Il n'y a pas d'ailleurs Нет других миров Tu sais que ta vie, c'est ici Ты знаешь, что твоя жизнь – здесь Il n'y a pas d'ailleurs Нет других миров Tu sais que ta vie c'est la mienne aussi Ты знаешь, что твоя жизнь также и моя Pour renaître de tes cendres Чтобы возродиться из пепла Il te faudra réapprendre Тебе надо вновь научиться Aimer vivre, rester libre Любить жизнь, оставаться вольным M. – Il n’y a pas d’ailleurs (1991)
Недавний инцидент со студентом заставил Серёжу перейти в режим автопилота. И психика будто встала на путь самозащиты. Вместо того, чтобы чахнуть в квартире-музее собственного горя, Муравьёв вытащил из недр шкафа тёплое пальто и шарф и ходил на долгие пешие прогулки. Он бросил работу над диссертацией. Нет, он её отложил. На звонки Ани Бельской тоже пока не отвечал. Серёжа ходил в те места Питера, в которые его в детстве водила мама, когда расширяла его кругозор и развивала эстетический вкус. То есть по музеям, театрам, старинным паркам и прочим достопримечательностям. Пора была холодная и дождливая, поэтому людей в таких местах было немного. Что было весьма кстати. Питался во всяких уютных заведениях, пил вкусный кофе. Курил дорогие сигареты, разрешив себе любые вольности, которые приносят удовольствие. Встречался с Трубецким и один раз с Матвеем, потому что они меньше всего нагоняли тоску. Поля пропадал на учёбе, но звонил часто. И присылал дурацкие, размазанные фотографии и мемы. К Муравьёву вернулась привычка из подросткового периода, когда он зарисовывал всё подряд в старый блокнот. Думать о том, что бессмысленное шатание по Питеру, отлынивание от написания диссертации, вырисовывание очертаний старых зданий и случайных прохожих – это всего лишь побег от самого себя и от проблемы, ему не хотелось. И побег этот зашёл так далеко, что в один из вечеров Серёжа собрал самые необходимые свои вещи и снял номер в довольно дорогом отеле, чтобы не ночевать дома. Внезапно находиться в квартире, в которой они с Ириной раньше жили, стало казаться такой абсурдной идеей. Почему он сразу не переехал из места, где боль причиняют даже стены? Её призрак выгнал его из собственного дома, забрав сперва чувство безопасности и защищенности. Оставаться в тишине квартиры стало пугающей перспективой. Обычно люди ищут уединения, чтобы разобраться в себе, но Муравьёв специально по вечерам ходил в заведения, где было много посетителей, горел свет и было тепло. Среди чужих людей, их шума и суеты Серёжа чувствовал себя не таким одиноким. Пока ехал в такси до отеля, написал saint_michelange, что хотел бы провести приватную трансляцию, если это возможно. Было немного нервно каждый раз, когда приходилось отвечать стримеру или писать первым, и Муравьёв ненавидел себя за эту нервозность по самым глупым поводам. Когда парень ответил, приветливый и воодушевлённый как всегда, это заставило Серёжу немного расслабиться. saint_michelange спросил чего бы ему хотелось и Муравьёв с предельной честностью написал: «Хочу забыться», а потом заблокировал телефон и посмотрел на свой тоскливый родной город сквозь пелену дождя. В стекле отражалось лицо Ирины, будто она сидела рядом с ним на сидении. Капли, стекающие по окну, были похожи на слёзы. Но она уже не могла заплакать, и засмеяться не могла. Потому что её не было. Нигде, кроме Серёжиной глупой головы. Иногда он опускался до натурализма и представлял, что там, под землёй. Спустя год. И удивлялся, что биологическая смерть ещё не конец. Он продлевал жизнь своей жены в своих мыслях, в памяти. Как и Аня, и вся их семья. Однажды, через несколько месяцев после его возвращения из Парижа, к нему постучались две девочки. Подростки. Муравьёв сразу понял, что балерины. По осанке, позиции ног и волосам, собранным в обычную для балерин причёску. Они волновались и путали слова, но посчитали важным сказать, что Ирина была их кумиром, что они хотели быть как она, но не попали на её курс. Серёжа подарил им тогда пару открыток из её секретера и один из шейных платков, которые она любила носить с пальто. Этот эпизод одновременно согревал и расстраивал, но доказывал, что она всё ещё жива, хотя бы метафизически. Номер в отеле был дорогим и изысканным, но без перебора. Большая кровать, приглушенный свет, мягкие тона интерьера. Всё для комфорта клиента. Апостол долго принимал душ, отключив мозги. Вышел в одном полотенце, игнорируя халат, и заказал в номер хорошего красного вина. Принесли почти сразу, он успел только вытащить и включить ноутбук, усевшись прямо на полу. Загоревшийся экран сразу встретил его уведомлением почты. Бестужев-Рюмин разродился четырьмя плохо отредактированными страницами, без выравнивания по ширине, ссылок и списка литературы. Серёжа потёр переносицу, ощущая, как раздражение зарождается внутри и грозится выплеснуться в гневный ответ, но смог перебороть себя и решил оставить до времён, когда у него будут силы и желание с этим разбираться. На просьбу отвлечь и помочь забыться saint_michelange ответил полной готовностью. Трансляции с оттенком БДСМ у него уже бывали, но случались довольно редко и потом он всегда делал перерыв, пропадая на неделю. В целом впечатлительному Муравьёву было бы достаточно одного наряда чтобы кончить. Шею парня стягивал ошейник, чуть более широкий, чем тот, что Серёжа ему подарил. Настолько туго, что наверняка невозможно было сглотнуть без дискомфорта. И без того тонкая талия была утянута чёрным корсетом, без всяких бантиков и рюш, из какого-то манящего материала и со строгой шнуровкой. Не было потребности просить его сжать собственную шею, асфиксия была обеспечена. Под ошейником болталось какое-то украшение, серебристое, с подвеской, которое стример очевидно забыл снять. На подвеске поблёскивало что-то красное, но что конкретно Серёжа не смог рассмотреть. Аккуратные розовые соски снова были без пирсинга, зато с уже знакомой цепочкой с прищепками. На ногах чулки со стрелкой сзади, а на руках высокие ажурные перчатки без пальцев, чтобы не выпачкать смазкой и прочим, наверное. Полное отсутствие белья, только аксессуары. И всё такое классически чёрное, будто выбранное специально под вкусы Муравьёва. Похоже его легко было прочесть даже по скудному фидбэку. Серёжа медленно проглотил вино, которое набрал в рот минуты полторы назад да так и замер, думая только о своих руках, сжимающих тонкую талию, сминающих бёдра, крепко держащих узкие ладони самого стримера. В этот раз не было никаких сил и желания сдерживать свою фантазию и нежность, которая затапливала грудь. Очень хотелось попросить показать лицо. Кто бы это ни был. Это неважно. Муравьёву хотелось сказать, а ещё больше доказать, что парень в полной безопасности с ним. Заслужить абсолютное доверие. Но он по-прежнему оставался диалоговым окном, электронным кошельком и молчаливым зрителем. Может saint_michelange думал, что по ту сторону экрана старый извращенец, и вовсе не хотел выходить за рамки. Но если это всё же был кто-то знакомый, для Серёжи это был бы очередной круг по спирали, ведущей в самый низ. И похоже он не был готов к стремительному спуску, предпочитая скатываться постепенно. Трансляция шла привычным хлюпающе-шлепающим путём. Серёжа дышал в такт стримера, двигал рукой на члене, повторяя его движения, и кончил с ним одновременно. Рот всё так же наполнялся слюной. Желание целовать, кусать и ублажать причиняло физический дискомфорт, сдавливало грудь. Хотелось оттянуть резинку чулка и звонко шлёпнуть ею по светлой, нежной коже бедра. Пожалеть бы измучанные экзекуциями соски, одновременно мягко, но настойчиво нажимая на плечи, заставляя принимать глубоко в себя, наверное, самый большой дилдо в коллекции. Такого же чёрного цвета как бельё на стройном теле, как душа самого Муравьёва, у которого от возбуждения в глазах темнеет. Или от вина. Или от чувств. Фаллоимитатор настолько большой, что стоны парня звучат особенно жалостливо, он весь мокрый как мышь, но упорный в самоистязании, в поиске вымученного удовольствия. И Серёжа очень хорошо его понимает. Всякая израненная душа знает, что физическую боль легче перенести чем душевную. Наверное, и saint_michelange мучают какие-то тревоги. От этого Муравьёву ещё больше хочется быть рядом и разделять с ним всё. Игрушка делала так хорошо, что даже плохо. Основное действо происходило внутри парня, но её размер позволял Серёже видеть всё. Стример сам пару раз проводил ладонью по впалому животу, ощущая движение дилдо не только внутри, но и снаружи. Он по привычке пытался скрасить боль, прижимая к головке перепачканного смазкой члена вибратор. Но это заставляло его крупно вздрагивать и избегать излишней стимуляции. Ощущений стало слишком много. Столько, сколько saint_michelange уже не был в состоянии вынести. Муравьёв рассмотрел даже скатившуюся по подбородку и капнувшую на постель слезу. А может каплю пота. Всё превратилось в хлюпающее, грязное и мучительное безумство. Парень иступлено двигал рукой по собственной, наверняка болезненной, эрекции, протяжно выстанывая на каждое лихорадочное движение дилдо внутри. Бёдра стримера дрожали, а грудь тяжело вздымалась. Серёже захотелось положить на неё руку и погладить, словно успокаивая. Или сжать шею, усиливая эффект от ошейника. Разрядка наступила неожиданно и была совершенно разрушающей, потому что вместо семени из члена измученного стримера выстрелила прозрачная жидкость, быстро образуя на простыне мокрое пятно. Плечи saint_michelange тряслись, да и всё тело била крупная дрожь, а маленький поток всё не прекращался. Он резким, не совсем аккуратным движением снялся с игрушки, застонав от уже явной боли. Теперь не было сомнений, что по его щекам действительно текли слёзы. Он с трудом свёл колени, пряча и лужу, и беспорядок между ног. Его рука потянулась к шее, чтобы ослабить или снять ошейник, но наткнулась на цепочку, он сразу накрыл её ладонью и сделал то, чего никогда не делал. На каких-то несколько секунд его лицо мелькнуло в кадре, но он так быстро опустил голову, что Муравьёв, прильнувший к экрану, не успел ничего рассмотреть. Серёжа кончил одновременно со стримером, но не ожидал такой кульминации. Поэтому после оргазма, похожего на почти обморок, не было времени прийти в себя. От развернувшейся перед ним стремительной картины Серёжино сердце сжалось. Не самый скорый на реакции, он не знал, как поступить. Потому что больше всего хотелось оказаться рядом и позаботиться. В первом лихорадочном движении перепачканная спермой рука потянулась к мышке и сбила бокал с вином. Теперь лужа была и под самим Муравьёвым. Но он даже не обратил на неё внимания, наводя дрожащей рукой курсор на иконку с перечёркнутым микрофоном. Если он будет говорить по-английски, голос ведь будет не так просто узнать? Но прежде, чем он успел нажать, стример тихо произнёс, не поднимая головы: – Извините. – По-русски! А потом спохватившись повторил ещё раз, по-английски. Серёжа замер с самым дурацким на свете выражением лица, ощущая, как разлитое вино добралось до него и намочило полотенце, в которое он заворачивался после душа. Маленькая часть души Муравьёва-Апостола, которая отвечала за безрассудность и почему-то ещё не была поглощена гигантской рациональной частью, молчала большую часть его жизни, но проявляла себя в самые неподходящие для этого моменты. Иррациональная надежда на личное счастье затопила глупую грудь, и Серёжа всё же нажал на иконку. – Всё в порядке, – Муравьёв говорил по-английски, шёпотом и, кажется, слишком комкал. Парень вздрогнул и потянулся рукой к камере, поправляя её, чтобы можно было поднять голову, не боясь показать случайно лицо. Его искусанные губы приоткрылись, будто он собирался что-то сказать, но Серёжа продолжил сбивчиво шептать: – Не переживайте из-за этого, это ерунда… Точнее, нет! Не ерунда. Это было очень возбуждающе и даже красиво… Мне очень понравилось! Этот раз и все предыдущие… Вы такой красивый человек, у вас так хорошо получается… – Апостол опустил голову, зажмурившись от стыда, но продолжал нести всякую чушь. – Так хорошо получается возбуждать… Извините, я говорю глупости. – Он посмотрел на экран, никак не ожидая увидеть широкую улыбку стримера. И хотя он камеру не включал, но губы сами растянулись в ответной улыбке. Парень быстрым движением утёр слёзы со щёк и подбородка, всё ещё улыбаясь. Неловкость Муравьёва была одновременно нелепой и милой. Это радовало Серёжу, хоть в чём-то его бестолковость была кстати. Он немного растеряно добавил: – Мне жаль, что я не рядом с вами сейчас. – Мне тоже жаль, – saint_michelange закусил губу, смущаясь. – У вас очень приятный голос. Муравьёв улыбнулся. – Спасибо. Пожалуйста, позаботьтесь о себе вместо меня. Кажется, вы причинили себе боль сегодня, – Серёжа был рад, что сказал именно это. Для него это было очень важно. Очень хотелось самому осторожно распутать шнуровку и освободить наверняка измученное тело от всех этих узких, стесняющих движения и дыхание вещей. Помочь принять душ или даже ванну, перестелить чистую постель и убаюкать в собственных объятиях. Почему-то Муравьёв был уверен, что парню хочется того же. – Я буду в порядке, это очень мило с вашей стороны, – стример неловко прикрылся краем одеяла, словно стесняясь своей наготы. Это заставило Серёжу снова улыбнуться. Они вежливо попрощались, и трансляция завершилась. Муравьёв наконец смог убрать разлившееся под собой вино. Повторный душ был просто необходим. Все мысли были заняты тихими смешками и милым смущением стримера. Снова стоя под потоком горячей воды, Серёжа не мог перестать улыбаться. Впервые за долгое время.* * *
– Коллективные санкции бывают в виде отказа в членстве в международной организации, приостановления членства в международной организации, коллективные вооруженные меры, – Серёжа уже порядком выдохся к концу лекции, но наконец прозвенел звонок. За час двадцать четырежды звонил научрук. Стоило Апостолу взять в руки телефон, к его столу подошёл Бестужев-Рюмин. – Вы прочитали мой черновик? – Серёжа поднял на нагловатого студента взгляд. – В процессе редактирования. Муравьёв снова опустил глаза в список непринятых, ожидая, что Рюмин свалит. Но не тут-то было. – Я готов вам тест пересдать, – на этот раз Серёжа присмотрелся к парню повнимательнее и заметил, что тот, похоже, нервничает немного. – Сейчас? – Сегодня было бы здорово. Пока я всё помню, – Бестужев неловко улыбнулся. От этой улыбки у Серёжи внутри всё сжалось. Он отложил телефон и посмотрел на дверь, которая как раз закрывалась за последним студентом. Аудитория осталась пустой. – Берите стул, садитесь. Сдавать будете устно, у меня нет времени читать вашу работу, – Муравьёв кашлянул, возвращая обратно свой преподавательский тон. Лучше уж разобраться с этим сейчас, чем откладывать на потом. Рюмин долго возился с вещами, курткой и тетрадкой, но наконец уселся напротив Муравьёва, нагло примостив руки прямо на его бумаги. Копии Серёжа всё-таки вытащил из-под студента, недовольно нахмурившись. Он любил порядок и аккуратность, а Миша ему тут всё помял. Нарочно долго листая свои записи, Муравьёв-Апостол испытывал Мишино терпение. Теперь у него появилась возможность отомстить за все попорченные работой над статьёй нервы. Бестужев нервно ерзал на стуле, ожидая сложных вопросов. Но валить и без того проблемного студента у Серёжи не было никакого желания, да и экзаменационного настроения тоже не было. Так что он спросил пару простеньких вопросов из разных тем для разгона, не поднимая глаз от своих материалов. А потом задал довольно абстрактный вопрос, который не имел чёткого ответа, но должен был заставить Рюмина подумать своей головой. Муравьёв озвучил проблему и приготовился следить за ходом мыслей в лохматой голове. На телефон пришло уведомление. Поля скинул очередную фотографию себя любимого с каким-то псом. Ответа на вопрос всё ещё не было. Серёжа заблокировал телефон и отложил его, вернув всё внимание студенту. А тот сидел ни жив, ни мёртв и нервно перебирал что-то на уровне шеи. Апостол снова повторил, немного переформулировав и намекнув на направление, от которого стоило отталкиваться. Тогда Миша потянулся к тетради, лежащей перед ним: – Минутку… И вот когда он убрал руки, в вырезе толстовки Муравьёв увидел, что он так долго теребил в руках. Небольшой крестик, на очень короткой цепочке. Кажется, выложенный рубинами. Словно маленькие капельки крови сложились в религиозный символ во впадинке меж ключиц. Он знал, что это значило. Как если бы он просил знака свыше, и вот он, этот знак. Никакой двусмысленности. Это и раньше посещало Серёжину светлую голову. Хоть он и был чувствительным и социально неловким, но не тупым уж точно. Некоторые вещи приятнее игнорировать. Пусть он никогда не видел лица saint_michelange, но он видел этот довольно запоминающийся подбородок. Губы. В улыбке и когда он их закусывает, задумавшись. И растрёпанную причёску тоже. Руки может не какие-то уникальные, но точно его. Это он. Бывают же в мире такие глупые, такие абсолютно ненужные совпадения. Как будто на 7 миллиардов больше не нашлось второго такого субтильного англоговорящего порно-стримера. Господи. Ну за что. И теперь эта секундная слабость в отеле, умноженная на очень уж неоднозначную ситуацию в библиотеке, усугубила положение. Достаточно ли у Муравьёва-Апостола узнаваемый голос, чтобы Миша смог его распознать? – Давайте, Бестужев-Рюмин, думайте сами. Это несложно, – получилось резче, чем стоило разговаривать с и без того разволновавшимся студентом. Но и Серёжа теперь был сам не свой и не знал, как себя вести после своего нежданного открытия. Поэтому он взял у Рюмина из рук его тетрадь и принялся листать, пытаясь успокоить себя, сосредоточившись на моторике. – У Рылеева всё переписали? Толково составлено. – По-вашему, я не могу сам написать толковый конспект? – Сразу ощетинился Бестужев. – Не можете. Вы не слушали. Вы спали. А теперь вот не можете ответить на простые вопросы. И я должен вымучивать из вас. В своё свободное время. – Расшатанные нервы Муравьёва окончательно сдали, и он шлёпнул тетрадью по столу, чувствуя, как закипает. Резкое движение заставило Рюмина вздрогнуть и вжать голову в плечи. И это было страшно. Это значило, что он сталкивался с насилием. Вспомнились все синяки и ссадины на лице. Теперь Серёжа знал, что и отметины на теле стримера – тоже его, Бестужевские. Всего этого осознания было и так много, но окончательно потеряться Апостола заставило отсутствие жены. Он уже привык в стрессовые моменты ощущать её присутствие и наталкиваться на её виноватый взгляд. В аудитории было так светло и просторно, но нигде не было её силуэта или лица. Это заставило Серёжу вдруг запаниковать, он нервно обернулся на пластиковую длинную доску за своей спиной, но и там никого не было. На белой блестящей поверхности не было никаких отражений, кроме его собственного испуганного лица и растерянного Миши. – Что с вами? – Голос парня звучал для Серёжи как через толщу воды или вату. Даже руки задрожали. Но Муравьёв попытался всё же собраться и не устраивать студенту очередное представление. Как только он глубоко вдохнул и собирался сказать что-то в ответ, телефон завибрировал от нового звонка научного руководителя. Серёжа буквально застонал и довольно резко ответил, что скоро будет, вот буквально пять минут. – Извините, я вас отвлекаю… – Вы свободны сегодня вечером? – Что? – Удивился Рюмин даже умилительно. Но Серёжа пока не был готов к осознанию, что стример из его мечт и проблемный студент – это один человек. И что теперь он видит это лицо полностью, со всеми эмоциями и милыми смешками. Вообще не до умиления теперь бедному Муравьёву. Тысяча несчастий. – Назначаете мне свидание? Могу не отказаться. – Миша улыбнулся, склонив голову набок. В такой привычной манере, что Апостолу стало трудно дышать. Но потом парень вдруг погрустнел, словно вспомнив что-то не очень хорошее: – Мне к отцу нужно сходить. Не знаю, смогу ли после. Не от отца ли на нём появляются все эти синюшные пятна? – Изыщите уж, пожалуйста, время после визита к родителю, – Серёжа открыл последнюю страницу тетради и быстро что-то написал. – Это мой адрес, скажете консьержу, что ко мне. – Домашний адрес? – Это удивило Бестужева ещё больше, чем само предложение встретиться. Но Муравьёву было не до этого сейчас. Он торопливо натянул пальто, подхватывая портфель и телефон. Ему ещё предстояло не самое приятное общение с научным руководителем. Да и в холодную квартиру возвращаться не очень хотелось. Но не мог же он вечно избегать проблем. – Да, домашний. Ничего не фантазируйте, – Муравьёв-Апостол поторопил снова копошащегося со своими вещами студента. – У нас с вами строгие, деловые отношения. Миша фыркнул, запихивая тетрадь в рюкзак. Адрес он всё равно уже запомнил. Интересно было посмотреть, как живёт такой сухарь. Хотя и страшновато, он такой нервный. Может оказаться каким-нибудь психопатом. Но где наша не пропадала.* * *
Стоя под козырьком подъезда родительского дома, Миша уже жалел, что всё-таки пообещал преподавателю, что придёт. И вид непрезентабельный, и состояние вообще не то. Отец встретил родного сына со своим обычным «гостеприимством». В какой-то момент Рюмину даже показалось, что с прошлого раза агрессия усугубилась и отцу всё труднее себя контролировать. Пару раз ему звонила медсестра, которую он нанял для ухода за родителем, в истерике и слезах, чтобы сообщить, что больше она к этому старому психу не пойдёт ни за какие деньги. Но всё равно ходила, потому что платил ей Миша регулярно и щедро. Образ жизни Павла Николаевича, к сожалению, не изменился. И только усугублял его состояние. Размазав кровь по лицу и рукам единственной мокрой салфеткой в пачке, пахнущей химозным алоэ, Бестужев выдвинулся прочь из спального района, в котором раньше жил, поглубже зарываясь разбитым носом в шарф. На ходу заказал такси, вбивая адрес Сергея Ивановича, и сразу после проверяя приложение для вебкама. Пропал его maître_anonyme после того злополучного раза. С крестиком это он, конечно, зря. Ещё подумал, что надо не забыть снять, когда застёгивал ошейник. Вечная эта забывчивость, рассеянность. Всегда ему мама говорила: «Будь внимательнее, Миша. Что ты как Стёпка-растрёпка». Пятнадцать лет прошло, а он всё ещё растрёпка, некому напоминать. Кроме Кондратия, разве что. В такси было тепло и пахло чем-то приятным. Бестужев расслабился, даже почти задремал, пропустив половину пути. Таксист покосился на Мишину побитую физиономию через зеркало заднего вида, когда тот расплачивался через приложение, но ничего не сказал. Так разморило, что еле вылез из машины, ребра саднили. Что сказать Сергею Ивановичу Рюмин не придумал и решил действовать по ситуации. Жилищный комплекс у преподавателя был вполне элитненький, чистый и красивый. Миша зашёл в магазин, чтобы купить что-то сладкое к чаю. Выбрал своё любимое печенье с малиновой начинкой, политое шоколадом. И с упаковкой под мышкой отправился на поиски нужного корпуса и подъезда. Решил на перекур не останавливаться, чтобы не вонять табаком в чужой квартире. С экрана телефона на него через фронтальную камеру смотрело свежеизбитое, уставшее лицо. Но вроде Муравьёв-Апостол его таким и видел на своих первых парах по понедельникам, должен был привыкнуть. Так что Миша наплевал на всё и, от чего-то развеселившись, смело зашёл в подъезд. – А, Михаил. Это вы. Проходите, – Сергей Иванович пропустил Мишу в квартиру, прикрывая за ним дверь. Да уж, пахло у него далеко не дешёвым куревом. Хорошая, просторная квартира. Скандинавский минимализм. Как-то так Рюмин и представлял себе жилище преподавателя. – Что у вас с лицом? Хоть Бестужев и наклонился, чтобы снять ботинки, преподаватель всё равно заметил. Ловко вытащил у Миши печенье, чтобы ему было удобнее. Голос у Сергея Ивановича всегда был спокойный, но Рюмин уже научился распознавать в нём разную интонацию. Обеспокоенность, например. – Вы ведь у отца были. Это вы, Сергей Иванович, ловко подметили. Не получится действовать «по ситуации» с таким Шерлоком Холмсом. Миша разогнулся с одним ботинком в руке и с невозмутимым видом подтвердил: – У отца. – Он вас бьёт? – Воспитательные меры у него такие, – Рюмин закусил губу, чувствуя обиду и стыд. Но решил держать лицо. Муравьёв-Апостол покачал головой. – Надо обработать. Снимайте куртку. В ванной есть аптечка. Удивительные вещи происходят с Мишей в компании Сергея Ивановича. Просто невероятные. Чего стоят хотя бы эпизоды в читальном зале и общажной душевой. Теперь вот сидит, подставляет разбитое лицо под ватную палочку, смоченную антисептиком. Опустив глаза в пол как школьница. Не хватает начать стол пальцем ковырять, будто на выданье. А преподаватель аккуратно так, бережно всё обработал. Не нарушая личного пространства почти. Ни разу не соприкоснулись даже. Миша не знал, рад он этому или нет. Серёжа же, глядя сверху-вниз на прикрытые глаза с длинными ресницами, мог думать только о том, какой подарочный набор этот мальчишка. Стример-вебкамщик, учёбу превозмогает с трудом, так ещё и в семье чёрт-те что. Но всё равно он казался Апостолу интересным. С характером парень. Такой и пальчик, и ручку откусит, если понадобится. Ну и красивый, конечно. Куда же без этого. И крестик так и поблёскивает на шее. Серёже очень хотелось спросить о нём что-нибудь нейтральное, но это заострило бы ненужное внимание. Дальше кухни-студии Миша не продвинулся. Они выпили чаю с печеньем, пока работали. К разочарованию Бестужева трудились они раздельно. Сергей Иванович руководил чутко, но в основном смотрел в свои бумажки. А Миша на его ноуте исправлял собственный научный труд, следуя указаниям и пометкам преподавателя. Приходилось постоянно уточнять у него разные детали и рыться в книжках, которые они брали в библиотеке. Под такой скучный монотонный труд Рюмин был не заточен. Ему не хватало возможности сгонять на перекур, послушать музыку, может даже энергетик выпить. А тут всё было строго. Через полчаса терпение окончательно покинуло Мишу. Он стал рассматривать кухню-гостиную и украдкой самого Муравьёва-Апостола. Нахмуренный и серьёзный, он был вполне хорош собой. Надо сказать, что преподаватель был популярен среди девчонок и считался красивым и аристократичным мужчиной. Не таким блестящим как Трубецкой, которого боготворил Кондратий. Но из того же теста. И жена у него была под стать. Миша видел фотографии в интернете. Квартира как квартира, рассматривать было особо нечего. На стене над столом, за которым они расположились, была прикреплена небольшая чёрно-белая фотография. Рюмину пришлось почти лечь грудью на стол, чтобы рассмотреть. – Что это? Муравьёв-Апостол выделил маркером какую-то фразу на копии и посмотрел сначала на Мишу, потом на фотографию. – Мон-Сен-Мишель. Остров-крепость. – Гора Святого Михаила, – пробурчал себе под нос Миша. Вот как это переводится. – Да, вашего небесного покровителя, – сердце Муравьёва нехорошо ёкнуло от упоминания этого святого. Было что-то провокационное в том, чтобы дать своему аккаунту на порно-сайте название, совпадающее с именем главного архангела. К тому же выдавая тем самым своё реальное имя. Но Миша не выглядел застигнутым врасплох. – Это во Франции? – Да. В Нормандии. – Вам приходилось там бывать? – Нет. Но мы планировали… Сергей Иванович запнулся на этом «мы». Миша не стал спрашивать, чтобы не наступать на больное. Какое-то время они работали молча. Преподаватель налил по ещё одной чашке чая, Рюмин попытался зацепиться за какую-нибудь тему по статье, но Муравьёв отвечал на все вопросы коротко и по делу. – Может, музыку включим? Вы не любите работать под музыку? Муравьёв-Апостол нахмурился, чувствуя, что не даст ему вертлявый Рюмин поработать сегодня. Он надеялся, что, если его посадить перед собой и лишить всех отвлекающих внешних факторов, он за вечер справится со статьёй. Но какой там. Внимания требует, как маленький. Пришлось Серёже обойти стол и включить на собственном ноутбуке плейлист с классикой. Стоило вчитаться в строки материалов к диссертации, как Бестужев снова нарушил трудовую дисциплину: – Вы знали, что Чайковский был геем? – И произнёс это так, будто об этом знали только он и сам Чайковский. Апостол вскинул бровь: – Знал. Миша поиграл бровями и откусил печенье, глядя на своего преподавателя. Муравьёв от этих заигрываний напрягся и немного нервно сменил позу. Мысленно пытался напомнить себе, что он старше, был в браке, следовательно мудрее и опытнее. Но по всему выходило, что Рюмин испытывает его в каждой из своих ипостасей, постоянно заигрывая и провоцируя. Когда всё происходило на трансляциях, это вызывало возбуждение, а теперь, в реальности, – скорее раздражение. Что, по сути, было родственными реакциями. Мелкий манипулятор. Заскучал с книжками, наверное. Словно в подтверждение этой мысли Бестужев положил остатки печенья в рот и указал на закрытую дверь. – А что у вас там? Комната для плохих мальчиков и девочек? Серёжа упёрся взглядом в комнату жены, которую обходил стороной, вновь вернувшись в родные стены. Можно было ответить резко, что-то вроде: «Вас это не касается». Но почему-то захотелось поделиться. Очень примитивная психология. Если поделишься этим с человеком, вербализируешь, то вроде как разделишь горе. По этой логике Муравьёв раздал кусочек горя всей многочисленной семье. Ни черта это не работало. Скорее более сложная мотивация. Серёжа знал секрет Бестужева-Рюмина, причём тот не был даже в курсе этого. Психологически нечестно знать сразу несколько слабых мест человека и не дать ему ничего в ответ. К тому же, в университете ничего не скроешь. Словно огромный улей с коллективным сознанием. – Это комната жены, она умерла чуть больше года назад. Там хранятся все её вещи. В голосе Сергея Ивановича не было ни одной эмоции, но сердце Миши всё равно сжалось. Надо было догадаться и не шутить о всяких пошлостях. Лицо Рюмина уже приняло виноватое выражение, которое Муравьёв ненавидел. Поэтому он опередил слова сожаления: – Можете зайти, посмотреть. Она была балериной, там много интересного. Бестужев приподнялся на стуле, на котором сидел, поджав под себя ногу, но вдруг подумал, не вежливее ли будет отказаться. И не лезть буквально в душу. Но раз Сергей Иванович сам предлагает. Он же такой серьёзный и зрелый, не стал бы предлагать просто так. Комната сохранила запах женщины, которая тут жила. Пахло хорошей косметикой и чем-то цветочным. Обстановка напоминала свернутую экспозицию музея искусств. Бережно хранились сценические костюмы, фотопортреты в рамках под стеклом, книги, в основном на французском и об искусстве, изящные статуэтки, вазы и прочие антикварные штуки, которые ей наверняка дарили. Миша боялся дышать рядом со всем этим. Казалось, что владелица красивых вещей просто отлучилась. Рюмин остановился перед одной из фотографий большого формата, на которой жена Сергея Ивановича была запечатлена в образе Татьяны Лариной из балета «Евгений Онегин». Название Миша прочитал на маленькой открытке под фотографией. Такая красивая, тонкая. Сама как статуэтка. Наверное, они были очень красивой парой. – Что с ней случилось? – Спросить получилось только шёпотом, заранее стесняясь своего любопытства. Посмотреть на Муравьёва, облокотившегося о дверной проём и не решающегося зайти, Миша не мог вовсе. – Мы были в баре, слушали джазовую музыку. Обсуждали как раз поездку на этот остров, Мон-Сен-Мишель. Было немного душно и мало света. Все выпивали и танцевали. Ирина сказала, что хочет подышать, она поднялась наверх, чтобы выйти на улицу. Я решил взять выпить чего-нибудь прохладного. Ждал, потом понял, что её уже долго нет, а на улице холодно. Забрал пальто, хотел отнести и заодно проверить как она. А когда вышел, увидел только врачей скорой помощи и сине-красные огни. Остановка сердца. Её уже упаковали в мешок. Но по моей просьбе всё равно показали. До сих пор помню её белое лицо и потёк крови на виске, – голос Сергея Ивановича дрогнул, и он посмотрел куда-то мимо Миши. – Я всю ночь шатался по Парижу с её пальто в руках. А в Петербург вернулся уже один. Рюмин смотрел на своего преподавателя, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Но Муравьёв опередил его: – Вам жаль. Я знаю. Они вышли из комнаты, и Миша тихонько прикрыл дверь. Словно Сергей Иванович пустил его не только в комнату жены, но и в свою память, в своё личное пространство. Они в который раз нарушили субординацию. – Пожалуй, хватит на сегодня, – голос Муравьёва-Апостола был даже немного извиняющимся. Миша кивнул, украдкой вытирая мокрые щёки. Собрался он быстро, небрежно покидав вещи в рюкзак. Заранее переложил сигареты в карман, зная, что после всего увиденного и услышанного на улице желание закурить будет непреодолимым. Прощание вышло вежливым, но скомканным. Оба были смущены своим поведением. Когда дверь за Бестужевым-Рюминым закрылась, Серёжа сначала вздохнул с облегчением, прижавшись лбом к холодной двери. Но стоило ему обернуться и увидеть сидящую за столом на месте Миши супругу, это ощущение улетучилось. Муравьёв медленно убирал со стола бумаги и книги, складывая всё с присущей ему аккуратностью. Ирина наблюдала молча, ожидая видимо, когда Серёжа сам начнёт разговор. – Давно тебя не было, – он начал уже мыть посуду после чаепития и шумела вода, но вряд ли это могло помешать его покойной жене слышать его. – В моём присутствии больше нет необходимости, ты начинаешь меня забывать, – Серёже показалось, что в этот раз голос покойницы звучал тише обычного. – Ты меня избегаешь, не хочешь жить в нашей квартире. – Я больше не могу справляться с этим один. – Это правильно, что ты рассказал мальчику обо мне. Скоро нам придётся расстаться насовсем. Береги себя, Серёжа. Муравьёв поставил блюдце в шкафчик и повернулся, чтобы ответить, но за столом уже никого не было. И вообще не ощущалось присутствия кого-то ещё в квартире, кроме самого Апостола. В тишине хорошо работалось, никто не шуршал страницами, не клацал мышкой по десять раз подряд, не суетился, не выхватывал печенья прямо из-под руки, не задавал глупых вопросов и мелодично не смеялся, подначивая. Серёже очень этого всего не хватало. Тёплого присутствия другого человека. Нового человека, знакомого с прошлым Муравьёва только по рассказам. И способного так озарять настоящий момент, чтобы это прошлое не сочилось горечью в каждом взгляде, в каждой осторожной фразе. С которым к Серёже, возможно, вернулась бы способность смотреть в будущее без страха. Присутствия Миши Бестужева-Рюмина. Уже лёжа в кровати и глядя в потолок своей спальни, Муравьёв прикрыл усталые глаза, давая волю слезам.