Traque-la en moi, ce n’est qu’en moi qu’elle vie Следи за ней во мне, она живет только во мне Et lorsque tu la tiendras au bout de ton fusil И когда ты держишь ее на конце пистолета N’écoute pas si elle t’implore Не слушай, если она тебя умоляет Tu sais qu’elle doit mourir d’une deuxième mort Ты знаешь, она должна умереть второй смертью Alors tue-la encore Так убей ее ещё раз Louis Garrel – Ma memoire sale (2014)
На утро Серёжа проснулся с опухшими глазами и чётким пониманием, что продолжаться так больше не может и нужно срочно перестать быть уроборосом, пожирающим самого себя. За завтраком мысль удалось развить и даже пришло решение. На самом деле целых два решения. Простым выходом было избавиться от всех вещей жены, причём не прибегая к сторонней помощи. А методично, по одному предмету, многократно прощаясь и отпуская, самостоятельно. И желательно дать этой комнате какое-то другое предназначение. Зимний сад себе там, что ли, организовать. Более радикально проблему можно было решить, вовсе продав квартиру. И его даже поняли бы в семье. У Матвея наверняка нашлись бы полезные связи. Но это тоже своего рода побег, проявление слабости. А Муравьёв решил встать на путь воина. Один на один со своей протекающей крышей. Взять реванш, так сказать. Накануне Серёжа отправил исправленный раздел научному руководителю, особо ни на что не надеясь и ожидая только новых правок. Зато он был пока что совершенно свободен. Сходил после завтрака в ближайшее почтовое отделение, чтобы купить там большие картонные коробки и даже пару мешков, и решительно взялся за дело, не давая себе времени на рефлексию и высокие чувства. Начать решил с самого болезненного и неприятного. Эпистолярия, фотографий и прочей макулатуры. Хорошие памятные снимки они уже как-то перебирали с Аней, так что специальный альбом у них был. Серёжа решил отдать большие красивые фотопортреты в рамках в театр, в котором Ирина работала. Как и все её балетные костюмы и принадлежности. Собрал их бережно в отдельную коробку, чтобы отвезти потом. Тяжело было выворачивать её секретер, рыться в письмах и бумагах, заранее зная, что ничего из этого лучше не оставлять. Смотреть на её лицо на сотнях снимков, кидая их следом на дно глубокой коробки, накрывая сверху какими-то просроченными договорами и старыми медицинскими справками. Если это и терапия, то очень болезненная. Её личные книги, ещё времен юности, тоже решил передать в балетную школу. На полях были её пометки и какие-то фразы были подчёркнуты её рукой. Рукописных записок, писем и открыток вообще было много. Отдельно тут хранились те, которые предназначались ему, Муравьёву. Пришлось смалодушничать и вообще их не открывать, так и сгрести в коробку скопом. Он знал, что Ирина наблюдает за ним через большое ростовое зеркало, но старался не обращать на это внимания. Серёжа надеялся, что если он сможет себя пересилить и разрушить физически храм своей памяти о ней, то она уйдёт. Не потому, что его это пугало и даже сводило с ума. А потому, что таков порядок. И она должна упокоиться. Пусть даже печать этой утраты останется с ним как шрам, на всю жизнь. С косметикой и аксессуарами получилось проще. Хоть это и были её личные вещи, и Муравьёву нравилось смотреть, как она красится перед каким-нибудь важным мероприятием, на которое они пойдут вместе и все будут шептаться о том, какие они красивые, но в них было меньше всего жизни, меньше её присутствия. Он брызнул на запястье её духами, глубоко вдыхая этот родной аромат, который она не меняла много лет, а потом сгрёб всё с туалетного столика в коробку, слушая, как уныло позвякивают все эти баночки. Тайна её привлекательности, умения задерживать взгляды, вызывать восхищение не поместилась бы в самую большую коробку на свете. Драгоценности давно забрала Аня, Серёжа не знал, что она с ними сделала. Может носила как памятные, может избавилась навсегда. Остались только заколки, гребни и украшения для волос. Красивые жемчужные нити Муравьёв отправил в коробку для театра. Всё как будто потеряло блеск без своей хозяйки. Комната заметно опустела, а Серёжа уже успел утомиться. Он вынес заполненные коробки в коридор. Потом подумал и забрал из кухни её любимые чашки, блюдца и даже маленькую мисочку, в которую она наливала абрикосовое и сливовое варенье. Он всё ещё пользовался этой посудой и каждый раз с печальной улыбкой вспоминал об их совместном быте. Осталась одна пустая коробка, в который Муравьёв аккуратно сложил дорогую обувь и сумки. Сверху на него пришлось положить чехлы с верхней одеждой и платьями. Это добро тоже можно было отдать в театр. И если они решат избавиться от всего, то это будет уже их заботой. Серёжа был приучен к бережному отношению к вещам, особенно дорогим. Теперь предстояло разобрать шкаф с одеждой, в котором младшая Бельская уже пыталась навести порядок. Вещи всё ещё хранили запах, от которого у Серёжи сжималось сердце, стоило открыть шкаф. Аня часто приходила к нему домой, побыть в этой комнате, среди вещей сестры. Её это утешало. И Серёже было удобно думать, что его тоже. Но это было не так. Постоянное созерцание и перебирание вещей Ирины отравляло его существование. Он специально оставил всё как было, чтобы ковырять в себе чувство вины, культивировать своё несчастье, чувство несправедливости. Словно он маленький, а судьба-злодейка украла у него любимую игрушку. И теперь он не хочет никаких других игрушек, он хочет эту. А если этой нет, то он будет сидеть в своей комнате и горько плакать. Но осознание проблемы – уже шаг на пути к её преодолению. Поэтому с тошнотворным комом в горле и слезами в глазах Муравьёв продолжал медленно перекладывать вещи из шкафа в мешок, задерживаясь над каждым свитером, вспоминая, когда и куда она его надевала, что они делали в тот день. Здесь было даже платье, в котором он её увидел в первый раз, на застолье у друзей друзей. Трубецкой представил их друг другу. Было что-то закономерное и пошлое в увлечении балериной, словно клише, в которое все его друзья попадали по кругу. Разбор шкафа занял всю вторую половину дня и выжал несчастного Серёжу как лимон. В комнате Ирины осталась только мебель, зияющие пустотой полки и шкафы. Словно скелет. Сил хватило только заказать еды и пить вино, ожидая курьера. Пока ждал, проверил телефон. Пришло почтовое уведомление. Бестужев-Рюмин разродился очередной редакцией статьи. Серёжа вздохнул, предвкушая, и сразу открыл файл, чтобы оценить масштаб чужой лени, но, на удивление, выполнено было на совесть. Видимо, чтобы доказать собственную состоятельность. Будто Муравьёв взял его на слабо. Делать ему больше нечего. Написал и славно. После ужина и ещё пары бокалов вина Серёжа уснул мертвецким сном, не замечая сидящей у его кровати и печально улыбающейся Ирины.* * *
Когда Аня зашла в квартиру с Ремом, несчастному псу негде было развернуться. Весь коридор был заставлен коробками, мешками и деревянными панелями, в которых Бельская узнала раскрученную мебель из комнаты своей покойной сестры. Пришлось расчищать себе проход, Рем семенил следом, обнюхивая все попадающиеся на пути предметы. Наконец они достигли комнаты, и Аня увидела Муравьёва-Апостола, ковыряющегося в ящике с инструментами. – Ты смог! И даже без меня! – Серёжа не успел толком повернуться, когда Бельская накинулась на него с объятиями и счастливой улыбкой. Улыбалась она всегда немного мечтательно, людям, которые её плохо знали, это выражение лица всегда казалось странным. Рем тоже обрадовано завертелся вокруг, заражаясь позитивом от своей хозяйки. Муравьёв не мог не улыбнуться в ответ. – Смог. Можешь посмотреть в коробках и забрать ещё что-то, если хочешь. Ставлю чайник? – Ставь! Я принесла сладости, – в руках у Ани был пакет с покупками. Пока девушка и её пёс занимались обследованием упакованных вещей, Серёжа заваривал чай, поглядывая на них с улыбкой. – Я собираюсь отвезти несколько коробок в театр, поедешь со мной? Бельская как раз рассматривала украшения, в которых Ирина выступала на сцене. – Такая красота, – она с трепетом вернула всё обратно в коробку, поворачиваясь после к Муравьёву. – Поеду, конечно. Мебель тоже разобрал? Всю? – Да, можешь пойти посмотреть. Я даже ковры и шторы убрал. Хотел люстру снять, но что-то намудрил. Не очень дружу с электричеством. В комнате действительно ничего не осталось. Большие окна и голые стены. Несмотря на то, что из неё ушла вся прежняя жизнь, дышать здесь стало намного легче. Без всего этого музейного скарба. Много света и свободного пространства, словно отсюда и начинается новый счёт времени. Аня чувствовала, что немного дрожит, и по щекам текут слёзы, но зато тяжёлое горе больше не давило её плечи. Для неё это тоже стало избавлением. Она вытерла слёзы, прижимая руки к щекам, всё ещё радостно и рассеянно улыбаясь. Рем пришёл следом за ней, чтобы и тут обнюхать всё как следует. – Что планируешь устроить здесь? – Девушка подошла к окну в комнате Ирины, выглядывая на улицу. – Ещё не знаю. Пока больше волнует, что делать с вещами. Серёжа подошёл к Ане, передавая ей чашку ароматного чая и тоже глядя в окно. – Я думаю, что стоит отдать их тем, кто в них нуждается. Со мной работает девушка. Она уже много лет занимается благотворительностью. Правда, с детками. Но у неё, наверное, много знакомых в этой сфере. Я спрошу, не волнуйся об этом. Она положила голову ему на плечо, грея руки о горячие бока чашки. Рем тихонько подошёл сзади, ткнулся носом Муравьёву в поясницу, принюхался и фыркнул, обращая на себя внимание. Он знал, что хозяйка несла в том пакете что-то вкусное. Они стояли так какое-то время. Казалось, что они смотрят на первый снег, хлопьями падающий на землю, но таящий прямо на глазах. Но на самом деле они смотрели на женщину в отражении, их разделённую на двоих печаль. Пили чай, потом Серёжа сам спустил вниз, к машине, коробки, которые предназначались театру. В театре их встретила пожилая преподавательница Ирины, очень благодарила и просила остаться ненадолго, но Муравьёву слишком не терпелось покончить со всем этим. До конца дня удалось найти человека, который был рад взять мебель и вещи, чтобы найти им новых владельцев. Так что они провозились с этим до глубокого вечера. Ужин готовили вместе, Аня рассказывала забавные истории о своих учениках, и они много смеялись. Рем всё время крутился между ними, выпрашивая куски. Ели вчетвером. Аня с Серёжей сидели рядом, пёс уложил морду Муравьёву на колени и пускал слюни, глядя самым жалостливым и голодным взглядом. Напротив сидела Ирина. Молчали, чувствуя хрупкость момента. Потом Серёжа откупорил бутылку вина, налил три бокала. Младшая Бельская разломала шоколадку с орешками и так и сидела, опустив глаза, не решаясь посмотреть на сестру. Муравьёв залпом выпил, глядя в пустую темноту коридора. Будто на дорожку пьют. Неловкий момент не мог длиться вечно, и Аня засобиралась уходить, едва отпив из бокала и не взяв даже кусочка шоколада. Она отобрала для себя всё-таки пару вещей из коробок. Очень долго и немного нервно застегивала на Реме поводок. – Ну, я пошла? Серёжа медленно кивнул. Девушка посмотрела на него с сомнением, тогда он подошёл ближе. У Анечки был очень внимательный взгляд, она погладила Муравьёва по щеке, а затем обняла. В тот момент, когда дверь за ней захлопнулась, свет в квартире замигал, а потом погас. Видимо он всё-таки нарушил что-то, пока пытался демонтировать люстру в комнате Ирины. Серёжа долго искал в темноте обувь, потом вышел к щитку, светя себе фонариком. Щёлкнул предохранитель и свет зажегся снова. В квартире стало пусто и тихо. Муравьёв подошёл к столу, чтобы налить себе ещё вина. На фольге осталась разломанная шоколадка, только кто-то выковырял из всех кусочков орешки. Серёжа улыбнулся. Так всегда делала Ирина. Сначала съедала шоколад, а потом уже орешки. Слёзы, которые потекли по щекам, были последними, которые он пролил по своей покойной жене.* * *
Статью Бестужева-Рюмина даже не пришлось толком редактировать. Её сразу принял редактор, и ещё один из дамокловых мечей над Серёжиной головой исчез. Научный руководитель всё ещё благостно молчал. У Муравьёва-Апостола внезапно появилось свободное время и лёгкость на душе. После того, как личность стримера была раскрыта, продолжать с ним общение Серёже казалось невозможным. Он вот только избавился от одной своей навязчивой мысли. Ему не хотелось думать, что он выдаёт себя любой мелочью. Так что эта проблема пока повисла в воздухе, но особо не тяготила, поскольку Муравьёв был уверен, что его невозможно опознать по английскому шёпоту. В понедельник он провёл вполне обычную лекцию. Лицо Рюмина уже заживало, и он даже что-то записывал, слушая про право международной безопасности. Сессия близилась. Серёжа решил, что поставит Мише зачёт, и на том они распрощаются. С его зрелой, рациональной позиции это было самым верным решением. Вступать в отношения со своим студентом – это табу. К тому же, он пользовался его услугами, узнал Бестужева и приглашал его после к себе домой. Ситуация и так не очень красивая, зачем усугублять её. – Как вам моя статья? Рюмин был бы не Рюмин, если бы не расстроил планы Серёжи и не нарушил его душевного спокойствия. – Замечательная статья, Бестужев-Рюмин. Рукоплескали всей редакцией. У вас талант к международному праву, не думали специальность поменять? – Всё это Муравьёв произнёс, не отрываясь от заполнения журнала их группы на скорую руку. Подняв глаза, он увидел только ехидно-довольную улыбку Бестужева. В дверях топтался ожидающий товарища Кондратий. – Подожди меня на улице, Кондраша. У нас с Сергеем Ивановичем конфиденциальный разговор. Рылеев попытался возразить, но Рюмина не перешибёшь. – По-моему, мы с вами уже выполнили свои условия договора. Вы написали статью, я поставлю вам зачёт. Наше сотрудничество себя исчерпало, – Серёжа отложил журнал и сложил руки на груди, позволяя этому вербально-ментальному насилию над собой происходить. – А как же мой проваленный тест! – Миша изобразил искреннее возмущение. – Все писали, получили баллы. Я как все! Неотрывно от коллектива! – Михаил, ну что вы от меня ещё хотите? Вас так международное право цепляет или моя скромная персона? – Персона вы, Сергей Иванович, ого-го, не скромничайте. Но я всё-таки подготовился, выучил, не забыл. Может я вам хочу показать свои незаурядные способности и рвение к академическим успехам? – Не паясничайте, Бестужев-Рюмин. Вы переходите границы и занимаете моё время, – Муравьёв встал, собирая свои бумаги в портфель. – Я же сказал, что поставлю вам оценку. Хватит торговаться. – А вы не переходили границы, когда звали меня к себе домой? – Рюмин опёрся обеими руками о преподавательский стол и приблизился к Серёжиному лицу. Не так близко, чтобы нарушить личное пространство, но вполне провокационно. Муравьёв инстинктивно окинул взглядом аудиторию. Они были одни. – Я собираюсь сделать встречное приглашение. И рассчитываю на ваше согласие. Серёжа фыркнул и щёлкнул застёжкой портфеля. – Это флирт или шантаж? – Он посмотрел студенту прямо в лицо, без всякого стеснения. Но Миша не стушевался. – А как вам больше нравится? – Рюмин отстранился и быстро натянул на свои лохмы дурацкую шапку с помпоном. – Видели такой мем в тиктоке: «Я балдею от наших разговоров, вы такой умный дядька»? Или вам стоит объяснить, что такое мем и где это, в тиктоке? – Именно этим я и занимаюсь по вечерам, Михаил. Смотрю в тиктоке мемы и читаю ваши словоизлияния, – Муравьёв недовольно нахмурился, натягивая пальто. Вообще-то он знает про мемы и тиктоки, у него младший брат возраста Бестужева. Может быть, он не видел конкретно этот, но в целом он достаточно осведомлён. Миша звонко рассмеялся, наблюдая за Сергеем Ивановичем. – Идите, Бестужев-Рюмин. Кондратий уже околел там, наверное. – Я отправлю вам адрес. До свидания! – это Серёжа услышал уже из коридора. До свидания… За что Серёже достался такой охочий до науки студент.* * *
– Ты пригласил его к себе домой?! Бестужеву даже ухо заложило от возмущённого ультразвука Кондратия. Он даже не мог отодвинуть телефон от уха, чтобы дать товарищу прокричаться, потому что прижимал его плечом. Руки были заняты запихиванием огромных разноцветных дилдо и вибраторов по стерильным упаковкам, ящикам и шкафам. – Кондрашенька, если бы ты был посмелее, ты бы тоже пригласил своего Трубецкого, – елейно пропел Миша. – Куда? В общежитие?! – Я уступлю тебе свою квартиру на вечерок, если ты решишься. Но ты не решишься, потому что всё ещё думаешь, что он слишком хорош, – Рюмин фыркнул, заталкивая пару комплектов кружевного белья в выдвижной ящик с обычными боксерами и смешными носками. – Ты просто не слышал его, когда он рассказывает про политические системы. Сергей Петрович из Спинозы и Бэкона по памяти цитирует… – Мне, знаешь ли, международного права хватает. С Сергеем. Ивановичем. – ... А как он жестикулирует. Или волосы поправляет. У него такие пальцы длинные, изящные… – Рылеев, я отключаюсь. Не хочу слушать про его пальцы. Кондратий успел скороговоркой выпалить какой-то вопрос по учёбе и Мише пришлось порыться в рюкзаке, чтобы найти тетрадь и сказать ему какое задание им дали по английскому. Завершив вызов, Рюмин посмотрел на себя в зеркало. Он сидел на пушистом ковре в своей комнате. Выглядел неплохо, только мятый и немного уставший, но лёгкая небрежность ему, засранцу, идёт. Лениво приподняв край толстовки, Миша чуть прогнулся в спине, рассматривая свою грудь и живот. Может снять пирсинг? Его хоть не видно будет под толстовкой? Синяки почти сошли. Бестужев провел рукой по груди, цепляясь за сосок и чуть оттягивая металлический шарик пирсинга. Профессия вебкамщика Мише подходила идеально, потому что заводился он с полуоборота, особенно, когда знал, что на него смотрят. Желательно, с вожделением. Именно в этот момент зазвонил звонок. Бестужев быстро поправил на себе одежду и последний раз окинул комнату взглядом, проверяя, чтобы ничего не выдало в его скромном жилище его способ зарабатывать на хлеб насущный. Захлопнул двери шкафа, полного тайн и секретов, и пошёл открывать Муравьёву дверь. Серёжа страдал от крайней степени неловкости и всё время, пока ехал в лифте, мысленно повторял себе, что он идиот. Погряз в этих обстоятельствах как пчела в сиропе. И глупо продолжал идти на поводу у человека, который младше его лет на десять. Муравьёв так бы и стоял под дверью, нервно играя в кармане тяжёлой зажигалкой, но дверь наконец распахнулась, и лохматый Бестужев-Рюмин растянул губы в счастливой улыбке. – Сергей Иванович! А я уж и не чаял, – он отступил, пропуская Муравьёва в квартиру. – Михаил, я даже опоздал немного. Зашёл вот купить. Там печенье и конфеты. И что-то мармеладное, разноцветное. – Серёжа говорил-говорил и чувствовал, что говорит не то. И что краснеет. И что Рюмин из-за него так улыбается и сдерживается, чтобы не смеяться, принимая у него пакет. Стушевался ещё больше. – Ну девочка на кассе брала и сказала, что вкусные. А дети… Они, ну, разбираются… – Я понял, Сергей Иванович. Понял. Вы проходите, пальто снимайте. Я вас ждал! – Миша с пакетом живенько метнулся куда-то за угол. Перестать говорить и начать что-то делать было хорошим планом. Муравьёв быстро снял верхнюю одежду и размотал шарф. Когда он повернулся, ища куда можно деть вещи, у него дар речи окончательно отняло. Он так и замер с пальто в руках. Квартира была маленькая. Студия. Всего одна большая комната и слева дверь, которая, вероятно, ведёт в ванную комнату. Кухня была отделена лишь условно. А вот остальное пространство Апостолу было хорошо знакомо. Икеевская минималистичная обстановка, белая мебель. На полу огромный матрас, постель застелена фиолетовым пушистым пледом. За матрасом огромное окно. А напротив письменный стол, этажерка с книгами и платяной шкаф. По мелочи зеркало, серый ковёр и небольшой столик возле матраса, на который юный стример ставил ноутбук с камерой. Рюмин снова появился из-за угла, уже без пакета и принял у Серёжи пальто, вешая его аккуратно на спинку компьютерного кресла. Однажды Муравьёв видел уже это кожаное чёрное кресло на одной из трансляций. На подлокотники удобно было закидывать ноги, вид открывался шикарный. Серёжа сглотнул, чувствуя себя застигнутым врасплох. Миша тоже это почувствовал, напряжение витало в воздухе, а он был чутким к таким вещам, поэтому старался сменить гнетущую атмосферу, причину которой он не до конца понимал, на более приятную. Бестужеву хорошо удавалось забалтывать людей смол токами, отвлекать их и скакать от темы к теме. До прихода преподавателя он успел приготовить тесто и теперь пёк оладьи, расспрашивая Муравьёва о диссертации, работе преподавателя, студенческих годах. Серёжа сам не заметил, как расслабился. Даже физически сидеть за столом стало комфортнее, наблюдая, как Рюмин суетится на маленьком кухонном пространстве. Потом они пили чай и ели оладьи с клубничным джемом. Психика Муравьёва расценивала обстановку как терапевтическую. Было тепло, спокойно, беседа лилась сама собой. И очень скоро Серёжа немного отпустил свой обычный контроль над ситуацией и стал проще и свободнее говорить о себе. Отвлекали разве что уведомления, которые так и сыпались на телефон Миши. Серёжа украдкой, как бы невзначай, посмотрел на экран и увидел значок приложения, в котором saint_michelange проводит свои трансляции. Он так увлёкся самоисцелением, что даже не заходил в него с последней приватной трансляции. Интересно, Рюмин всё ещё занимается этим? Не обращая внимания на всплывающие на экране то и дело окошки, Миша потянулся к пакету с конфетами, который лежал возле Муравьёва. Задрался рукав толстовки, и Серёжа вблизи увидел след крупной руки на тонком запястье. Первой реакцией было коснуться синего пятна, погладить или даже поцеловать, но Апостол не настолько расслабился. От Бестужева не укрылось его внимание, он схватил первую попавшуюся конфету и натянул рукав обратно. – Если вы живёте отдельно, то почему терпите? Зависите от него финансово? – Это был тонкий лёд и плохая тема. Парень помогал Серёже забыться, в ответ на это Муравьёв не придумал ничего лучше, чем лезть в душу. – Извините, я не должен об этом спрашивать. – Почему же? Вы можете. – Лицо Рюмина странно изменилось, он будто резко стал взрослее. – Вы, наверное, выросли в хорошей семье. Не бывает идеальных семей, конечно же. Но если судить по вашему поведению и манере держать себя, по вашей реакции на мои синяки. Вы не замечали, но на парах вы каждый раз кривитесь, будто вам самому больно. Каждый раз, когда на моё побитое лицо смотрите. Видно же, что для вас это дикость. – Миша внимательно посмотрел на Серёжу, а потом опустил взгляд на конфету, которую крутил в руках вместо того, чтобы съесть. Будто ему всегда становилось стыдно от упоминания о своей семье. – Я терплю его, потому что я его люблю, и он мой папа, несмотря на всё, что с нами произошло. Знаете, мне всегда легко ненавидеть его после встречи, спустя какое-то время, но когда я снова вижу его перед собой, во мне всегда просыпается жалость. Он же один. И я один. Кажется, у вас есть братья, а у меня вот никого. Я был единственным их ребёнком. У меня была очень хорошая мама, она рано умерла. Ей было всего двадцать четыре, чуть старше меня, – Бестужев снова посмотрел на своего преподавателя и улыбнулся. – Считаете в уме? Мне двадцать один. Я очень на неё физически похож. Она была верующим человеком и так получилось, что после её смерти остался только этот крестик. – Он вытащил из-под ворота толстовки знакомое Муравьёву украшение. – Читала мне детскую Библию, так мне это врезалось в память. Я очень по ней скучал и всё время спрашивал отца, где она и когда вернётся. Он не смог её отпустить, не смог справиться, начал пить. Мама умерла из-за болезни, которая появилась вследствие моего рождения. Поэтому он всё на меня перенёс, всю злобу и отчаяние. Вот вам пример мужа, который не может простить себе и родному сыну смерть жены. Это, конечно, не моё дело, но ваше состояние и эта комната, которую я у вас дома видел… – Её нет. Я всё убрал, – получилось резко, и Серёжа не сразу понял, что снова плачет. От жалости к маленькому Мише или потому что его так сильно поразила эта параллель между отцом Рюмина и им самим. Неужели и он станет таким? Словно услышав его мысли, Миша поднялся со своего места и подошёл к нему. – Вы таким не станете, не думайте об этом, – голос парня звучал ласково, будто он успокаивал ребёнка. Он очень осторожно вытер слёзы со щёк Муравьёва, немного грустно улыбаясь. Серёжа смотрел на него снизу вверх и не мог ни о чём думать. – Это пройдёт, Сергей Иванович. Вы справитесь. Муравьёву очень хотелось обнять Мишу и прижаться, как тогда, в читальном зале. Но у него после этого разговора будто не осталось никаких сил на решительность. Рюмин ласково зачесал ему чёрные волосы и наклонился, будто собирался поцеловать в лоб. Серёжа замер, отчаянно желая, чтобы губы Миши всё-таки коснулись его лба. Но вдруг телефон Муравьёва завибрировал на столе от входящего вызова. Бестужев успел заметить только имя «Поля» на экране, прежде чем Сергей Иванович схватил телефон и быстро, словно ошпаренный, отошёл к окну. Рюмин очень хотел себе внушить, что ему всё равно, но уже начал кусать губы и ковырять заусенцы на руках, пока длился разговор. Подслушивать не стал из деликатности, а очень хотелось. – Поля – это ваша девушка, Полина? – Как только вопрос был озвучен, Миша сморщил нос, досадуя на свой длинный язык. Не то он планировал сказать. Но Сергея Ивановича его ревность внезапно развеселила. – Поля – это мой младший брат. Ипполит. Вас стоит познакомить, у вас найдётся много общего. – Упоминание младшего вызывало на лице преподавателя широкую улыбку. Это успокоило Бестужева. О Муравьёве есть кому позаботиться. И что не менее важно, на горизонте нет никаких Полин. – Вас в семье двое? – Вообще-то трое. У нас есть ещё старший брат. Матвей, – Серёжа сел обратно на своё место, откладывая телефон. – Это всё очень мило, Михаил. Но что насчёт теста? Разве вы меня не за этим пригласили? Этот вопрос заставил Мишу вздохнуть. – Сергей Иванович, вот вы вроде умный мужчина, готовитесь стать кандидатом наук. А во всяких мелочах вы такой глупый, – на этих словах Серёжа оторвался от чашки с чаем, чтобы возмутиться. Самая уязвимая часть Муравьёва-Апостола – его достоинство, разумеется, – была поражена этим замечанием. Рюмин, заметив реакцию, дал заднюю: – Ну извините. Конечно, не за этим. Это просто предлог. – Зачем тогда? – Муравьёв нахмурился, понимая, что снова попался на какую-то нехитрую провокацию. Вместо ответа Миша взял в руки свой телефон и начал что-то печатать в нём. Серёжа собирался повторить вопрос и сделать замечание, мол, невежливо игнорировать собеседника, когда прямо спрашивают. Его собственный телефон вдруг снова проявил признаки жизни. Пришло какое-то уведомление. Естественно, Муравьёв тут же потянулся проверить. – Покажите! Что там? – Рюмин вдруг через стол потянулся к Серёжиному телефону. Тот схватил его в руки и отпрянул, удерживая на вытянутой вверх руке. – Рюмин, вы совсем с ума сошли? Это уже ни в какие ворота! – Миша лёг грудью на стол, вытягиваясь насколько позволяла растяжка. А она была хорошей. До телефона не хватало всего каких-то пару сантиметров и тонкие, но цепкие пальчики уже хватали воздух совсем рядом. – Уймитесь, Бестужев-Рюмин! Это мой телефон! Взъерошенный Миша убрал руку, глядя Муравьёву прямо в глаза, значительно произнёс: – Телефон-то ваш, а вот уведомленьице предъявите, будьте так добры! Есть у меня некоторые подозрения… Муравьёв побледнел, начиная догадываться к чему он клонит. Выставив вперёд руку, на случай если Рюмин снова решит атаковать, Серёжа быстро разблокировал телефон и увидел уведомление с того самого стримингового приложения. – Ага! Вот вы и попались, «Анонимный хозяин»! У вас же всё на лице написано, Сергей Иванович, – Миша засмеялся, усаживаясь обратно на стул. – Ай-яй-яй, как вам не стыдно! Коротаете время в таком злачном месте. Муравьёв сидел ни жив, ни мёртв. Такого исхода вечера он себе точно не мог представить. И такой реакции Бестужева-Рюмина тоже, почему-то он думал, что это его раздавит, испугает, вызовет отвращение. Но не смех же. – Как вы догадались? – Голос звучал совершенно убито. И кажется, даже виновато. Миша поднялся и набрал в стакан воды, подавая его после преподавателю. – Попейте водички, а то на вас лица нет. – Он улыбнулся и снова сел. – На самом деле я не догадался. Было абсурдное предположение, но это просто совпадение, что им оказались именно вы. Помните, вы мне рубашку присылали? – Муравьёв отпил из стакана и кивнул. – Данные сайт никакие не разглашает, не переживайте. Но она пришла ко мне очень быстро. Мне и раньше присылали всякие подарки. Из заграницы любая посылка сто лет идёт. А тут всего сутки прошли. Это натолкнуло меня на мысль, что вы не просто из России, а ещё и из Питера, местный. Голос я ваш с того раза не узнал, потому что шёпот. Да и я не был в состоянии что-то запоминать, – тут Миша опустил глаза, засмущавшись. Потом зачесал свои растрёпанные волосы и к нему снова вернулся уверенный вид. – Но вы и сами себя выдавали. Правда, совсем чуть-чуть. Когда на крестик мой смотрели сразу после того, как я забыл его на трансляции снять, когда в эту квартиру вошли и узнали. Очаровательно, что вы не умеете скрывать первую реакцию. И, по-моему, совсем не замечаете этого за собой. С моей стороны это было наивная догадка, но я должен был проверить и случайно попал. Но так даже лучше. Муравьёв прикрыл ладонями лицо, потирая уставшие глаза и вздыхая. – Чем же лучше, Михаил? – Вы мне и так были симпатичны. А теперь получается, что мы ближе некуда, – было в его голосе что-то вкрадчивое, что очень точно попадало в Серёжино и без того слабое к нему сердце. – Я ваш преподаватель. Мы и так очень далеко зашли. – Так это только до сессии, Сергей Иванович, – настроение Рюмина мгновенно сменилось с заигрывающего на весёлое. Он потянулся, обнажая худой живот, и обезоруживающе улыбнулся. – Я что-то уже накушался вашего международного права и больше к вам, пожалуй, не запишусь. Пойду лучше послушаю, чем Трубецкой так хорош. – Вы уходите от меня к Сергею Петровичу? – Муравьёв не замечал, как легко и плавно Бестужев и его увлекает из интимной обстановки в дурашливую. – Вас я оставляю для души, а Сергея Петровича для науки, – Миша фыркнул, намазывая очередную оладью вареньем. – У нас с вами очень всё удачно складывается, посудите сами. С сессией у нас просто вин-вин ситуация. Я вам статью, вы мне зачёт. Впереди снежный и романтический новый год в Питере. А после мы с вами вообще свободные, ничем не связанные люди. К тому же, с конспиративностью у меня всё прекрасно. Вы, конечно, меня рассекретили, но проявили своё аристократическое чувство такта и сохранили мой секрет даже от меня. Вам тоже зачёт. В морально-нравственном забеге. Серёжа с улыбкой смотрел, как Рюмин поглощает оладьи, словоблудствуя и запивая чаем. – Раз я сунул нос в комнату вашей жены, то разрешаю вам заглянуть в мой шкаф. Вам понравится, – Миша улыбнулся в ответ ртом, испачканным в варенье. – Спрятали туда весь свой стыд до моего прихода? – Я бы не стыдился, если бы вы были моим друганом и ровесником. Кондратием, например. – Кондратий в курсе? – Осведомлён, – Рюмин деловито кивнул, вытирая рот салфеткой. – Но у него тонкая душевная организация, сами понимаете. – А у меня, значит, не тонкая? Теперь Миша поднялся, собирая посуду со стола. – Вы человек ответственный и взрослый. Вас никто не приглашал, вы сами на этот сайт пришли. Ещё и бежали от чего-то. Теперь понимаю от чего, – эта фраза вышла у Бестужева-Рюмина сочувственной, даже печальной. – Но вы лучше выглядите. Всё-таки разобрались в себе? – Отчасти. – Ко мне на трансляции не приходите и на приватную встречу не приглашаете, – Миша изобразил обиду, но в конце всё равно улыбнулся. – Вы проводите по прежнему расписанию? – Сергей Иванович, вы даже про порно говорите языком канцеляризмов. Нет там никакого расписания. И я ничего не провожу, у меня сессия. Муравьёв не мог сдержать радости ни внутри, ни на лице. Но Бестужев мыл посуду к нему спиной и всё равно этого не заметил. – У вас здесь где-то можно покурить? – Всё-таки не мало нервных потрясений свалилось на Серёжу за этот вечер. – Откройте окно и курите. На улицу долго спускаться. Муравьёв накинул на плечи своё пальто, вытащил из кармана портсигар и зажигалку и открыл одну створку большого окна. На улице нещадно мело, но снег был какой-то рыхлый и мокрый, зато северный ветер наверняка пробирал до костей. Серёжа поежился, вдыхая стылый воздух. Холод остужал голову и с первым же порывом Муравьёв будто протрезвел немного. Вспомнилось, как они также смотрели в окно с Аней Бельской. Впервые за вечер Серёжа вспомнил об Ирине. И понял вдруг, что, когда Миша рядом, его совсем не тревожит никакое прошлое. Его вообще ничего не тревожит рядом с ним. Он бы не заметил Ирину, даже если бы она была в комнате, потому что для этого пришлось бы оторвать взгляд от Миши Бестужева-Рюмина. В силу возраста или склада натуры у Бестужева всё было легко. Серёже так никогда не удавалось. Он всё время был погружен в рефлексию, контроль, болезненную внимательность к деталям, интонациям, полутонам. Рюмин, наоборот, ни на чём не зацикливался и не делал сложностей на пустом месте. Его приятно было слушать, он был чутким там, где это было необходимо, и даже когда они молчали, не чувствовался дискомфорт. Вдобавок он был чертовски красивым, не прикладывая к этому никаких усилий. Муравьёв всегда следил за собой, за чистотой и опрятностью одежды и обуви. За причёской. Он всегда был гладко выбрит. И выбирал приятные, не слишком насыщенные одеколоны. Миша даже в этом был хаотичен. Он мог быть лохматым, мятым и пахнуть перегаром, но всё равно не терял обаяния. В общем, Муравьёв был беспросветно в него влюблён. Когда он потушил сигарету и закрыл окно, в комнате сразу стало уютнее и теплее. Серёжа снял пальто и хотел снова повесить его на спинку стула. Он неловко развернулся, тут же наткнувшись на владельца квартиры, вальяжно развалившегося на матрасе поверх фиолетового покрывала и копающегося в телефоне. Толстовка задралась и обнажила выступающие тазовые косточки. – О, вы уже всё? Погодка шепчет, Сергей Иванович? – Рюмин улыбнулся, приподнимаясь на локтях. Муравьёв снова застыл, не зная, как реагировать. Чувствовалась некоторая обречённость его положения. Миша потянулся и медленно вытащил из его рук пальто, откидывая его на пушистый ковёр. – Не думайте ни о чём. Идите ко мне, – Серёже казалось, что он ослышался, что это кровь шумит в ушах и нашептывает ему всякие глупости. И после этого приглашения он совсем, окончательно, пропал. Это всё было такой абсурд. Но он послушно встал на колени возле матраса, у ног Рюмина, глядя ему при этом прямо в глаза. У Миши было ласковое выражение, он положил тёплую узкую ладонь на Серёжину щёку и невесомо погладил. Муравьёв прикрыл глаза, поворачивая голову и целуя ладонь. Бестужев лёг, увлекая его за собой. Серёжа не мог прийти в себя и просто уткнулся холодным после курения в окно носом в шею парня, боясь спугнуть этот момент и не зная, как выразить всю нежность. Рюмин тоже затаил дыхание, запуская руку в чёрные волосы и поглаживая преподавателя по голове. – Мишель… Это обращение было новым для них и заставило Мишино сердце трепетать. Наверняка Серёжа сейчас не отдавал себе отчёта в том, что говорит. Но Рюмину всё равно было приятно. Так тихо и ласково это прозвучало. Они лежали вот так некоторое время, в полной тишине и спокойствии. Бестужев надеялся, что у него есть эти кошачьи суперспособности забирать боль, просто полежав рядом с человеком или на нём. Ему казалось, что быть Муравьёвым-Апостолом похоже на мигрень, потому что тот думал о тысячи мелочей и всё время не мог расслабиться. И ему хотелось стать для Сергея безопасным местом, разделить хотя бы часть его печалей. Кому-то может показаться, что Мише и своих проблем хватает. Но что у Миши могут быть за беды, когда человек, которого он, кажется, любит, так страдает? Наконец, Серёжа приподнялся, глядя на Рюмина немного сконфужено, но Миша его опередил: – Не вздумайте сейчас извиняться. – В ответ на эту фразу Муравьёв только крепче сжал Бестужевскую талию в объятиях. – Лучше поцелуйте меня, Сергей Иванович. Больше Серёжа не был в состоянии отказать Мишелю, он окончательно ему сдался. Целовать студента оказалось возмутительно хорошо. Всё ещё не верилось, что это происходит. Что он может, наконец, поцеловать эти самые губы, которые он видел на экране и которые сводили его с ума. Рука Муравьёва нашла своё место на талии Миши под толстовкой, ощутимо сжимая, и Рюмину безумно нравилось это проявление собственничества. Когда Серёжа отстранился, снова стесняясь своего порыва, Мишель восхитительно простонал от досады и снова прильнул к его губам, мягко касаясь их своими. Так они и чередовали глубокие, страстные поцелуи с нежными касаниями губ. Миша прижимался к Сергею Ивановичу, отдаваясь возбуждению, отказываясь контролировать и сдерживать себя. Он бесстыдно тёрся о бедро Муравьёва, изнывая от желания. Серёже труднее было преодолеть себя и просто следовать за собственными желаниями. – Прекратите сомневаться, – слова уже давались Рюмину тяжело, он был настроен только страдать и просить о большем. – Берите, когда вас так отчаянно просят. От этих слов у бедного Апостола в глаза потемнело от возбуждения. Он потянул с Миши толстовку, желая большего контакта с обнажённой кожей. Пирсинг Рюмин так и не снял, и Серёжа был этому несказанно рад, воплощая наяву одну из своих главных фантазий, покрывая поцелуями и терзая языком и зубами Мишины соски. Тот мог только сладко стонать и выгибаться навстречу ласке, путаясь рукой в волосах Муравьёва. У Серёжи так давно не было нормального реального секса, даже чего-то меньшего, вроде поцелуев и касаний, что руки тряслись, пока он вытряхивал худого Бестужева из одежды. Всё это походило на первый раз двух подростков. Миша ощущал себя старшим товарищем, но это ему даже нравилось. В неуверенности Муравьёва было что-то милое и трогательное. В один момент Сергей замер, прижавшись лбом к животу Рюмина и глубоко вдохнул, прикрывая глаза. – Нет, это ерунда какая-то, – Миша понял, что сейчас Муравьёв опять начнёт отступать. Ну уж нет! У Бестужева уже звёздочки перед глазами замелькали от возбуждения. Как там в детском саду было? Ни шагу назад, ни шагу на месте, только вперёд и только все вместе! – Сергей Иванович, вы бы это, – Рюмин выбрался из-под преподавателя и поменялся с ним местами, оказываясь сверху, – собрались, что ли. Вступление было очень многообещающим. – Раздевал Апостола Миша гораздо более споро и решительно. – Не хотелось бы, чтобы само мероприятие сорвалось. Это здорово разрядило обстановку, и Серёжа почти улыбнулся, но именно в этот момент Бестужев обхватил рукой его почти вставший член у основания и с наслаждением взял головку в рот. Эмоции Муравьёва не поспевали за действиями Миши. Серёжа раскрыл было рот, чтобы сказать что-то в ответ? Но что? О чём они вообще говорили? Все сомнения остались в том моменте, который был до того, как Рюмин начал глубоко и умело брать в рот у своего преподавателя. Глаза у Миши, конечно, слезились. Опыт по большей части виртуальный. В реальности тоже случалось, но давно не было практики. Собственный член паршиво тёрся о бельё и не было даже свободной руки, чтобы исправить это досадное недоразумение. Но все усилия должны были быть направлены на чёртового Муравьёва, пока в нём снова не проснулась ответственность. Поэтому Миша себе и языком, и руками помогал. Получалось очень даже хорошо. На мелодичные стоны Рюмин особо не рассчитывал. Приблизительно и так было понятно, что это не про Сергея Ивановича. Но вот брови нахмуренные и тихие томные вздохи стимулировали Мишу охотнее расслаблять горло и обильнее смачивать слюной немалый ствол. Было в Бестужеве-Рюмине что-то нимфоманское, потому что правильнее всего он чувствовал себя с членом внутри, во рту или в месте поинтереснее, а вовсе не на паре по международному праву. Можно было бы позволить зажатому преподавателю кончить себе в рот, а потом поцеловать его крепко, со всей душой, чтобы он понял с кем имеет дело, но в Муравьёве внезапно проснулась инициатива. – А вы не могли бы повернуться ко мне, – видно было, что формулировать ему уже тяжко, но, наверное, что-то важное, раз на таком моменте прерывает, – спиной? Миша с пошлейшим чмоком вытащил изо рта член, сглатывая слёзы и удивление разом. – Чего? Спиной? – Рукой он продолжил активно двигать на члене, постукивая головкой по своей щеке и пачкая её смазкой. – Это ещё зачем? – А потом его внезапно осенило. Он поиграл бровями. – Французская любовь? Серёжа нахмурился, демонстрируя полное непонимание. – Так ещё называют позу 69, – Миша фыркнул, стягивая с себя бельё. Волосы пришлось зачесать, возвращаясь к отсасыванию прекрасного члена, в такой позе они падали Рюмину на лицо. Сначала было не особо понятно, зачем они поменяли позу. Потому что Муравьёв просто поглаживал его по бёдрам, любуясь, наверное, видом. Или просто робея. От этой мысли Бестужев фыркнул с членом во рту, чем заставил Серёжу вздрогнуть от вибрации в горле. Но потом, словно решившись, Муравьёв провел языком по ложбинке меж ягодиц Миши. И у Рюмина от удовольствия вновь потемнело в глазах. Они не обсуждали с Сергеем, прости господи, Ивановичем его сексуальный опыт, но он у него явно был богатым, потому что римминг он делал удивительно хорошо. Вряд ли бы они с его подачи дошли до этой стадии в первый день выяснений, но у Миши были другие планы. Всё-таки они довольно долго занимались каким-то подобием виртуального секса, пусть даже не зная об этом. Муравьёв всё ещё не до конца осознавал реальность происходящего, но хотел, чтобы этот момент чистого счастья длился вечно. Он делал всё так, как давно хотел. Медленно, наслаждаясь каждым движением языка внутрь горячей, пульсирующей дырки. Сжимая бёдра и раздвигая ягодицы, раскрывая стонущего Рюмина. Выплёскивая наконец всю свою накопленную нежность. Только бы выдержка не подвела. Потому что то, как Миша ласкал губами и языком его член, какие звуки он при этом издавал, невозможно было терпеть долго. К тому же у Серёжи давно не было практики, его член давно уже не подвергался такой заботе и вниманию. Миша решил, что смена позы не лишит его удовольствия доведения Сергея Ивановича до оргазма прямо себе в рот. Поэтому он оборотов сбавлять не собирался. Несмотря на отсутствие стонов, тело Муравьёва чутко реагировало на все манипуляции Бестужева. И он это чувствовал. Поэтому чтобы дойти до конца, он принялся насаживаться ртом на ствол, принимая глубоко в горло и стараясь максимально справиться с дискомфортом. Хватило всего пары движений. Серёжа отчаянно попытался отстраниться, но не смог, поскольку Миша был сверху и вцепился в его бёдра мёртвой хваткой. Так что задуманное было выполнено, и Рюмин сладко облизал губы. Этот оргазм был каким-то перерождающим опытом для Муравьёва. И он так бы и дрейфовал на его волнах, если бы не мысль, что Миша ещё не кончил. Рюмин как раз слез с него и принялся копошиться в постели. Наконец искомое нашлось под самим Апостолом, тот от переизбытка чувств даже не заметил, что лежит на чём-то. На чём-то, что оказалось небольшим пузырьком смазки. – Лежать не мешает? – Миша улыбнулся, открывая тюбик пальцем большой руки. – Дайте руку. Я знаю, что вы уже мужчина в летах, вам бы поваляться теперь полчасика, но я жду ответной услуги и рассчитываю на ваши длинные, красивые пальцы. Рюмин выдавил пахучую розоватую смазку на руку Серёже. Тот тупо смотрел, как она стекает по пальцам, всё ещё под влиянием послеоргазменной неги. Миша откинул пузырёк, подтянул к себе подушку и улёгся на спину, широко и призывно раскинув ноги. – Ну же, Сергей Иванович, my body is ready, – даже самая дурацкая ерунда из уст такого Бестужева звучала сексуально. Он лениво поглаживал себя по бёдрам и животу, затем руки поднялись выше и наткнулись на пирсинг в сосках. Тяжело Серёже было вернуться к нормальному функционированию, но пришлось. Обильно смазанные пальцы дырка приняла в себя легко, даже вполне радушно. Миша всё равно чуть сжимался на них, несмотря на то что регулярно растягивал себя. Работа такая. Внутри всё было горячим и очень гладким, наверное, из-за смазки. Рюмин издавал почти разочарованные, разбитые стоны. Очевидно, пальцев было мало. Но Муравьёв не был сейчас способен на полноценный секс с проникновением. Хотя бы морально. Поэтому он ввёл три и двигал ими быстро и жёстко. Миша дрочил себе сам, в каком-то садистском ритме. Он был особенно взъерошенным теперь, кусал свои тонкие, алые губы и поджимал пальцы на ногах. Серёжа наклонился, чтобы поцеловать его. Тогда Бестужев сам потянулся свободной рукой, обхватывая его за шею и притягивая ближе. Поцелуй был почти отчаянным и немного грязным, потому что Апостолу всё казалось, что он чувствует собственный вкус. Рюмин насаживался почти самостоятельно, заставляя смазку хлюпать внутри, постоянно сжимая вокруг пальцев мышцы, словно не желая выпускать из себя. Наконец он вздрогнул и застонал Муравьёву в губы, прижимаясь своим взмокшим лбом к его лбу. Они не стали принимать душ или менять постель. Расплелись только телами, потому что было жарко. Серёжа уснул сразу, едва голова коснулась подушки. Миша осторожно лёг рядом на бок, не тревожа его сна. Он зачесал чёрные волосы, которые всегда были аккуратно причёсаны, а теперь разлохматились. Даже легли по диагонали огромного матраса, а не как положено. Рюмин вытер меж ягодиц бумажным полотенцем. Все ещё фантомно ощущались пальцы Серёжи внутри и это было приятно. Не было привычного чувства опустошения после секса. Он наблюдал за спокойно спящим Муравьёвым и не заметил, как сам уснул.