***
Чифую выглядел бледным и забитым, когда над головой Нао прозвенел колокольчик и она была достаточно уверенна в себе, чтобы зайти в магазин; Казутора опустил глаза, рассматривая носки своих кроссовок, словно ему было стыдно здесь находиться. Свечки от торта в полутьме все трепетали маленькими огоньками тепла в холоде этого помещения. Но ее, Наоко, казалось, вновь никто не заметил. — Я же сказала, что уйду вечером, — Наоко увидела Ци-ци со спины и прошла между стеллажами в обход, а затем стала подглядывать сквозь полки, не до конца заполненные товаром, чтобы лишний раз не привлекать внимания. — Хоть раз в жизни ты можешь поставить, если не меня, то друзей выше работы? — голос Чифую был серьезен и холоден, будто он спрашивал, бросая слова на ветер, ведь уже знал ответ. Казалось, они опять поругались на той же почве, что и раньше. — Хватит, ты портишь имениннику праздник своей выходкой, — Сэн стояла рядом с Мацуно и придерживала коленом рюкзак, чтобы проверить все ли вещи она забрала, и вновь ее голос стал прежне игривым и громким. — Веди себя, как обычно, а то я тебя не узнаю. Послышался верещащий крик молнии, и Нао увидела, как Сэн тянется к Чифую за поцелуем, оставляя на его губах немного своей помады. — Это я тебя не узнаю, — пробормотал он, явно смягчившись. Наоко не показывалась, когда они прошли к выходу, и Мацуно отдал Сэн свой зонт, и когда она еще раз поцеловала его на прощанье — затяжно и жадно. У Ци-ци вновь зазвонил телефон, и она растворилась в пучине улицы. Наоко вздохнула, прикрыв рот рукой, и осела на пол. Что ей делать? Любопытство брало верх, призывая выбежать за объектом стольких душащих ее интриг, а долг приказывал провести вечер с Чифую и Казу. Возможно, это мог бы быть последний их вечер, прежде чем она уехала бы в Америку. Ханма всегда боялась, что ее может настигнуть синдром Рэн с вечным ощущением, как жизнь разваливается по крупицам. И, спустя десять лет, он все же догнал ее, наводя горечь во рту. Как она была слепа, что так долго оправдывала Сэн и доверяла ее красивым словам! Наоко провела рукой по волосам и встала на ноги, полная нежелания мириться с судьбой. Она не Рэн, которая сидела и ждала у моря погоды и которая всегда полагалась на других. Наоко докопается до сути. В мокрой одежде, озябшая, но не чувствующая того морозного холода, что преследовал ее, пока адреналин выбрасывался в кровь быстрее любой приходящей ей на ум мысли, Наоко выскочила наружу, под шумное восклицание Чифую с Казуторой, и побежала, что есть сил, вдалеке еще цепляя темную макушку Ци-ци. «Останься здесь ради меня», — набатом раздавался в ее голове льющийся медом голос. Наоко разберется во всем, останется и будет продолжать спокойно жить с друзьями.
***
— Ты уверенна в том, что она вообще придет? — послышался усталый голос на другом конце провода. Собеседник был уже точно сыт по горло этой историей. — Не может быть, чтобы эта девчонка упустила такой шанс уличить меня, — ответила Сэн, поджигая очередную сигарету. Она не считала себя зависимой от никотина, но частенько зажевывала фильтр и пропускала в легкие дым, надеясь, что это избавит ее от головной боли. Однако будь она умнее или, может, храбрее, то уже побывала бы у врача и узнала, что только усугубляет свою гипертонию. Ци-ци сбросила трубку под оборванное: «Твоя правда», и, облокотившись на бортик позади, стала обводить помещение своим зорким взглядом. Это была заброшенная парковка, которая содержала в себе лишь пережитки прошлого, что самой Сэн, что Токио. Когда в последний раз можно было увидеть наземные парковки в Токио? Почти все они давно уже стали громадными подвалами, склепами, зарытыми глубоко в земле под бетонными зданиями, где не было окон, а воздух проносился по вентиляциям. А Сэн видела душевность в старых вещах, как это наземное ископаемое, которое почему-то никто никогда не выкупал, хотя земля в Японии и ценилась на вес золота. Девушка обвела взглядом серые колонны, на которые лился слабый свет с улицы позади бортика, служившего стеной. Раньше нижняя часть стены была бетонной, а верхняя, начиная со второго этажа, на котором Сэн находилась, — застекленной. Бетон остался бетоном, а вот стекла разбили уже давно. Рядом затрепетала красно-белая полосатая ленточка, привязанная к одной из пластиковых рам. Ци-ци помнила кто и как разбил окно с этой ленточкой, и кого из него выкинули после. Она помнила, как кричала, срывая голосовые связки, и ненавидела весь мир. Прошлое — такая занятная вещь, что хочется затушить об него окурок, который после загорится и сожжет его, не оставляя ни единой крупицы памяти. Дождь все барабанил, а Сэн размышляла пришел тайфун или это просто забава погоды. «Счастлив человек, живущий на западе», — напевала себе под нос Ци-ци, вспоминая незамысловатую детскую песенку. — «Всегда заходящее солнце к завтрашнему небу может он провожать». Она затянула сигарету и выпустила пар, не совсем понимая от холода он или от дыма, а затем запустила руку в рюкзак и нащупала своего огнестрельного и почти безобидного товарища, одетого в кожаную кобуру. «Быть живым — уже счастье», — продолжала она, вспоминая о своей юности, давно скрывшейся на горизонте, и прикрепляла к ремню оружие. — «Даже когда наступает грусть можно помечтать о…» Но мечтать судьба ей никогда не разрешала — на лестнице появился темный силуэт, потоки с улицы заглушали его шаги. Вскоре черная тень приобрела форму — стало видно очертания волос, в хаосе уложенных на голове, широкие плечи и общую худощавость. Ошибки быть не могло. — И что мне с тобой делать? — Сэн втянула дым еще раз и выпустила его. Ее голос эхом разнесся по пустому помещению. — Суешь свой нос, куда не следует, да еще и прилипаешь, как пиявка. Глаза Наоко все яснее блестели вдалеке… эти голубые блюдца, которым так и хочешь открыться, часто манили Ци-ци в свою ловушку, призывая исповедоваться во всех тайных грехах. — Может тебе и правду следовало уехать с братом и забыть нас всех? Сэн говорила без какой-либо эмоции, и Наоко чувствовала, как лицо кривилось после каждого слова, сказанного уже таким родным, но незнакомым голосом. — Ч-что? — промямлила она. Наоко все никак не могла придти в себя после такой долгой пробежки. Ее не натренированное тело не слушалось хозяйку, а ватные ноги убивали все пути к побегу. Ханма понимала, что ей нельзя было медлить в словах, иначе в действиях она точно проиграет такой багире, как Сэн. — Да я всего лишь хочу защитить Чифую и тебя! — крикнула она в ярости на себя, на подругу напротив, да даже на Чифую, который никогда не хотел открывать глаза на явные проблемы вокруг своей невесты… Да черт бы их всех побрал, никто на протяжении почти десяти лет их дружбы даже не собирался думать, что Ци-ци могла быть убийцей кого-либо. — Ты, наверное, хотела сказать: Чифую от меня, — слова Сэн были, как ножи, оставляющие порезы после каждой произнесенной буквы. А самое ужасное в том, что это была чистая правда, в которой Наоко боялась себе признаться. Они будто возвращались в прошлое, откуда все пытались сбежать. В те далекие времена Сэн не могла выбраться сама, но теперь все иначе… Наоко ясно видела, как Ци-ци прошлась всем им по головам и вылезла из болота, в котором они продолжали вязнуть. Теперь все было сложнее, чем тогда, в юности, когда Наоко с Чифую протянули Ци-ци руки, чтобы вытащить ее из съедающего кошмара. Теперь их подруга была свободна… она была выше, она сама была вершителем своей судьбы… И это напугало Наоко. — Нет! — возразила она, но голос будто пропадал. — Я не хочу, чтобы он снова волновался из-за тебя… Наоко опять что-то кому-то доказывала, пыталась кого-то защитить, спасти… все повторялось по кругу. И будет повторятся каждый раз. И она, и Ци-ци больше не вернуться. Наоко не смогла бы смириться с обратной стороной медали Сэн, а Ци-ци не уступила бы Ханме. — Чифую не нуждается в твоем беспокойстве, ты сама это знаешь, — Сэн затушила сигарету о бетонный бортик. — Поэтому я не понимаю, что ты делаешь здесь, прикрываясь им. Это конец, подумала Нао. И она сама его себе устроила. Может ей действительно не стоило идти за Сэн, волноваться, пытаться все выяснить… Все это путалось, забивалось в голову, не давая здраво мыслить. В панике она начала забывать зачем все это нужно, зачем она хотела распутать клубок, что с каждым разом путался сильнее. — Я их не убивала, — сквозь пелену общего сумасшествия между извилинами, услышала Наоко. — Тебе станет легче, если я скажу, что все данные, которые ты получала на протяжении года, были сфабрикованы? Это заставило ее поднять взгляд. — Я не дура, чтобы не понять, что ты начала наводить на меня справки, — продолжала Сэн. — Любопытство губит людей и тебя погубит. — Но ты связана с Якудзой? Ханма услышала щелкающий звук и в паре шагов от нее застыла рука с чем-то темным, ей потребовалось еще несколько секунд, чтобы сообразить, что Ци-ци направила на нее пистолет. — Я связана с ней со средней школы, этого не исправишь, — Сэн все ближе подводила палец к спусковому крючку. — Ты же понимаешь, что должна будешь делать? Наоко смотрела в ее глаза, пытаясь найти в них хоть каплю прежней жизни, где все они были веселы. Она даже не задумывалась, а были ли все взаправду веселы? Может, только ей было хорошо в их маленьком мирке? Только она стремилась его поддерживать. «Вот, что чувствуют под дулом пистолета… отчаяние», — решила про себя Ханма. — Как говорил Франклин, трое могут хранить тайну, только если двое из них мертвы, — Ци-ци сделала небольшой шаг вперед, явно ощущая свое превосходство в разговоре. — Но двое вполне могут ее сохранить. Иначе твое тело будет разрублено на кусочки и спущено на корм чайкам на южном полуострове, правильно Наоко? И она кивнула, даже не понимая, что делает. Сэн, будто окутывала все вокруг: ее голос заменял плеск воды на улице, глаза — бетонные стены, а пистолет перед носом — холод внутри. Это заставляло повиноваться… и боятся. Где-то вдалеке послышались крики. Голоса обеспокоенно звали Ханму. Но Наоко настолько потерялась в себе, так долго складывала свои мысли, пыталась придать им словесную оболочку, что привели ее в чувство выстрелы: быстрые и громкие, они палили в ее сторону, запрещая двигаться, дышать и уводить взгляд. Ци-ци стреляла. Наоко ощутила тупую боль в животе, потом в ноге. Все вдруг стало таким странным и ненастоящим. И ей неожиданно захотелось уехать к брату, подальше от серой Японии, подальше от боли и ненужных разговоров. Затем заложило уши и время вокруг замедлилось. Ханма слышала знакомые голоса — Казутора подхватил ее, наперебой болтая что-то своим успокаивающим голосом. А Чифую выкрикивал имя своей невесты, которая продолжала стрелять, чтобы к ней не подошли ближе. Сэн испугалась. Она любила Чифую, любила настолько, что ее руки содрогнулись при виде его лица. Она и вовсе не собиралась стрелять — только бы чуть поугрожала Ханме, которая бы уехала после подобного в Америку, и дело с концом. Но нет же, теперь сама Ци-ци только и успеет, что убежать. Все закончилось так, как и не должно было начаться еще множество лет назад. Она всегда знала, что ее любовь будет ждать печальный конец. Но почему же именно в этот день? Все же шло настолько хорошо, как не могло и представиться. Сэн и выкроила бы деньги на церемонию, и закончила бы с некоторыми делами, и могла бы так и продолжать жизнь любящей жены до конца своих дней. Чифую бы даже не попросил ее раскрывать свой секрет. Боги, да он бы и теперь все простил, если бы они поговорили! Но руки Сэн дрогнули, и над ней навис долг перед давно погибшим на этой парковке товарищем. Она обещала поставить свою жизнь, чтобы выполнить его, поэтому приходила пора прощаться со своей теплой и приятной жизнью, вновь погружаясь в липучий мрак. Ци-ци в последний раз вздохнула, оглядела любимое лицо — Мацуно был в растерянности — и покончила с настоящим, которое переросло в еще один пласт прошлого. Мацуно поймал ее взгляд, готовясь пробегать даже под пулями, но она остановила его, прошептав: «Прощай». Последнее прощай. А затем сделала шаг назад, и еще, и еще… к бетонному бортику. Ци-ци перемахнула через него, прямиком в большой мусорный ящик на улице. Чифую побежал за ней, но все, что смог увидеть — сигналящую черную машину, куда она поспешила сесть и скрыться. Он не смог заставить себя спрыгнуть за ней и схватить, Мацуно знал, что даже заявление в полицию написать не сможет — рука не поднимется на Сэн. Наоко не видела этого, она смотрела на свои руки, наблюдая как синеют фаланги пальцев, чувствовала, как отнимается больная нога, как пытается остановить кровь паникующий Ханемия. Его карамельные глаза успокаивали ее их короткими переглядками. Наоко подняла руку, чтобы коснуться его теплой щеки, и обратила лицо Ханемии к себе, пытаясь сфокусироваться на его взгляде. «Я умру», — думала она, когда карамель постепенно затухала перед глазами, образуя черно-белую картинку. Мир переставал иметь краски. — «Скоро кислород перестанет поступать к голове. Я умру». — Не думай ни о чем, — шептал Казутора, склонившись над ней, словно святой над иконой. — Пожалуйста, только, пожалуйста, не закрывай глаза… Наоко не слышала его и даже переставала видеть, дорогое лицо размывалось. Она увидела перед собой Баджи. Он спросил у нее: «Ну и каково это, умирать?», а Ханма и ничего не смогла ответить. Смерть было не описать словами. Смерть страшна и странна, но Наоко чувствовала лишь облегчение. Ей показалось, что отдаленно она слышала голос брата: «Ну покури, нельзя быть такой хорошей». Наверное, Наоко стоило попросить у него прощения и за сигарету, и за то, что она не приедет к нему через пару дней. После Ханма уже ничего не помнила: и как Ханемия пытался сделать массаж сердца с искусственным дыханием, и как Чифую оттаскивал его от тела, и как они сидели по разным углам парковки до следующего утра. Тайфун прошел и закончился дождь. Этаж здания осветился ясными солнечными лучами, блики которых играли в мутных глазах-блюдцах. Наоко не закрыла глаза. С днем рождения, Казутора Ханемия…