Можем. — Но… — Что они нам сделают? Помолятся за наш упокой? — щерится она. Кир с сомнением качает головой, на всякий случай проверяя, не выпала ли бутылка с водой из бокового кармана рюкзака. Возможно, придётся тушить Лилю, если она загорится, ступив на святую землю. Чем ближе они подходят к белокаменной церкви, тем явнее становится то, насколько они здесь лишние. Женщины в покрывающих голову платках ведут за руки детей. Мужчины в застёгнутых на все пуговицы рубашки крестятся перед храмом, не поворачиваясь к нему спиной. Из торговых лавочек вокруг доносится запах чесночного хлеба и свежих цветов. В ухоженном садике беседует две монахини, и Кир вздрагивает: последний раз он видел монашку в «Изгоняющем дьявола», который они с Мефом смотрели в подвале с его телефона, прижавшись друг к другу плечами. Меф совершенно серьёзно уверял его, что присутствовал при экзорцизме, что видел как минимум трёх призраков на кладбище, а с одним даже успел напиться. В последнее верится больше, чем в остальное. Мысль о Мефе придаёт Киру решимости, и он лишь слегка заминается, перед тем как сделать первый шаг на чистые ступеньки храма. Внутри темно — по крайней мере, темнее, чем на залитой солнцем улице. Раскатистый голос священника заполняет собой всё пространство, и от этого церковь кажется меньше, теснее, и меж тем — бесконечно большой. От обилия золота и икон Кириллу становится не по себе, и он пристыженно одёргивает край футболки с «огурчиком Риком». Кир был в церкви всего пару раз, но запах кажется ему знакомым — его ни с чем не спутаешь, этот тяжёлый аромат воска, ладана и мира. Этот запах пропитал Мефа насквозь, и даже сигаретный дым не вытравил из него эту удушливую святость. Они проходят мимо кануна с десятком зажжённых свечей, и Кир гадает, есть ли среди них та, что поставила за Мефа его мать с молитвой о том, чтобы Бог сделал его кем-то иным. Излечил его от себя. Исправил. Кирилл сжимает кулаки, давя в себе приступ тоскливой ярости. Всю дорогу он переживал о том, что придётся следить за Лилей и её пробивной грубостью, но, возможно, это Лиле придётся наступать ему на ногу, призывая заткнуться. Звучный и сильный голос священника кажется нереальным: люди так не говорят. Лёгкие у него, должно быть, не хуже, чем у пловца — так долго он вытягивает речитатив на одной ноте, так непрерывно он зачитывает молитву. Всё, что не его голос, — тишина. Благоговейная, трепетная. Как ни старается, Кир не может представить среди преклонивших колени людей Мефа. Неужели его детство было таким?.. Стройный хор пропевает очередное: «Господи помилуй», и Кир растирает мурашки на руках. Ему кажется, что он попал в секту, и осознать, что для миллиона людей по всему миру — это норма, никак не получается. — Думаешь, это он? Его отец? — шёпотом спрашивает Кирилл, наклонившись к самому уху Лили. — Хуй знает, — в полный голос отвечает она, и парочка старушек оборачиваются на них с таким презрением во взглядах, будто Лиля только что прокричала: «Слава Сатане!» — Не похож. Кир об этом почему-то и не думал: о том, чтобы выискивать в бородатом мужчине за кафедрой черты Мефа. Слишком уж неправдоподобным кажется сама возможность сходства друга с кем-то из этого мира. — Стой, подожди, — он тянет Лилю за рукав, но она лишь стряхивает с себя его пальцы, шагая к крестящейся монахине в углу. — Мы ищем Савелия Пожарского, — говорит она, бесцеремонно прерывая бессловесную молитву женщины. — Извините, — вставляет Кир. И чуть погодя: — Здравствуйте. Кирилл ждёт, что монашка разозлится на них, отругает за бестактность, но её лицо спокойное и доброе. Ей, должно быть, не больше сорока, но без макияжа и с убранными под апостольником волосами она кажется старше. На её шее висит деревянный крестик, и она касается его двумя пальцами. — Насколько я знаю, — говорит она блеклым голосом без улыбки, словно и то и другое она отдала Богу, не оставив себе ничего личного, — Его преподобие батюшка Савелий сейчас проводит поминальную службу на Северном кладбище. Вы можете обождать здесь или вернуться завтра. «Его преподобие» и «обождать», сказанные словно на другом языке, мешают Киру сразу уловить суть, а потому паника настигает его с опозданием. Врезается холодом затылок, лишает воздуха, стучит в ушах кровью. Все его мысли сужаются до одной жуткой пульсирующей точки. «Кладбище». «Поминальная служба». — Это его работа, — Лиля больно сжимает его предплечье. — Кирилл, блять, алло! Он священник, он постоянно кого-то отпевает. Кирилл! Он не хоронит Мефа, успокойся. Кир втягивает в себя густой церковный воздух и с дрожью выдыхает сквозь зубы. Головокружение отступает. Она права. Это его работа. Он не хоронит Мефа, не хоронит Мефа, не… — Господи, блять, бо… Сорян, — прикусывает язык Лиля, косясь на оторопевшую монашку. — Идём. Она вытягивает Кира из церкви и суёт ему в руки бутылку с водой. Проталкивая глотки сквозь судорожно сжимающееся горло, Кирилл берёт себя в руки. Выходит не очень, потому что они, его руки, крупно дрожат. — Он не сдох, — говорит Лиля, и Кир благодарен ей: ему нужно словесное подтверждение. Не то чтобы Кирилл не думал об этом раньше, но он всячески пытался задвинуть эти мысли куда подальше, запереть в самом тёмном подвале мозга, суеверно от них отречься. Он убеждал себя в том, что каким-то образом понял бы, если бы Мефа не стало. Почувствовал бы. Просто знал бы — и всё. Такое невозможно пропустить, нельзя не заметить. Если бы Меф умер, мир не остался бы прежним: воздух был бы другим, птицы бы замолкли, земля бы содрогнулась. Кир выглянул бы в окно и не увидел неба. Но ночами тревога затапливала его с головой: что, если?.. Ведь не мог же Меф просто исчезнуть. Без предупреждения на целую неделю. Телефон выключен, паспорт у Кира в ящике стола. И сны. Его не было во снах всю неделю, будто бы он не спал вовсе. Первые две ночи они с Лилей пытались найти его в темноте между снов, но это так же бессмысленно, как искать иголку в стоге сена. Как искать иголку в открытом космосе. Они пытались дотянуться до его сна, прийти к нему, как они приходили к Вэлу, но ничего не получалось. И в какой-то момент Кир понял, что это ничего не значит: они и прежде ни разу не были во сне Мефа. Был ли там сам Меф когда-нибудь? Снились ли Мефу сны? Столько лет он провёл в Сомниуме, уверенный, что это его мир… — Ты куда? — Кир срывается с места, догоняя Лилю. Не собирается же она уйти? Нет, они должны дождаться возвращения отца Мефа, они не могут просто… — Жрать хочу, — коротко поясняет она. — Хер знает, сколько нам тут торчать. Она идёт к деревянной постройке с декоративной мельницей на втором этаже, из которой разливается по площади аромат свежеиспечённого хлеба. У Кира от голода сводит живот, и он запускает руку в карман, на ощупь пересчитывая мелочь. На пару булок хватит. Они проходят мимо медовой лавки под красноречивым названием «Медуница» к не более затейливой «Чудо-мельнице», и что-то щёлкает в голове Кирилла. Голос Вэла, надменный и холодный: «Работайте с этим». — Вэл говорил что-то про пасеку, да? — Кирилл останавливается, нерешительно глядя на дверь. — Как думаешь, может, мёд его брата… Он ещё не успевает договорить, а Лиля уже круто разворачивается на пятках своих тяжёлых армейских ботинок. На секунду Киру кажется, что и дверь она выбьет ими. В тесной лавочке толпятся люди, сладко-сладко пахнет мёдом. Кирилл уже становится в очередь с твёрдым намерением отстоять её целиком, но Лиля проталкивается к прилавку и ему ничего не остаётся, кроме как идти по её следам, бормоча извинения. Иногда ему кажется, что он мог бы делать это всю жизнь. Мужчина за кассой явно не справляется с наплывом клиентов, и Кир думает, что, может, лучше подойти к его помощнику — щуплому пареньку, клеящему этикетки на ведёрки с мёдом. Думает: «Странно». Думает: «Странно, что у парня в церковной лавке сбитые костяшки». Думает: «Странно, что у парня в церковной лавке сбитые костяшки Мефа». Пальцы Мефа. Руки Мефа. — Меф, — выдыхает он так, словно это — единственный способ дыхания, что он знает. — Меф! Если бы не прилавок, разделяющий их, Кир сжал бы его в объятиях. Он жив! Он жив, он здесь, он в порядке, он… Он в порядке?.. — Твои… твои волосы, — тихо говорит Кирилл, растерянно разглядывая лицо друга. Оно кажется ему почти незнакомым и при этом — совершенно родным. Таким Кир впервые его встретил: с бритым ёжиком русых волос — сантиметр или два (всё, что успело отрасти с тех пор, как Лиля его красила), с синими-синими глазами, в застёгнутой под горло рубашке. Без розовых прядей, обрамляющих лицо, его скулы кажутся острее, линии чётче, брови гуще, а ресницы длиннее. Он выглядит младше, хулиганистее и порядочнее одновременно. Теперь, когда цветные волосы не отвлекают на себя внимание, лицо его кажется невыносимо красивым, правильным и светлым. Кир отчаянно ищет на этом лице свидетельство того, что он не придумал себе их дружбу, что годы знакомства не были сном, что это Меф — тот же Меф, каким он был неделю назад. Он успокаивается, лишь когда подмечает синяки под глазами, и корочку ссадины над бровью, и желтоватый след удара под левой скулой, и тусклые веснушки, стайкой жмущиеся к переносице. — Меф… — повторяет он осторожным шёпотом. Таким шёпотом зовут спящих, умоляя проснуться. Мёртвых, умоляя воскреснуть. Меф что-то отвечает: нечётко, едва шевеля губами, и Киру приходится перегнуться через прилавок, чтобы расслышать его. — Уходи. — Что? — Тебе лучше уйти, Кирилл. Он никогда не зовёт его Кириллом. Никогда. Кир даже не сразу понимает, что Меф обращается к нему. — Что?.. Этикетка неровно ложится на бок ведёрка с мёдом, и пальцы Мефа нервно теребят её, пытаясь отодрать. — Меф, блять, хорош хуйнёй страдать, — рычит Лиля, вырывая из его рук проклятое ведёрко. — Пятнадцать рублей, — еле слышно говорит Меф. — Если ты покупаешь это… — Да срать мне на твой мёд! — огрызается она. — Что с тобой за хрень? Ты прикалываешься, бля? — Лиля… — слабо протестует Кирилл и даже пытается дёрнуть её за рукав, но ладонь безвольно повисает в воздухе. — Не лилькай, — отмахивается она. — Мы забираем его домой. Эй, ты слышишь, Меф? Мы уходим. — До свидания, спасибо за поку… — Меф замолкает, рассеянно моргая, и принимается клеить новую этикетку. — Он под наркотой? — Лиля дёргает Кирилла за ворот рубашки, а потом резко поворачивается обратно к Мефу. — Ты под наркотой? «Опиум для народа», — некстати вспоминается Киру цитата Маркса. — Ребята, — голос Мефа звучит совсем не так, как должен. Мягче, проще, бесформенней. И это безликое, стерильное «ребята» — совсем не в его духе. — Спасибо, что пришли, правда. Это здорово. Я очень рад. — Что ты несёшь вообще? — злится Лиля, отпихивая от себя женщину, по ошибке вставшую слишком близко. Неосторожно приблизившуюся к эпицентру урагана. Их, ураганы, не зря называют женскими именами. Ураганы, боевые корабли, ракетные установки. — Вот здесь у нас дягилевый мёд, а тут липовый, а это клеверный… Масло прополисное с пчелиным подмором. Маточное молочко. Мёд в сотах. Гречишно-цветочный, донниковый, каштановый… Если вы не покупаете… — Мы покупаем, — поспешно заявляет Кирилл, суетится, вычищая из карманов монеты. Они выскальзывают из его пальцев, падают на пол, под ноги, и он торопливо садится на корточки, собирая их дрожащими пальцами. И не встаёт. Лёгкие сдавливает в груди, в глазах жжётся, и Кир закусывает губу, часто-часто моргая. «Дыши, — приходится напомнить себе. — Просто дыши». Что делать? Что ему делать? Он не знает, он понятия не имеет, он… Лиля вздёргивает его на ноги за воротник и больно щипает за шею, выкручивая кожу своими на удивление сильными пальцами. — Один личностный кризис за раз, окей? — с нажимом проговаривает она, глядя ему в глаза. Кир заставляет себя сосредоточиться на её глазах: какого они цвета? Почему он никогда не думал об этом? Серые. Наверное, они серые. Может, карие. Может, всё сразу. Он заторможенно кивает, и она убирает ладонь с его шеи. — Меф, — говорит она терпеливо. Настолько терпеливо, насколько может быть ураган, или боевой корабль, или ракетная установка. — Ты можешь нормально ответить, что ты здесь делаешь? — Я здесь работаю. Я продаю мёд. У нас есть лесной, луговой, майский… — Да-да, мы поняли, у тебя новое хобби, — обрывает его Лиля. Она говорит с ним, как с ребёнком. — Не думал поделиться им с друзьями, а? Мы, блять, считали, что ты сдох. Никто не говорил, что Лиля умеет общаться с детьми. — Вам лучше уйти, — тихо говорит Меф, не поднимая взгляда. Не поднимая голоса. Не поднимая личности. Она где-то там — запрятана, зарыта, захоронена. Кирилл знает, что она где-то там, Меф где-то там, надо только… Надо только… Что? — Мы не уйдём без тебя. Кирилл слышит, как Лиля говорит это, но не может даже кивнуть в знак согласия. Они не уйдут без Мефа. Но они, кажется, не уйдут и с ним. Плевать. Значит, он будет здесь жить. Разобьёт палатку прямо на площади перед храмом. Будет питаться мёдом и чесночным хлебом. Пить святую воду. — Если вы ничего не покупаете… — Хватит, — просит Кирилл. Слова ломаются в горле. — Меф, пожалуйста… — Прости. Он не должен извиняться. Не так. Не одним словом. Когда Меф просит прощения, он устраивает из этого шоу. Он прижимает ладони Кира к своей груди, заглядывает в глаза, тараторит: «Кирюша, Кирюнечка, роднулька, ангел мой черноокий, да прольётся же милость твоя на моё грешное существо, да снизойдёт же благодать твоя, ну прости меня, каюсь, каюсь, бес попутал, ну Киряша, ну не держи обиду, сладенький, я же не со зла, я от любви большой и пылкой, что мне сделать, чтобы ты меня простил? Хочешь, на колени встану? Хочешь ударить меня? Давай, бей-бей, силы не жалей. Не томи жестокостью моё бедное сердце, я умру, честно, вот лягу и помру, всё, сколачивай гробик, зови могильщика. Ах, был Мефуша злодеем окаянным да исдох от руки брата своего названного, лежит в сырой земле и нет ему ни покоя, ни прощенья… Улыбаешься! Смеёшься над душенькой загубленной, а? Ладно, давай так: моргни, если простил меня. Киря, не выпучивай так глаза — вытекут! Всё, ты простил меня? Я знаю, что простил. Как меня не простить, такого красавчика? Кирюндель, ты что, запал на меня? Признавайся! Запа-а-ал… Стыд-то какой, маменьки!» — Молодые люди, я могу вам чем-то помочь? — строгий голос привлекает к себе внимание, и Кир переводит взгляд на мужчину за прилавком. Он похож на Мефа. Несильно, но похож. Блеклыми веснушками на носу, бровями темнее русых волос, линией подбородка. На нём точно такой же передник поверх белой рубашки. Только глаза совсем другие, на небо совсем не похожие. Обычные голубые глаза. — Мефодий, всё в порядке? — Да. Они уже уходят. — Не уходим, — мрачно заявляет Лиля, тяжёлым взглядом следя за братом Мефа. Он больше её раза в два, но если делать ставки… Кир бы дом заложил, чтобы поставить на неё. — Что ты с ним сделал? Как ты заставил его? — Юная леди… Кир чувствует, как пространство между ними наливается бензином. Кинь спичку — загорится. Никто не смеет звать Лилю «юной леди». — Сава, всё… Всё в порядке, — Меф смотрит на брата взглядом, которого Кир ни разу не видел. — Они мои друзья. Брови мужчины беспокойно сдвигаются на переносице. — Мне нужно звонить Павлу? — спрашивает он. — Нет. Я разберусь. Брат Мефа нехотя кивает, напоследок посылает Киру с Лилей недоверчивый взгляд, но его лицо разглаживается, когда он возвращается за кассу и радушно приветствует следующего покупателя. — Выйдем? — просит Кирилл, оглядываясь на дверь. Может, если удастся вытащить Мефа на улицу… Может, если его брат не будет смотреть… Может, Лиля догадается вырубить его одним ударом, и они выкрадут Мефа отсюда. Меф неуверенно (Меф! Неуверенно!) кусает губу, но кивает, снимая фартук и бережно складывая его на прилавке. Швом ко шву. Они выходят наружу, и на секунду Киру кажется, что Меф начнёт рыться в карманах, чтобы сунуть в рот сигарету и закурить, как он делает всегда, стоит им оказаться на улице. Но Меф лишь сцепляет руки замком за спиной и отводит взгляд. — Я понимаю, как это выглядит… — Думаешь? — зло фыркает Лиля. — Тебя закодировали, что ли? Ты вообще понимаешь, где ты, кто ты? Меф вздыхает, и до Кира вдруг доходит, что не так с его лицом. Почему он на себя не похож. Сначала он грешил на стрижку, но нет, дело не в этом. Меф не улыбается. Совсем. — Я не… Блин, — Меф качает головой. «Блин», сказанное Мефом, звучит не менее сюрреалистично, чем «Ебучий случай!» из уст Папы Римского. — Никто меня не кодировал. Я в порядке. Серьёзно. — Почему ты не сказал, что уходишь? — спрашивает Кирилл. Обида лезет из него, уродливая, ничем не прикрытая, и ему тошно от звука собственного голоса. — Если всё и правда в порядке… Почему, Меф? — Я… — он делает паузу, подбирая слова. Меф. Подбирает слова. — Я запутался. — Тогда распутывайся, блять. У нас нет времени на твою хуйню, — цыкает Лиля. — В чём запутался? — Кир игнорирует её, обращаясь только к Мефу. Смотря только на него. Выискивая в его взгляде разгадку, ответ. Самого Мефа, его Мефа. — Я не должен был уходить. — Всё хорошо, — сглатывает Кирилл. — Ты можешь вернуться. Просто… пойдём с нами, ладно? — Нет, я не должен был уходить из дома. Мне здесь лучше. — Что?.. Нет, Меф, не лучше, ты… Ты на себя не похож даже, ты… — «Горе миру от всего, что ведет людей ко греху. И хотя в этом мире неизбежны соблазны, но горе тому человеку, кто будет этому содействовать». — Бля-я-я, — тянет Лиля, и под конец её голос срывается на рык. — Приплыли нахуй. — «Нельзя миру миновать соблазнов, так как он весь лежит во зле, люди находятся в состоянии греховного повреждения, дьявол непрестанно ищет среди людей для себя добычи». — Меф… Послушай, пожалуйста, просто послушай меня. — Я слышу, — беззвучно произносит он. — Я правда слышу тебя, Кир, но ты… Ты не понимаешь. — Хорошо, — с готовностью соглашается Кирилл. Меф сказал: «Кир». Это уже лучше. С этим можно работать. — Хорошо, ладно. Я не понимаю. Объясни мне. — Я слишком долго жил во грехе. Кир видит, как закатывает глаза Лиля, хлопая себя по лбу, но лишь сцепляет зубы, медленно кивая. — Ладно. — Призывая к покаянию, Христос много раз говорил, что покаяться никогда не поздно. Он говорил, что даже на краю гибели от множества тяжких грехов не поздно бывает сознать всю гнусность их и в раскаянии пойти к Милосердному Богу. — Ладно. — Я должен раскаяться в своих грехах. Я должен вернуться к Богу, если он сможет принять меня. — Хорошо. Я… Я понимаю. Допустим, — Кирилл делает глубокий вдох. Он понимает. Он правда всё понимает. Понимает, что Меф открывает рот, но слова, которые он произносит — это не его слова. Меф просто повторяет заученное. У него прекрасная память — это не новость. Меф отталкивает его. Меф думает, что может отпугнуть его цитатами из Библии, как какую-то грёбанную нечисть. — Возвращайся к Богу, если хочешь. Если это то, что тебе нужно… Окей. Никто и не против, Меф. Но ты ведь сам говорил, что Бог и церковь — это не одно и то же, что Бог всегда с тобой, что он в облаках, отражающихся в лужах. И в солнце, встающем на востоке. В смехе случайных прохожих. В тишине между слов. Ты говорил… — Я заблуждался. — Тебе нравится быть заблудшим, — Кир чувствует, как болью сводит живот, как там вскипает что-то горячее, большое, колючее. — Ты говорил, что весь смысл в том, чтобы заблудиться поглубже. Ты говорил, что быть заблудшим — это быть свободным, ты говорил, что блудному сыну не стоило возвращаться, помнишь? Мы пили пиво в парке, и ты говорил, что… Кир захлёбывается словами, когда Меф вдруг подаётся вперёд, сжимает его в судорожных объятиях. — Пожалуйста, — шепчет он, хватаясь за его плечи, стискивая пальцы так сильно, что сводит мышцы. — Пожалуйста, Киря… Уходи. Я прошу тебя, уходи. — Идём со мной. — У тебя полно дел, помнишь? Тень из снов, спасение мира, всё такое, — голос Мефа звенит, и Киру чудится в этом звоне эхо его улыбки, но он слишком боится отпустить его сейчас, чтобы убедиться, чтобы увидеть. — Ничего… ничего не выйдет без тебя. — Конечно, выйдет. Я ведь даже ничем вам не помогал, вы всё делали сами. Кир не знает, как это оспорить, потому что Меф прав: расследование никогда его не интересовало. Он испытывал к нему не больше любопытства, чем к очередному глупому ролику на Ютубе: «Кыштымский пришелец». «Люди-маугли». «НЛО: секс-миссия». Мефу всегда было плевать на рушащийся вокруг мир, будто он знал: ничего плохого не случится, если всё уже случилось — просто в других масштабах, на уровне личностного апокалипсиса. Мефу даже до твари, пожирающей сны, не было никакого дело, пока угроза не повисла над его драгоценным Сомниумом и… Вэл! Точно. Кир зажимает кровоточащую ревность в груди, хватаясь за обрывок надежды. Если его самого недостаточно, то, может… — Вэл ищет тебя, — говорит он, тут же чувствуя, как напрягаются плечи Мефа, как он застывает в его руках, словно его тело налилось бетоном. — Ты же его знаешь, он не успокоится, пока ты не объявишься, ты должен… Меф отстраняется, и Кир теряет мысль, в панике всматриваясь в лицо друга. Что-то поменялось? Дрогнуло? Треснуло? Он достучался до него? Это сработало? — Мне пора возвращаться к работе. Нет, нет, у него ведь почти получилось, Меф его обнял, Меф назвал его «Кирей», Меф улыбнулся, он… Он не может уйти. Он не может бросить его. Только не снова. Только не он. — Ты ведь несерьёзно, да? Ты ведь и сам не веришь в то, что говоришь. Меф! Ты… ты нужен мне. На одно долгое, ужасное, чудовищное мгновение Киру кажется, что это конец. Что Меф сейчас развернётся и уйдёт. Вернётся в тесную лавку, наденет фартук поверх своей нелепой белоснежной рубашки, станет клеить дурацкие этикетки на свой дурацкий мёд. Но Меф вдруг зажмуривается так сильно, словно у него раскалывается голова, словно его мозг вытечет из глазниц, если он не будет держать веки плотно сомкнутыми. Он поднимает руку, чтобы запустить пальцы в волосы, но натыкается на бритый ёжик и сжимает руку в кулак. — Блять! — рычит он, вдалбливая кулак в стену. — Сука! Кир вздрагивает от неожиданности и слышит, как тихо выругивается Лиля. Меф хватается за запястье, фиксируя дрожащую руку на месте. С его костяшек течёт кровь, пальцы ходят ходуном. — Ты… — Кирилл сглатывает, дотрагиваясь до Мефа, но тот сбрасывает с себя его руку, словно она жжётся. — Ты в порядке? — Ёбанный хуй, Кирюша, я пытаюсь, — выдыхает Меф сквозь сжатые зубы. Его глаза пылают, раскалённые, углистые. Лицо искажено болью и злостью, изломано углами и линями. — Святое блядство, я пытаюсь, ясно?! Он сгребает Кира за футболку, пачкая её кровью, впечатывает в стену так, что воздух с кашлем покидает его лёгкие. Затылок с глухим стуком ударяется о кирпичи, и Кирилл растерянно думает: шишка будет здоровая. Кто-то сзади испуганно вскрикивает. Драка на церковном дворе. Какое бесстыдство. — Отпусти его. — Лиля, не нужно, всё… — Заткнись, — обрубает она. Кир с ужасом смотрит на складной ножик в её руках. Складной ножик, приставленный к боку Мефу. — Охуенная рокировочка, — смеётся тот, и в этом смехе ещё меньше Мефа, чем в молчании, чем в коротких извинениях, чем в робком медовом лепете. — Вышел ёжик из тумана, вынул ножик, хуй отрезал… — он перехватывает запястье Лили, она вырывается, пинает его в колено. Меф смеётся, обхватывая лезвие пальцами, выкручивая нож из её хватки. Кир и забыл, каким он может быть сильным. Об этом легко забыть, когда он ластится, и липнет к нему, и растекается улыбчивой лужицей… К горлу Кира подкатывает тошнота: кровь, много крови, много крови Мефа на футболке Лили, на её ладонях, на её шортах… Он чувствует, как начинает сползать в обморок, но Меф встряхивает его, заставляя встать на ноги. — Спокуха, Кирюха. Всё тип-топ, охуенчик, за-е-бись. Кулак Лили с размаху прилетает в его лицо, и она трясёт рукой, шипя от боли. Меф щёлкает челюстью, облизывает зубы, скалясь. — Классный удар, Лилёк, ты прям малышка на миллион, а? Она задвигает коленом ему в пах, и Меф складывается пополам, хрипя и смеясь. — Вызовите милицию! Кто-нибудь! — визгливо орут сзади. — Не надо, — слабо протестует Кир. — Не надо милицию, мы… Мы уходим. — Они уходят, слышали? — поднимает голову Меф. Его глаза слезятся, он грузно шлёпается задницей на землю, подставляет лицо небу с блаженной улыбкой, будто ждёт от него дождя, или грозы, или грёбанного циклона. Оно чистое, это небо. Синее-синее. — Ты мудак, Меф, — цедит Лиля, поднимая с земли свой нож и с досадой пихая ногу Мефа своим тяжёлым ботинком. — Я вижу, что ты делаешь, но ты мудак, ясно? Он смеётся, снова смеётся, подмигивает ей и посылает воздушный поцелуй, звучно чмокая воздух. — Мефодий! Его брат расталкивает людей, прорываясь на улицу из забитой лавки, смотрит с ужасом на развалившегося на земле Мефа. — Уходите, — дрожащим от напряжения голосом говорит он Киру и Лиле. — Бога ради, оставьте его в покое. Вы что, не видите, что делаете с ним? — Ужасные, ужасные мы, — презрительно фыркает Лиля, грубо хватая Кира за локоть. — Развращаем невинное создание. Гореть нам в аду. Да, Меф? Он смеётся так, словно услышал лучшую шутку в своей жизни. Он смеётся так, что у Кира рвётся сердце. Брат поднимает его с земли, зажимает фартуком окровавленную ладонь, шепчет что-то — наверное, молитву. — Присмотри за ним, — говорит Меф, глядя на Лилю. Тихо говорит, серьёзно. — Иди нахуй, — отвечает она и тянет Кирилла за собой. Он оглядывается через плечо, не понимая, почему они уходят, почему Меф уходит в другую сторону, почему Меф не смотрит на него, почему… — Мы не можем… Мы должны вернуться. Стой, — он мягко высвобождает свою руку из пальцев Лили. — Нельзя его так оставлять, он не в порядке. — Это Меф, — отвечает она с неприкрытой злостью. — Он никогда не в порядке. И это не твоя проблема. Кир мотает головой, упрямо, отчаянно. — Он мой лучший друг. — Отлично, — сухо бросает Лиля, грубо толкая его вперёд, к остановке. — Мы вернёмся, когда он об этом вспомнит. И Кир не сопротивляется.