Kintsugi

Гарри выуживает из мехового чёрного омута флакон, которого ещё минутой раньше там не было, двумя пальцами поднимает перед собой – и солнечный свет радужным бликом проходит по хрустальным граням фиала. Драко опускается – тонет – лопатками в меху. Роняет тонкие кисти в густую шерсть, путаясь в ней пальцами, словно цепляя волосы Поттера. Сквозь приоткрытые губы дышит – почти хрипит – распластанный чувственностью прощально-влажного жеста. И, уронив голову набок, ловит потемневшим взглядом радужный всполох. Солнечный свет преломляется о грани фиала, вспыхивает прозрачностью радуги, окутывая золото пальцев Поттера ярким гало. Звёздная платина отражает испепеляющий свет зелёных лучей, сияющих рассветным огнём из-за горизонта событий. Расцвечивается изумрудными тенями, наполняется смыслом, отражённым во взгляде стоном. Вместо слов, слишком грубых и слишком простых, чтобы пытаться описать желаемое. Вместо слов, слишком пошлых, чтобы выразить истинный смысл необходимого. Вместо слов – только чистое, изумрудно-платиновое мы, выраженное единым движением глаз. Предвкушение крупной дрожью окутывает всё тело – собирается между рёбер, закручивается солярной руной, древней как само время. Сплавляет воедино разрозненные ощущения, вытапливает из них одно – цельное – наслаждение, растекающееся по венам вместе с жаром вскипающей тёмной меди и бурого золота. Драко закусывает губу – до боли, до яркого следа на алеющем мраморе – мучительно собирая слова просьбы. Мольбы. Стона. Полувсхлипа. И, не найдя, обращается телом к телу. Выгибается в меху звенящей струной, касается ладонями узких бёдер, расставляет напряжённо согнутые ноги в стороны – порочно и томно, но без жеманной женственности – раскрываясь. Касаясь пальцами рубиновых пятен на белоснежности бледного золота. Губы снова скользят по мягкой грани бедра цепочкой невидимых поцелуев – и Гарри поднимается, садится перед Драко на колени. Солнечной тенью освещает – и прокручивает в пальцах флакон, заворожённый картиной. Заворожённый контрастом, целой рекой доверительной искренности, обрамлённой чернотой таинственной ночи. – Какой ты... красивый, – слетает с губ само, звенит, и память подкидывает обрывок осмысленности. Комплимент оседает на золоте кожи радугой, цветными искорками, вспыхивает розовым румянцем смущения на скулах и ключицах. Звучит, как нечто естественное, простое, совсем не новое, но кажется чуть ли не откровением. Ладони Драко скользят вверх по бёдрам, по животу, по рёбрам и груди: он касается себя сам, лаская напряжённое в ожидании тело, позволяя смотреть на себя. Любоваться собой. Почти красуется – дразнит – зовёт присоединиться самым красочным из языков. Языком тела. Смотрит на Поттера внимательными глазами, тёмными, как чернённое серебро. Глубокими как пропасть. И яркими, словно лунный свет в темноте. Смотрит, как пальцы оглаживают прохладные грани фиала, нежно ведут по стеклу – выкручивают пробку. Движение вихрится, движется в воздухе обещанием завершённости, такой желанной обоими. Смазка жидким льдом вытекает на руку, искрится хрустальной змеёй. Растекается по золоту ладони, преломляя сияние солнц в ледяное гало. Холодит и тянется между пальцами, согревается не о тело или воздух – о жар самой солнечной ауры, о плавлено-перемешанный круговорот благородных металлов. Золото стекает с плеч, опускается вместе с руками: ложится с ладонью на бедро, жёлтое мешается с белым; касается в точке входа кончиками пальцев, пачкает текучим хрусталём. Мягко давит, рисует крохотные галактики. Драко закусывает тыл левой ладони, заглушая срывающийся, хриплый стон, чувствуя, как хрусталь прохладой растекается по чувствительно-раскалённой коже, согреваясь – будто бы тая – на бледном золоте. Память подсказывает, направляет – теряется в размётанной на тысячи звёзд нетерпеливости. Первый палец медленно толкается внутрь. Рука соскальзывает с бедра, делится жаром – раскрытой ладонью ложится на член Драко, прижимает его к животу. Не движется: Гарри совсем не хочет, чтобы этот космос схлопнулся слишком рано. Драко вздрагивает непроизвольно, когда чувствует такое желанное – такое неожиданное – вторжение. Острожное, почти опасливое, удивительно медленное. Дополненное контрастно-властным движением ладони на животе – непривычным, странным – обжигающим. И всё-таки Малфой хрипло стонет сквозь пальцы, выгибается волной под руками Поттера, подаётся ему навстречу. Сводит колени, упираясь в бока. Сжимает в пальцах пушистый мех, почти вырывая его из шкуры – по бёдрам расползается жаркое онемение, от которого есть только одно спасение. И оно в движении. В движении, которого так отчаянно не хватает. Розовый отблеск меди раскрашивает светлое золото на груди размытыми пятнами. Малфой хрипло, едва слышно стонет: – Ещё. – Он безумно хочет, чтобы этот космос сомкнулся с соседним. Сколлапсировал, схлопнулся, сжался до точки и разлетелся на звёздную пыль. Палец медленно проникает внутрь, так знакомо, так привычно – и одновременно до невозможности ново: под ладонью пульсирует эпицентр двуединого солнца, перед глазами – звёздное шоу, устроенное только для Гарри. Для него одного. Он снова чувствует себя Избранным, благословенным красотой, выбранным смотреть на то, как розовеет то, что когда-то – нереально давно – казалось мертвенным мрамором. Гарри жадно следит взглядом за каждым движением пальцев на чёрном меху, за каждым движением темнеющих глаз – видит дыхание между покрасневших губ. Добавляет второй палец, невыносимо медлит: память подкидывает зеркала старых событий: неприязнь, несогласие, почти отвращение. Резкое "больно"... Завершение всего, финал, опасный даже для нового, чувственного и жаркого космоса. Финал, к которому Гарри совсем не стремится. Финал, который разбивается о просящий танец гибкого силуэта, об уверенный поток белого... белоснежного золота. Финал, который разбивается о торопящую клетку солнца, растёкшуюся по рёбрам. Осторожность движений убивает Малфоя. Мучительно медленно, почти до боли чувственно и невыносимо нежно, но убивает. Выжигает дыхание в лёгких, дрожью сковывает плечи, испариной оседает на висках. Желание, острое и неистовое, как космические бури, затмевает собой всё – Драко кажется, что сияющий свет двух солнц меркнет, собирается в яркий, горячий луч и проплавляет его насквозь в той точке, где кожи касаются пальцы Гарри. Где его ладонь стискивает напряжённое до каменности бедро, удерживая на месте обещанием. Предвкушение бьётся в гулкой пустоте горла бешеным пульсом, эхом разносится в пылающем каркасе рёбер, развёрнутых в хриплом рыке. Золотое сияние небесной сферы, с низким гулом вращающейся всё быстрей и быстрей, выпадает из внимания – нет ничего важнее и ничего мучительнее, чем пытка лаской. Пытка – которую не хочется заканчивать – которую хочется поскорее прервать. И этого всё равно мало – безумно, до дрожи, до хриплого воя – мало. Драко стонет, хрипло и тяжело, срывается на протяжные, гортанные звуки и стискивает зубы на тыле кисти, чтобы не начать откровенно скулить, требуя большего. Выгибается под горячей – но такой жестоко-неподвижной ладонью, подаётся бёдрами навстречу пальцам в немой мольбе, не в силах выносить эту пытку. Это кажется почти разрешением, это заставляет торопиться – нетерпение срывается звёздными искрами. Трём пальцам хватает десятка движений – и рука исчезает, становится не ведущей, но направляющей. Вторая – крепче держит бедро. Поза – снова – текуче меняется, Гарри нависает сверху, смотрит в глаза, изумрудами отражений в серебряной платине. Драко цепляется за плечи Поттера, едва он склоняется ниже. Приподнимается навстречу движению, сдвигается ближе, просит – требует – всё и сразу. Хрипит, уткнувшись пылающим лбом в ключицу Гарри, пока он мучительно медленно проникает в него дюйм за дюймом. Движение останавливается, замирает – запоздало вибрирует хриплым стоном, перетекающим в поцелуй. В замершем моменте хочется остаться навечно. Хочется навсегда сохранить, оставить только себе – обоим – квинтэссенцию сближения солнц – и сделать так, чтобы она никогда не кончалась. Драко вздрагивает всем телом, запрокидывая голову, встречая губы губами. Почти инстинктивно переплетает ноги за поясницей, вжимая плотнее, ближе. Так, чтобы не осталось ни малейшего зазора между двух сплавленных воедино металлов. Не помнит, как дышать, распластанный, расколотый ощущением целостности и заполненности. Правильности. Не видит ничего перед собой, кроме изумрудного сияния глаз и абсолютного, солярно-бесконечного светлого космоса. Не знает, сколько длится эта чудовищно-нежная пытка. И хочет чувствовать больше. Больше жара и кожи, больше рук, больше губ, больше движений. Эгоистично и жадно жаждет продолжения. Задыхаясь, шепчет искусанными губами в губы: – Пожалуйста. Га-ах-ри. – И сползает пальцами вдоль лопаток, расцвечивая жёлтое золото розовым орнаментом линий. Жидкое золото извивается в руках гибкой змеёй – и от этого будто сам воздух полнится чувственностью. Искренностью. От этого хочется давать больше – всё, без остатка – и столько же забирать. Жидкое золото обнимает – сразу и полно, так, что с губ срывается рычащее подобие стона. Контакт до боли вплавляется в плечи, в поясницу – сокращает расстояние до величины, возможной только внутри их личного космоса. Жидкое золото стекает по плечам искрами боли – дразнит, торопит. Ответом ему – еле-заметное движение бёдер вдоль оси галактики. – Уверен? – губы почти касаются губ, сплетая дыхание. – Ч-чёрт возьми, да. – Слова даются с трудом, ложатся на близкие и желанные губы не то стоном, не то выдохом. Драко даже не уверен до конца, сказал ли он это вслух, или только подумал. Он вообще не уверен больше ни в чём: реальность дрожит радужной плёнкой иллюзии. И плавится в солнечном пламени, когда вместо очередной ласковой пытки Драко получает то, что просил – жадный напор, страстный, дикий – огненный шторм. Губы срываются в короткий, почти злой поцелуй, стоит прозвучать ответу. Гарри поднимается на руках, смотрит сверху вниз – и в изумрудной зелени проступает тёмное марево глубинных желаний. Осознание разрешения и вседозволенности. С треском лопается бронзовая проволока шипастых невидимых обручей, последним рубежом сдавившая ребра – разлетается хрусталём в вихре солнечного протуберанца. Глаза закрываются сами собой, на губах вибрирует длинный, длящийся больше вечности стон – Гарри мучительно-медленно движется назад, почти выходит. Замирает на секунду, описывает бёдрами контур галактики – и резко вбивается, так, что звук уносится под каменный свод. И больше не медлит. Ритм получается рваным, ритм высекает из золота искры – сильно и резко, обладающе-жадно. Со всем желанием, растянутым в вечность – и собравшимся сейчас воедино. За спиной расправляется плащ солнечных крыльев, подрагивает от каждого толчка. Стонет громким «всё ещё мало». Ощущение пустоты накатывает – и не проходит. Драко почти тянется вслед за ускользнувшим Поттером – выгибается, упирается лопатками в шкуру, сталкивается прутьями рёбер – не достаёт всего четверть дюйма. И опадает вниз, словно лишённое кислорода пламя – вздрагивает от мучительного ощущения не цельности – ищет взглядом взгляд, но ловит лишь прикрытые веки и протяжный стон. А в следующую секунду захлёбывается вдохом, почти давится ставшей слишком вязкой слюной, выпадает из реальности в одно движение. Глаза закрываются, оставляя Малфоя в сверкающем солнечном безмыслии, наполненном только звуками – и ощущениями. Яркими до боли, до сведённого стоном горла, до онемевших от напряжения пальцев, дрожью впившихся во вздыбленное золото лопаток Поттера. И восхитительно правильными. Нужными. Именно такими, как хотелось – как требовалось, чтобы почувствовать. Чтобы заполнить звенящую пустоту, вихрящуюся в грудной клетке, за слоем золота, расплескавшегося по хрусталю. – Дай... Руку... – голос Поттера вплетается в череду шумных выдохов, звучит почти рыком. Приказом – тоже почти. Уточнять словами – сложно, до невозможности глупо и сложно: Гарри опускает голову, смотрит на грудь – и выпрямляется, тянет шею, подставляя открытое горло. Ни на секунду не останавливается. Рычащий голос дрожью прокатывается по плечам, отражается гортанным стоном от звенящего горла. Драко пытается сфокусировать взгляд – его затылок скользит в чёрном меху от силы движений, платина волос мешается с угольной шерстью и кажется, искрит статическим электричеством. Очертания мира расплываются, подёрнутые мутной дымкой. Малфой вслепую соскальзывает левой ладонью с плеча, по загривку – на подставленное, беззащитно открытое горло. Длинные пальцы полукольцом смыкаются под челюстью, вдавливаются в пульсирующие жилы. Драко чувствует ладонью каждый вдох и выдох Поттера, каждый вибрирующий стон и рык – чуть сильнее, и перекроет дыхание. Вторая ладонь ложится на загривок Гарри. Вплетается пальцами в мокрые волосы, тянет совсем немного – требовательно – больше открывая шею. И Малфой притягивает Поттера ближе – впивается в изгиб плеча срывающимися со взмокшего золота не то поцелуями, не то укусами. Оставляет яркие рубиновые метки – одну за одной, почти ошейником опоясывая горло, пока хватает сил держаться на волне быстрого, рваного ритма. И падает в меха с глубоким, протяжным стоном, полным абсолютного наслаждения. И всё ещё впиваясь полуошейником в шею Гарри. Слишком пьяный от ощущения контроля. Звёздное марево будто взрывается, растекается искрами, ярче звенит от каждого звука, толчка, от еле заметного изменения наклона. Алые струйки опасности стекают по горлу Поттера, бегут по плечам. Жалят, царапают, жгут – громко-рычащим стоном срываются с его губ. Придушенным – воздуха отчаянно не хватает, злым – потому же. Боль расцветает в волосах, вибрирует в горле ещё одним рыком. И, будто этого было мало, расстояние сокращается – снова – Гарри склонятся ниже, вжимается животом в живот, зажимает спираль горящего белого золота – член Драко – между телами. Движения становятся короче – и быстрее, мелкой рябью сплавляют металлы, пóтом текут между лопаток. Наполняют розовеющие болью следы солёной прохладой. Губы на шее хочется чувствовать бесконечно – вместе с безумным мигом несущейся вечности. Гарри мотает головой, прося ослабить хватку, наклоняется ниже, теперь – окончательно телом к телу, кожа к коже – и ещё ускоряется. Расстояние между двух тел схлопывается, сжимается до неисчислимо отрицательных значений, перестаёт существовать в материальном мире. Жёлтое золото сливается с белым, сплавляется, смешивается раскалёнными каплями в точке слияния плоскостей, заполняет изнутри гулкую пустоту каркаса. Драко больше не стонет – звуки тонут в жидком металле, тают в нём – и слетают с солёных губ свистящими вздохами, хриплыми всхлипами. Беззвучно, рвано и поверхностно – словно в агонии. Придавленный, вжатый в свалявшуюся под лопатками шерсть монолитной тяжестью Поттера, он почти не может вдохнуть. Голова идёт кругом от нехватки воздуха, раскалённым стеклом наполняющего лёгкие. Реальность звенит натянутой до предела струной, готовясь лопнуть. Медленно, по волокну, начиная трещать в самом центре. Расползаясь от слепящего, яростного света, как бумага в огне. Ритм – размеренно-рваный, глубокий и правильный срывается в дикий, зверино-злой и пальцы на горле Поттера разжимаются сами, лежат на нём только фикцией, подрагивая от искрящегося на кончиках электричества. Тело действует само, подчиняясь рефлексам и чувствам – взгляд Драко теряет последние искры осмысленности, затягиваясь туманной дымкой. Поттер снова закрывает глаза – темнота взрывается алыми вспышками. Подстёгивает его, растекаясь по коже холодными молниями, искря на натянутых нервах. Разрывая последние нити реальности. Мелкие движения – всё быстрее и быстрее, до скорости света. До хрипящих стонов из горла. До коротких укусов, остающихся на белом плече. Долго, невыносимо долго – и слишком рано. Солнечные протуберанцы собираются цельной звездой – разлетаются обрывками света: Гарри вбивается резко, до конца, вкладывает в последнее движение всё, что осталось от кипящего электричества – и с громким стоном кончает, кусая Малфоя в плечо. Да так и замирает: спина вздымается от тяжёлого дыхания, пот пропитывает, кажется, уже даже ковёр. Укус сменяется поцелуем, а после губы так и остаются на коже. Малфой вздрагивает всем телом, хватает воздух в немом крике. Запрокидывает голову, выгибается весь – насколько может под тяжестью вбивающегося в него тела – и видит под сводами потолка рождение новой звезды. Такой яркой, что случайная слеза стекает по красному золоту скулы. Перегруженное ощущениями тело больше не реагирует – немеет всё, от кончиков пальцев до корней волос, искрится колючими мурашками, растекается гудящей усталостью. Время замирает, словно остановленное незримой магией. Застывает прозрачной слюдой, янтарной каплей. Запечатлевает в себе момент покоя и высшего наслаждения. Момент неподвижной страсти, исполненной только тяжёлым дыханием – одним на двоих. Пустой, отстранённый взгляд Драко теряется в лабиринте перекрытий, дрожащие пальцы лениво гладят расцвеченное багровеющими пятнами укусов горло Гарри, его загривок и плечо. Ноги, всё это время конвульсивно сцепленные на его пояснице дрожа сползают по бёдрам на ковёр. Сил нет: кажется, что все они уходят на то, чтобы просто оставаться в сознании. Чтобы не закрывать глаза. Не проваливаться в усталое нигде, подольше растянуть момент наслаждения близостью. Губы сами находят мокрый висок. Легко касаются кромки волос и кожи. Соль едко щиплет, но Драко всё равно. Он просто вдыхает запах, который не может ни понять, ни объяснить, и лежит. Распластанный. Уставший. Почти счастливый. Минуты, блаженные и тёплые, кажутся вечностью. Обнимают за плечи, прохладным ветерком ластятся ко всё ещё жаркому контакту двух тел. Невесомой лаской, признанием близости цветут на виске. В уютной пустоте не хочется думать, не хочется шевелиться даже – и Поттер просто лежит, пока хватает сил удержаться на локте, не осесть на Драко всем весом. Но, всё-таки, спустя вечность осторожно выходит, скатывается на ковёр. Разрывает близость совсем ненадолго: в порыве щемящей заботы тянется, стаскивает с кресла мантию – чью? – и накрывает обоих. Кожей чувствует, что этого мало – и утягивает Драко в объятья. Пытается – потому что на несколько несложных движений ушли все, кажется, силы. И оседает спиной в чёрный мех, облизывает губы, одним взглядом просит быть ближе. Малфой наконец начинает чувствовать что-то, кроме тепла. Колючие грани колец под плечом. Подсыхающую на животе и между саднящих бёдер сперму и пот. Влажный мех, липнущий к коже, прохладу шёлка подкладки мантии – чьей? – и тяжёлый, горячий воздух, пропитанный мускусом. Реальность прорастает сквозь наркотик, просачивается в мозг по капле – достаточно медленно, чтобы Драко мог её игнорировать. Чтобы просто мог позволить себе поймать просящий взгляд и привалиться к горячему боку Поттера. Опустить ладонь на его вздымающуюся грудь, поцеловать – коротко и благодарно – в сухие губы. Позволить себе сползти в блаженную пустоту безмыслия: наполненную, мягкую, безтревожную. Ту, в которой ещё нет осознания случившегося. Нет сожалений. Ту, в которой он – они – всё ещё не один. Стоит губам соприкоснуться, как Гарри с головой захлёстывает нежностью – настолько же тёплой и полной, как все минуты до этого. Настолько же обещающей, как все провокации Драко – когда-то давно? – в начале их вечности. Неестественной, непривычной, но такой правильной, что Гарри даже не успевает ответить – вместо этого целует в висок. Шумно вдыхает запах волос – тоже правильно-близкий. И откидывает голову, смотрит в переплетения потолка. На то, как медленно догорают крылья галактики, как оседают горящей бумагой – хлопьями пепла рассыпаются в воздухе, не касаясь чернеющего полога мантии. Рука бездумно гладит искусанное плечо, ложится увереннее, теплее – да так и остаётся немым залогом чувственной безопасности – одной на двоих. Такой спокойной и уверенно-тёплой, что не остаётся необходимости мыслить. Глаза закрываются сами собой. Драко устало опускает звенящую тяжестью голову на плечо Поттера и тоже закрывает глаза. Почти не чувствует ни губ, ни рук – только тепло, баюкающий ритм и мерный глухой стук. Сон, больше похожий на обморок, принимает Малфоя в свои объятия: дыхание выравнивается, сливается с дыханием Гарри, замедляется пульс. Сознание ускользает, погружая утомлённый мозг в абсолютное нигде. Только пальцы подрагивают – едва-едва – в тревожном напряжении. А после – сжимаются в кулак. И это единственное, кроме скованно-неподвижной позы, что выдаёт непривычку Малфоя спать с кем-то в обнимку.