Апрель, 2018.
Когда солнце уже клонилось к закату, раскрашивая небо в малиновые цвета, а перистые облака мерно плыли гонимые ветром, Казутора смотрел из окна кофейни на дорогу, где большое скопление машин, словно улитки, медленно ползли друг за другом в вечерней пробке. Шибуя, такая Шибуя. Этот район не менялся сколько бы лет в тюрьме Ханемия не отсидел. Что пропадал он, что нет — ничего не изменилось: все те же дома, дороги, даже та же официантка флиртующая с тем же барменом, что была и десять лет назад. Хотя, нет… на ее пальце теперь блестело кольцо. А когда-то, давным давно, когда она была еще молоденькой девушкой, а они маленькими глупыми шкетами, Казутора поспорил с Баджи, что обязательно обручиться с ней. И проспорил достаточно крупную сумму. Казалось, что с того беспечного времени прошла вечность. Смеется ли Баджи над ним, где-то сверху? А знает ли она об этом пари? Нет, не официантка, а вечно тушующаяся под его взглядом девочка, всегда больше похожая на мальца. Девочка, что за время, пока он отбывал срок, распустилась, словно самая дорогая и красивая роза, на которую он мог взглянуть только глазком; розу, которая была для него не досягаема. Казутора всю жизнь будет помнить ее смущенную улыбку, когда они встретились три года назад после того, как он вышел из тюрьмы. И он бы отдал все, чтобы она вновь так же улыбнулась ему, а в ее светло-голубых глазах, снова играли блики от солнца. Иногда, за размышлениями, Ханемии приходила мысль, что если бы была возможность, он бы обменял свою жизнь на ее, надеясь, конечно, что Баджи поймет и простит. — Казутора, о чем ты хотел поговорить? Ханемия перевел взгляд на спутника, про которого и вовсе забыл. В последнее время, он чувствовал некую апатию, возможно потому, что слишком много думал, а, возможно потому, что не спал по ночам, не вынося преследующих его кошмаров с одним и тем же женским силуэтом и голосом, затягивающим к себе, словно прекрасное видение русалки. — Обещай, что эту историю ты выслушаешь спокойно, — попросил Казутора, взяв в руки чашку чая со стола, за которым они сидели. — Что-то случилось? — Такемучи напряженно заерзал на стуле, не зная чего ожидать от Ханемии. Они уже около месяца безрезультатно опрашивали всех знакомых с Майки людей, чтобы понять как до него добраться. — Помнишь тот день, когда впервые пришел к нам с Чифую в магазин? — он дождался, пока Ханагаки кивнет. — Ты спросил тогда: «Где вы потеряли Наоко? А с Ци-ци что? Почему их не было с вами на свадьбе Па?», помнишь? Конечно, Такемучи помнил. — Так Наоко же в Америке с братом, а Ци-ци рассталась с Чифую и не ясно, что с ней теперь, — быстро отчеканил Ханагаки, запомнив их ложь, как «Отче наш». Но только это действительно была ложь, которую придумал Чифую и попросил Казутору придерживаться ее, чтобы еще больше не давить на Такемучи. Но Ханемия просто не мог водить его за нос, боясь каждую секунду проговориться, поэтому решил спокойно и без недопонимания правдиво рассказать всю историю. — Наоко Ханму застрелили шестнадцатого сентября, три года назад, — начал он, грея похолодевшие от волнения пальцы о кружку. Казутора выдержал паузу, дав собеседнику усвоить полученную информацию. Во взгляде Такемучи читался, пока только шок, но Ханемия уже столько раз прокручивал в голове эту ситуацию, что был относительно спокоен, чувствуя лишь непонятную пустоту внутри. — Я хочу выйти на след «Бонтена» не только, потому что желаю спасти Майки, — продолжил он. — У меня так же есть еще одна корыстная цель, которая грызет с каждым днем все больше. Я хочу узнать почему же настолько близкий для Наоко человек, которого она, не жалея сил, вытаскивала из зияющей черной пропасти, смог не колеблясь навести пистолет и выпустить в ее тело не одну пулю.***
Сентябрь, 2015.
Осень стояла самая, что ни на есть живописная. Токио потихоньку преображался, пробуя на себе желтые и оранжевые краски, которые делали настроение Наоко чуточку лучше. Она проезжала мимо пестрых деревьев и иногда негодовала, когда не могла пробить себе путь по асфальту из-за груды скопившихся листьев, потому что дворники плохо выполняли свою работу; а иногда наоборот: спешивалась и присаживалась возле какой-то кучки, собирая красивые листья и думая, что нужно бы их засушить, как последнюю память о Японии. Шуджи ждал ее в Америке уже к началу октября, а Наоко все не могла отвязаться. Она не хотела в Штаты, но и достойной причины для отказа не видела. В «стране восходящего солнца» ее больше ничего не держало — один друг женится, а у второго всегда под боком брат близнец. Наоко чувствовала, что, хоть и любила их всех, но больше не была нужна здесь. А вот брату помощь бы пригодилась. Однако, часть ее эгоистичной душонки все еще ожидала, что кто-нибудь, как в романтических драмах остановит ее, попросив остаться. Наоко каждый раз думала об этом, приходя домой и заставая родителей, что ужинали вместе, мило о чем-то беседуя. Сколько бы лет ни прошло и мать, и отец оставались такими же — хоть и своеобразно, но любящими друг друга. Даже Чифую, на которого в любовных делах ставок было меньше всего, любил и был любимым. А чем Наоко хуже? «О какой же чуши я думаю?» — мотая головой из стороны в сторону, чтобы отбросить подобные мысли, она садилась за книгу, подаренную Ци-ци Сэн, невестой Мацуно, на прошлый день рождения Наоко. Но в тот вечер, возвращаясь домой после курсов по психологии на базе Токийского университета, в который Наоко раньше грезила поступить, она грелась в последних теплых лучах солнца в этом году, но чувствовала внутри неприятную горечь. Наоко даже заехала в «Двойное Зло», где радостно опустошила две тарелки лапши и обменялась веселыми шутками с братьями Кавата, но это неприятное ощущение все не уходило, и она решила позвонить Чифую, который смог проболтать с ней до самого ее дома. Однако, устало упав на кровать, Наоко чувствовала, как к горлу подходила та же горечь, поднимающаяся словно из желчного пузыря. К концу недели Наоко стало настолько грустно и обидно от своего положения, что она, вопреки всех своих установок, решила, как взрослый и осознанный человек хорошо напиться. По крайней мере, так Шуджи всегда советовал отец. Заказывая напиток в ближайшем к дому баре, она ощущала, как лишается своего детства. Что было раньше? Теплое молоко от матери холодными вечерами и чай с мятой и мелиссой у госпожи Мацуно, а теперь? Коньяк, по вкусу больше похожий на какую-то кислоту, что обжигала горло, поджигая все внутри? Наоко лениво водила пальцами по кромке бокала, пытаясь воспроизвести красивый звук, но ничего не выходило. Она хотела выжечь все внутри, чтобы непонятная тревога переставала пытаться пожрать ее. Но это был тот поединок, в котором Наоко решила не переходить на более крепкий алкоголь, чувствуя как хмелеет уже после первого стакана. Она не поставила себе цель: «уйду только тогда, когда я избавлюсь от неприятных ощущений, провалившись в беспамятство», а просто хотела попробовать действенен ли этот метод для нее. И, как показала практика, когда Наоко, делая новый глоток жмурилась от мерзости напитка, гены, отвечающие за предрасположенность к алкоголизму, в отличии от брата, обошли ее стороной. Наоко, осознав, что ей очень душно, а голова становиться все тяжелее с каждой минутой, решила, что пора было собираться домой. Она достала телефон, предполагая кому могла позвонить, чтобы подстраховаться и не идти по ночным улицам в одиночку. Девушка сразу отмела многих знакомых и друзей: тех же близнецов Кавата просто потому что знала, что у них слишком много дел в закусочной и не хотела их отвлекать, к тому же перед рабочими выходными. В ее списке остался только Мацуно, который крутился в предсвадебной суете, словно белка в колесе. Его бы Наоко тоже не стала беспокоить, но попросить никого другого не могла, чувствуя что засыпает. — Д-да? — голос друга показался ей хриплым и одновременно запыхавшимся, словно после долгого забега. Наоко знала, что Чифую не бегает и при каком действии издавались подобные влажные звуки. — Что-то случилось? По-почему так поздно звонишь? Лицо Наоко вспыхнуло ярким пламенем, от смущения, что она звонит совершенно не вовремя. Но собственная безопасность ей была немного важнее, чем приятный вечер Чифую, которых он с Ци-ци смог бы провести еще тысячи, в отличии от Наоко, которая если не дойдет до дома, не сможет больше вообще ничего, кроме отлеживания мягкой обивки под крышкой гроба. — Я прямо рядом с Шибуей и очень плохо себя чувствую. Ты не мог бы зайти за мной и провести до дома, пожалуйста? — Я сейчас… — Приходи прямо с Сэн, это не имеет значения, — оборвала его неловкие потуги Наоко. Она и правда была бы рада увидеть вечно занятую Ци-ци, которую в последнее время выловить, казалось, практически невозможно. Наоко чувствовала себя одиноко, смотря на то, как лучшие друзья создают семью и отдаляются от нее. Она хотела гулять с ними, как и раньше; хотела смеяться и совершенно отказывалась взрослеть. И почему-то осталась одна. Наоко вспомнила о Рэн, о которой почти все забыли, стоило Баджи отойти на тот свет. Будет ли так же с ней, с самой Нао, когда она переедет в Америку? Ее тоже забудут?***
Казутора еле разлепил веки, когда получил полуночный звонок. Телефон вибрировал, не давая себя игнорировать. Ханемия ненавидел звук вибрации и знал, что просыпается по нему быстрее, чем от сирены, поэтому ставил его и на будильник, и на ночь, особо никогда не ожидая звонка после двенадцати. Экран смартфона слепил глаза, поэтому Казутора не сразу понял, кто звонил, однако позже, разглядел фотографию Мацуно у контакта и снял трубку. — Ты дома? — прозвучал обеспокоенный голос друга. — У тебя там Пи-джей что ли окотился? — сонно отозвался он. — Знаешь вообще который час? Ханемия и сам не знал. Единственное, что его беспокоило — как бы поскорее отмазаться и вновь заснуть. В этот пятничный вечер Чифую и без этого заставил работать сверхурочно, а теперь еще и звонил ночью. — Почти, ситуации одинаково неожиданны, — тараторил Мацуно. — Нао сказала, что сидит в баре где-то рядом с твоим домом. — Нао? — переспросил Казутора, подумав, что неправильно услышал имя человека. Может, Шуджи? На него было бы больше похоже… хотя зачем Чифую звонить по поводу Шуджи? Мысли в голове Ханемии путались, даже не пытаясь стать ясными. Так, во-первых Шуджи Ханма теперь в Америке, а во-вторых Наоко Ханма где-то в баре. Вторая часть предложения звучала довольно бредово. В то, что Наоко сидит и пьет одна, верилось с трудом. Ханемия ясно помнил, что она никогда не увлекалась алкоголем и часто отнекивалась, когда они предлагали ей пропустить по стаканчику. Что ж, кровь не пропьешь. С каждым годом Наоко все больше походила на своего брата, что внешне — угловатыми чертами лица с подобным скучающим выражением и широкими плечами; что поведением — начиная от их непостоянства и заканчивая этакой нуждой в постоянном развлечении для глаз и разума, чтобы чувствовать себя удовлетворенно. Казутора и сам до конца не понял, как ноги вынесли его на улицу в поздний час, когда на циферблате перевалило за полночь. Чифую попросил спуститься и присмотреть за их подругой и Ханемии подобная забота в отношении Наоко была не в тягость. Еще тогда, в те времена, когда они все были юными глупцами, по запросам Шуджи, он частенько тащился ночью за заплутавшей или попавшей в передрягу Наоко. Ночь стояла ясная и теплая, люди сновали туда-сюда, веселясь перед выходными, в отличие от тех, кто, конечно же, работал и по субботам. Казутора плелся вверх по своей улице, разыскивая вывеску с указанным Мацуно заведением. Невысокие домики, совсем как те, где он сам снимал небольшую комнату, по мере того, как он отходил от окраины района, сменялись более солидными, этажными строениями, которое неприятно скребли Ханемии по сердцу каждый раз, когда он поднимал на них взгляд, и напоминали о старой небольшой квартирке семьи Баджи в одном из этих зданий. Со сладостным трепетом он вспоминал о прошлом, которое заставляли его улыбаться. Вывески немногочисленных кафе в этой части района все еще мерцали ярким светом, который притягивал прохожих, словно мотыльков к горячей старой лампе темным вечером. Ханемия с осадком вспомнил, как в коридоре тюрьмы, эти маленькие насекомые с характерным стуком, больше похожим на пытку, бились о перегорающую лампочку возле его камеры, не давая уснуть. Они разбивались и падали на бетонный пол, затем на них наступал охранник, проводящий осмотр и разносил по всему коридору, а на следующей день все начиналось заново, словно в дне сурка. За десять лет Казутора так ни разу и не смог выспаться, постоянно открывая глаза, чтобы посмотреть на этих самоубийц, и невольно сравнивал их с собой, будучи таким же слепо стремящимся к чему-то до безумия абсурдному. Поиски Наоко продолжались недолго. Ее знакомый, сгорбившийся и что-то оживленно записывающий в блокнот, силуэт оказалось не так уж и сложно приметить за барной стойкой. Посетители тихо сидели, разбредшись по углам, и, размышляя о своем, покуривали сигареты, пока черноусый и уже не молодой бармен филигранно протирал белой салфеткой бокал, внимательно прослеживая за каждым движением руки Наоко, которая, казалось, совсем его не замечала. Растрепанные волосы, которые она тщетно пыталась убрать с лица, не слушались, делая каждое движение руки девушки все более резким и быстрым. Она смотрела то в экран телефона, то в блокнот, что-то перечитывала и вновь принималась писать. Ханемия обошел ее и присел на ближайший барный стул, покосившись на бармена, который лишь учтиво кивнул и отошел в сторону, притворяясь, что вспомнил что-то важное и скрылся в подсобке. Казутора окликнул подругу, которая со своим кошачьим чутьем должна была заметить его еще на входе в бар, но не шевельнулась. Наоко испуганно вздрогнула лишь услышав его голос и поспешно спрятала свои записи, чуть не уронив карандаш на пол. Ее голубые глаза, словно два блюдца, оценивающе уставились на него, оглядев с ног до головы, а затем вновь привычно сузились, слегка подернутые хмельным блеском. — Что ты здесь делаешь? — со вздохом спросила она, массируя пальцами переносицу. — Как и всегда, пришел отвести тебя домой. Наоко устало усмехнулась, расслабляя напрягшееся тело. Она была не слишком пьяна, но алкоголь постепенно ударял ей в голову, подталкивая зардеться краской и смущенно улыбаться под взглядом Ханемии. Опустошая кошелек, он под недовольное бурчание в виде: «Да я сама», расплатился за ее пьяную задницу и лишь надеялся, что зарплата придет ровно в срок и ему не придется побираться. Но Ханемию больше заинтересовали записи в блокноте подруги, которые он тщетно пытался выбросить из головы, но не мог оставить без внимания, пока они шли по направлению к Накано. Ее размашистыми иероглифами, смешанными с английскими словами, которые Казутора знал только лишь благодаря некоторым своим интеллигентным сокамерникам, знавшим далеко не один язык, были выведены: «Союз благоденствия», «Бонтен», Сэн и еще несколько смутно знакомых имен, словно он уже где-то их слышал, но точно утверждать этого не мог. Все те имена были обведены ручкой с небрежной пометкой на английском: «Мертвы», а к ним стрелка с острым наконечником от имени их общей подруги и по совместительству будущей жены Мацуно — Ци-ци Сэн. Сначала Ханемия с ужасом подумал, что у Наоко зуб на нее, но затем сразу же отмел эту идею, прекрасно понимая, что Ци-ци, хоть и обладательница вспыльчивого характера, но никак не могла с ней повздорить, а видов на Чифую Наоко и подавно не имела. Он все пытался понять что же в голове у подруги, исподтишка глядя на ее задумчивую фигуру, что плелась за ним, как и раньше — чуть поодаль, словно до сих пор боялась его, и слегка позади, отставая от его широкого шага. Впрочем, как чаще всего бывает, уходя в свои мысли, Казутора перестал следить за окружающим их миром и не сразу почувствовал, как кто-то потянул его за рукав куртки: слабо и неуверенно. — Ханемия, черт возьми, — голос его спутницы был намного резче, чем действия. Она смотрела на него нагло и прямо, хоть прильнувшая кровь к щекам и выдавала ее смущение. — Ты веришь в то, что Сэн связана с преступной группировкой? Не в бровь, а в глаз. Казутора посчитал, что именно этот фразеологизм опишет сложившуюся ситуацию, как можно лучше, ведь его полусонного еще никогда в жизни не сбивали с толку настолько быстро. — Отвечай, — потребовала она с некой долей мольбы, которую отчаянно пыталась скрыть. Он устало вздохнул, останавливаясь. Мысли утихнувшие на несколько секунд смешались в кучу, не давая сплести нить связного ответа. — Тебе… следует перестать совать нос не в свои дела, — эта фраза была первой, что пришло ему в голову, потому что преследовала Казутору. Он давно хотел сказать об этом подруге, которая должна была строить жизнь в другой стране и начать с чистого листа, выбившись в люди. Наоко ожидало блестящее будущее и если бы она не оставила их в их же болоте, то рисковала и сама увязнуть. А этого Ханемия допустить не мог. — Я не так хорошо знаю Сэн, как вы с Чифую, и не могу утверждать, что у нее нет скелетов в шкафу, но считаю, что тебе пора задуматься о своей жизни, а не копаться в чужом грязном белье, Нао. — Но Ци-ци… и Чифую… Казутора оборвал подругу, переложив свои руки на ее плечи. Ее несвойственная разговорчивость выбила его из колеи, не давая собраться. Наоко всегда была ребенком не от мира сего, да и частенько отмалчивалась то впадая в задумчивость, то смущаясь под его взглядом, но Ханемия слишком долго просидел в тюрьме, созерцая теперь почти все те же черты лица, слыша тот же голос, но вместе с этим понимая насколько же она изменилась. Младшая сестра лидера группировки, в которой он когда-то состоял, чье имя Казутора даже запоминать не хотел, стала для него частью какого-то еще неизведанного мира, в котором он просто хотел, чтобы она была счастлива. — Послушай, — Ханемия слегка сжал пальцы, чувствуя, как под ними подминается ткань ее ветровки. — Спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Тебе следует забыть нас, как страшный сон. В Америке у тебя будет шанс раскрыть миру свой потенциал; у тебя будет шанс преуспеть в этой жизни в отличии от нас, поэтому просто начни жизнь за морем с чистого листа. — Был бы скейт, я бы тебя ударила прямо сейчас, — Наоко повела плечами, вторя своему замогильному тону. — Я не хочу уезжать, не хочу в эту чертову Америку! Я не хочу ничего менять, но вы только и говорите о моем переезде, словно уже похоронили заживо и отправили в рай! Ханемия впервые слышал, как Наоко кричит, показывая свои эмоции, а не запирается внутри, словно в клетке, где метается и визжит от отчаяния. Ее глаза предательски заслезились, но она быстро стерла слезы рукой, делая вид, что ничего не произошло. — Не хочешь? — переспросил Казутора из-под ног, которого уже какой раз выбивали землю за этот вечер. — Я-я думал, что ты как раз горела желанием к переменам! — У родителей все хорошо, они в достатке и моя помощь не нужна, — продолжала она. — Братья Кавата прочно устроились в жизни, Хаккай так вообще стал моделью, а Чифую… Чифую скоро женится на Сэн, у них у всех теперь своя жизнь, а я остаюсь не у дел. Я нужна лишь Щуджи, который сбежал за тридевять земель… Казутора видел, как ее взгляд стушевался, а затем потупился. Наоко посмотрела под ноги, явно ждущая какого-то ответа. Ханемия не понимал нравится ему то, что алкоголь развязал ее язык или же наоборот, ведь он узнал слишком много лишнего. Он узнал то, что пошатнуло его веру в светлое будущее подруги заграницей. Казутора хотел для нее самого наилучшего, но, вместе с этим, где-то на задворках сознания желал, чтобы она осталась; желал просто видеть ее лицо изо дня в день, пусть даже если ее улыбка будет направлена ни ему, а глаза не взглянут мельком в его. — Что ты ответишь, если я скажу, что ты нужна… мне?