Больше двух лет назад. Поместье Камисато.
27 число. Разгар цветущего мая.
— Мисато, моя сестра готова? — спрашивает Аято, войдя в девичью комнату без спроса. — Лорд Аято! Опять вы так! Аяка уже не малышка, перестаньте так врываться! — кричит Мисато с другого конца комнаты за ширмой. — Госпожа в уборной. — Моя сестра всегда останется для меня малышкой даже в двадцать, — посмеивается он. — А сейчас ей четырнадцать. И я принёс новый веер. — Благодарим вас, господин. Приношу извинения, но я не могу принять сейчас, к сожалению на платье госпожи пошла стрелка, и рассыпался бисер, в моих руках игла с нитью. — Понимаю, — кивает Аято сам себе. — Я подожду. — Лорд Аято, боюсь, ждать придётся долго, принцесса сегодня очень рассеяна и недавно проснулась. — Ах, Аяка… — хмурится Аято. — Что с ней опять? — Не могу знать, милорд. То ли подростковый бунт, то ли растущий организм, Аяка недавно начала вести себя совсем иначе. Своевольничала, злилась, запиралась в комнате подолгу, а Аято не понимал — чем вызвывал её немилость. Сейчас как глава клана он частично заменил ей и покойного отца, взяв на себя некоторые функции. И даже матери. Он был единственным родным ей человеком и… совершенно её не понимал. В особенности было сложно с тем, что она девочка. С братом-подростком он бы справился тут же — сам через это проходил. И Аято, хмурясь от злости и обиды на то, что она заставляет его ждать снова и даже не показала из-за ширмы головы в почтении, не уходит из покоев. Он затихает в дверях, притворяясь будто ушёл и на цыпочках идёт к её столу. — Королевишна нашлась, — шепчет он обиженно. — Совсем избаловал. Что тут у нас? Он проходит взглядом по книгам по этикету, оригами, боевым искусствам, танцам и вышивке — всё разбросано, бардак жуткий. Не пристало будущей леди! Он хмурится пуще прежнего, разгребает завалы и дотягивается до небольшой книжечки, раскрытой на последней странице. — Так, посмотрим. О-о-о! — её почерк. — Давай, чем твоя дурная головушка сейчас забита, расскажи. Аято бы покаялся, но это будет потом — поставит богам подношение за то, что влез в личный дневник сестры, но кто, скажите, из родителей так не грешил? Особенно когда терял все силы и надежду нормально с подростком поладить. К тому же Аято и сам ещё молод. Он подвигает книжечку к себе, где аккуратным мелким почерком лишь часть. Он, думается ему, не перейдет границу и наткнется всего лишь на какую-нибудь детскую шалость. …а я не могу так просто, как она. Я понимаю, что ещё маленькая, но эта Мисато перешла все границы. Неужели можно так приставать к нему? Признаться, я на её месте так бы и поступила, ведь сама не могу взгляд оторвать от его плеч, особенно когда он снимает верхнюю куртку… Он такой… Красивый… Глаза Аято расширяются до размеров блюдец, а сердце почти останавливается. Он вцепляется в книжечку обоими руками. …Его улыбка делает светлее небо над головой. А когда он улыбается мне, то мир на фоне будто смазывается, и это так странно. Я тут же забываю, куда я шла, и кто я вообще. Остаётся только желание подойти ближе и попробовать, насколько мягки его пухлые губы… Аято кажется, что его сейчас хватит удар в самом разгаре молодости. …Но я не могу и вряд ли смогу когда-нибудь. И мои мечты всего лишь останутся первой несчастной любовью… Бумага под пальцами идёт бугристым размазанным пятном. …Потому что Тома… Мой… Слуга… Аято резко закрывает книжку и прячет под груду макулатуры. — Тома… Хах, Тома. — он так сильно зол, как никогда ещё в жизни. — Ты не представляешь, сколько доставил мне проблем. В этот день они дерутся на спарринге будто на смерть, и Тома никогда не видел Аято настолько злым, но Аято ничего ему не говорит.***
— Тома, тебе так идёт красный цвет. Костюм сшит очень хорошо. — говорит Аяка через неделю. И Аято в недоумении — прежде хмурая Аяка улыбается. Едва заметно, краешком тонких бледных губ, но заметнее всего улыбаются её глаза — блестящие льдисто-прозрачные. — Тома, ты как всегда так быстро справился. У тебя большой потенциал. — говорит Аяка через месяц. И Аято стоит, не в силах пошевелиться, потому что за распахнутым веером на её губах играет ухмылка, а в глазах азарт — редкий гость посреди белоснежной пустыни сдержанности. Она успокаивается, понемногу превращается в леди. Отчасти потому, что Аято перевёл к ней другую служанку, и у Аяки больше нет повода для ревности. — Тома, я знаю, что в Мондштадте не популярно копьё, но это твое оружие. Говорит она спустя пол года, и в голосе её гордость и восхищение, когда управляющий поместья в одиночку раскидывает троих бойцов непривычным для него оружием. Признаться, Аято тоже впечатлён. Тома его лучший друг. Он знает, за что Аяка… Потому что Тома самый добрый и тёплый человек из всех, кого они знают. Но Тома добрый и тёплый ко всем, и Аято это начинает беспокоить. А потом… Потом она выбивает из рук Аято меч впервые в жизни. Аяке пятнадцать. Она красива, женственна и уверенна. Она сдержанна и невероятно изящна. Птенец, что почти оперился и превратился в прекрасного журавля. Она сильна, непоколебима, и прекрасным инеем искрится лезвие её меча, а в льдистых глазах отражается шокированное лицо старшего брата. И когда Аято переводит взгляд на стоящего в углу додзё Тому, то больше не беспокоится. С этого момента в голове его лучшего друга только она одна… Конечно, Аято знал, что Томе нужно мыслить реалистичнее, стать серьёзнее и оценивать свои возможности здраво, но… Оказалось, что в этом мире нет ничего прекраснее их улыбок, предназначенных друг другу. Аято тоже смотрит на Тому с перманентной ухмылкой на губах — они не обсуждали, просто он всё видит — и наблюдение доставляет ему истинное довольствие. Он давно знает собственный интерес к тонким интригам и подергиванием за ниточки. Аято не скажет ему, что Тома уже давно выиграл эту партию, пусть сам догадывается, смелеет и решается. Его сестра тоже сделала выбор. Молодая юная наследница Камисато прежде всего чтит традиции, однако Аято уже решил — пусть для него будут традиции, Аяка заслуживает свободы. Вот она — её свобода — напевает под нос незатейливую песенку, метёт полы и абсолютно не задумывается над собственной важностью, родословной и положением в обществе. Ему просто на это всё равно. Аято даже завидует. Но больше того он рад. Дитя свободы стал гостем в их поместье, украсил своей теплотой и уютом холодный дом, да так и остался, став частичкой его. Став кусочком маленькой семьи. Такой как Тома своей улыбкой украшает любое место в любое время, смехом растапливает многолетнюю мерзлоту и толщу крепкого льда. У неё не было шансов. У него тоже. Огонь и лёд, страсть и сдержанность, им суждено было, и Аято не против, если его драгоценную принцессу заберёт не принц, но рыцарь сердца. Но покуда рыцарь не будет достоин, злой брат-дракон будет ревностно охранять своё сокровище. И, оставшись в стране вечности совсем один, Аято будет счастлив на самом деле. Потому что счастье Аяки для него важнее всего на свете.***
24 сентября. Сейчас.
— Аяка, что ты делаешь? — спрашивает Аято, найдя сестру в куче бумажек и книг за столом в своей комнате. Она с горящим глазами что-то усердно пишет который день, и даже Аято, редко бывающий дома и ценящий каждое мгновение с семьёй, не мог до неё достучаться. — Я… — шепчет она, закусывая губу и выводит очередной большой иероглиф на листе бумаги. — Ой! Наконец, Аяка приходит в себя и поднимается со стула, почтительно приветствует главу клана и тепло улыбается. — Я хотела устроить праздник к возвращению Томы. Он как раз приедет в конце сентября. А там и мой день рождения, — говорит она нежно, счастливо, и Аято понимает, что что-то забыл. Что-то очень важное. Крайне важное. Да нет, он просто идиот! В трикомиссии из него выжали все соки, он каждый день успокаивает их, что всё будет хорошо: Тома порешает дела в Мондштадте, Тома умён и хитёр, Тома то, Тома это. И у Аято совсем не осталось времени на самое дорогое. — Дорогая моя, мне нужно тебе кое-что сказать, — шепчет Аято пристыженно и опускает голову, обнимает её за плечи. Её глаза просто огромными кажутся сквозь волнение, и сердце Аято разрывается как тогда, на причале. Он не может выносить её слезы и боль. — Может… пройдёмся? — Он не приедет? — вырывается из неё вопрос. — Приедет! — резко отвечает он. — Кхем… Приедет. Давай всё же пройдёмся. Аяка не расслабляется, но позволяет себя увести. В это время года на Наруками тихо и спокойно. Зимы здесь не бывают снежными, но бывают ветреными и влажными и приходят рано, но так же и рано уходят, а весной уже разгар тепла. В воздухе чувствуется сырость и холод, деревья потихоньку сбрасывают яркую листву, оставляя всё больше фиолетовых тонов в окружающей природе. Лиловое небо затянуто тучами и смешивается с таким же морем на туманном горизонте, будто в густой молочный коктейль с тапиокой в виде крошечных островов то тут то там. Не хватает только трубочки. Аято облизывается. — Понимаешь, я давно об этом думал. Задолго до того, как открыли границы. Но тогда это всё казалось несбыточной мечтой. Чистой и светлой, но… несбыточной. Аяка снимает сапоги и заходит в холодную воду по щиколотки, смотрит в чистый молочный горизонт. Она молчит. Аято заставляет себя не переживать, что она заболеет. — Началось всё с того, как я два года назад увидел отрывок из твоего дневника. Я не специально — он был раскрыт. Я правда не хотел. — Вот как, — всего лишь говорит она и делает шаг вперёд в холодную воду. Аято прокашливается, кутается в шарф, но молчит. Ему никогда в жизни ещё не было настолько неловко. — А потом я увидел, как он на тебя смотрит. Ты не замечала? Аяка пожимает плечами. — Он на всех так смотрит. — Вовсе нет. Аяка дрожит. Порывом ветра волосы в высоком хвосте поднимаются и падают, хлеща ей прямую спину. — Он влюблён в тебя, Аяка. Она резко закрывает руками лицо. Вокруг неё кружится иней. — Брат… Почему ты говоришь так, будто… Будто что-то плохое… Он никогда не видел её настолько уязвимой. Сейчас перед ним не его девочка, не малышка, которую он оберегал, а девушка, что плачет по любви. Совсем взрослая. — Говори же! Что с ним?! — кричит она. Аято вздрагивает от её голоса. Это впервые — она впервые ругается на него. Комок в горле Аято мешает ему произнести хоть слово, поэтому он молчит десяток секунд, собирая решимость. — Он приедет не раньше чем через два года. Это минимальный срок, чтобы быть посвящённым в рыцари при Магистре. Он останется в Мондштадте, будет жить там и работать на высокой должности, чтобы приехать после и попросить твоей руки официально. Это не его решение, я сам приказал ему остаться. Он больше не слуга Камисато, — выпаливает он как на духу. Аяка молчит, но Аято слышит как шумно она дышит, видит, как вздымаются её рёбра, как сжимаются ладони в кулаки и прежде ровная спина гнётся под напором обстоятельств. — Я попытаюсь за это время изменить настроение в Инадзуме так, чтобы общество приняло ваш союз. После этих слов вокруг Аяки вырастает ледяная корка. Кривая, грубая, она сковывает весь ближайший берег. И Аяка громко говорит: — Зачем ждать, если я уже сейчас могу убраться отсюда? Из этого места, которое запрещает мне любить! Она могла бы… Перейти море своими собственными босыми ногами, сотворить ледяной мост, будто богиня. Хрупкая девушка на берегу кажется сейчас всемогущей и всесильной. — Я понимаю тебя. Но я люблю Инадзуму и попытаюсь сделать её лучше. Во всяком случае, пока ты в клане, от твоей репутации зависит и моя. Просто убежать не получится. Поэтому я всё делаю так как сделал. И Тома… дай ему время найти опору самостоятельно. — Он обещал, брат… — Аято слышит, что она плачет. — Он обещал вернуться. — И он вернётся, гордо носящий родную фамилию. К тебе приедет знатный мондштадтский рыцарь и спасёт тебя от дракона. — Хах, — она невесело усмехается. — Дракон это я, если что. — Ты не дракон, брат. — Правда? Тогда кто? — Ты добрая фея. А дракон — это вся Инадзума. Теперь и Аято усмехается. — Я фея… В комиссии есть многие, кто не рад открытию границ. — Абсурд, — она вскидывает голову к небу, зажмурившись. — Абсурд, — кивает он. — Я постараюсь их убедить. Аяка… не простудись… Ну вот. Он всё равно боится, что она заболеет. Он просто не может смотреть на её босые ноги на льду. Поэтому Аято тихо уходит, оставляя её на берегу одну. Аяка молчит, внимательно вглядываясь вдаль. Кажется, будто ей вовсе не холодно. Прежде уязвимая, теперь она кажется непоколебимой, и даже злые слезы на её лице вопреки всему указывают на силу. Она смотрит туда, где за морем должен быть Мондштадт. Где Тома сейчас, бесконечно влюблённый в неё, тоже смотрит в горизонт и пытается разглядеть огни горы Ëго острова Наруками. И даже тихий моросящий дождь не смеет прервать её уединение. Дождь останавливается, не касаясь её головы, превращается в прекрасные пушистые снежинки. Дождь скатывается с её щёк, звонко разбиваясь о ледяную корку под босыми ногами. Она знает, что Тома вернётся. Потому что он обещал.***
— Госпожа Гудзи Яэ, к вам гость. — Хм? — госпожа Гудзи поднимает яркую бровь выше, отрываясь от прочтения нового романа. — И кто это? — Лорд Камисато Аято. Госпожа Гудзи поднимает вверх и голову удивлённо. — Камисато? Хм… Я сейчас. Не нужно звать его сюда. Ах, как интересно. Что ему могло понадобиться. Моросящий дождь не заканчивался уже около часа, но кицунэ всё равно предпочла выйти на улицу, замотавшись в тёплое пальто и шарф. Великая Сакура в это время года ещё цветет. Подпитываемая магией, она укрывает гору розовыми лепестками как пологом почти круглый год. Жрицы храма мучаются с их утилизацией. — Неплохая погодка, — говорит Яэ, поравнявшись с Аято. — Неплохая, — кивает он. Он весь мокрый, волосы свисают неприглядными сосульками, и Яэ выхватывает пару зонтов и приглашает на улицу. Должно бы угостить его чаем, но прибирать разбросанные книги по комнате не хочется. А в холле храма могут подслушать. Аято никогда не приходит на обычную светскую беседу — у него всегда неотложные и коварные дела. И так обычно совпадает, что Мико от участия в таких делах не отказывается. — Что-то давно не видно твоего управляющего, Аято, — говорит она и, судя по прищуренным глазам Аято, она попала в цель визита. — Он в командировке, — только лишь отвечает Аято, очень задумчивый и тихий. — Хм… И в какие края? — В Мондштадт. — Оу? Если мне не изменяет память, там его родина. Ты что же, решил избавиться от него? — Может быть… Командировка его затянется надолго. И слова не вытянешь. А здесь хороший любовный сюжет, если посмотреть. Мико нужно узнать подробности. — Ах, вот в чëм дело, лорд Аято! — Мико щелкает пальцами, обходит его вокруг, достаточно близко, чтобы Аято уловил исходящий от неё аромат сакуры и каких-то сладостей и потянул носом, наслаждаясь. — Я поняла. Юный управляющий взгляд не мог оторвать Сирасаги Химегими. От меня такое не укрывается. Такой… как бы это сказать… — она складывает пальчики к подбородку, останавливаясь напротив. — Такой влюблённый. Аято на такое умозаключение остается лишь довольно прищурить глаза. Мико в таких вещах не обмануть. Не Томе. — Он вернётся спустя пару лет. — Пару лет, — со знанием дела усмехается Мико. - Аято, вы настоящий монстр. Аято улыбается и склоняет вбок голову. — У меня к Вам есть деловое предложение, Гудзи Яэ. Я хотел бы заказать многосерийную книгу. Очень-очень популярную книгу. Готов заплатить любые деньги и даже предоставить материал. Конечно, избегая имён и совпадений с реальностью, ха-ха. Шагнуть чуть ближе, заглядывая в глаза не входило в его планы, но сладкий вишневый аромат так и тянул, и Мико на удивление не отпрянула, а усмехнулась и повернулась боком, размышляя полушёпотом. — Поразительно умён. Хороший наследник у клана Камисато… Намного умней отца. И так же красив, — бормочет она, продолжая идти и уже обдумывая подробности очень интересного «дела». О, она точно примет участие в такой авантюре. — Мне не послышалось, госпожа Яэ, неужели вы считаете, что я красив? Мико фыркает совсем по-лисьи. — Слеп тот, кто скажет, что вы не красивы. Это очевидно, — прозвучало достаточно сухо, чтобы отстать, но… — Но я отчётливо услышал в этой фразе личное отношение. С Аято такое не работает. Единственный мужчина во всей Инадзуме, который может ей утереть нос. — Перед фактами ничего личного, — Яэ скептически отводит ладонь и поворачивается к Аято раздраженно. И встречается с легкой улыбкой и прищуренными хитрыми глазами. — В таком случае, госпожа Мико, факты говорят о том, что и вы красотой своей сравнимы разве что с Великой Сакурой, а, по моему скромному мнению, краше Великой Сакуры нет в мире чудес. Аято переводит взгляд на верхушку Ёго, где Великая Сакура на фоне молочно-сливового неба выглядит особенно аппетитно словно воздушное пирожное. Руки его за спиной и весь вид производят впечатление святой невинности. Не то, что секундами раньше. И, будучи обычным человеком, этот жест можно воспринять только лишь за ответный излишне льстивый комплимент, но Мико вообще не человек, и она слишком наблюдательна, чтобы знать, что Аято такими комплиментами не разбрасывается никогда. Поэтому она минуту молчит, наблюдая за красотой сакуры вместе с Аято. — Нет, ты не похож на отца, — заключает она. — Отчего же? — поворачивается Аято к ней. — Настойчивостью превзошëл. Сколько вам лет уже, Аято. — Достаточно, чтобы добиваться своих целей настойчиво, — говорит он, светски улыбаясь. — Вот как… а-ха-ха, — смеётся она польщенно и отходит в сторону. — Не думала я, что доживу до момента, когда глава клана Камисато будет у моих ног. Аято резко поддаётся за ней на широкий шаг, подлазит ей под зонт и склоняет голову, смотря исподлобья, почти как перед поцелуем. Вернее, так и есть. Обычно после такого целуются. — Я бы предпочёл быть напротив ваших глаз. И возможно чуточку ближе к губам. Мико тут же испаряется, оставив на месте себя электрическую дымку. И оказывается несколькими метрами выше на каменистой лестнице горы, хитро поглядывая на Аято. — Поразительный негодяй. — Приношу извинения, Великая Гудзи, — он почтительно кланяется, сохраняя спокойствие и полушутливый тон. А внутренне усмехаясь, потому что если Мико в гневе, то вряд ли он остался бы без повреждений. Максимум, который он почувствовал — это лёгкие электрические мурашки по коже, когда она испарилась. И то — потому что промок. А он знает, как могут бить её сакуры Сессë — наблюдал пару раз. А когда поднимает голову спустя десяток секунд, встретив в ответ молчание, её уже на лестнице нет. Ну, ничего. Аято не привык проигрывать в догонялки с самого детства. И он точно знает, что когда в следующий раз она сама подойдёт поближе — он дождётся этого момента — то он оставит вместо себя водяную иллюзию. Потому что в такие игры принято играть вдвоём.***
Спустя несколько месяцев в книжном доме Яэ выйдет новый, сорвавший овации и рассудок читателей роман под названием «Вернись ко мне». В нём будет рассказываться о мужчине из Сумеру, храбром воине-наёмнике, попавшем в сражение с пиратами у берегов Инадзумы и чудом спасшимся. Заметит и спасёт израненного воина девушка из знаменитого клана, правит которым очень строгий и влиятельный вельможа, и примет его как слугу. Это будет история их любви, тайных писем, неловких касаний и неудержимой страсти. Это будет история о том, как храбрый и опытный воин, спасаясь бегством от гнева вельможи, прознавшего об их тайной связи, вынужден будет примкнуть к враждующему клану. И борьба этих кланов определит их судьбу. Этот роман будут зачитывать до дыр молодые парни и девушки всех сословий. Откроется много фан-клубов главных героев, а автор, пожелавший оказаться инкогнито, будет хитро усмехаться, поглядывать с горы на поместье Камисато и стряхивать с пушистых ушей снег. Все эти несколько месяцев Аято зачастит наведываться в Великий Храм Наруками на горе Ёго, но это уже немного другая история.