Сомниум

— Для места под названием «Остров птиц», пернатых здесь явно недостаточно, — говорит Вэл, и Кир с Лилей переглядываются. Она одними губами артикулирует: «Пернатых», и Кирилл смеётся: «Я знаю, да?» — Ты так же говорил про Остров слёз, — фыркает Меф. — Я просто хотел, чтобы ты заплакал. Как тогда, на Выжженой равнине, после того как потерпел унизительнейшее пора… — Я скорбел! Твой дракон сожрал моего Кривулечку! Моего верного коня, моего боевого товарища, да мы с ним выходили ночью в поле, я ему гривоньку расчёсывал, я… — Пепел был голоден. — Ну так купил бы ему комбикорм для стерилизованных рептилий! — Ах да, как я мог об этом забыть? Корм для плотоядных ящеров «Роял драгонин» — способствует лёгкой линьке, поддерживает температуру огненного дыхания на уровне смертоубийственной. Теперь со вкусом «вероломных рыцарей»! — без особого выражения протягивает Вэл. Кир слышит, как скрипят зубы Лили: эти двое не затыкаются с самого утра, с самых Новинок. Если раньше Кирилл ошибочно полагал, что Вэл как-то уравновешивает Мефа, оттеняет его ядерную энергию своим прохладным спокойствием, то теперь знает: хрень это всё. В Валентине Зимине нет ни капли спокойствия. Что в нём есть, так это упрямство барана и чванливая ворчливость старушки из поликлиники, готовой перегрызть глотку любому, кто осмелится косо взглянуть в сторону заветной двери терапевта. Кир почти уверен, что, если сунуться сейчас к Мефу с робким: «Я только спросить», Валик мерзко проскрежещет: «В очередь». Тут даже талончик с назначенным временем не поможет. — И чем же примечателен этот захудалый клочок земли? — Вэл так брезгливо оглядывается по сторонам, будто деревья, что окружают их, покрыты слизью, а аккуратные дорожки усыпаны не хвойными иголками, а окурками и использованными презервативами. — Здесь меня цапнул лебедь, — торжественно объявляет Меф. — Это уже третье место, где тебя кто-то укусил. — Минская фауна крайне агрессивна и неадекватна! — Меф важно поднимает вверх палец, пока Вэл окидывает его красноречивым взглядом: — Я вижу. Обзорная экскурсия по Минску длится уже без малого четыре часа, и за это время они не успели посетить ни одной достопримечательности, зато побывали в таких исторически важных местах, как: «Тут меня скрутили мусора», «Здесь как-то раз была розовая лужа. Зуб даю, розовая!», «Под этим мостом я лишился своей оральной девственности», «А тут вот Владик помер» и, конечно же, гвоздь программы — «Здесь две крысы вцепились друг другу в глотки, мамой клянусь, жуткое было зрелище!» Киру даже немного обидно за родной город, который останется в памяти Вэла и Лили абсурдной мешаниной из подворотен и свалок, по которым их водит Меф. Его самого лишили права голоса, когда он предложил подняться на крышу Национальной библиотеки: «Ты что, Кирюшенка, смерти моей хочешь?! Знаешь ведь, что погибель меня ждёт от рук этих книжных глистов…» Меф уже снимает обувь и подкатывает штаны до колен, чтобы «помочить ножки» в Комсомольском озере, и это, видимо, значит, что здесь они задержатся, так что Кир устало опускается на траву, вполуха слушая лекцию Вэла о токсичности городских водоёмов. С таким же надменным благочестием он отказывался взбираться на взломанную крышу многоэтажки часом ранее. Так же отстаивал свою законопослушную позицию, запрещая Мефу лезть через забор к бетонной недостройке, давно заброшенной и облюбованной бомжами. Кир ещё никогда не встречал человека, у которого было бы столько несуразных принципов, столько мнений. На каждую вещь, каждое явление у Вэла заготовлено академическое эссе на три тысячи слов: с чёткой структурой, аргументацией и заключением. Это раздражает всех: его самого, Лилю, Мефа… Последнего это, правда, ещё и заводит, так что каждый спор заканчивается долгими гляделками — такими раскалёнными, что от них можно прикуривать. И Меф прикуривает. От зажигалки из рук Вэла. Сигареты, что тот ему купил. На фоне непрекращающейся словесной дуэли угрюмое молчание Лили кажется Киру оазисом среди пустыни, медицинской палаткой среди перестрелки, грёбанной Швейцарией среди войны. Так что, когда она садится рядом, хмуро ковыряя ножиком землю, он чувствует себя как за стеной. Крепостной, замковой, со рвом и подвесным мостом на чугунных цепях. Он мог бы поделиться с ней своими мыслями, мог бы сказать что-то ненужно вежливое вроде: «Не устала?» или усмехнуться: «Они невыносимы, да?», но вместо этого он делится с ней молчанием, не прося ничего взамен. Кир смотрит на Мефа, азартно охотящегося за головастиками, чтобы напугать ими Вэла, и не может поверить, что это тот же человек, на которого он смотрел в медовой лавке. Тот же парень, что просил его уйти: тихо-тихо, шёпотом. Тот же, что безумно смеялся, позабыв об окровавленных руках. Он смотрит на Вэла, с угрозой в голосе приказывающего держаться от него подальше, и не понимает, просто не понимает, что есть в нём такого, чего в Кирилле нет. Чего в Кирилле не хватило. — Ты тоже был там. — Что? — Кирилл моргает, прогоняя задумчивость, и поворачивается к Лиле. Её явно бесит необходимость повторять, но она всё же произносит снова: — Ты тоже был там, когда Меф решил вернуться. Кир с виноватой улыбкой качает головой. — Он сделал это, потому что Вэл приехал. — Или потому что ты пришёл снова. Мы никогда не узнаем, — дёргает плечами она. Даже такой расслабленный жест выходит у неё напряжённым и резким. Пожатие плечами у Лили — это не просто пожатие, это попытка заколоть воздух. Кир знает, что она не права, но принимает утешение с благодарным кивком. Его никогда не будет достаточно, чтобы ради него остаться, чтобы перевесить чашу весов, чтобы стать главной причиной. Но это ничего. Главное, что Меф снова здесь, с ним. Может, Кир и не остановит Солнце от взрыва, но он всё ещё имеет право погреться в его лучах, после того как день спасён, так?.. Кстати, о концах света… — Думаешь, Вэл присоединится к нашей, гм, миссии? — неловко заканчивает Кир. — В плане… Это же в его интересах. Лиля мрачно косится на парней: Меф, злорадно хохоча, несёт к Вэлу что-то, зажатое ладонях, но тот, вместо того чтобы испугаться и подарить Мефу сладкий момент триумфа, лишь презрительно замечает, что ест улиток исключительно в виде эскарго и только с белым вином. — Сомневаюсь, что в его интересах есть что-то, кроме Мефа, — бормочет Лиля. — Они встретились в Сомниуме. Может, он захочет сохранить его из сентиментальных побуждений, — смеётся Кир. — Мы справимся и без него. — Да, но… — конец фразы повисает в воздухе, потому что Киру в голову приходит одна идея. — Вэл, — зовёт он, вкрадчиво привлекая к себе внимание. — А ты мог бы сделать для нас какое-то средство перемещения? Во снах. Что-то вроде самолёта той рыжей девушки: она говорила, что он облегчает движение. Вэл поворачивается нехотя, словно и забыл, что кроме него с Мефом здесь кто-то ещё, что город населён другими людьми, и эти люди имеют наглость с ним говорить. — Могу ли я? Разумеется. Стану ли?.. Кир проглатывает несказанное: «Ты приехал в другую страну ради Мефа, ты написал о нём цикл книг, ты поддерживал во сне целый мир ради встреч с ним… Не делай вид, что одной его улыбки не хватит, чтобы тебя убедить». Чтобы убедить кого угодно, если честно. Вместо этого Кирилл говорит: — Пожалуйста?.. И в этот момент Меф с победоносным: «Ага!» усаживает несчастную улитку Вэлу на щёку. Будь они в одной из книг Зимина, под его тяжёлым взглядом трава бы покрылась инеем, птицы замертво рухнули с веток, а озеро вмиг бы оледенело. Но ничего подобного, конечно же, не случается. Лето продолжает растекаться жарой по коже, где-то вдалеке со звонким смехом бьются о катамаран волны, деловито стрекочут кузнечики. Вэл двумя пальцами подцепляет раковину, и Кир зажмуривается, чтобы не видеть хрустящий момент гибели несчастного слизня, но когда он осторожно приоткрывает один глаз, то видит, как Вэл опускает улитку на землю — подальше от тропинки. Киру вдруг вспоминается гончая из снов, которую Вэл зачем-то сохранил. Может, он любит животных. Может, Меф идеально соответствует его вкусам. — Слизывай, — прохладно говорит Валентин, указывая пальцем на влажный след на своей щеке. Между костяшками поблескивает перстень, который на любом другом смотрелся бы дешёвой вычурной безделушкой, но на Вэле выглядит семейной реликвией. Возможно, так оно и есть: Зимины из поколения в поколение передают друг другу гербовую печатку — изысканное дополнение к шикарному поместью где-то под Питером. — Разве что кулаком могу подсобить, — радушно предлагает Меф, и Кир чувствует знакомые мурашки на задней стороне шеи — они всегда появляются там перед дракой, крошечные вестники войны. Он гадает: ударит ли Вэл первым? Будет ли настаивать на своём? Попробует ли увернуться — от кулака ли, от конфликта? Но Вэл лишь спокойно перехватывает запястье Мефа, медленно, с подтекстом проводит языком по сжатым пальцам и вытирает ими свою щёку. — Благодарю, — говорит он так, будто не до конца понимает смысл этих слов. Иностранная лексика, которой он всё ещё не овладел. В благодарностях у Вэла Винтерса от силы «А2». «B1» он уже не потянет. Кир прокашливается. — Так что насчёт?.. — Во сне, — коротко и властно бросает Винтерс, жестом показывая, что на этом беседа окончена. Лиля с ним, однако, не согласна. — Ты должен обратиться к своим фанатам, — говорит она, поднимаясь на ноги. Её шорты сзади покрыты древесным сором и песком, и Кир невольно думает о том, что будь на её месте Меф, Кирилл бы без задних мыслей смахнул с одежды друга грязь, но в случае с Лилей срабатывает инстинкт самосохранения. Что-то подсказывает ему, что нельзя коснуться её задницы и выжить. Вэл поднимает одну бровь. Кир уверен, что он тренировал этот жест, часами перед зеркалом репетировал. Ну не могут люди рождаться с такой ублюдской мимикой. — Напомни-ка мне семантику слова «должен», душечка. Конечно же, он говорит «душечка». Конечно же, он говорит «семантику». В его голове поди не словарь, а тезаурус. «Использования речений славенских древних». — Выёбываться будешь? — цедит Лиля. Кир ловит себя на мысли, что быть по ту сторону гнева Лили — одно дело, а наблюдать за ним с союзных позиций — совсем другое. Примерно те же чувства он испытывал, заедая бутербродами с чаем третью серию «Чернобыля» от НВО. Катастрофой можно и насладиться, если не рискуешь покрыться смертельными язвами. — Терпеть не могу, когда на меня что-то вешают: ярлыки, лапшу, чужие проблемы, — размеренно перечисляет Вэл. «Может, — думает Кир, — тогда тебе стоило бы поменять имидж и меньше походить на дорогущую вешалку». Вслух он этого, конечно же, не говорит. В нём нет и одной десятой одиссеевской храбрости, чтобы вставать между Сциллой и Харибдой. — Это и твои проблемы тоже, — Лиля сжимает пальцы в кулак. Если завяжется драка… Что ж, Кир даже не знает, на кого бы поставил. Наверное, на Мефа. — Тень придёт и за тобой. Рано или поздно. — Это угроза? — Констатация факта. — Вижу, сталинский ампир белорусской столицы навеял на тебя романтику советских репрессий, — по-змеиному улыбается Винтерс. Напряжение Лили — динамика удара кремня о кремень, короткие щелчки искр, не имеет ничего общего с демонстративной расслабленностью Вэла. Они оба собраны, но собраны по-разному: он — как ядовитый полоз на дне ямы; она — как машина для убийств. Чёртов трансформер. — Что дальше? Отправишь меня в Гулаг? Кир беспомощно смотрит на Мефа, но тот увлечённо трёт свой кулак, пытаясь избавиться от следов языка Вэла. — Ты сам себе Гулаг, Винтерс, — фыркает Лиля, и глаза Валентина чуть прищуриваются в ответ на это замечание. — Сны гибнут. Тебя это вообще не ебёт? — Если ты пытаешься надавить на моё чувство вины и ответственности или отыскать в моей душе зачатки альтруизма, то спешу тебя заверить: попытки тщетны. Я и пальцем не пошевелю, пока беда не постучится в мою дверь. А когда это случится, я встречу её с канапе и шампанским, и мы славно побеседуем, как злодей со злодеем. — Думаешь, твоё эго спасёт тебя от бесформенной твари? — Думаю, моё эго будет пострашней, — Винтерс жеманно отмахивается от её слов, скучающе проверяя время на телефоне. — И ты просто будешь сидеть сложа руки? Лиля делает шаг к нему, и Кир украдкой проверяет её кулаки: не зажат ли в одном из них нож? — Это целесообразней, нежели праздное шатание по снам, грозящее кафковской метаморфозой. Завуалированное послание его слов не сразу настигает Кирилла. — Так ты… знаешь? — Догадался, — небрежно ведёт плечом Винтерс. Меф нагло заглядывает через его плечо в экран телефона, и Кир уверен, что Вэл грубо его отпихнёт, но тот позволяет Мефу пристроиться рядом. — Потому я и не вижу смысла разыскивать души несчастных коматозников. С тем же успехом можно потрошить могилы и умолять мёртвых воскреснуть. Кир вздрагивает от ледяной жестокости этих слов. С хирургическим безразличием Вэл только что сообщил Лиле, что разделяет их догадку: сестра Лили давно стала одной из Теней. — Впрочем, если команда юных детективов, — пренебрежительный взгляд проходится поверх их трёх голов, — жаждет докопаться до истины, я бы посоветовал вам начать поиски с Первого Путешественника. Кир вздыхает: он тоже об этом думал. — Даже если он жив… — Он жив, — перебивает его Вэл. Он что-то показывает Мефу на своём телефоне, и тот ржёт, утыкаясь лбом ему в плечо. — Откуда ты?.. — Форум, — лениво тянет Вэл. — Почему мне приходится всё для вас разжёвывать? Ещё немного — и я потребую гонорар за консультацию. Кир мысленно возвращается к сайту фанатов Сомниума, к паническим беседам, к ролевым играм, обсуждениям сюжета… К методичке. «Автостопом по снам». Кто бы её ни написал, он был первопроходцем. Он первый решился проверить зыбкую реальность снов на прочность, первым задумал поискать неизведанное за пределами её понимания, и сделал он это лишь из любви к… Сомниуму. Опираясь на оброненную фразу из интервью Вэла: «Сомниум существует в моих снах». Какой же у него был никнейм?.. El_Winters?.. — Постой, ты что, его знаешь? Автора «Автостопа». Эла Винтерса. — Всем известно, что я не общаюсь с фанатами, — надменно замечает он. — Самое время начать, — мрачно добавляет Лиля. — Ты напишешь ему. Ты узнаешь, как он научился путешествовать. — Сомневаюсь, что он сделал это сам. — Ах, ну конечно же, — фыркает Лиля, закатывая глаза. — Ведь только великий Вэл Винтерс способен раздвигать границы сознания. — Я принимаю твою лесть, — сладко-сладко отзывается Вэл, — но ты заблуждаешься, если считаешь, что выстраивать миры во снах — моё собственное изобретение. — Нет? — удивляется Кир. — Существует ещё одна методичка? — Дневник, — поправляет Вэл безучастно, снова вызывая волну смеха у Мефа чем-то в своём телефоне. Кир чувствует подкатывающее раздражение: почему его другу абсолютно неинтересно происходящее? Они же, чёрт возьми, распутывают фантастический сюжет. Если это не самое удивительное, что происходило в его жизни, то что? Кир невольно вспоминает все те ночи накануне Купалья, когда Меф выдёргивал его из постели, чтобы отправиться на речку, рыскать в ближайших лесах в поисках «папараць-кветкi». Вспоминает гадания и подрагивающие огоньки свеч. Вспоминает помаду на зеркале и порванную карту пиковой дамы. Вспоминает спонтанную поездку в отреставрированный замок и то, как Меф простукивал каменную кладку, пытаясь призвать Чёрную панну Несвижа. Жизнь Мефа соткана из чудес, как затейливый гобелен, и Сомниум — лишь одна нить из многих. Более того, Сомниум никогда не казался Мефу волшебным, он всегда принимал его как данность. — Ты ведёшь дневник? — хихикает Меф. — Уже представляю, как ты валяешься на своей королевской кровати с балдахином, болтая ногами и обсасывая ручку… Что ты там пишешь: «Дорогой дневник, сегодня презренный Мефиус вновь расстроил мои козни…» Вэл смеряет его прохладным взглядом, и Киру чудится, что прохлада эта — не колючий мороз, а свежий бриз. Упаковка льда, которую прикладывают к ушибам. — Дневник моего деда, — поясняет Вэл. — У тебя есть дед? Я думал, тебя вывели искусственным путём, как динозаврика из яйца: «Оставьте отмокать в воде на двенадцать часов и…» — Был, — сухо отзывается Вэл. — Он оставил после себя записи. Я покажу тебе, когда мы вернёмся в Питер. — Мы? Вернёмся в Питер? — Ты ведь не думал, что я останусь в этом клоповнике? — Вэл с презрением осматривает живописный парк. — У меня билет обратно на девять вечера. С лица Мефа сходят все краски, и он становится похожим на набросок — грубые карандашные линии, невыразительный взгляд. Кир облегчённо вздыхает: ещё одного постояльца его тесная квартира попросту бы не вместила. Впрочем, Винтерс наверняка не стал бы навязываться, снял бы себе самый роскошный номер в отеле с джакузи и прочими атрибутами президентского люкса. С него сталось бы купить дом в Дроздах ради одной ночёвки. — Вообще-то, — добавляет Винтерс, и если бы Кир не знал, что его самоуверенность — понятие мифическое, эпохальное и неиссякаемое, то подумал бы, что в его голосе сквозит сомнение, — у меня два билета. И… нет. Меф ведь не поедет с ним? Он не может уехать. Он не может оставить Кирилла сразу после недельного исчезновения. Не может сбежать посреди расследования, когда они… Когда они что? Они не приблизились к истине, напротив: они запутались в паутине окончательно. Но это неважно, ведь Меф никогда не согласится. Не с Винтерсом, только не с ним. — Езжай, — говорит Лиля решительно, и Кир обиженно отступает от неё на шаг. — Что? — она хмуро оборачивается, заметив его досаду. — Нам нужен свой человек там. Пусть проверит записи старика. Если раньше во снах было нечто подобное Сомниуму, может, были и Путешественники. Может, были и твари. — Я бы запомнил, если бы мой дед писал о неких тёмных сущностях, питающихся снами. — Ты мог забыть. — Я ничего не забываю. — Буквально утром ты не мог вспомнить наши имена. — Ничего важного, — поправляется Вэл. Его внимание всё ещё приковано к Мефу, он ждёт ответа на неозвученный вопрос. Предложение. Кир вдруг понимает, что он мог бы догадаться и раньше: такой, как Вэл, не отправился бы в другую страну без десятка чемоданов, если бы собирался здесь задержаться. Но при нём нет ничего кроме элегантного кожаного портфеля, перекинутого через плечо. Он приехал с одной целью: забрать Мефа. И Меф… позволит ему?.. — Напиши этому Элу, — настаивает на своём Лиля. — Мне он не отвечает, но ты — другое дело. Кир с тревогой переступает с ноги на ногу. Выходит, Лиля уже писала автору методички? Но она даже не говорила об этом… Сколько всего ещё скрыто от его глаз? Что ещё его друзья узнали и не сказали ему? Хоть кто-то здесь считает его достойным вносить свой вклад в расследование?.. — Ты писала ему? — ему самому неловко от того, как жалко звучит собственный голос. — Ещё до Минска, — отвечает Лиля, и в её хмуром взгляде, оценивающе скользящем по его лицу, Кир находит слабое утешение. — Я подумала, что он уже сдох от бессонницы или вроде того. Его давно нет на форуме. — Он жив, — повторяет Вэл, и в его голосе слышится раздражение от необходимости объяснять прописную истину нерадивым ученикам. — По крайней мере, был жив, пока существовал Сомниум. Теперь его раздражение приобретает совсем иной оттенок. Как синяк, наливающийся болью наутро после драки. Вэл… признаёт свою ошибку?.. — Я думал, он тоже мой герой, — с явной неохотой добавляет он. Ну, разумеется. Разумеется, он считал всех жителей Сомниума плодом своего блистательного воображения. — Эл Винтерс, я помню его. Непобедимый рыцарь восточных земель. — Первый клинок Весеннего турнира? — заинтересованно вскидывается Меф. — Я сражался с ним! — Ты проиграл ему, — самодовольно ухмыляется Вэл, будто любое поражение Мефа знаменует его собственную победу. — Я был уверен, что это ты! — Меф удивлённо хлопает Вэла ладонью по груди, и тот прижимает его пальцы своими, не желая расставаться со случайным прикосновением. — Вэл Винтерс, Эл Винтерс… Совпадение? Хуя с два, яиц корзина! Я думал, ты шифруешься, как дилетант, но я реально был уверен… — Если бы я решил скрыть свою личность, я бы придумал что-то более оригинальнее, чем убрать первую букву своего имени. — Это могла быть ловушка, многоходовочка, двойное дно… — Досадно, что ты не смог отличить мой фирменный стиль фехтования от мещанской грубой силы самозванца. — Погоди-ка, жеребец… Сколько ещё народу в Сомниуме было реальным? Тория Самейн? Бэзил Оруженосец? Костер из Рорхии? Алейна Лэйк? — Торию и Костера написал я, — уверенно заявляет Винтерс. — В этом можешь не сомневаться. — Что ты сказал? — Кир не замечает, как быстро Лиля оказывается рядом с Винтерсом, как цепко впивается в него её опасный взгляд. — Повтори. — Тория и Костер… — Нет, раньше. Алейна. Ты сказал… — Алейна Лэйк, хранительница цветущих озёр, — услужливо подсказывает Меф. — Алёна, — выдыхает Кир, до которого наконец доходит. Лиля, Лилия Озёрная, её фамилия, казавшаяся Кириллу невинной шуткой. — Она была там, в Сомниуме. — Алейна исчезла незадолго до Ягодного восстания, разве нет? — Меф задумчиво теребит рукав своей рубашки, пытаясь порвать его зубами у самого плеча. — Я думал, ты её кокнул втихую за ту подставу с Безымянным цветком. Или она зашухерилась в камышах, боясь твоего праведного гнева и бла-бла-бла… Вэл неторопливо кивает, пока Кир безуспешно пытается вникнуть в происходящее. Разговор всё больше и больше напоминает ему старшую школу, когда все его одноклассники обсуждали Железный трон, а он понятия не имел, кто эта ваша Дейенерис Таргариен, нахуй. Пожалуй, пора всё-таки прочитать книги Вэла Винтерса. — Когда она исчезла? — мёртвым голосом спрашивает Лиля. — Майпрель? — неразборчиво из-за ткани, зажатой в зубах, бормочет Меф. Лиля дышит тяжело и громко, и Киру кажется, что из неё вот-вот повалит густой ядовитый дым, словно в печь её парового двигателя подкинули угля. Словно жерло её крематория насытилось новым трупом. Кир думает: «Это ничего не значит». Они не узнали ничего нового. Алёна была в Сомниуме и пропала, но им всё ещё неизвестно, как это случилось, и что с ней теперь. Вот только объяснить это Лиле, которая снова потеряла сестру, невозможно. — Ты напишешь этому Элу, — говорит она, и на этот раз в её голосе нет ничего от просьбы. — И узнаешь, что, блять, творилось в твоём сне все эти годы. В изгибе брови Винтерса читается: «А иначе?..», но Лиля не разменивается для ответа. Она круто поворачивается и уходит. На секунду Киру кажется, что тропинка запылает под её марширующим шагом. Он хочет пойти за ней, но понимает: не сейчас. Ей нужно побыть одной, они поговорят об этом, когда она будет готова. Лиля не Меф, её не придётся искать по церковным лавкам. Она вернётся домой под вечер, потому что их миссия слишком важна, чтобы останавливаться и зализывать раны. Чтобы сломать Лилю, нужно что-то потяжелее слов. — Ты поедешь? — спрашивает Кирилл, когда они остаются на берегу втроём. — Если хозяин вернёт Мефушке паспорт, Мефушка станет свободным мальчиком, — кривляется он, и Кир, которого всегда его гримасы забавляли, чувствует тугой комок где-то внутри. Колючий, как тюремная проволока. Меф снова весел и беззаботен, как летний ветер. Производит шутки, слова, улыбки, будто всё ему нипочём, будто «какой-нибудь предок мой был скрипач, наездник и вор при этом». Будто у него есть только два режима, только две крайности, и любая брешь в броне затапливает его, как чёртов лайнер посреди Атлантики. Будто стоит ему на секунду позволить себе серьёзность, как она придавит его могильной плитой. Раньше Кир думал, что Меф… такой. Бродячий артист с узелком за плечами, сотканный из света дух: листья в волосах, костёр под рёбрами, вены дорог, дорожки вен… Но он видел, он видел его в медовой лавке, слышал его тишину, касался его шрамов. Образ двоится в голове, и Кир не знает, куда смотреть. Какого Мефа считать истинным, какого — маской. Может, если бы Меф позволил своим ранам болеть, всем было бы проще. Но Меф прячет их за бинтами, не давая зачерстветь и зажить. Чего он боится? Что Кир его не примет? Что, если он заткнётся хоть на минуту, им не о чем будет говорить? — Твой паспорт у этого? — Вэл кидает короткий взгляд на Кира, и тот кивает в подтверждение. — Иначе бы я его пропил, — смеётся Меф. Никто не смеётся вместе с ним.

***

Они решают отправиться к Кириллу домой, чтобы Меф мог собраться в дорогу, хотя Кир понятия не имеет, что именно он хочет забрать с собой: у Мефа нет вещей. Меф ворует одежду у Кира, у других друзей и знакомых. У него даже нет рюкзака, а свои аскетичные пожитки он при необходимости носит в полиэтиленовом пакете. Сначала Кир считал это чем-то вроде заявления. Минимализм, метафора в духе пафоса Джона Грина, протест, штыками направленный на общество потребления. Но Меф не думает о таких вещах, Меф не мыслит такими глобальными понятиями. Просто у Мефа ничего нет. Он не хиппи, намеренно отказавшийся от удобств. Он не гражданин мира, готовый сорваться в очередное приключение. Он бездомный и безработный, и в этом бы не было ни капли романтизма, если бы Меф не делал романтичным всё, к чему притрагивался. Если бы он сам ни был нереальным, книжным, сказочным. Если бы Кир был писателем, он захотел бы писать такого, как Меф. Может, поэтому Вэл все эти годы считал его своим творением. Самого Кира, приземлённого, обыкновенного, никто бы не принял за героя. Встретив его в Сомниуме, Вэл сразу разоблачил бы в нём обывателя, дерзнувшего прикоснуться к чуду. — Что Кирюша мой невесел, нос прекрасный свой повесил? — Меф заглядывает в его лицо, пока прокуренный лифт несёт их вверх. Вэл остался ждать внизу: видать, скромная обитель Кира не соответствует его высоким стандартам. Негоже принцу посещать холопские дома. Кир качает головой: к чему объясняться? Меф неглуп, сам ведь всё понимает. Они ведь так и не поговорили после медовой лавки. — Почему ты ушёл? — тихо спрашивает Кирилл. Этот вопрос давно вертится на его языке. Лет этак пятнадцать. С поправкой на род глагола. — Знаешь ведь, как говорят: пути господни неизблядимы, — пропевает Меф. Всё для него присказки да припляски. Кир пытается подавить прилив бессильной злобы, но он накатывает снова, сильнее, мощнее. Он закрывает глаза, чувствуя себя дураком, черпающим бушующее море пластиковым ведёрком. Он чувствует себя ребёнком, забытым на пляже в шторм. Когда становится очевидно, что от волны не укрыться, что она придёт, неумолимая, безразличная, Кир позволяет ей себя затопить. Он с силой вдавливает кнопку экстренной остановки, и лифт с грохотом замирает. Меф задолжал ему разговор. — Почему ты ушёл? — повторяет Кир. Лиля бы гордилась металлическим стержнем его голоса. Это она его там забыла. Это она заронила это семя в его душу, и оно проросло не лозой, но стальной проволокой. Меф смотрит на него с неуверенной улыбкой, всё ещё не смазанной с его лица. Киру почти стыдно за это. Почти. — Ты даже не предупредил. Не написал мне. «Ты не вернулся, когда я попросил тебя». — Телефон сел. На пятнадцать суток за нарушение закона о пропаганде нетрадиционных семейных ценностей — это всё Вэл виноват, писал мне всякие непотребства, аж экран залился румянцем. Кирыч, поверь, была бы моя воля… — Была, — обрывает его Кир. — Ты мог уйти оттуда, никто тебя не держал. Ты мог пойти со мной, когда я… «Когда я умолял тебя». — Ну всё, всё, дело минулое, быльём поросло, кто прошлое помянет — тому хуй в жопу, всем мальчикам по зайчику, всем девочкам по праву голоса, суфражистки не зря землю топтали, Киря, имей уважение, твоя мать тоже была женщиной! — Не… «Смей». — Не надо говорить о моей матери, — выдавливает из себя Кирилл, прислоняясь лопатками к грязной стене лифта. — Эдипов комплекс? Понимаю… Щ-ча анекдот расскажу. «Жилой комплекс "Эдипов". Красив, как твоя мама!» Вот ещё: «Одна мадам говорит другой…» Кир закрывает глаза, чтобы не видеть пляшущие перед ними красные пятна. «Прекрати, — думает он. — Прекрати, прекрати, прекрати. Не настолько ты козёл, Меф, не делай вид». — Киря… — уже тише зовёт он, сжимая плечо Кирилла. Много стоит не стряхнуть его руку. — Люди — хуй на блюде, ты же знаешь, а? А подо мной блюдце серебряное с золотой каёмочкой, и я по нему катаюсь аки яблочко наливное, но на деле я тот ещё хуй, всем хуям хуй, если честно. — Нет, — упрямо произносит Кирилл. — Не сваливай всё на человечество. Если сказать: «Да, я мудак», это ничего не оправдает. Мне плевать, мудак ты или нет, я хочу понять, почему. — Тогда нам надо перенестись на тысячи лет назад, в райский сад, где змей хитрейший соблазнил Еву, и Господь изгнал людей, и сказал: «Первозданный грех…» — Ты ушёл не потому, что Ева сорвала запретный плод. — Мнения учёных на этот счёт расходятся. Вчера собирали консилиум, сидели-пердели до ночи, великие умы человечества чесали языками, обсуждали вопрос первостепенной важности, дошло до драки, но никто не пострадал: учёные, они, Кирочка, не шибко-то хороши в хуках справа… — Ты можешь… — Кир обрывает себя, чтобы сделать короткий вдох. — С тобой можно поговорить нормально? Меф застывает на полуслове. Прозрачная улыбка растворяется в его лице, как капля краски в студёном колодце. Есть ли в нём дно?.. Кир его не видел. — Я говорю, — после паузы отзывается Меф. — Ты не говоришь, ты заполняешь пустоту словами, это другое. — Другое, — эхом повторяет Меф. Вина царапает по рёбрам, и Кир уже мягче пробует снова: — Я просто хочу понять. Помоги мне. Ну же, Меф. «Если ты уедешь сейчас, не объяснившись, я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, захочешь ли ты вернуться к недосказанности между нами». Меф оглядывается на створки лифта. Он действительно предпочёл бы раскрыть их голыми руками и выбраться на этаж, чем объясняться перед Киром сейчас. Отлично. Просто супер. — Так было проще? — осторожно подсказывает Кир. — Твой брат считает тебя чуть ли не исчадьем ада, и… это проще для тебя, да? Знать, кто ты, даже если ты — воплощение порока. Или ты чувствуешь себя виноватым за то, что ушёл из семьи? Я понимаю, правда, Меф, я… Тебе… смешно? — Кир прикусывает щёку, глядя на то, как Меф отворачивается, давясь хохотом. — Ты слишком хорошего мнения обо мне, Кирюш. И я люблю тебя за это, я тебя о-бо-жа-ю. Всегда видишь в людях что-то хорошее, даже если ничего годного в них нет. — В тебе… — Да знаю я, знаю, — отмахивается Меф, чуть морщась. Будто поверить в свет внутри себя ему тяжелее, чем в русалок, и леших, и призраков. — Ты можешь сказать мне, — говорит Кир. — Какая бы ни была причина, я не стану тебя осуждать. — А если я не хочу? Вопрос звучит вызовом, но каким-то забитым, загнанным. Так просят дуэли осуждённые на казнь: последний шанс, хоть и заранее проигранный. — Но почему? — Потому что мне больше нравятся причины, которые ты додумываешь сам. У тебя классно выходит, ты мог бы стать мозгоправом. Люди приходили бы к тебе в кабинет, ложились бы на кушетку, и ты бы рассказывал им о том, кто они, и им бы нравилось, и они уходили бы на волю-волюшку с чётким знанием: «А я, оказывается, ничего такой!». Вприплясочку бы от тебя убегали. «И приходят весёлые, становятся в стойла, и стоило жить, и работать стоило». Ты видишь в людях добро, но это твоё собственное добро. Отражается, как в чудо-зеркальце. Знаешь про Луну? Она ведь не светится сама, это всё Солнце, это его лучи, его свет. И ты, Киречка, ты солнышко красное, тёплое солнышко… Кир кривится, отвергая комплимент. Какое из него солнце? Не вокруг него вертится вселенная. — А я болтаюсь по жизни, как хуй в прорубе, — авось кто выловит. Иногда прибивает к кисельным берегам, так я там и разбиваю лагерь, ставлю палатку. Но это не суть, не суть, — Меф мотает головой, пытаясь сосредоточиться. — Я не уходил. Не на своих двоих, по крайней мере. Умыкнули ночкой тёмной, уволокли, но и это не то, да? Не то, — Меф сбивается, его взгляд мечется по тесным стенам, ища, за что бы зацепиться. Кир нервно встряхивает его. — Почему я не сбежал, это ты хочешь понять. Хорошо. Хорошее некуда, исхорошено вдоль и поперёк, выхорошенно начисто, хо-ро-шо, слово ещё такое, да? Смешливое с этим «хо», хо-хо-хорошо, припорошено. Хоро-хором, запевать лучше хором… Хорошо. — Меф. — Да, я тут, — он пружинит на носках, теребит рваные края рукавов. — Как ты там говорил? Чувство вины? Ответственности? Это ты, конечно, загнул — не разогнуть. Баранки не гнутся, они ломаются. И даже силач, силач Бамбула, поднял четыре стула, не может разогнуть, но не стоит прогибаться под изогнутый мир… — Меф. — Так меня зовут. Мефо-Мефодий меня называют, громко пою я и громко играю, ты, Кирилева, игру проиграешь, ведь… Ах да, да, да, я тут, на орбите, ловлю твои сигналы, я тебя слышу, я тебя вижу, я тебя предвижу… Ты смотрел этот фильм? Там был пароль: C-U, 4-C-U, это игра слов, тут надо знать английский, надо быть полиглотом, вот Валюха — он хуеглот, но это, оказывается, не то же, что поли, хотя поли — это много, многоглот, значится, много глоток? Или много глотает? Чудо-юдо сотнеглавое, отрубишь одну — вырастет две, три… А сто голов — большая куча? Сто голов — сто хуёв. Сегодня праздник у девчат, сегодня будет ебля… Кир уже даже ничего не говорит: бесполезно. Мефа понесло, унесло, вынесло. Ураган и никакого Канзаса. Он со вздохом нажимает на кнопку этажа, и лифт ворчливо начинает подниматься. Как ни странно, но это заставляет Мефа заткнуться. Когда двери открываются, Кирилл выходит из них первым. Он не сразу замечает, что Меф остаётся внутри. Обнимает себя за рёбра, дышит затравленно, словно рёбра болят. — Я боюсь. — Что? Кир подавляет первую реакцию — глупую усмешку. Ведь Меф не боится, Меф ничего не боится. Страх не входит в базовый набор его эмоций. — Я трус, Киря, — повторяет Меф. — Поэтому я остался с братом. Я до усрачки его боюсь. — Но… Кир останавливается, пережёвывая слова. Двери лифта нетерпеливо закрываются, и он вставляет между ними ногу, вытягивая Мефа на лестничную площадку. Но… что? «Но я видел, как ты бычил на мужиков вдвое крупнее»? «Но у тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранения»? «Но он никто, совершенно никто, даже я его не боюсь, а меня даже бабочки пугают, у них тельца мохнатые и мерзкие, понимаешь»? — Он что-то… — Кир мнётся, избегая прямого взгляда на Мефа. — Он что-то делал с тобой в детстве? — Показать на мишке, где он меня трогал? — смеётся Меф и качает головой. — Нет, ничего такого, моё детство — зона, свободная от педофилии. Пара затрещин, но это дело бытовое, наживное, пережитое. Просто он… не сдавался. — Тебя пугают люди, которые не умеют сдаваться? — спрашивает Кир, чувствуя себя до ужаса глупо. Что ж, это бы объяснило, почему Мефа тянет к нему. Кир опускает руки ещё до того, как их поднять. — Не думаю, что у меня хватит слов объяснить тебе это, — говорит Меф, и Кир фыркает: чего-чего, а слов у Мефа предостаточно. Через край. — Твой батя совсем из другого теста слеплен. Он — из теста, а Павел — из говна и палок, из камня, из веры. — Мой папа хотел, чтобы я был кем-то другим, сколько я себя помню, — тихо спорит Кир. — Знаю, — понимающе кивает Меф. Его руки шарят по карманам, но сигареты остались внизу, у Вэла. — Но Павел не хотел от меня другого, он видел это другое. Он смотрел на меня и видел всё то, чем я не являюсь, и он просто не мог понять, почему картинка не совпадает. И он лепил, и лепил, и лепил, и стучал по мне молотком — не буквально, Киря, не делай такие глазища! И меня… Меня всегда, блять, переёбывало от ужаса того, что он видит, когда смотрит на меня. Больная заблудшая душа, сломанный ребёнок, поддавшийся греху. «Матушка плачет из-за тебя — исправь». «Весь приход сгорает со стыда — исправь». «Репутация семьи запятнана — исправь». И он верил в это. Верил, что я могу это исправить, и я тоже верил, ведь он не может ошибаться, он всегда прав, а значит, я могу… «Ты можешь, если захочешь, ты просто не хочешь». Я могу исправить то, кем являюсь, а если могу исправить — значит, что-то не так, что-то сломано, дефект производства. Твой отец, он… Ты думаешь, он разочарован в тебе, хотя это не так, но окей, допустим. Но Павел никогда не был во мне разочарован, ведь разочароваться — это смириться с неудачей, а Павел ни с чем никогда не мирился, примириться — проиграть войну, крестовый поход на Святую землю, отвоюем гроб Христовый, а не Христовый, так хоть себе родимому. И я боялся, всю жизнь боялся увидеть себя его глазами, боялся, что он прав, что я могу себя исправить, боялся попробовать и преуспеть. Я ведь могу, Киря, — Меф, до этого тараторивший с опущенной головой, вдруг поднимает сверкающие глаза на Кирилла. Возбуждённые, алчущие, вероломные свои глаза. — Я боюсь, что… Могу. Вернуться. Исправиться. Стать хорошим. Глаженные рубашки, молитвы по расписанию, чистые помыслы — я могу, всё это могу. Могу приносить пользу, радовать матушку, не гневить Господа. А если я могу, то у меня нет оправданий, то я пропащая, блять, душа, сознательно выбравшая тернистый путь, только там, в конце, никаких звёзд не будет, разве что Утренняя, люциферова. Меф замолкает. Даже дыхание у него не сбилось — он привык сорить словами, привык к длинным речам без продыху. Кир не знает, как подобрать нужные слова, а потому тоже молчит. — Если я могу стать другим под его чутким надзором, разве это не делает всю мою личность шелухой? Мусором, которым я себя окружил из детского каприза. — Твоя личность не мусор. — Всё — мусор, если это можно вымести прочь, — хмыкает Меф. — Но он ведь не вымел. Ты остался собой, и… — Кир сопит, коря себя за косноязычие. Надо найти слова, сейчас это просто необходимо. — Ты всегда будешь собой. Никто не умеет быть собой так, как ты. — И что это значит — быть мной? У Кира на языке вертится десяток фраз о том, что значит — быть Мефом. Но вместо любой из них он говорит: — Понятия не имею, ты мне скажи. Уголки губ Мефа приподнимаются, и он игриво хлопает ресницами: — Это значит быть няшкой-обаяшкой, которого невозможно не простить? — Иногда, — сдаётся Кирилл, наконец поворачиваясь к двери и вставляя ключ в замок. В груди по-прежнему неспокойно, но больше не давит. Свежие мысли заполонили голову, вываленные вперемешку, кучей, как из кузова самосвала, но он вернётся к ним позже, разложит по полочкам. Меф проходит в коридор, но держится неловко, всё ещё сбитый с толку, разворошенный, выпотрошенный этим разговором. Всё ещё обескураженный столкновением двух миров: того, где он испуган и сломан, и того, где ему можно сбивчиво распинаться несколько минут кряду, и его будут слушать. Даже без присказок, без фанфар, без декораций — будут. Кир впервые задумывается о том, почему речь Мефа всегда пестрит изысками, всегда больше, чем слова, всегда развлечение и шоу. Будто без рябящих огней, без салюта, без экстаза, без шуток никто не станет его слушать. А может, Кир снова надумывает. Может, у Мефа в голове попросту такой же бардак, как и в жизни. Творческий беспорядок, который разводят, чтобы прикрыть пустоту, скрасить одиночество и… Нет, хватит. Хватит приписывать Мефу свои проблемы. Сегодня Меф приоткрыл одну из своих дверей, и Кир не хочет заполнять её домыслами. Он подождёт, пока Меф пригласит его внутрь и проведёт экскурсию. На сборы у Мефа уходит не больше минуты: он достаёт из стола Кира свой потрёпанный паспорт, меняет измызганные штаны на растянутые спортивки, рубашку – на футболку и толстовку, перекидывает через спину ремень с гитарой без чехла, набивает карманы сигаретами из нычки под кроватью Кира, недолго рассматривает себя в зеркале, растерянно проводя ладонью по короткому ёжику волос. Он любил свои волосы. Он правда их любил, и у Кира щемит в груди. — Они отрастут, — утешает он. — Уж надеюсь, — смеётся Меф и вдруг набрасывается на Кира с объятиями. Он тёплый и сильный, но под слоями одежды Кир чувствует выступающие кости, напряжённую дрожь. — Ты будешь скучать по мне, Кирчик. Ох как ты будешь по мне скучать… — Ты ведь вернёшься? — Бумерангом, — обещает Меф. — И я приду к тебе во сне, жди. Только, чур, без меня не дрочить! — Никогда, — фыркает смехом Кир, на секунду утыкаясь лицом в его плечо. В порядке. Они в порядке. — Уговори Вэла помочь нам, ладно? Меф отстраняется, и на его лице пляшет искреннее удивление. — И почему ты думаешь, что он меня послушает? «Потому что он всегда слушает. Он твои слова с губ готов слизывать». — Ты бываешь очень… убедительным. — И мёртвого заебу, а? Или ты надеешься на мои рычаги давления? Рычаг — дело простое, надо лишь хорошенько дёрнуть. Передёрнуть, я бы даже сказал. — Ну, если потребуется… — тянет Кир, и Меф опускает ладонь ему на макушку, взъерошивая волосы. — Не ходи провожать меня, — просит он. — Будь умницей, да? — Ты тоже. — Я всегда умница-разумница, пионерка, комсомолка… — Иди уже. Не расфигачь Питер. — Иду. — Пока, Меф. — Астахуиста, бейби! — подмигивает Меф и юркает прочь. Кир прислушивается к тишине, которая расползается по квартире после хлопка дверью. И она совсем на него не давит.