Декабрь, 2005.
Из беспросветной пропасти забытия, где не было ничего: ни тебя, ни воздуха, ни земли под ногами; где ты не знал ничего и ничего не ощущал, Рэн вырвал хлопок входной двери. Еще в теплом полусне, она с закрытыми глазами поняла, что братья вернулись домой. Рэн не хотела бы знать этого, но импульсы между нейронами передавались быстрее, чем она вдыхала спертый воздух комнаты. Было душно и темно. Рэн не открывала глаза. Она не знала зачем ей это, и лежала на кровати сутки напролет, пока не придет Ран и не поднимет ее, чтобы запихнуть в ее рот ложку супа и какого-то лекарства. Младшая Хайтани уже успела понять, что принимала успокоительное, после которого она забывалась и засыпала, не чувствуя ни рук, ни ног. Иногда Ран приходил и, словно мешок картошки, взваливал Рэн на плечо, чтобы после вымыть, пока злой Риндо менял простыни на кровати. Но случалось это редко. Чаще Ран не мог заставить брата зайти в комнату и делал все сам. Рэн знала, что Риндо ненавидел ее, но, на самом-то деле, ей было все равно. Самым заветным желанием младшей Хайтани было умереть. И, может быть, Риндо бы смог разозлиться настолько, чтобы застрелить ее. У самой Рэн этого не вышло. Когда она нашла в комоде Риндо огнестрельное оружие, оказавшееся, на удивление, весьма тяжелым, и, поднося его ко лбу, зажмурилась, в комнату зашел Ран. Рэн выстрелила, но вместо пули получила химический ожог от холостой попытки. Самым смешным для нее было то, что, когда она почти нажала на спусковой крючок во второй раз, брат вырвал пистолет из ее рук, и свистящая пуля вылетела, а затем с грохотом ударилась о светильник. Лампочка разлетелась вдребезги. О как Рэн желала, чтобы это была ее голова! Чего она только не перепробовала: совала голову в петлю, закрепленную на люстре в спальне, находила и выпивала залпом пачку успокоительных, уходила под воду в ванной и задерживала дыхание. Все, на что у нее хватало ума, она претворяла в жизнь, но в конце концов устала от бесконечных неудач. Рэн смирилась, что, как бы она не шагала к пропасти, упасть не выйдет, и Ран подхватит ее своими руками почти у самого края. — Она спит, — послышался голос старшего брата, по-видимому, заглянувшего в комнату. — Хватит капризничать. Пройди мимо и не смотри на нее. — Тут воняет, — за его спиной, скорее всего, стоял Риндо. В комнате действительно дурно пахло потом и чем-то тухлым. — Ты сам виноват в том, что не включил вентиляцию, хотя я просил, — Ран вздохнул и перешел порог помещения. Были слышны его шаги. — Еще месяц назад ты спокойно спал с ней на одной кровати. — Эта бесполезная тварь только и делает, что гниет и портит нам жизнь. Я не хочу иметь с ней ничего общего. В этот момент комната озарилась светом: Риндо нажал на выключатель и яркая лампочка на потолке загорелась, словно настоящее солнце. Рэн, сама не зная почему, подумала о том, что наступил вечер. Ей вспомнились теплые весенние вечера в Шибуе, когда она сидела где-нибудь на ограде и смотрела на персиковое небо, пока ее друзья и Баджи катались на своих байках, радостно что-то выкрикивая. Ветер тогда приносил сладкие запахи магнолии и бензина. Рэн хотела спрятаться в них. — Смотри, ей все равно. Этот мусор — просто труп, который ты приволок с улицы. Риндо уже не раз возмущался, используя лампу, и младшая Хайтани привыкла к ее свету, не зажмуриваясь от ярких лучей. Каждый раз она будто знала, что он включит светильник. — Замолкни, — Ран отмахнулся, проходя, как ей показалось, к комоду. — Рэн — наша сестра. Мы ее забрали, мы и несем ответственность за ее жизнь. — О нет, братец, — казалось, что Риндо вот-вот станет кипящим чайником. Младшая Хайтани представила у их электрического чайника на кухне голову брата и ножки с длинными ручками. Это ее даже повеселило. — Она лишь твоя игрушка, но никак не сестра. А я никогда не нуждался в ком-то, кроме тебя. Рэн никак не задевали их разговоры. Она привыкла подслушивать подобные диалоги братьев и лишь молилась о конце с пулей во лбу, когда Риндо уже перейдет от слов к действиям. Она почувствовала металлический привкус на кончике языка. Рэн точно различила запах крови и приоткрыла один из глаз, чтобы дать оценку происходящему. Рана не было видно, зато она смогла приметить Риндо, опершегося о косяк и протирающего свои очки. Его лицо было сплошь в грязных разводах и ссадинах, а какой-то новенький, словно сделанный руками именитого дизайнера, костюм — испещрен красными маленькими пятнами. Рэн подумала, что если бы села пересчитывать все пятнышки от малого до великого, не сбиваясь, то потратила бы, наверное, около полутора суток. Риндо мялся у двери, не решаясь зайти: он теребил взбившиеся, как после душа, волосы или нервно кусал ногти, совсем как сама Рэн. Настолько ему не хотелось заходить. Вскоре в поле зрения младшей Хайтани появился Ран с хитрой ухмылкой на лице, в руках у него была какая-то одежда. Его волосы были перетянуты в тугой хвост и будто испачканы в чем-то липком и темном. Рэн догадалась, что это была кровь. Братья часто появлялись дома в подобном виде, однако девочка не знала игрался ли с ней разум или все это действительно происходило наяву каждый раз. — Чья это задница меня ревнует? — Рэн видела, как Ран напрыгнул на Риндо и крепко сжал рукой шею брата, сгибая того в три погибели. — Не говори, что ты расстаешься со мной только из-за трупа в нашей кровати. Риндо, скривившись, выпутался из хватки старшего. Ему, похоже, было неприятно не только от запаха Рэн, но еще и от грязи на одежде Рана. — Лучше бы мы поторапливались, — с губ старшего исчезла улыбка, когда он бросил взгляд на часы. — Эта, femme folle, — французское словосочетание было исковеркано Раном настолько, что Риндо не сразу понял, кого брат имел ввиду. — Так ты ее называешь? Она не любит опозданий. — Так хочешь и к ней подлизаться? — ядовито поинтересовался Риндо, после чего вышел из комнаты. Рэн больше его не видела. Ран лишь фыркнул, по своему обычаю, закатывая глаза. Он сделал пару шагов к кровати и обошел ее, оказываясь за спиной Рэн. Он забирал что-то с тумбочки, это что-то со звоном упало на пол под аккомпанемент всевозможных ругательств, от которых у любого порядочного человека уши свернулись бы в трубочку. Затем Рэн почувствовала, как позади нее провалился матрас и все пространство вокруг застлал запах крови, смешанный с каким-то ужасным, удушающим одеколоном, который мог бы сработать не хуже нашатыря. — Красивой девушке ведь грех не услужить, правда Рэн? — Ран поднес руку к ее носу, чтобы проверить есть ли хоть слабое дыхание. Через час они вновь ушли. А девочка осталась в своей темной, липкой темнице на мягких подушках. Воздух оставался таким же спертым.***
Стоял прохладный вечер, какие любило декабрьское Токио. Небо было безоблачным, красный диск солнечного светила отражался в боковых зеркалах машины, словно круглая неоновая вывеска дешевого борделя с улицы Красных фонарей. Водитель — похожий на сморщенный изюм сухой мужчина с легкой сединой в темных волосах — постукивал пальцами по рулю и смотрел на светофор, который все никак не переключался. По машине тихим гулом разливался джаз: певец с низким тембром мурчал что-то романтичное, и от этого начинало клонить в сон. — Отрой окно, — с заднего сидения донесся усталый голос. — Холодно, моя леди, вы замерзнете, — отозвался водитель, взглянув в зеркало заднего вида. На сидении по диагонали от него скучающе сидела его подопечная. Ее зеленые глаза вбирали в себя остатки красот осенних улиц с грязными еще бардовыми и желтыми листьями, которые не успели опасть с редких деревьев у дороги. Леди, нахмурившись, бесцельно глядела в окно и, казалось, была чем-то расстроена. — И все же, — она заправила за ухо выбившуюся из прически прядь своих фиолетовых волос, хитросплетенных умелыми руками ее «друга», а затем слегка запрокинула голову назад и посмотрела в глаза водителю через зеркало. — Я настаиваю. Ему не оставалось ничего, кроме как повиноваться. Светофор переключился и мужчина, как и остальные водители, рванул по крутому подъему, откуда выехал на шоссе, возвышающееся над остальной дорогой. Водитель позволил себе разогнаться и почувствовал, как холодный ветер прошибает его спину — на заднем сидении госпожа Мицуки наслаждалась свежим воздухом. Она вытянула свою длинную худую руку в окно и беспечно ловила ей ветряные потоки. Кольца на ее пальцах блестели в малиновых лучах солнца. Водитель познакомился с леди, когда ей только-только исполнилось шесть. Ее в семье, казалось, никогда особенно не любили ни госпожа, отдающая все свое тепло старшей дочери, ни господин Хиираги, вовсе ожидавший преемника. Эта тихая неприязнь, от которой у жертвы кожа покрывается гусиной кожей, передалась и всем остальным: начиная от штаба прислуги и заканчивая простыми сотрудниками, такими, каким был и сам водитель. В то время он разъезжал с самим господином и был очень горд жалованием и должностью, просто с жиру бесился, набил татуировку карпа на спине и был доволен, что за поясом всегда заткнуто огнестрельное оружие. И каково же было разочарование водителя, когда господин представил ему маленькую госпожу — мерзкое существо с большими бегающими по всем поверхностям глазами. Для него это было крахом всего мира и прилюдным унижением, но возразить водитель не смог — алчность от прибавки к жалованию притупила гордость. Леди была тщедушным, внешне похожим на мать, и тихим ребенком, явно не склонным к активным играм. Она все время не отрывала взгляд от страниц книг и учебников, друзей у нее тоже не было. Как же скучно живет этот ребенок, всегда думалось водителю. Он возил ее на занятия в школу, оттуда к еще нескольким учителям на дополнительные занятия, а затем провожал до апартаментов, где это маленькое отродье ожидали другие преподаватели, холод и косые взгляды. День ото дня водитель все больше понимал, что его леди не ребенок-гений, который все схватывал на лету, — она долго читала, множество раз пробегая по страницам учебника, математика давалась ей с трудом, языки — тоже. Но девочка так старалась: она решила, что этим может искупить свое существование, что родители, страдающие из-за нее, почувствуют облегчение, если она будет внимательно слушать и выполнять их прихоти, если она станет вундеркиндом, как об этом говорила госпожа Хиираги. Год за годом леди росла куклой-марионеткой, зимой сменялась весна и все яснее становилось то, что его леди в будущем продадут семье Хайтани, чтобы бизнес ушел в руки сыновей именитой фамилии, а не лег на хрупкие девичьи плечи. Однажды он увидел, как она плакала от усталости, ведь ее еще такая короткая жизнь уже не имела выходных, и, сам того не осознавая, впервые заговорил с ней. О чем-то отвлеченном, о том, что нравилось всем маленьким девочкам — о принцессах, живущих в замках, и принцах, которые их спасают. Леди тихо возражала ему, что вовсе не хочет быть принцессой, что она хочет быть сильным драконом. «Почему?» — удивленно спросил водитель тогда. «У драконов есть крылья. Я улечу отсюда, если буду драконом, и никто не сможет меня остановить, ведь я буду большой и страшной», — стеснительно отвечала она. Он заглянул в глаза своей леди и больше не находил их мерзкими. Эта девочка-кукла-марионетка заставила его открыть рот от удивления: сколько же всего творилось в ее на вид пустой голове? «Тогда обещай мне, что станешь самым сильным драконом во всей Японии», — он протянул ей руку для того, чтобы заключить клятву на мизинцах, но робкая леди испугалась и отпрянула, так и не ответив на его жест. Водитель стал заговаривать с ней каждый раз, когда она глядела в окно, отвлекаясь от книжек. Девочка рассказывала ему что-то о звездах, экономике и акциях, то беседуя на японском, то и вовсе переходя на неизвестный мужчине язык, поэтому он не всегда понимал ее спутанную речь, но спрашивал все, что придет ему в голову, чтобы она не прекращала делится своими интересами. Детям было важно внимание. Вскоре леди сама начинала рассказывать о своем дне в школе и однажды попросила его купить ей шоколадку. Это было настолько знаменательным событием, что водитель, давно чувствовавший себя отцом, купил ей весь шоколад из ближайшего комбини. Леди наелась так сильно, что ее начало воротить от сладкого, попадающегося на глаза, а он помнил об этом дне в самых ярких красках даже спустя почти десять лет. Все поменялось в средней школе. В леди проснулось необъяснимое острое чувство справедливости, и, видно, пришел переходный возраст. Один раз она даже серьезно заявила водителю, что не поедет домой, что у нее есть еще дела и что ей вообще-то хочется погулять с друзьями. С друзьями… И кто бы ему, что не сказал, водитель позволил ей уйти. Когда она весело улыбалась, то была похожа на обыкновенного ребенка. Он видел, как леди расправляла крылья для того, чтобы взлететь, как самый настоящий дракон. Машина свернула на втором повороте в Роппонги и подъехала к высотному зданию, совсем не далеко от дома, где проживала сама семья Хиираги. Солнце уже успело уйти за горизонт и улицы наполнились запахами торговых лавок у дороги. Здесь располагалось то место, куда и направлялась госпожа, и где находился один из ресторанов ее семьи. Если водителю не изменяла память, то это было одним из первых заведений открытых ее отцом. Мужчина стал прислуживать семейству Хиираги, когда господин уже женился и госпожа во всю помогала ему пускать корни не только в Токио, но и по остальным городам Японии, спеси у нее было много, но дальше Йокогамы ничего и не вышло, по-крайней мере, в их стране. Насколько водитель мог знать, госпожа навязала господину множество знакомств с иностранцами где-то заграницей. Ресторанный бизнес был делом рук юношеского максимализма господина Хиираги, его стремлением показать, что он лучше своего отца, что он сможет выбраться из лап Якудза, но на деле этим он только глубже зарыл себя в криминальную яму, которая контролировала каждое действие его семейства. Рестораны были подвластны Якудза, как и жизни любого причастного к фамилии Хиираги. Даже его жена, иностранка, с помощью которой он тоже хотел освободить себя от душащих пут, стала заложницей и, почувствовав это, сбежала со старшей дочерью далеко-далеко на родину. Говорят, что это был итальянский городок, где под палящим солнцем госпожа купила себе виноградники. И господин желал упорхнуть с ней, но вдали от любимой женщины и теплой неспешной жизни его держали обязательства. Ему нужна была замена в Японии, нужен был сын, которого он посадил бы за урегулирование всех вещей, а не дочь, что его слова и в грош не ставила. Господин Хиираги хотел сделать из леди Мицуки умную девушку и жену, что смогла бы стать правой рукой за мужем, чтобы сохранить или даже преумножить влияние, но эта девчонка оказалась, по его словам, бесполезным куском мяса. Для водителя было все равно от кого получать деньги. Он не имел высоких моральных качеств и не боролся против доминирующего влияния мужчин в их стране. Он был консерватором, который ничего не хотел менять, но где-то в глубине себя и своих мыслей не мог не осуждать нанимателей, когда на столь хрупкие плечи юной девочки ложились подобные обязательства и планы, когда ей с самого детства не давали выбора, учили быть сдержанной и говорить только тогда, когда разрешат. Водитель был бесконечно рад, когда жизнь леди Мицуки несколько лет назад связалась с какими-то хулиганками. Кто знает кем бы она была сейчас, если бы не их «дурное» влияние. Наверное, она продолжала бы быть «ничтожной» куклой. — Мне следует вас проводить? — учтиво спросил мужчина, когда обернулся, чтобы как можно аккуратнее припарковаться. Весь богатый ресторан с полами из дорогого сандала, приглушенным светом, ширмами с изображениями мифических существ, сакуры и старых мудрых ученых, вышедшими из-под руки именитых художников середины эпохи Кинсэй, и задним двориком, где в спокойной чистой воде уныло плавали старые карпы, где красивые гейши, от которых маняще пахло пудрой и сладким маслом, могли умело развлечь почетных гостей, находился наверху, на крыше, словно оазис японской культуры посреди каменных джунглей. До него леди Мицуки не следовало идти без сопровождения. — Боюсь, что на сегодня у меня достаточно кавалеров, — госпожа скривилась, словно ей дали что-то до безумия приторное из того, что она всей душой ненавидит. Кем были эти спутники водитель не знал. Леди часто встречалась с кем-либо в деловых целях, когда ее приглашали отужинать и хотели снискать расположение у единственной наследницы семейства Хиираги. Хотя, если бы ее фамилия не звучала как синоним к слову средняя ниша в трехступенной иерархии Якудзы, где выше могли находится только три семьи — одна из которых знаменитые Хайтани, к которым Хиираги были близки как никто другой — то интерес к личности госпожи бы поубавился. Однако, как подмечал сам водитель, если на первую встречу его леди приглашали больше из-за авторитета, то на вторую желали встретиться из интереса. Ее тихий голос, хитрые глаза и незаурядный ум пленяли каждого, поэтому запоминать всех ее знакомых стало бы непосильной задачей. Водитель вышел из машины и обошел ее, а затем открыл госпоже дверь, по всем канонам подавая руку, чтобы помочь ступить на тротуар. Подул пронизывающий ветер, который всколыхнул ее пальто и заставил поежиться от холода. — Не уезжай далеко, я задержусь лишь на пару часов, — леди поправила взбившуюся челку, укрывая ей лоб и брови. Некоторые прохожие оборачивались и смотрели на нее иногда с удивлением, иногда с неприязнью. Эти темные головы (что в прямом, что в переносном смысле) никогда не могли пройти мимо яркой макушки госпожи. Леди Мицуки делала вид, что не замечала этого, но водитель считал подобное забавным. — Мне стоит заправиться или вы этим вечером загляните к отцу, моя леди? — уточнил он, закрывая дверь машины. — Нет, — она покачала головой и улыбнулась уголками губ. — После отправимся обратно в Шибуя, там еще остаются дела. Водитель кивнул. Дела у леди Мицуки в этом районе были не такими уж и разнообразными: она либо укрывалась в квартире своей старшей сестры и могла целую неделю не подниматься с кровати, либо проводила дни с «другом», мальчиком, который был еще в средней школе. Как-то по-другому этого сорванца он назвать не мог, не совсем понимая в каких они с госпожой отношениях. Впрочем, пока леди счастлива, водителя это всецело устраивало. Он верил, что ей уготована судьба намного радостнее, чем у них, старков-мечтателей, которые так и не выбрались из криминального кошмара. Мужчина рефлекторно нащупал в набедренной кобуре оружие и оглянулся по сторонам. Он не доставал пистолет со времен, когда служил у господина, и его это безмерно радовало.***
Ран взглянул на небо, оно было чисто настолько, насколько могут быть чисты маленькие дети из примерных семей. Он цокнул языком и засунул руки в карманы брюк, разыскивая место, которое зацепило бы глаз, пока они с Риндо шли по переходу. Машины резко останавливались, уповая на Господа Бога о том, что не сбили человека, и яростно сигналили, призывая обратить внимание на светофор. Рана это раздражало. Некоторые совсем опаздывающие куда-то работнички бежали за ними, чтобы побыстрее перейти дорогу. Риндо улыбался тому, какими подстрекателями к нарушениям они были. — Была бы бита, — он посмотрел на брата. — Каждому капоту бы досталось. — А ты будь предусмотрительнее, — ответил Ран, разглядывая марки машин. Все они были не такими уж дорогими, чтобы действительно заразить его азартом. Когда они дошли до места встречи, фонари на улицах уже зажглись, лампочки давали слабый свет на дорогу и ненадолго освещали лица прохожих идущих по тротуару. Ран сначала разглядывал их, пытаясь найти человека, который мог бы чем-нибудь ему не угодить, а затем просто блуждал глазами по серым бетонным зданиям, окружавшим их с братом всю жизнь. В последнее время Ран чувствовал, как его внимательность ухудшается от усталости. Он мог всю ночь пролежать без сна, думая о том, как проснется в постели рядом с мертвым телом. Нет, его не пугали трупы, его тревожило то, что он не сможет уследить за сестрой. Он считал, что если допустит ошибку с вялой, словно мертвая рыба, Рэн, то и с ввязывающимся в любые передряги Риндо не справиться. Ран ничего не мог с собой поделать, почти каждый час проверяя дыхание сестры. Пусть уж лучше этот мешок с костями лежит без сознания, чем без признаков жизни. Они перехватили Мицуки возле ее же машины. От нее приятно пахло чем-то свежим, разбавляющим запах бензина на улице. — Записка была написана так, будто сбегутся все ваши мертвые крысы, — констатировала она, обводя их своими кошачьими глазами. — Но сейчас здесь лишь вы, pédés. — Как мы можем делить с кем-то такую chienne? — улыбнулся Ран.