Пожалуйста, возвращайся

Когда из главных дверей Ордена Фавония почти вываливается тело, а на небосводе уже появляются первые звёзды, рыцари, патрулирующие ближайшую округу, немного напрягаются. Тело подползает к ним и подает голос. — Кэйа… где Кэйа, — голос незнакомого парня со светлыми глазами очень тусклый, весь его вид выражает крайнюю степень усталости и истощения. Стражники сконфуженно переглядываются и, не скрывая искреннего удивления, переспрашивают: — Вы имеете ввиду сэра капитана Альбериха? — Сэр… Капитан… Павлин он, вот кто! — кричит Тома, не сдержавшись. — Где этот ваш сэр Альберих? — Молодой человек, грубые выражения в адрес высокопоставленных рыцарей Мондштадта караются… — Простите, — Тома не скрывает кислую мину, перебивая. — Я дипломат из Инадзумы и мне срочно требуется знать, где сейчас находится сэр капитан Альберих, — он едко улыбается. — Только и всего. Стражники некоторое время косятся на него недоверчиво, но в итоге отвечают. — Доля Ангелов, где же ещё, — и пожимают плечами. — Спасибо, — и Тома впервые в жизни отвешивает противный реверанс на манер фонтейнского театра. Он идет по улице в сторону гудящей вечерней таверны — конечно она гудящая, сейчас уже почти десять вечера! — ощущая невообразимое желание кого-нибудь убить. Кого-то конкретного. И выпить. Да, выпить. Обязательно. Какое удачное стечение обстоятельств. Дверь Доли Ангелов импульсивно распахивается, и все посетители как по команде смотрят на Тому, что немного приводит его в чувство. Чувство ответственности за свое поведение. Он прокашливается и оглядывает бар. И, разумеется, Альберих обнаруживается за стойкой, потягивающий красное вино. — О! Томас, друг мой! Ребята, — он поворачивается и кивает нескольким мужикам, с которыми, видимо, сейчас выпивает. — Этот человек прибыл из самой Инадзумы. О, нет. — Кэйа, за что? — едва не стонет Тома, когда на него обрушивается толпа пьяных разглядывающих его людей с тоннами ужасно типичных вопросов об Инадзуме: сакура, самураи, рис в водорослях, деревянные тапочки. Всё по стандарту. — Кэйа, помоги, — кто-то отдавливает ему ногу, разглядывая костюм. — Ах, чёрт, Кэйа, пожалуйста, я не буду тебя убивать! Давай просто выпьем вместе и отдохнем. Обещаю! Кэйа усмехается, наслаждаясь зрелищем, но вскоре встает и командирском тоном вещает: — Ребята, нашему гостю нужно отдохнуть! Толпа тут же редеет. И, когда он подходит ближе, слушаются не все, поэтому одного особо наглого барда он просто оттаскивает за шиворот в сторону. А потом хватает Тому за плечо и ведёт на второй этаж. — У тебя лицо было такое злое, мне пришлось защищаться. Но, раз ты сказал «пожалуйста», то я готов тебе помочь. Пойдем наверх — там поспокойнее. Расслабишься после совещания. — Как ты посмел вообще так грязно действовать? Спустил на меня свою свору, — скрипит зубами Тома, борясь с желанием просто на нём повиснуть от усталости. — Рано или поздно это бы случилось, пусти кто-то слушок, как именно выглядит дипломат, — они садятся за непримечательный столик в самом углу. — Бармен, нам две бутылки лучшего и две кружки! — кричит он вниз. — Господин Кэйа, я не официант! — рявкает в ответ Чарльз, вокруг которого собралась целая толпа. — Тогда я пожалуюсь Дилюку, что здесь не хватает сотрудников, и жалование придется делить с кем-то ещё! — отвечает Кэйа, и Чарльз от злости швыряет полотенце, достает из-под прилавка две бутылки, бокалы и, кинув клиентам «Подождите», идет к ним наверх с лицом, будто съел десяток лимонов. У Томы возникает ощущение, будто в этой таверне хозяин вовсе и не Дилюк. Или Дилюк хозяин на пол ставки, потому что когда Дилюка нет, творится какая-то анархия с Кэйей во главе. Внизу пьяный бард дерёт глотку под расстроенную лиру, вино льется рекой и не факт, что попадает во рты. Толпа зевак как резко Тому замечает — так же резко забывает. — Ты пользуешься служебным положением, ты знаешь? — лениво спрашивает Тома, наблюдая как Альберих штопором открывает вино. — Ничуть. Меня просто все уважают, — отвечает Кэйа, разливая по бокалам. — И чуточку боятся, — ухмыляется. — Ты бьешь своих подчиненных? — Тома заметил среди них несколько обычных рыцарей. — Методы наказаний у меня другие, поверь. Знаешь, ночное дежурство, например. Ночи у нас неспокойные. — Так всё же пользуешься положением. — Но не все же из этих людей в моем подчинении, хм? Как собрание? Тома тяжело вздыхает и растекается по стулу, вдыхая аромат отличного вина, всматривается в густоту красного и терпкого, качая бокал на длинной ножке. — К концу я честно хотел умереть. Знаешь, ты бы ускорил весь процесс, если бы присутствовал. Но ты выбрал бегство. Как не по-мужски, — качает головой Тома в осуждении и отпивает. — У меня были дела, — напоминает Кэйа, неопределенно взмахивая ладонью. — Хиличурлы. — Ага. И нападение единорогов бездны. Кэйа делает глоточек. — Томас, Томас, вроде взрослый мальчик. Единорогов бездны не существует, — говорит он сочувственно. — Как и хиличурлов, которые сегодня якобы угрожали Мондштадту. — Хиличурлы всегда угрожают, — Кэйа воздевает к потолку палец. — Ты только посмотри вокруг, сколько лагерей они понастроили. Тц… Это опасно для жителей. — Короче, — Тома поддается вперед. — Тебе совсем не стыдно. — Я исполнял свой рыцарский долг, — и, наконец он не выдерживает и легко смеётся, выдавая себя. Похоже, у капитана Альбериха есть слабое место — не так уж и убедительно он лжет когда пьян. А возможно, ему просто надоел этот спектакль, но какая разница — Тома добился того, чего хотел. — Ты шмонал мою сумку, — напирает он. — Это тоже была часть рыцарского долга? Кэйа залпом допивает бокал и стирает пальцем капельку с уголка губ. — Тома, ты просто невероятный человек, — он откидывается на спинку стула и наливает себе ещё, посмеиваясь. — Не было необходимости тебя проверять, потому что ты никак не можешь быть шпионом, а шпионов я повидал на своем веку, поверь мне, очень много. И разговор у меня с ними если и длинный, то очень неприятный, — он протягивает руку вперед, предлагая чокнуться. — Выпьем за доверие! Тома ему верит. Часть его, которая немного обижена, против, но рационально он понимает, что Кэйа с самого начала вёл себя с ним спокойно и позволил себе даже раз напиться до беспробудного состояния. И не то чтобы в документах было что-то личное, что нельзя никому показать. Поэтому от протягивает бокал в ответ, и звон стекла не слышен в общем гомоне пьяного угара, доносящегося снизу. Сколько проходит времени Тома уже не понимает. На жуткую усталость накладывается уже вторая бутылочка вина, и он понимает, что завтра ему возможно будет плохо, но раз такое дело — они наконец-то разделались со списком Аято — отметить можно. Нужно. Поэтому он позволяет себе расслабиться, смотреть в потолок и слушать рассказы Кэйи про бестолковые поручения жителей, мистически пропавших кошках, проспавших на работу рыцарей и другую обыденную жизнь капитана кавалерии. Чуть позже, когда градус в крови увеличивается, Кэйа вещает о бедной и несчастной жизни капитана кавалерии без кавалерии. И как он полюбил лошадей с увольнением Дилюка — да, Дилюк у нас оказался путешественником, вернувшимся в родные места — и как — ножом по живому — Варка опустошал офицерские конюшни, оставив всего одну. Конечно, у обычных фермеров и торговцев лошадей не отбирали — забрали только боевых и подготовленных. Тома и сам мог бы много чего рассказать, но сегодня он способен только слушать и лениво смеяться над привычной жизнью Кэйи. И Тома теперь понимает, почему Кэйа вызвался ему на встречу — жизнь высокопоставленного рыцаря полна бумажек, отчетов и бюрократической волокиты. — О! — внезапно оживляется Кэйа сверх меры. — Томас, знакомься, это сестра Собора Барбатоса Розария. Розария, дипломат из Инадзумы — Томас Бранд. Томас Бранд озадаченно поворачивает голову на стук каблуков, и его брови ползут вверх против воли да так, что кожа на лбу чуть ли не трещит. Он проходит взглядом по шипастому клобуку, коротким волосам цвета шиповника, глазам, густо подведенным тушью и чёрным мейкапом, ниже по обтягивающей рубашке с огромным рубином, по открытым плечам, высоким перчаткам и — о господи — облегающем боди. Розария присаживается к ним за стол, и из-под короткой юбки едва виднеется кожаный ремешок и торчат колготки в крупную сетку, открывая вид на мертвецки бледную кожу. На её ногах высокие остроносые сапоги со шнуровкой. — Слава Барбатосу, — выходит как-то задушенно. Слава, мать его, Барбатосу за то, что в Мондштате такие женщины — думает Тома подшофе. И роняет голову ниже в бокал, потому что щёки начинает печь, а сухой язык прилипает к нёбу. Она не в его вкусе, но какие, к чёрту, вкусы — его телу сейчас почему-то всё нравится. Розария даже бровью не ведёт, кидая в ответ лишь скупое «Ага». И еще раз слава Барбатосу. Тома не хочет с ней говорить. Она больше похожа на инквизитора, чем на сестру. И, если это так — а Тома уверен, что это так — он готов свято уверовать, лишь бы не узнать на себе её методы. Розария, видно, для тех, кто явно любит «пожестче». Садо-мазо с ней кажется настолько же естественным процессом, как, м-м-м… говорить. Или не говорить, если она не разрешала. И это точно, несомненно, не профиль Томы. Не для этой розы его роза цвела. А вот Кэйе, похоже, очень даже по душе. Тот просто преображается. Его рот не затыкается, он улыбается и глаз не сводит с этой без преувеличения будет сказано «Женщины» Тома прищуривается на эту картину и понимает, что явно здесь лишний. У Кэйи теперь есть собеседник поинтересней. Тома бы сказал, что не удивился бы, увидев их где-нибудь на статуе Барбатоса в полнолуние нагишом, совершающих какой-нибудь оккультный обряд и измазанных в крови. Но, кажется, сестра Розария относится к капитану явно не так, как он того хотел бы. И от мысли, что у Кэйи не всё-то в жизни так сладко-сладко, как он показывает, расплывается сытая улыбка. Не одному Томе не везёт на любовном фронте. Да, сейчас он готов отомстить как никогда. Но Розария, быстро выпив всего один бокал и не проронив почти не слова, внезапно скупо прощается и уходит. Тома видит на её пояснице прицепленный за ремешок крио глаз бога. И, честно говоря, совершенно не удивляется. Потому что самые горячие женщины — почему-то крио женщины. — Итак, — тянет он, хитро подглядывая за Кэйей, что провожает взглядом качающую бёдрами даму сердца до лестницы. — Розария. Кэйа расширяет глаза всего на секунду, но этого достаточно, чтобы уже победить. Слегка поворачивается и незаметно крепче сжимает в пальцах ножку бокала. — Нет, — и стреляет недобрым прищуром. И, секунду помедлив, снова твёрдо и чётко. — Нет. — О, да. — Я сказал нет. — Да что мне твои слова, я всё видел, — Тома веселится. — Ты слеп, — продолжает отрицать Кэйа. — К сведению, я обоими глазами смотрю на мир, а у тебя один и розовая дымка мешает обзору. Хотя… в случае Розарии кроваво-красная, — Тома машет в воздухе, будто сгоняет туман, — Такая… густая… Не хватает только писка летучих мышей на фоне. — Тома, — лицо Кэйи багровеет даже сквозь смуглую кожу, хоть он и сохраняет внешнюю холодность и говорит тихо. — Да. Мышей. И надгробий. Без надгробий вообще никак. От вида до предела взбешённого Кэйи, Тома замирает, прыскает от смеха и начинает заливисто гоготать на всю таверну, стуча ладонью о стол. — Ох, чёрт. А как вы… — он просто задыхается. — Как вы будете пф-ф-ф… ах… вы же оба с ног до головы в шипах! — Если ты сейчас же не заткнешься, я сломаю тебе жизнь, Бранд. Тома пытается успокоиться, старается дышать раз-два, вдох-выдох. В этой ситуации его гораздо больше смешит румянец у Кэйи на щеках, и, господи, он смог засмущать железного человека. — Боюсь, моя жизнь уже сломана — она мне в кошмарах будет сниться. Надеюсь, не эротических. Ну, там, деревянные стойки, ремни… груши. Мне такое совсем не нравится в отличие от тебя. — Ты доигрался, Бранд. Тома спрыгивает на первый этаж раньше, чем Кэйа успевает ухватить его за воротник, и вылетает за дверь в темноту ночи к летучим мышам. Да. К мышам. И надгробиям.