Просыпаться в Гётэ в последний раз было грустно. Высокие стены с картинами пейзажей сочной зелени, солнца, горные заснеженные пики. Широкие и — Тома бы сказал — нереально огромные окна били солнечным светом в глаза сквозь шелковистые занавески, смятые книзу шнуром. Утро сегодняшнего дня было свежим, светлым и хорошим — люди бодро беседовали и решали свои дела за окном, дети смеялись, старики ворчали, но по-доброму. Поразительный контраст с тем, что ждёт его дома. И поразительный парадокс — его дом-то на самом деле здесь.
И от этого сердце как-то так сжалось болезненно и горько.
Под рукой у Томы лежит книга детских ночных сказок, взятая под закрытие в библиотеке на дом, а рядом с ней смятый носовой платок.
Ему, оказалось, слишком много терять. Тогда как в Иназдуме родным было поместье и часть Ханамидзаки, в Мондштадте родным было буквально всё — и даже люди, имён которых Тома не знал. Они в прямом смысле могли быть родственниками его матери или отца или внучатыми племянниками какой-нибудь далёкой бабушки. Но не суть.
Это то, что не обременяется в оболочку слов и связей. Просто — свободное ровное дыхание и спокойствие. Дом матери. Детство. Общие ценности. Ветер, который взрастил свободу в каждом из этих людей.
В Инадзуме Тома долго не мог понять — почему на него смотрят
так? Одевшись в традиционное, спрятав солнечные волосы под повязку, чтя этикет и нормы и не выделяясь… он просто был другим.
Год назад Аято сказал: «Мне понравилось в тебе, что что бы ты ни делал — не менялся. Так и остался из страны ветров». Почти месяц назад Аято гневно сказал: «Идеалы нашей страны так и не стали тебе родными»
Потому что не имеет права чужеземный сирота красть первый поцелуй невинной принцессы.
Тома знал точно — Аято всегда и во всём оказывается прав.
Только вот он в Инадзуме сирота. А в Мондштадте — сын главы рода торговцев, наследник знаменитой древней фамилии, впаянной в историю города ветров рыцарями, чиновниками и героями. Хоть его мать не была женой Питеру Бранду, но сын всегда носил его фамилию, не скрываясь. Об этом знали все и даже в Ли Юэ, думает Тома спустя годы, кажется видел он ту, другую женщину.
Только сейчас воспоминания детства обретают смысл.
У его отца точно была другая семья, но мондштадтского сына Питер Бранд не скрывал ни от кого. Первого и старшего. По неопытности, по молодости и глупости. Тома помнит, как смотрела на него Лин Ву — молодая красивая женщина, очень строгая и с внимательным взглядом. Он видел её только один раз. Она кричала, что не позволит им остановиться в этом доме, и они с отцом неделю жили в гостинице, пока тот не отвез Томаса домой. Отец тогда сказал, что это злая домоправительница, и маленький Том, хах… поверил.
Он ещё несколько раз брал Томаса с собой в Ли Юэ, но каждый раз на меньший срок, и когда в последний раз отец приезжал, Том уже подрос настолько, что Питер лишь оставил матери много денег и уехал ночью, не попрощавшись с сыном.
Тома закрывает ладонями лицо.
Кто знает, что случилось с его отцом, так это та женщина. Его жена. Возможно мать его… братьев и сестер. Будучи маленьким он не мог об этом даже подумать. Как странно, что он вспомнил её именно сейчас.
Пожалуй, он может выделить себе один день в Ли Юэ на пути к Аяке.
Если окунаться в прошлое, так с головой. Если вспоминать родителей, то обоих. И семья, которая, казалось бы, сейчас состоит из одного человека, может оказаться больше. Эти связи, эти судьбы. Как, ответьте ему, как встрепенувшийся ностальгией мозг смог выловить из сознания забытого прошлого женщину, увиденную единожды? Как сопоставил то, чего ребенок не смог тогда понять?
Под рукой у Томы лежит книга детских ночных сказок, взятая под закрытие в библиотеке на дом, а рядом с ней смятый носовой платок.
Ему нужно с Спрингвейл. И это, честно говоря, самое страшное, что он решился сделать перед отъездом — вернуться домой.
Он вновь перечитывает любимую сказку детства, не спеша собирается и к полудню приходит в библиотеку сдавать книгу.
Лиза сладко зевает и спрашивает: «Снова не уехал?»
— Сегодня к вечеру, — отвечает Тома, — чтобы заночевать под Каменными Вратами.
— А, понятно. Хах, как интересно, — она легонько посмеивается.
Что в этом
смешного?
— До свидания, Лиза. Я буду скучать.
Она высоко поднимает брови, смотрит на него десяток секунд, замерев с чашкой чая, поднесенной к губам.
На лице Томы решимость и грусть, взгляд немного вниз, он встрёпанный, лицо опухшее.
— Милый, — шепчет Лиза и поднимается к нему, берет лицо в ладони, смотрит внимательно. — ты просто прелесть. Как котенок. Так бы и утешила. Но, знаешь, капитан заревнует, хи-хи.
И Лиза запросто обнимает его, положив голову в изгиб шеи, уронив на него свой шикарный бюст, но сейчас Тома этого даже не замечает, потому что к горлу подступает снова.
— Мне с Кэйей ещё назад ехать, так что давай побыстрее с утешениями, не хотелось бы наживать такого врага. — он посмеивается, но руки на талию кладёт, потому что это приятно. Она мягкая, пахнет печеньем. Он вообще очень тактильный человек, как и Лиза, и в Инадзуме ему этого очень не хватает.
— Знаешь, Тома, не стоит так переживать, потому что… — говорит она задумчиво ему в шею. — Хотя, ничего. До вечера.
И отстраняется, вздыхая, будто оставляет котенка на улице без возможности забрать.
— Ты будешь меня провожать? Мне казалось, что нет, — удивляется Тома, неохотно расцепляя объятия.
— Скажем так, у меня не будет выбора, чтобы не увидеться с тобой ещё раз.
— Ну… хорошо. Тогда до вечера, — прощается он и выходит из библиотеки и пытается объяснить сам себе внезапный порыв нежности к ней.
Она значительно старше Томы, а ему не нравятся девушки старше. И Лиза не та, кого хочется защищать. Наоборот — она та, кто сам может защитить. Уверенна, сильна и уютна, словно старшая сестра. Настоящая дружеская поддержка — она может её дать. И все эти её ужимки как понял Тома — даже не флирт. Просто боги хотели облачить женственность и шарм в форму — и получилась Лиза. Вот и всё.
Людей много, и все прекрасны по-своему. А значит — прекрасен каждый.
Он идёт из города в Спрингвейл по улицам, широко раздувая ноздри впитывает запах свежей выпечки и блюд, раскрытыми глазами запечатлевает суматоху утреннего Монда. То тут, то там зевают стражники, вышедшие только в дозор, люди в спешке решают первые рабочие проблемы, снуют туда-сюда посыльные и испуганные голодные с утра кошки.
В цветочной лавке молодая девушка перебирает свежие ветряные астры, заводит выбившуюся прядь волос за ухо и аккуратно обрезает лишние листья и стебли. Тома останавливается напротив неё и молчит, наблюдая минуту.
Она снова витает в облаках, не замечает ничего вокруг, и ему приходится прокашляться.
— Донна?
Она тут же вскидывает голову, пугается, а через мгновение улыбается.
— Господин Тома. Хотите астру? — и протягивает неловко вперёд цветок.
— Нет, — он качает головой. — Хочу букет астр. Но к вечеру. Не оставите немного для меня?
Она снова заводит прядь за ухо, отводит взгляд, и Тома знает этот жест.
— Конечно. Сегодня привезли потрясающие астры. Обычно мы собираем их в Долине Ветров, но эти из ущелья Декрабиана. Они очень стойкие. Чем сильнее ветер, тем красивее цветы.
— Так же и с людьми, — отвечает Тома.
Донна задумывается и тяжело вздыхает.
— Вы точно уезжаете? — говорит она с надеждой, и только сейчас Тома понимает — что именно с ней сегодня не так. Она не волнуется.
— Да.
— Жаль. Вы очень хороший человек.
Она берёт охапку цветов и ставит в вазу с подписью «Зарезервировано». Она спокойна и нетороплива, что необычно для неё. Возвращается к Томе. Уловив что-то за его спиной, она беззвучно охает и едва не оступается.
Тому хлопают по плечу.
— Утро, господин дипломат, — говорят поставленным голосом с лёгкой хрипотцой.
— И Вам утро, господин Рагнвиндр, — отвечает Тома и жмёт ему ладонь.
— В четыре? — спрашивает Дилюк.
— В четыре, — эхом отзывается Тома.
Дилюк переводит взгляд на Донну.
— Доброе утро, мисс, — и позволяет себе краешком губ улыбнуться.
— Господин Дилюк, дела не ждут. Позвольте… Ах, господин Томас, здравствуйте. Я Эльзер. Правая рука господина по вопросам виноделия, — за спиной Дилюка появляется мужчина в дорогом костюме и чинно протягивает ладонь. — Жаль, мы не познакомились раньше.
— Взаимно, — жмёт ему руку Тома.
— Так… — мнётся Дилюк, странно поглядывая на Донну. — До вечера, Том.
И уходит, не дожидаясь пока Эльзер рассыплет перед Томой все свои комплименты.
— Но! Г-г-господин… — ошарашенно бормочет Эльзер. — Простите, мистер Томас, дела, — и убегает вслед за Дилюком.
Донна не шокирована появлением бога во плоти, и даже не тронута. Она стоит сдержанно, жует губу, только сжимает в руке цветы, и как хорошо — думает Тома — что это не розы.
— Знаете, — внезапно говорит она, смотря Дилюку вослед. — В реальности всё не так.
— Отчего вы пришли к такому выводу? — спрашивает Тома.
Донна переводит на него взгляд и невесело усмехается.
— Нужно знать своё место.
У Томы в груди что-то разбивается. Разламывается и со звоном падает наземь.
— Должно быть для города не секрет мои чувства к господину Рагнвиндру. А вы уезжаете, так что я, наверное, могу… — говорит она, собираясь с мыслями. — Доверить их Вам. Вы сказали мне, что в реальности не так всё плохо, но, кажется, в моей именно так. Где я, и где он. Проще успокоиться и забыть.
Томе хочется во весь голос заорать «Нет! Не смей забывать! Нужно бороться!» Хочется, но… Это так на него, чёрт возьми, похоже.
— Спасибо Вам, господин Бранд, за совет. Вы мне очень помогли. Нужно быть реалистом. Вокруг много достойных людей.
— Я… — он сглатывает. — Я не это имел ввиду.
Донна берёт в руки сесиллии и раскладывает на столе для сортировки.
— Мне скоро двадцать. И все считают чудачкой, а я не хочу, чтобы как ту девушку из гильдии приключений. Знаете, у неё есть ворон говорящий. Она думает, что принцесса. А принцессам достаются принцы. А я вот никакая не принцесса. Ох, — она внезапно замирает. — Что я такое вам наговорила, господин Тома, простите.
Он тепло улыбается — старается сквозь себя — и машет руками.
— Ничего, ничего. Вы правы. И я знаю одну принцессу.
Глаза Донны загораются.
— Какая она?
— Она… — он с трудом проталкивает комок в горле. — Она красивая, умная, элегантная. Но несчастная.
— Почему?
— Потому что все принцессы заперты в башне, и охраняет их злой брат-дракон. Поэтому уж лучше быть торговкой цветами. Я уверен, что принцесса завидовала бы тебе. Ты свободна, Донна. Ты вольна полюбить кого угодно, а она нет.
— А как эта книжка называется? — спрашивает Донна, улыбнувшись.
— Принцесса Снежный журавль, — отвечает Тома. — Это Инадзумская сказка.
— Жаль. Я бы почитала.
— Я тоже.
Если бы она существовала. Если бы.
— До вечера. Я зайду за цветами.
— Непременно заходите, господин!
Не оборачиваться. Не оборачиваться. Войти в ворота, мимо стражников, по мостовой, ближе к телепорту, ещё десяток шагов по пыльной дороге направо в сторону Спрингвейла, скрыться от чужих глаз…
— Что ж ты сделала, Донна, ха-а… — ладонь сжимает куртку в районе сердца.
Нужно знать своё место.
Помогаешь другим, а кто поможет тебе самому?
Где я, и где он. Проще успокоиться и забыть.
Чем ты отличаешься от глупенькой торговки цветами?
Принцессы ждут принцев. Драконы их охраняют. Всё как написано. Исключений нет. Почему его история должна стать исключением? Не проще ли остаться здесь?
Нужно быть реалистом.
В её сказке он верным псом у ног, мечом в ножнах, живым щитом. А лавры получают принцы. Оруженосец не станет принцем, слуга не достойный человек.
— Б-барбадос… что мне… делать?
Ветер взвился вверх, будто услышал мольбу, устремился в сторону города, но никто не появился.
Он же уже всё решил. Тома был уверен в этом, и как нелепо под конец путешествия девушка, буквально свалившаяся ему в руки, говорит то, в чём боялся признаться сам себе. Он знал, вертел эту мысль как леденец во рту месяцами, но только сейчас увидел на примере других живых людей, каково это — быть близко, но бесконечно далеко. Служанки Аято скромны и тихи, они держат в себе эмоции, будто бы всё хорошо. Тома знает, что нет, но другая Донна из города свободы не в пример им честна… Дилюк никогда не посмотрит на эту девушку. Дилюку под стать Джинн или Эола, да хоть Лиза. Он никогда не станет счастлив с торговкой цветами, сколь бы милой и нежной она ни была. Как бы сильно она не любила, чем бы ни жертвовала ради него, это бесполезно. Аристократу, повидавшему мир, она сойдет только в качестве горничной.
И Тома — слуга, хоть и лучший друг комиссара — Аято просто не может дать ему никакую значащую должность в клане кроме управляющего — та же горничная при принцессе.
Здесь и сейчас он знатный человек, посланник комиссии Ясиро, дипломат, Инадзумец, но как плюются грязным ртом сейчас в Кандзё и Тэнрё, под давлением Аято доверившиеся юному сироте. Аято вырвал эту поездку у них зубами, преследуя свою выгоду и перекрывая возможности для коррумпированных схем другим. Договор с Дилюком монополизирует Ясиро в вопросе вина, что обеспечит огромные прибыли Камисато и оставит Кандзё и Тэнрё в дураках. Только Тома мог это провернуть и никто другой. Это значительно укрепит влияние Ясиро в трикомиссии, позволив вырваться из хвоста борьбы за власть и влияние. И как, скажите, Аято предлагал Томе остаться здесь? Тома нужен ему как свой человек там, чтобы отправится сюда снова если будет нужно. Он должен доказать преданность как дипломата, заручиться доверием трикомиссии и Сёгуна, быть связующим звеном между Мондом и Инадзумой — только тогда Аято заберет эту сферу влияния себе. Тома совсем не понимает — как Аято провернул бы это, оставив Тому здесь и отпустив «на свободу». Или он уверен в нём настолько, что бросается такими словами, намеренно раня?
Впереди на окраине деревни близ леса уже виднелась старая потрепанная труба маленького дома с красной крышей наверняка полуразвалившегося и заброшенного, и Тома шел, не видя дороги, преследуя одну лишь мысль — поставить свечу матери и помолиться. Спросить совет. Ведь если бог не отвечает — в жизни каждого человека есть ещё один личный бог.
***
Довольно-таки редкое зрелище сейчас в Мондштадте — взбивая пыль начищенными копытами, гремя бронёй и отстукивая ритм по каменистой дороге, лошадь гордо несла всадника в кавалерийских штанах и сапогах. На плечах того лежал белоснежный мех, а гневный взгляд одного глаза пронизывал насквозь. В спину того подгонял игривый ласковый и очень хитрый ветерок, навеявший одной даме срочные неотложные мысли.
Всадник остановился рядом с Томой уже около Спрингвейла, едва не сбив с ног, окатил пылью с сухой дороги.
— Из-за того, что у Ордена не осталось лошадей кроме моих, мне единственному приходится выполнять роль посыльного, Томас. Это унизительно! Тебе письмо.
Кэйа резко спешился и нахмурился, протягивая из кармана мятое письмо с гербовой печатью Гуннхильдр.
— От Джинн? Зачем? — Тома вертит письмо в руках, — Мне нужно собираться, и я хотел зайти… — он смотрит в сторону домика с красной крышей. — в Спрингвейл. Мы же с тобой всё равно уезжаем вечером, чтобы ночью лечь спать в гостинице под Каменными Вратами, минув винокурню.
— Я не знаю, — Кэйа зло отмахивается. — Честно. Самому интересно. Ритуал прощания назначен на четыре пополудни. Пришлось тебя по всей округе искать, но Джинн сказала, что это срочно. Она увидела, как ты шёл за врата. Подумала, наверное, что убежишь один.
— Это странно. Может, что-то не так в документах?
— А, может, все хотят с тобой время провести, мистер донжуан. А? — Кэйа вновь взбирается на лошадь и протягивает Томе ладонь. — Залезай, мне сказали обязательно привести тебя. Что-то важное, судя по её глазам.
— Ну, ладно.
Тома подцепил ладонь всадника, забрался на лошадь, почувствовав восторг от мощного сильного животного под собой, почесал ей бок, перекинулся вперёд, едва не выбив Кэйю из седла, чтобы почесать лошадь за ухом.
— Эй! Чунхуа, я ревную! — обиженно вскрикнул Кэйа, когда лошадь начала крутиться навстречу ладони Томы. — Если устроился, то поехали. Не сверни себе шею, Бранд.
— Приятно познакомиться, Чунху-а! — взвизгнул Бранд, когда Кэйа почти поставил лошадь на дыбы и пустился вскачь по дороге в город, заставляя случайных прохожих задыхаться от пыли.
Это была та самая Чунхуа, которую он своровал у Цисин.
***
— Так, подожди, мне читать письмо или не читать?
Поднимаясь на второй этаж Ордена, приглаживая взбитые волосы, торчащие в разные стороны, Тома вертит в руках мятый конверт и чувствует острую потребность его вскрыть.
— Распоряжение было отдать письмо и привезти тебя в кабинет. Поэтому можешь читать по дороге.
— Ты уверен, что я могу сейчас?
— Тома, что ты как маленький? Давай сюда.
Кэйа выхватывает письмо из рук и поддевает краешек ногтем, извлекая темно-жёлтую бумагу для инадзумской каллиграфии.
— Это… — говорит Кэйа удивлённо, — тушь?
На мгновение сердце в груди Томы останавливается.
— Это почерк Аято… А ну отдай!
Тома выхватывает письмо и подходит к ближайшему окну, читая. Кэйа подбочинивается рядом, заглядывая в текст, потому что любопытства в его характере хватит на двоих. На его благо, письмо написано на общетейватском.
Дорогой мой друг, Тома.
Тебе принесут боль следующие строки, но я обязан сообщить именно так — я не могу позволить сестре быть со слугой. Этот реалии нашей жизни, и от них невозможно никуда деться, найти лазейку без последствий. По крайней мере сейчас даже ваши отношения будут проблемой. Позволив вам быть вместе, я навлеку позор на весь клан и буквально уничтожу всё то, к чему отчаянно стремились мои покойные родители.
Я не могу позволить Аяке выйти замуж за безродного чужеземца. Но… я могу позволить это высокопоставленному рыцарю или чиновнику Ордена Фавония, коренному Мондштадцу на службе Магистра. Понимаешь, к чему я клоню?
Устои Инадзумы очень строги и закостенелы. После открытия границ и отмены указа Сакоку многие великовозрастные чиновники до сих пор считают, что всё это только на вред Инадзуме и её превосходительству Наруками Огосё. Меня от них просто тошнит. Поэтому в моих ближайших планах создать новую Инадзуму, открытую для чужеземцев, тёплую к туристам и торговцам, путём глобальных культурных перемен. Полагаю, сестра будет только рада моему решению и поможет мне в этом.
Это сложно. Это долго. Боюсь, не скоро брак наследницы клана с иностранцем станет чем-то обыденным. Однако я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы хотя бы не могли быть осуждены и выгнаны с позором. Но даже в этом случае ты должен быть человеком уважаемым и высокопоставленным. Была бы моя воля, я бы сделал тебя своим советником официально, правой рукой главы клана и главным секретарём комиссии Ясиро. Но я не могу. Всё, что я могу — это дать госпоже Джинн Гуннхильдр мои самые искренние рекомендации.
Этого будет достаточно для посвящения тебя рыцарем под крылом одного из командиров для выслуги лет. Мы с Леди Джинн уже обсуждали твоё перенаправление и возможности карьерного роста, но причину моего активного интереса к этой теме я поведал только в последнем личном письме, которое ты должен был передать после первого совещания. Полагаю, она поручит тебе что-то связанное с отношениями между нашими странами. Не знаю, как называется эта должность — я до сих пор не могу понять принципы их руководства.
Ты готов, Тома? Ты хочешь стать для моей сестры чем-то большим, чем просто слугой? В нашей стране тебе нет места. Только на родине ты сможешь достигнуть высот, достойных Сирасаги Химегими.
Я объясню ей, что ты не сможешь вернуться спустя две недели по истечении командировки. Знаю, она будет ждать тебя. Я вижу, как она смотрит на тебя, Тома. Знаешь, ты давно уже украл сердце моей драгоценной сестры, как и она твоё. Конечно, это не лучшее признание, которое ты бы мог получить, но другого пути, к сожалению, нет. Я выступаю в роли свахи моего лучшего друга и сестры, боги, как я смеялся, Тома, ты не представляешь!
Только в письмах ей не сообщай, что я раскрыл истину её чувств. Пусть она сама сделает это, когда почувствует уверенность в твоих (а не потому, что она меня за это убьет).
Мондштадт добрый и щедрый город. Там ценят достижения человека превыше его родословной, и, пусть тебя и не было на родине слишком долго, ветра примут тебя, люди примут тебя. Это уже решено. Ты наконец-то будешь на своём месте. А Аяка…
Аяка будет ждать тебя столько, сколько потребуется.
П. С. Я знаю, что скажу это на прощание, но продублирую в письме: пришли, пожалуйста, с ответом ящик вина с Рассвета. Кажется, мне одной бутылки будет мало.
Со всей искренностью и твёрдым сердцем,
твой лучший друг и лучшая сваха, Камисато Аято.
от 16 августа.
Тома дочитывает и сминает в руках листок несчастной бумаги. Кэйа придерживает его за плечо, видевший каждую строчку.
— Дружище…
Тома резко отталкивает его и бежит на второй этаж, распахивает двери кабинета.
— Джинн!
В дрожащем голосе звучит мольба. Он сглатывает комок в горле, так и застревая в дверях.
Она сидит в центре за столом, смотрит на него несколько секунд и шепчет:
— Ты прочитал?
Тома молчит. Он просто не может ничего сказать.
Просто. Не может. Ничего. Сделать.
Сзади догоняет Кэйа, но ничего не говорит, только заходит следом.
Джинн встаёт из-за стола и медленно подходит к Томе, мнётся неловко, а после отбрасывает рамки приличия и обнимает крепко.
— Тома, мне так жаль. Пожалуйста, потерпи. Всего два года. Через два года я смогу официально посвятить тебя в рыцари, а пока будешь работать в новом отделении по Инадзуме. У тебя идеальный послужной список и рекомендации, благодаря Аято. Я дам тебе возможность выбрать наставника, которого хочешь, Тома, это ускорит процесс.
— Хах… всего-то два года… — он ломанно усмехается.
— Аято предлагал любую сумму, чтобы устроить тебя с комфортом, но этого не потребовалось. У тебя есть дом. Лиза уже подняла старые документы, он твой по праву, — она гладит его лопатки, замечает лёгкую дрожь на вздохах. — И у тебя есть друзья.
Тома берёт Джинн за плечи, немного отстраняя от себя и говорит:
— А что мне друзья, если она там одна? Аято постоянно на работе, и она…
Он отшатывается назад, упирается в стену. Голова гулко бьется о штукатурку. Кэйа тактично молчит.
— Ей в конце месяца семнадцать, я хотел… — зубы звонко скрипят под сжатыми челюстями.
Что он хотел? Признаться? Верно, хотел. Как только приедет, подбежать к ней, сжать в руках тонкие пальцы, и пусть все смотрят. Пусть видят, ему всё равно.
Так глупо! Настолько глупо, что сил нет, ведь она в ответ, и… и… Чёрт возьми, она же… Тома берётся за голову руками. Скрывать это не представлялось бы возможным. Им нельзя!
— Хотела бы я так же, — внезапно говорит Джинн, скашивая взгляд к окну. — Чтобы кто-то так же сильно меня любил. Как ты эту девушку.
— Люди меняются, Джинн, — внезапно говорит Кэйа.
Тома понимает, о ком он. Тома вообще многое понимает. К своему сожалению. Ему бы со злости во всё горло кричать «Почему?» «За что ты так со мной, Аято?» «Неужели я настолько тебе противен?» Хотелось бы хоть кого-то обвинить. Но он
понимает. Хоть одно неверное движение там, в Инадзуме… Аято не смог бы его спасти. Никого из них.
Змеи давно вились вокруг поместья, выжидая удобного случая. Любое малейшее доказательство связи со слугой, и честь Сирасаги Химегими не возможно было бы восстановить.
— Кэйа, я хочу работать под твоим началом.
— Я буду только рад, — серьезно отвечает ему Альберих.
— Я… — он трет лицо обоими руками, застывая. — Хочу побыть один.
— Тома… — зовёт его Джинн в попытке хоть что-то сделать, сказать, успокоить.
— Джинн, — останавливает Кэйа, — Я разберусь, — он подходит к Томе и берёт за плечо, уводя дальше по коридору. — Я знаю хорошее место, отведу тебя туда. На крыше Ордена прекрасный вид, поверь мне, станет легче.
Тома молчит и позволяет отвести себя куда угодно.
Когда Кэйа оставляет его одного на крыше, вытащив откуда-то из тайника бутылку вина, то напоследок говорит лишь: «Ты только без глупостей. Я знаю, что ты умный малый, но я должен это сказать. На всякий случай»
Тома не знает, как долго просидел на краю крыши почти не двигаясь, но закат в Мондштадте ещё никогда не был настолько ярким, что нестерпимо болели и слезились глаза.
Тома не знает, как у него хватило сил не заорать во всё горло. Может, у него просто их не осталось.
Он остаëтся здесь на несколько лет. Он не вернётся. Он обещал ей вернуться тогда, на причале.
И лишь одна мысль тепло грела сердце, не позволяя порваться последней ниточке выдержки. Он цеплялся за неё как утопающий — он тонул однажды, и теперь испытал это чувство снова. Бесконечности воды, свободного падения, отсутствия воздуха — вдохнуть бы, да не получалось полной грудью. И воздух свободы казался теперь отравленным и едким, а вино горьким и кислым. Потому что без неё. На долгие годы она осталась одна, хотя хотела к нему. Он всё вспомнил. Он всё видел, но не мог поверить. Её смех и улыбку, неловкие жесты, взгляды по телу, как красовалась она иногда перед ним, как хвалила и как радовалась встрече после долгой разлуки. Сестрёнка, подруга, родная, девочка, на его глазах ставшая девушкой, она влюбилась в него тоже. Нежная, сильная, умная…
она его.
И главное
Она будет ждать.
Она. Будет.
И он верил в это.
— Прости меня, Аяка. Я немного задержусь, — одними мокрыми от слёз губами.
