***
Да — говорит про себя Тома. Вот чего мне не хватало — свободы. От жестких правил, он предрассудков, от дождей и от неизменной вечности. Ежедневно ритуалы. Ежечасно манеры. Теперь же Тома волен развалиться поперек кресла напротив заместителя магистра просто потому, что и она сейчас развалилась по своему, а Лиза массирует ей кожу головы одной рукой, другой зажимая раскрытую книжку. И никто даже не обратит на его поведение внимания. Его просто сразу приняли за своего — вот и всё. Вот и весь секрет. Джинн на правах друга детства. Кэйа на правах того, что редкий человек может того выносить так долго, и таких как Тома следует ценить. Дилюк что-то увидел в нём, может, себя самого в юности. Лизе он просто очень понравился. И даже скромная Сахароза в его присутствии настолько увлечена разговорами, что перестаёт краснеть и заикаться. Эмбер при любом удобном случае, завидев его в штабе, подбегает и интересуется делами, приглашая на обед. И даже Эола оказалась на редкость простым человеком. Тома не ожидал, но вся ее холодность и опасность является защитным механизмом. «Холодное сердце лишь защищает уязвимую душу» — фраза, максимально характеризующая эту девушку. И ведь было в ней что-то такое, что не вязалось с её строгим образом с первых минут. А потом, когда даже при лучшей подруге та продолжала сохранять железную осанку и каменное лицо, Тома точно понял, что это лишь образ, которым получается держать других на расстоянии, потому что ранить её очень легко. Почти так же как и Аяку. Хотел бы он остаться? Очень хотел бы. И его пугает, что с каждым прожитым здесь днем его желание только усиливается. Проведя здесь всего неделю, Тома с ужасом осознаёт, что здесь он чувствует себя как дома. В Мондштадте его душа, а в Инадзуме сердце. Можно ли жить без сердца? Можно ли жить без души? Лучше бы он вообще не соглашался на эту поездку, лучше бы вообще не знал о том, о чём на самом деле плачет и скучает его душа. Он бы украл из Инадзумы свое сердце, если бы она только позволила, если бы дала на это право. И никакой Аято не нагнал бы их на Рито и Алькоре. А если бы смог, Тома впервые в жизни поднял бы на своего господина оружие всерьез. Потому что счастье Аяки должно быть на первом месте и для него и для Аято. Украсть её? Эта мысль казалась ему отчаянной и излишне драматичной, но теперь у него будто есть дом, и ему есть что ей дать помимо себя одного. Он мог бы попросить помощи у Кэйи, у Джинн, даже у Дилюка, да у кого угодно в этом городе. И никто не продал бы его инадзумским властям, потому что здесь личное не касается политики, а происхождение не играет особенную роль. Хотя… может ему всё это только кажется, и он заблуждается. Будто он очарован. Ошеломлён. Безумно влюблён. В этот город. Однажды утром Тома идёт сквозь городские ворота к Древу Ванессы просто потому что ему хочется побыть в одиночестве и спокойно всё обдумать. Гомон горожан отвлекает и повышает настроение. В вечерних тавернах хмельно и весело, вино рекой, а наутро больная голова и сухость во рту, так что не до самобичевания — лишь бы выжить. В штабе всегда шумно и занятно, всегда есть кто-то, кому срочно нужна его помощь, ведь после оговора всех объемов поставок товаров Орден Фавония начинает готовиться открывать новый торговый маршрут. У Джинн дел невпроворот, отдел логистики в ужасе, Лизе прибавилось, что непонятно почему — она же вроде библиотекарь, и даже Кэйа, частично ответственный за транспортные конвои и охрану, грустно оплакивает в таверне свои свободные деньки до пришествия Томы. Работы прибавится в Терновом порту, работы прибавится на таможне с Ли Юэ, с Фонтейном. Через Мондштадт будет проходить распределительный почтовый пункт до Снежной — так гораздо дешевле, и слава Царице, что для тяжелых грузов у них есть свой порт. А ведь некоторым торговцам будет выгоднее сэкономить и пустить товары в Снежную через Монд и… какое счастье, что этими вопросами заниматься Томе не нужно. Это уже заботы Джинн — как бы грустно это не звучало. И даже в Инадзуме помогать Аято не нужно, потому что тот в этих вопросах всего лишь предоставил посильную помощь и человека для переговоров. Ну, и немножечко поколдовал над списками — в комиссии Кандзё до сих пор сидят люди, не привыкшие много работать, а только собирать взятки. Вот им будет-то весело, а как весело будет Аято… Комиссар Ясиро не постеснялся провести неделю над планами только лишь для того чтобы потом увидеть лицо комиссара Кандзё, пронизанное ужасом от предстоящей работы. Выдержка и коварность Аято в таких вещах воистину восхищает. Над головой Томы медленно проплывают лёгкие облака, солнце в зените совсем по-летнему печёт макушку. На нём легкая свободная белая рубашка, куртка перекинута за плечо, брюки самые обычные, непримечательные, и такие же обычные летние ботинки. Единственное, что отличает его сейчас от местного — неизменная хатимаки на лбу. Потому что ему кажется, будто если снимет её, то забудет Инадзуму насовсем. Да и местным если честно вообще плевать на его повязку — насмотрелись на наряды раскованнее и смелее. Стражники на мосту приветствуют его уже зная — это дипломат. И он не самурай. У него нет длинных черных волос, собранных в хвост, усиков-усов и бороды, а в ножнах не спрятана двухметровая катана. Он не в доспехах, а вполне себе обычный парень. Они здороваются и тепло приветственно улыбаются, Тома в ответ. И уже отсюда он видит Древо Ванессы. Идти до него не так уж и долго — всего пол часа. Но оно настолько огромное, что даже если и два — увидел бы. Его пышная крона подпирает небосвод, кажется, будто облака лижут верхушку, а статуя Архонта у подножия и вовсе небольшая голубая точка. «Древо героев Мондштадта» — как его еще называют. Древо свободы. Древо, названное в честь рабыни Ванессы, которая освободила народ от произвола аристократии. Тома думает, что и в Инадзуме не помешало бы такое древо. Но власть их Архонта вечна и непоколебима. Тем более, что сейчас дела идут на лад. С другой стороны он видит верхушку пика Виндагнира и впервые замечает над ней парящую голубоватую колонну, которой раньше не было. И что это, как не создание богов? Для начала сентября слишком жарко и душно, но Тома стойко выдерживает путь и позволяет себе испить воды только когда садится на каменное подножие статуи Архонта. Зеленые пышные ветви древа укрывают его от солнца, что он даже чувствует потянувший со стороны горы прохладный ветерок. — О, Барбатос, как тут хорошо, — облегченно выдыхает он и пьет из фляги ещё. — И не говори. Хорошо-о-о, — отвечают ему весёлым мальчишеским тоном. Тома согласно кивает, оборачивается на голос, но не видит никого. Он оборачивается в другую сторону. Смотрит вверх. — О, господи! — вскрикивает он удивлённо и отбегает. Прямо над ним на самой голове Барбатоса сидит мальчик в зеленом берете и с лирой в руках. Волосы его заплетены в косички зеленые на концах, и плащ развевается по ветру. — Не упоминай великого всуе, — звонко смеется мальчик снова и проводит пальцами по лире, изрекая мелодию. Тома успокаивается немного и подходит чуть ближе. — Ты напугал меня. Тебя ведь не было, когда я подошел к статуе. — Может не было, а может и был, — отвечает мальчик и смотрит зорко и внимательно. — Ты Томас, да? — Ага, — посмеивается. — Весь город только обо мне и судачит последнюю неделю. — Давно же тебя не было, Томас. Совсем вырос. Хорошо, что ты вернулся, я рад видеть тебя снова, — говорит мальчик и снова играет мелодию. Его музыка резонирует с ветром, с шумом кроны Древа, и Тома ощущает нечто восторженное, то, что ощущал лишь однажды, стоя связанным на коленях перед ней. Но в этот раз без страха, а легко и… свободно. — Кто ты? — шепчет он, часто-часто моргая, думая, будто ему образ мальчика привиделся. — Я? Я всего лишь обычный бард. Зови меня Венти! — и снова переливы закручиваются, ветер подхватывает полы плаща и так это выглядит, будто за спиной мальчика два широких крыла. Тома видит на его поясе анемо глаз бога, но что-то ему подсказывает, что дело не только в этом. — Мы... знакомы? — Не-а. Ха-ха. Но я тебя знаю, — и снова мелодия, и снова шепот дерева. Оно будто отвечает лире. — Сыграть тебе? Вернуться в Мондштадт и не услышать лучшего барда во всём Тейвате великое упущение! — и, когда Тома пораженно смог лишь кивнуть, бард запел. Пока он пел эту древнюю легенду, Тома ощутил, будто бард знает про него всё-всё на свете. В бирюзовом свете магии, кружащей вокруг мальчика, было нечто сакральное. Древо пело вместе с ним, а статуя пульсировала силой ветра.Когда первый ветер пронесся по земле,
У птиц, мечтавших о небе, уже были крылья,
Но эти птицы ещё не умели летать.
Они спросили Анемо Архонта:
«Как же нам достичь небес?»
В ответ Архонт промолвил:
«Вам ещё только предстоит найти самое главное».
Пока Архонт говорил, задул ветерок
И поднял семена одуванчиков высоко в небо.
Птицы расправили крылья,
Но ветер был слишком слабым.
Птицам удалось лишь немного приподняться над землей.
Тогда они направились к ущелью,
Где дул по-настоящему сильный ветер.
Птицы бросились в это ущелье
И начали неистово бить крыльями
До тех пор, пока не взлетели высоко в небеса.
Все вместе они полетели к Анемо Архонту и сказали:
«Теперь мы поняли! Все, что нам было нужно, это сильный ветер!»
На что Архонт ответил:
«Вам нужна была смелость, а не ветер!»
«Именно смелость сделала вас первыми птицами, способными летать»
Венти закончил, потоки ветра успокоились. Лира в его руках исчезла. — Ты человек свободы, но так же и долга, — молвил он. — И долг твой сильнее жажды свободы. Но ты вполне мог бы получить анемо глаз бога, ты знаешь? Венти смотрел прямо в глаза. — Но ты не захотел. Ты яростен в стремлении защищать то, что тебе дорого, и ярость твоя пылает. Но твоя душа всегда будет тянуться к дому. А я расчищу тебе путь если потребуется. Кадзуха тогда сказал: «Ветер благоволит уже четыре дня. Ты заметил, с какой силой он подгоняет паруса, везя тебя домой?» Тогда Тома не понял. — Неужели ты… — Барбатос? — Венти презрительно хмыкает и вздергивает острый нос. — Верно. Но я не очень люблю это имя. Венти внезапно резко спрыгивает и подходит к Томе, разглядывая поближе. Он ехидно косится на глаз бога на поясе и хихикает: — Я бы поменял. Как-то пресно. Почему она выбрала такую оправу? Хм… кружочки, — смеется Венти и обходит Тому вокруг. — Нет, ну как ты вырос… Какой высокий стал. Выше меня. — он становится напротив, вытягивает вперед ладонь, меряя расстояние от своей головы до Томы. — Уж не думал, что ты вообще вернешься. А я переживал, знаешь ли. Особенно, когда тебя чуть не убили. — Ты слышал мои мольбы? — пораженно шепчет Тома. — Конечно, — он отходит на шаг и принимается расхаживать вокруг Томы. — Я всегда тебя слышу. Немного хуже, чем остальных. Ветра доносят до меня обрывки, но смысл понятен. Она чуть не отобрала его, — он показывает на глаз бога пальцем и расширяет глаза в возмущении. — Как жестоко! О, Тома не знает, что дальше сказать. Всё, на что его хватает, так это стоять и не падать, осознавая, что его молитвы кто-то слышал. Райден вообще отказалась слушать своих людей. А этот мальчик… — И ты помог мне? — Не было нужды, — улыбается Венти. Когда Тома вспоминает Итэра, на лицо невольно находит тень, и архонт подходит к нему, вздорно тыкает пальцем в грудь. — Неверные выводы, Томас. Итэр может и вернется на острова когда-нибудь, но никогда навсегда не останется в этом мире. Тома всегда знал, что Итэр не такой как все. О путешественнике с летающим компаньоном слагали чуть ли не легенды. О чудовищной силе и властью над всеми элементами. Он не знал об Инадзуме и Тейвате даже некоторых самых простых вещей, никогда ничего не спрашивал, и интересовало его только как бы поскорей встретиться с богами. И Тома думал, что не может обычный человек быть таким. А теперь значит, что он не останется в «этом мире» — Венти, ты хочешь сказать, что Аяка с ним… не будет. А тот лукаво улыбается, будто что-то знает, но точно не расскажет. — Я был бы очень сильным богом, если бы мог видеть будущее. Но в этом вопросе я полагаю, тебе можно быть спокойным. У Итэра очень много дел и забот. На ближайшие несколько лет точно. Ты и сам это знаешь. — А вдруг… — Томас, — перебивает его внезапно Венти и смотрит внимательно, серьезно. — Я рад, что ты вернулся домой. Где бы ты ни был, ветра приведут тебя в Мондштадт. И никакая гроза больше никогда не тронет корабль, на котором будешь плыть ты. Никакой шторм не сможет помешать тебе вернуться. А в остальном ты свободен выбирать свою судьбу. Это моё тебе благословение. И Венти внезапно окружили завихрения ветра, он поднялся высоко-высоко над землей, окутал Тому своей магией, протянул руку навстречу и прошептал: — Она любит тебя. Но этого Тома уже не вспомнит. Как только Венти растворился в воздухе, Тома забыл, что того звали Венти. Он забыл тембр его голоса. Внешность. Помнил лишь только то, что бог ветров слышит его молитвы и радуется его возвращению домой. Барбатос, которого никто не видел уже очень и очень давно.