Kintsugi

Драко поднимает глаза – взглядом скользит по лицу Гарри – и подаётся навстречу губам, чувствует сгущающуюся невесомость вокруг. Едва заметно хмурится – пепел и дым горчат, оседают на горле плёнкой, когда разрывается поцелуй. И полубессознательно кивает, не очень понимая, куда идти. Но доверяя в этот момент Поттеру почти слепо. Почти полностью. Бронзовые пальцы со звоном касаются челюсти, запястье переливается золотом жилы. Коротко-звонкое слово резонирует в тонких стенках фарфора, гудит в расслоениях сланцевой кости, проникая в самый центр структуры, ввинчиваясь в свинцовую гулкость спаянного жаром сознания. Шаг вперёд, ещё – к удобной части ковра. Поттер опускается на колени, тянет за собой вниз, в объятия земли. Драко оседает в пушистый угольно-чёрный мех почти тяжело, почти не изящно – словно древний колосс. Мягкий мех обнимает за плечи, ласкает голую спину, щекочет бледный мрамор. Сияющая платина давно растрепавшихся волос резко контрастирует с окружающей – обрамляющей его – чернотой. Гарри укладывает Малфоя на спину, оказывается сверху – упирается локтем в пол, касаясь плеча. Пальцами другой руки проводит по рёбрам. И с тихим стоном-выдохом оседает вдруг ниже, тонет в полном контакте – тело к телу, кожа к коже, ноги переплетены коленями между бёдер. Драко касается пальцами ямочек на пояснице Поттера, скользит от них выше – раскрытыми ладонями – и принимает его в объятия, почти задыхаясь от яркости и диссонанса. Прохладно-жаркий мех, обжигающе-горячие руки. Так много тепла, что Малфою кажется, будто он вот-вот расплавится весь – или сгорит от легчайших прикосновений. Он стонет тихо, но звонко, словно Поттер коснулся не рёбер – а пластин ксилофона. Гарри тяжело и медленно дышит, ритмично – в такт движению лавовых волн. Смотрит – только в глаза, тонет в темнеющей ртути, пытается поймать губы губами – соскальзывает на щёку, на челюсть. – Я... не один? – полуудивлённо вибрирует на мраморе горла. И Поттер стонет, пойманный, оглушённый взвихрившимся золотом, разом чувствует каждый край и оттенок расписного фарфора, под которым скрывается платина – горячая, живая, текучая... такая желанная. Ладони Драко поднимаются к раскинутым крыльям-лопаткам. Цепляют ногтями стыки бронзовых лат – проводят по выпуклым клёпкам-родинкам, касаются огненной звезды шрама. Полуиспуганно замирают у кончиков лучей. – Можно? – Малфой выдыхает вопрос в губы Поттера за секунду до того, как они соскальзывают на щёку – обжигают свежеспаянную золотом трещину. – Не один, – отзывается эхом, губами вдоль виска, острыми росчерками пальцев по позвоночнику, по рёбрам – и вниз, к пояснице. Забираясь под пояс брюк и белья. Драко скользит стопами в меху, сжимает коленями бедро Поттера, чувствуя даже сквозь два слоя ткани напряжение чужого тела – подталкивая к действиям. Побуждая касаться смелее. Дыхание сбивается, губы – горячечно-живые – раскрываются в неровных выдохах, в глазах расцветает желание получить больше, плотнее и ярче. Поттеру становится непонятно, незнакомо – самую чуточку страшно. Становится жарко, когда пальцы ведут по спине, ставшей вдруг такой чувствительно-чёткой. – Нужно, – он выдыхает в шею под ухом, снова целует. Войдя во вкус, не может насытиться – и губами будто стягивает плёнку слюды, освобождает. Фарфоровая глазурь трескается, разлетается меловой пылью, оседает в чёрной бездне меха искрами, тающими в огненно-солнечном свете. Золото снова плавится с мрамором, сливается в единое целое, горит пониманием: от одиночества ничего не осталось. От запретов, кажется, тоже – разрешено всё, что себе Поттер может представить. Даже больше – туда, ближе к грани запретных фантазий, за пределы знакомого опыта. Неизвестность манит – и кажется безопасной. И Гарри сам себя отпускает – даёт желаниям раскрываться. Ныряет в авантюру так, как привык – сразу, не думая. Садится на бёдрах Малфоя, чтобы оглядеть его целиком, и контакт в этот раз тянется, плавится, не звенит – остаётся потрясающе полным. Золотой огонь вспыхивает пожаром, растекается по плечам, горит магическим заревом – ложится на руки. Согревает, отпускает – тело полнится лёгкостью, будто взлетает. Разгорается аурой весеннего солнца, светом окутывает обоих. Комната становится ярче – намного. Руки движутся будто бы сами, вытанцовывают узоры линий по тому, что не кажется – не является больше – фарфором. Кончики пальцев тонут в расплавленном золоте. Белом – но золоте. Таком знакомом. Сложном – но очень простом. Становится легче – пальцы порхают искрами бабочек, мягко цепляют ореолы сосков. Под ласково-жаркими касаниями Поттера с Драко слетают последние тени глянцевой холодности, тонкостенной костяной надменности. Даже эхо тревожного недоверия, жившее в фарфоровых трещинах, испаряется выжженное светом – остаётся только текучее, горячее, чувственно-искреннее золото. Белое, как полуночное солнце, серебрящееся лунными искрами. Совсем не холодное. Гарри улыбается легко и свободно, сдвигается ниже, расширяет ауру света. Цепляет ширинку, раскрывает пуговицу, тянет за молнию – единым движением. Солнечный поток замедляется всего на секунду, остановленный смуще... сомне... чувствами, которых в этой вечности не существует – и течёт снова. Поттер поднимается, чтобы убрать сразу всё лишнее – тоже одним, единым движением. Раздевается сам – снова медлит на долю секунды, но... не может понять, почему. Прежде, чем лечь, играет пальцами в воздухе – пускает по костяшкам почти видимых солнечных зайчиков. Смотрит на Драко: «видел это вместе со мной?» Малфой улыбается одними глазами, больше не похожими на озёра ядовитой ртути – светящимися далёкими звёздами. Повторяет движение Гарри – расстёгивает пояс поттеровских брюк и замирает, распластанный на пушистой шкуре красотой вспыхнувшего смущения на открытом – сейчас – лице. Чувствует себя буквально распятым восхищением – Поттер невероятно красив. Обнажённый, окутанный светом личного солнца, вместо огня свернувшегося в камине, с россыпью золотых бликов в бронзовых – перепачканных в белом золоте – пальцах. Немым кивком подтверждает: видел. Гарри снова опускается на ковёр – так, чтобы сразу поцелуями по изгибам и платине: по ключицам и шее, полукругу плеча – ниже, до самых сосков. Накрывает губами один, второй – пальцами. Сразу надолго, влажно и жарко. Умело – разница с привычным настолько небольшая, что совсем не мешает. Драко проваливается в тёплый, пульсирующий ощущениями космос. Наполненный чувственными, такими ловкими и умелыми ласками, что стоны слетают с пылающих губ, расцветают зарницами на фоне безоблачно-ясного свода комнаты, искрятся звоном хрустальных ключей. Драко бесстыдно плавится под губами Поттера, ласкает его спину ладонями, вычерчивает на ней схемы кристаллов – хаотично-геометрические линии рождаются под пальцами спонтанно, переполняются неосознанным смыслом. Спина Поттера, всё ещё скованная остатками стали, теперь тоже светится солнцем – узоры ложатся на застывшем остове, рунами вскрывают его, распечатывают – и золото захлёстывает плечи, срывается с пояса. Драко подаётся раскрытыми бёдрами навстречу – вжимается возбуждённым членом в горячую кожу и чувствует то же самое. Ноги переплетаются с ногами – снова – и громкий стон вибрирует в рёбрах, стоит члену – обоим, синхронно – коснуться бедра. Драко почти нервно цепляет кольца губами, стаскивая их – слишком мешают в полной мере осуществить желаемое, – и роняет их из губ прямо в мех. Плевать куда, лишь бы освободить пальцы. Лишь бы больше не царапать по коже острыми гранями. Лишь бы спуститься вдоль сомкнутых бёдер – своего и чужого – остановиться на пояснице. И, качнувшись под тяжестью не чужого тела, высечь вспышку на белом солнце – соприкоснуться членами, вжимаясь ими друг в друга. Стоны Драко заставляют поднять взгляд – и задохнуться от красоты танцующих звёзд. От того, как нежно сжимаются губы на серебре колец. Это кажется ещё одной частью волшебной фантазии – звенит обещанием… ...обрывается полувсхлипом на вздохе, когда новое ощущение искрами сливается с водоворотом привычных. Драко ловит Поттера за подбородок с требовательной просьбой, дрожащей полусдержанным стоном: – Поцелуй меня. Поттер замирает, непонимающе смотрит на звёзды, обрамлённые сияющим золотом. И тянется следом за пальцами, целует – вместе со звуком просящего стона. Целует, накрывая не чужие губы своими, цепляет нижнюю, верхнюю – солнечными бликами играет на них, гладит зубами, не причиняя даже искорки боли. Поцелуй – необходимый как воздух – плавит тени мыслей, превращая их в огненные капли, растекающиеся под кожей. Расцвечивает белое золото медью и серебром, наполняет его персиково-розовым свечением – от точёных скул до тяжело и часто вздымающейся груди – растекается вдоль ключиц, заливает длинную шею. Оставляет след на плечах. Пальцы Поттера вплетаются в пальцы Малфоя, тянут вниз – так, чтобы вместе коснуться членов – и поймать в тягучее золото обеих рук. Тоже вместе. Ощущение настолько яркое, что сияющий огонь взрывается изнутри оглушительным стоном. Гарри не целует больше – просто касается губами губ, лбом лба. Мешает два оттенка дыхания – своё и совсем нечужое. Даже двинуться не может, оглушённый новизной ощущений, острой яркостью одного на двоих солнца – и прыгучими искрами, стекающими по животу и по бёдрам. Светило раздваивается, и два огненных шара начинают вращаться, ложась на орбиты друг друга. Закручиваются в бесконечные петли, свивают разноцветный огонь широкими лентами, связывающими два тела в одно неделимое целое. На мгновение – на вечность – на томительно долгое сейчас. Драко не знает, его ли лоб пульсирует жаром или это голову Поттера обнимает солнечный ветер. Не понимает, чьи губы размыкаются в хриплом стоне – его или Поттера, когда он ведёт их единой рукой по всей длине. Смыкает все десять пальцев в разноширокие кольца, задаёт неторопливо-тягучий, медленный ритм, дурея от распаянных в одно целое ощущений. Слишком ярких, чтобы подобрать для них слово в бедной серости языка. Слишком жарких, чтобы можно было выразить словами, не обжёгшись о звук. Слишком сильных, чтобы справиться с ними в одиночку. Свободной рукой Драко цепляется за вздыбленные плечи Поттера. Путаясь пальцами в черноте волос, забывает, как дышать – полная искристых мурашек волна пробегает не по его спине. Стон срывается с губ, едва рука – руки – начинает движение. Пальцы сливаются с текучестью эпицентра солярного вихря, мешаются с ним – растворяются в омуте. Почти не чувствуются за игрой ощущений. За стонами, что один за другим волнами срываются с губ. Удерживать себя на месте не получается. Вращение галактики сносит в сторону – и Поттер следует ему, оседает влево, боком на ковёр, тянет Драко повернуться, не в силах нарушить, вмешаться в поток, заданный самим будто бы космосом. Их личным маленьким космосом. Закручивающимся спиралью, стремящимся к равновесию – к медлительной, тягучей невесомости. Слишком огромным, чтобы сейчас, в сиянии солнц всё закончилось. Пальцы ослабевают, почти исчезают – подрагивают на коже у самого основания, тонкими прикосновениями посылают обещание. Всего этого мало, безумно мало – даже поцелуй кажется будто изжившим себя. Галактика крутится дальше и сносит. Втянутая во вращение пылающих солнц, комната тоже приходит в движение – скручиваются сводчатые арки потолка, переступают на месте стены, кренится и дыбится пол – или шкура неизвестного зверя? – под взмокшими лопатками Драко. И он поворачивается вслед за Поттером по воле танцующей в космических огнях реальности – оказывается так близко, что губы встречаются в поцелуе, чувственно-лёгком. Почти неощутимом после обжигающих фактурностью всполохов удовольствия, вскипающих под кожей от движения спаянных рук. Гарри тянется и целует, ощущает на губах привкус соли – и что-то другое. Новое, незнакомое, неизвестно-манящее. Гарри целует – и понимает: этого мало. Одним выдохом передаёт право менять и двигать пространство: – Продолжишь? Галактика вращается, перемешивает две части золота спиралью, другой стороной смотрит на ореол двойственно-цельного солнца – и шепчет: так верно, так нужно. Даже тогда, когда красное золото стекает по бёдрам, замирает, касаясь кожи – белое продолжает движение. Скручивается, движет рукой вверх и вниз, облекая чувствительность в жар. Рассыпая по нервам искры раскалённого добела желания Драко ловит выдох губами – пробует его на вкус – и шепчет: – Да. – Продолжает ласкать их обоих растекающейся жаром ладонью ещё несколько долгих движений. Но… ...вращение солнц ускоряется с каждым вдохом. Сжимаются огненные ленты на коже, выплавляются клеймами высшей пробы на кристальных вензелях раскрытого, звенящего каркаса. И требуют больше. В золотом космосе вихрится сияющая воронка, полнится звёздами и металлами. Расплавляет монолитно-привычное в новое и кипучее. И Драко, пойманный золотым арканом сияющего вихря, тоже хочет больше. Давать. Брать. Делить на двоих одно. Он приподнимается на локте – буквально воспаряет над чернотой меха – и просит-роняет Поттера на лопатки. Меняется с ним местами, запуская вращение солнц по другой орбите. По новой траектории, вспарывая золотой космос белым огнём. И единым, гибким движением, стекает ниже. Оставляя за собой след из влажно-чувственных поцелуев – под горлом, сосок, вдоль ребра, над гребнем выступающей косточки. Вниз, по поясу Аполлона, в конце, лишь на мгновение приподняв голову, накрывает губами член. Смыкает пальцы у самого основания. Драко совсем не хочет, чтобы этот космос схлопнулся слишком рано. Галактика смещается, рассыпается брызгами, стоит горизонту снова сместиться, а текучести пола коснуться лопаток, обнять за плечи прохладным потоком. Гарри не понимает, откуда на груди появляется сияющий след, но задыхается, чувствует. Оказывается распластан в чернильной воде, разобран на звёздную пыль – собирается снова вокруг одной точки – там, где золото встречается с золотом. И замирает, остановленный дисбалансом – галактика под потолком накреняется, и солнечный свет стекает с неё на белые плечи. Гарри улыбается, заворожённый красотой того, что сейчас видит, шумно и резко выдыхает – огонь внутри разгорается, как под кузнечными мехами, выплавляет, вытапливает из каркасов остатки глубинного холода. Бледно-золотые скулы пылают от меди, розовеющие плечи расцветают отсветами вращения солнц, а в платине растрепавшихся волос путается свет. Драко опускает голову, собирая губами горькую соль и терпкость древней бронзы, и блики рассыпаются по телу Поттера, отражаясь от гладкости выгнутой спины. Благородное золото под тонкими пальцами пульсирует жилами, трепещет и просит большего. Драко смыкает губы, выводит языком петли Мебиуса на гладкости полированной кожи – и отдаётся этому ощущению полностью, соскальзывая в прохладное одиночество. Наслаждаясь им. Отдавая неразделённый жар губами и собирая чувственное удовлетворение кончиком острого языка. Драко чувствует тёплую ласку согретого воздуха, слышит, как гудит в ушах кровь – сошедшая со своей оси небесная сфера. Как взрезают горячий янтарь золотые кольца, как сходятся в нереальности солнцестояния и равноденствия, как смещается небесный меридиан – армиллярная сфера вращается быстрее, рвётся из тесной эклиптики, сдвигая всё больше небесную ось. Гарри приподнимается на локте – и просит вернуть равновесие. – Подожди... – слова срываются с губ обрывками стонов, – так... Слишком мало. Вместе... Я... тоже хочу... тебе... – он не договаривает, не в силах вслух продолжать. Губами обнимает костяшку пальца, и, прикрыв глаза, засасывает, показывает, чего хочет, что за мысль бьётся во рту желанием сохранить симметричность галактики. Снова смотрит на Драко, абсолютно уверенный – но лишённый возможности озвучить это желание вслух. Драко трудом различает сквозь грохот сорванного экватора просьбу. Вскидывает на Поттера глаза, долгим влажным движением поднимает голову и заворожённо следит, как сминаются тёмные упрямые губы, обхватывая костяшку пальца. И этого достаточно, чтобы небесная сфера застыла, пронзённая осознанием. Осознанием, которое придёт значительно позже. Которое выплавляется на обратной стороне век огненным образом. От которого бёдра сводит тяжёлым жаром. Слова прилипают к губам, расползаются по нёбу и вязнут в горле, в хриплом дыхании. Взгляд прикован к пальцам Поттера, пока Драко ложится рядом. Снова сбоку. Только теперь – вытягивая ноги вдоль его плеча и касаясь горячим поцелуем внутренней стороны бедра. Звёздное серебро взгляда светится пониманием – и желанием таким, что солнечный свет испаряет разом и тонкую корку мороза сомнений, неизвестно откуда выросшую по тылу ладоней, и полдюйма текучего золота: искристый пар звёздами взлетает к потокам галактики. Движение смазывается вместе с временем, растекается по воздуху и ковру белым росчерком – останавливается волной текучего золота перед лицом. Если вдуматься – Драко это кажется глупым. Если вдуматься – это почти смешно. Если вдуматься – нереально. Если… Но думать не получается. Чувственное вращение снова пришедших в баланс солнц затмевает собой все лишние мысли. Все сомнения. Оставляет только тепло и ощущение двуединства. Такого правильного. Такого нужного. Абсолютного. Нереальность происходящего бьётся под рёбрами Гарри солью незнания – а пальцы сами собой едва касаются головки. Изучают, привыкают, ведут сверху вниз, по тонкой гладкости кожи. Обхватывают основание – память откуда-то помнит, что так сделать стоит. Губы тянутся следом – но останавливаются, звенят тихим стоном от вспыхнувшего внизу огня поцелуя. Дрожат в нерешительности – язык торопливо проходится по их пересохшей поверхности. Губы касаются – тоже совсем невесомо – солёного белого золота, ловят пульсацию, желание... и то, как галактика над симметричными телами начинает стягивать к центру самые длинные из солнечных протуберанцев. Губы касаются, согревают дыханием – и раскрываются, обхватывают совсем немного – соскальзывают осторожно, пока весь рот не оказывается заполнен, пока контакт не становится окончательным, цельным. Память оживает – движение тянется в обратную сторону, доходит до края – и снова меняет течение. Вписывается в ритм пульсаций солнечной ауры, прошивает тело новизной ощущений, близостью и доверием, которое сейчас, кажется, достигло предела. Память оживает, напоминает значение слова, которым само это действие называется, в шутку озвученного когда-то давно самим Поттером – глупого, но такого сейчас многозначного. К тягучему ритму добавляется вакуум, собранный за губами. Время сгущается, становится вязким и плотным, почти не движется, превращая краткий миг абсолютного единения в обжигающую вечность. Ощущений так много, что они кажутся зачарованными. Словно кто-то наложил на них множащее заклятье – каждое прикосновение рассыпается сотнями тысяч чувствительных вспышек, заполняя собой всё. Драко стонет, растекаясь радужной плёнкой по сусальному золоту бёдер. Целует – прячет за лаской острую дрожь удовольствия – и зеркально отражает движение осторожных губ, наполняя его уверенностью. Гарри закрывает глаза, принимая и отдаваясь целиком, до конца, погружаясь в синхронную симметричность, такую правильную и пластично-нечёткую. Само движение, сам пульсирующий вальс двуединого солнца завораживает, будоражит – стонами отзывается в сомкнутом космосе рта. Это кажется – становится почти трансом, сдвоенным наслаждением. Заполняющим тело от губ и до самого низа, расцветающим в животе спиралью далёкого электричества. Огненная бесконечность золотых колец распадается тонкими сферами. Каждое из двух пылающих солнц раскалывается натрое, расходясь по орбите не двумя – шестью каплями раскалённого золота. Растворяя даже намёк на тень кристальностью света. Золотой уроборос свивается в бесконечность. Замыкает наслаждение в петлю, наполняя каждое движение вибрацией эха, отзывающейся сразу во всём теле – в обоих телах – больше не делящихся на своё и чужое. Теперь – просто единое. Цельное. Драко ловит языком и нёбом нарастающий пульс – чей? – и не размыкает губ. Вакуум схлопывается в космологическую сингулярность, собираясь в пульсирующую огненную точку Абсолюта под челюстью. Обнимает изогнутую в напряжении поясницу – накрывает раскрытой ладонью ниже – притягивает ближе, не позволяя смещаться. Драко чувствует, как сплавляются воедино разбитые солнца, сплетаясь лучами в двуликое светило, окружённое слепящей глорией близкого наслаждения. Такого нужного. Такого... преждевременного. Драко хочет продлить этот момент поющей под золотом магии – космической энергии взорвавшихся звёзд – хочет сомкнуть разошедшиеся меридианы, сдвинуть их так близко, что не разделить. Разрывает свившуюся в сияющий световой столб бесконечность мучительно-медленного удовольствия. Собирает губами дымную соль и тяжело дышит, опаляя тонко-чувствительное червонное нежное золото. – Я… хочу больше. – Губы двигаются почти беззвучно, скользят по зеркальной гладкости бедра. Выплавляют суть желания отпечатками серебра и меди. Радужными разводами. Клеймят под косточкой высшей пробой – рубиновой крошкой. Спираль собирается пружиной, сжимается – солнечных протуберанцев всё больше и больше… ...распрямляется мягко, не достигнув предельной, критической точки. Осколками непонимания звенит на кончиках пальцев. Отзывается осознанием, стоит разорвать контакт – тягуче-медленно, нехотя – и поднять голову, поймать движение губ. Гарри наклоняется снова, прощанием проводит языком – прямо и вокруг основания члена – и россыпью трёх рубиновых следов обещает вернуться. Когда-нибудь. – Что... Что ты... Что мы...? – глаза прикованы к серебру, обрамлённому платиной, голос поёт на космических струнах. Ответ приходит сам собой, стоит Поттеру, повинуясь завихрениям солнечной ауры, упасть на спину: под плечом обнаруживается что-то холодное, новое, чужеродное. До крайности нужное.