Однажды он был хорни

      — Син Цю, здесь люди! — Чун Юнь шикает на грани шёпота, бегло оглядываясь, но, кажется, никому нет дела до того, что подошедший почти вплотную парень нагло опустил руку на чужую задницу, сжимая и поглаживая.       Все взгляды обращены на сцену, и только это разрешает Чун Юню расслабиться, инстинктивно подаваясь назад, навстречу чужим умелым пальцам, скользящим меж половинками. Син Цю надавливает и тихо хихикает в кулак с чужой реакции.       — Если не будешь дёргаться, то видно не будет, — голос раздаётся у самого уха, опаляет дыханием, заставляя подкоситься колени, но Чун Юнь стоит на месте, лишь спешно снимая кофту и повязывая себе на бёдра. Будет так неловко, если Син Цю заметит, что у него уже от столь малого встал.       На щеках новыми красками расцветает румянец, в то время как Син Цю прохладными пальцами скользит под футболку, вырисовывает тонкие узоры на напряжённой спине, прежде чем скользнуть за край брюк, подцепляя и минуя резинку боксеров. Чун Юнь шумно втягивает воздух и упирается взглядом в мигающий потолок, искренне надеясь, что полутьма в концертном зале не даст им столь скоро обнаружить себя, потому что мерные поглаживания по неприкрытым ягодицам чередуются с пощипыванием, вынуждая зажать себе рот ладонью. Чёрт, это слишком хорошо. Пальцы скользят к сморщенному колечку мышц, царапают ногтями кожицу, а потом надавливают, не заходя внутрь. Чун Юня пробирает крупной дрожью.       — Это домогательство, — но хочется, чтобы Син Цю продолжал, водил по чувствительной коже, сминая мягкие половинки.       — Арестуешь меня за него в следующий раз, — и от этих слов становится лишь жарче, было бы так стыдно кончить прямо сейчас.       Чун Юнь задыхается, сжимая свободную ладонь в кулак, пока в кожу не впиваются полумесяцами ногти, оставляя болезненные следы. А Син Цю останавливаться и не думает, пробирается ниже, оглаживая поджавшиеся яички, прежде чем с силой сжать, потирая и массируя их меж пальцев, вслушиваясь, как глухо стонет Чун Юнь в прижатую к лицу ладонь, кусая её едва не до крови. Кажется, кто-то из толпы оборачивается, но не находит источник звука. По спине проходит холодок, и Чун Юнь жмётся ближе, откидывая голову и подставляя шею под поцелуи. Син Цю нагло отводит чужую руку от лица, опуская её к себе на пах, прося приласкать себе, пока сам целует любимые губы, оттягивая нижнюю и проводя языком по лепесткам, умоляя впустить его. И Чун Юнь впускает, проталкивает язык в чужой рот, выстанывая что-то непонятное, когда чужая рука в штанах сжимается сильнее, перехватывает инициативу, напористо и несдержанно целуя. Син Цю твердеет под его пальцами, так дрожит в сладких полусудорогах нетерпения, когда Чун Юнь расстёгивает ширинку, разворачиваясь и прижимаясь к Син Цю спереди, чтобы скрыть от чужого взора потемневший изящный в своём роде член. Его может видеть только он; такого Син Цю может видеть только он. Чун Юню плевать, что он сам не в лучшем состоянии. Сейчас толпа кажется врагами, а Син Цю хочется защитить. Но мысли отходят на второй план, когда Син Цю становится ближе, выпуская руку сзади, чтобы достать ею чужую плоть, прижимая к своей и потираясь, блаженно прикрывая глаза и начиная быстрыми и чёткими движениями ласкать их обоих.       Где-то из колонок грохочет музыка, но парни сейчас не слышат ничего, кроме бешеного стука сердец друг друга и рваных стонов с потяжелевшем сбитым дыханием на ухо.