А. Р. Л. 3.0

Проснулся Мэй до сигнала побудки удивительно свежим, выспавшимся и отлежавшим себе руку. «Стелия», заметив что он больше не спит, подсветила его место мягким рассеянным светом. Мэй перевернулся на спину и вытянул онемевшую конечность перед собой, покрутил сжатым кулаком, чтобы разогнать кровь. Руку слегка закололо, потом в пальцы вернулось ощущение... пальцев. Мэй еще пару раз сжал и разжал кулак и понял, что к новому дню и свершениям готов. То ли отсутствие усталости, то ли организм довольно бодро начал адаптацию к планете, но все действия давались гораздо легче и проще, чем накануне. Хотелось вскочить и идти, бежать, что-то делать, исследовать и всячески существовать. Но здравомыслящий пилот третьего ранга подавил в себе эти стремления и аккуратно сел в кровати, спустив ноги на пол. Свернувшись запятой поверх одеяла, ворон тихо сопел в койке напротив, поджав к груди ноги. За ночь остья на лопатках и плечах Августа успели отрасти в короткое перо, тускло отливавшее синевой и зеленью в мягкой рассеяной подсветке. Стараясь не шуметь, Мэй собрался на утреннее построение, облачился в теплые ленты. Ботинки, чтобы не громыхать, зажал подмышкой. Прокравшись на цыпочках к выходу, ненадолго задержался у двери. Необжитая комната все еще казалась неуютной, и Мэй, размышляя будить ли Августа, задумался — приятно ли просыпаться в этой стерильной чистоте в одиночестве. И, пока не передумал, спешно выскользнул за дверь, в коридорную тьму. Прямо за дверью его чуть не сбила парочка товарищей по взводу. Тихо щебеча, они продефилировали мимо завязывающего шнурки Мэя к лифтам. Пилот напряг слух и среди трелей малознакомого наречия выделил слово «корм». Решив, что хуже не будет, Мэй пристроился к ним в хвост, и вместе они поднялись на пару уровней выше, в столовую станции «Э-терра». Набрав из раздатчика в поднос какой-то незнакомой, но вкусно пахнущей еды, Мэй осмотрелся в поисках места. Таких же, как он, ранних пташек в зале бродило всего с десяток, так что мест было полно, но стремившаяся к одиночеству северная сущность требовала заныкаться так, чтобы никто не мешал. В конце концов выбор пал на утопленный в небольшой нише столик, стоявший в самом дальнем от раздатчика углу. Присев и оперевшись спиной на скрипнувший пластик стены, Мэй слегка обеспокоенно окинул взглядом уставленное столами пространство. Слетки щебетали кто о чем, поглощали завтрак и на Мэя внимания не обращали. Успокоившись, голодный пилот третьего ранга намотал на вилку нечто, напоминавшее зеленоватую лапшу, попросил «Стелию» достать голограммы архивных записей, которые он отобрал вчера, и уткнулся в первую случайно выпавшую статью, повествующую о том, как теория Дарвина дала крен, и самок стало внезапно гораздо меньше, чем самцов, а потом они вообще вымерли. Он как раз заканчивал читать абзац об инверсии полового диморфизма и разделении человечества на альф, омег и бет в невероятном эволюционном марш-броске за выживание, когда свет ему загородила чья-то тень. Мэй поднял глаза и увидел высокого парня с подносом, который кивнул на стул напротив и спросил: «Можно?». Мэй спешно свернул голограмму, встал и подхватил поднос, освобождая место. Общаться и знакомиться не было настроения, голова была забита другим. Поэтому, кивнув незнакомцу в знак приветствия, Мэй двинулся в сторону выхода, сбросив по пути поднос с недоеденным завтраком в утилизатор. Спустя полчаса, поднявшись почти к поверхности станции, стоя перед высокими дверями плаца, Мэй нервно сжимал кулаки и пытался успокоиться. Позабытое за ночь волнение вернулось, растеклось как яд по телу, крыло плотными волнами и разъедало изнутри. В этот раз новые сослуживцы волновали куда меньше, чем встреча с капитаном Каарху. Мэй никак не мог взять себя в руки, не знал, как подступиться, с чего начать. Не придумав ничего лучше, пилот подошел чуть ближе к дверям и осторожно вдохнул. Воздух был свежим, холодным... пах металлом, машинным маслом и моющим средством, почти как на «А-терре». Мэй сделал еще пару шажков вперед и почти уперся в дверное полотно в попытке унюхать живых существ, когда автоматическая дверь, распознав движение, отъехала в сторону, и Мэй ввалился на плац. Кое-как сбалансировав и с трудом сохранив равновесие, он тревожно осмотрелся, не зная чего ожидать. Пещера плаца впечатляла размахом, размером, объемом, пространством и была полностью вырублена в толще голубовато-белого льда. Простираясь на сотни метров, ближе к условному горизонту, она постепенно переходила в ангар. Потолок от пола росчерком отделяли припаркованные самолеты гео-разведки, с такого расстояния напоминающие черных хищных стрекоз. Возле входа виднелась разметка для построения, было тихо и безлюдно, только туда-сюда сновали роботы-чистильщики, монотонно гудя и бешено вращая щетками. Мэй поежился и подтянул ленты, потуже заматывая голову и лицо по самые глаза. Ткань подобралась и плотнее прильнула к коже пилота, генерируя тепло. Клацая шипованными подошвами по непривычно гладкой поверхности, Мэй двинулся вдоль разметки, ища свой номер. В голове снова всплыли и пошли по кругу мысли о прочитанном и пережитом за последние несколько дней. Что-то не складывалось во всей этой картине, практика противоречила теории — если его истинная пара Каарху, откуда взялось влечение к Августу? Знает ли Каарху, что он его истинная пара? А если он, Мэй, не хочет никакую истинную пару, а хочет Августа, тогда что? Почему вообще только у него одного какая-то странная болезненная реакция на окружающих его сослуживцев? Может быть, он сошел с ума или, например, стремительно взрослеет и страдает от выброса гормонов? Что будет, если он выберет не того? Как себя чувствуют разлученные истинные пары? Кровоточат, пока не умрут или тихо доживают свои дни на периферийных астероидах? Перед глазами возникла сцена из минувшего вечера, громада медведя тянущаяся к Августу, блики на лице. Что они там вообще делали? О чем говорили? Как Август добился с ним встречи? Настроение стремительно портилось. В груди защемило, накрыло мучительной странной ревностью. Вот только Мэй не понимал, кого и к кому. — Блядь... — как-то само собой вырвалось, полушепотом, глухо, — блядь, почему я должен в этом всем разбираться, вместо того, чтобы просто, без задней мысли, служить отечеству? Заполняющая Мэя нервозность от грядущей встречи с капитаном лихо дополнилась неуместным желанием спрятаться от всех бед в теплых объятиях ворона. Не выдержав раздрая, Мэй в сердцах злобно пнул впаянную в лед табличку с чьим-то личным номером, мимо которой проходил. Увесистый армированный ботинок, разогнанный силой тяжести Морры, царапнул по льду и выворотил кусок металла из пола с корнями. Мэй остановился, присел на корточки и подобрал тускло блестевшую полоску с выбитым номером, повертел в руках. Витавший в воздухе призрак идеи внезапно превратился во вполне осмысленный план действий. Мэй встал и тяжелой трусцой, высекая из плаца искрящиеся крошки льда, двинулся вдоль разметки, ища взглядом номер Августа, и нашел его по соседству со своим. Закончил он аккурат к нарастающему гулу голосов за дверью, рота в полном составе вот-вот должна была выйти на плац. Чистильщик успел замести ледяную крошку и заплавить лед, стирая свидетельства нехитрых махинаций. Мэй натянул на нос поляризационные очки и отправился к своему месту в самом начале первого ряда. Постепенно подтягивающаяся, галдящая толпа пташек начала заполнять плац. План пытающегося разобраться в себе пилота третьего ранга был прост как язык дятла — максимально дистанцироваться от Августа, чтобы тот не фонил и не сбивал его с мысли своими изящными лодыжками, чувственными пальцами, острыми клычками, эротичным рто... Мэй сглотнул и мысленно себя одернул, ощутив как учащенно забилось сердце, отдаваясь возбуждением во всем теле. Вторая часть плана включала сближение с Каарху, насколько это возможно. Сближение и уединение. Хотелось все обсудить так, чтобы никто не мешал. Хотя Мэй не был уверен, что не отключится, как в первый раз, и что Каарху вообще захочет с ним общаться. За три дня, прошедшие с его позорящего честь солдата обморока на станционном плацу, капитан не попытался с ним связаться и никак не проявил себя. Но не попытаться Мэй не мог. Взвод, а за ним еще один и еще один быстро заполняли плац, пока все слоты разметки не были заняты, кроме одного — в самом дальнем углу, с номером ворона. Со своего места Мэй его не видел, но каким-то двадцать пятым внутренним интуитивным чувством знал, что Августа на плацу нет. Слегка повернув голову, Мэй, насколько мог, скосил глаза, рассматривая вход... последний из слетков зашел и занял свое место, закрывшаяся дверь не подавала признаков жизни. Прошла пара минут, за которые рота успела выровняться и затихнуть. По полу слегка потянуло ветерком, который через слои лент ощущался как мягкое касание. За припаркованными «стрекозами» раскрылись ворота ангара, и в светлом проеме нарисовались силуэты двух фигур: огромная и косматая медвежья, а слева чуть сзади — мягко переваливающася круглая Пиники, несущего на плече сумку. Переступая мягкими лапами, они бесшумно и стремительно приближались к строю. Мэй расставил ноги чуть шире в упор, слегка наклонился вперед и сжал челюсти, готовясь к ударной волне капитанского запаха, которая накрыла его как горячий пустынный фронт. Каарху не успел добежать десяти метров до первого ряда, когда Мэй ощутил знакомый солоноватый привкус крови во рту и адреналиновый жар, пожирающий тело изнутри клетку за клеткой. Животный медвежий дух распространялся как круги по воде. Тянулся к Мэю когтистыми лапами. Окутывал плотным облаком. Забивался в каждую пору, превращал воздух в дрожащую дымку. Мэй моргнул и вдруг на секунду оказался на поле битвы, в окружении грохота орудий, стонов раненых и черного-черного дыма, поднимающегося от земли в багровое небо над пурпурными стягами. От адреналина и страха перья и волосы встали дыбом... Мэй застыл, боясь пошевелиться, вслушиваясь в вой сирен, глотая запах гари... но мимолетное наваждение подернулось рябью и исчезло, выкинув пилота обратно в реальность. Мэй сморгнул выступившие слезы и сфокусировался на золотисто-коричневом, с вкраплениями неоновых и металлических вставок. Прямо перед ним стоял капитан. Впервые так близко. Стоял и молча смотрел на него сверху вниз — невозмутимо, изучающе. Мэй дернулся в сторону, чуть назад, и осторожно сделал глубокий вдох, пробуя воздух на вкус. Выдохнул облачко пара в окружающий холод пещеры. Повторил еще и еще раз. Кислород. Свежий, морозный, чистый кислород сладкими струями поступал в легкие без проблем и препятствий, наполняя Мэя радостным, распирающим чувством и заставляя лыбиться по-идиотски под плотной обмоткой утеплителя. Капитан, словно вторя ему, наклонился к самому уху, втянул воздух и шумно фыркнул. Мэй, пьянея от животного капитанского запаха, завороженно уставился на густую гриву в сантиметре от собственной скулы и отстраненно подумал о том, какой же все-таки капитан красивый и сильный зверь. «Преисполненный величия» — всплыла в голове вычитанная в архиве фраза. Именно. Преисполненный величия и достоинства. Рука сама потянулась к велюровым ушам Каарху, соскользнула в шерсть на шее, пропустила между пальцев длинные каштановые пряди. Капитан боднул его в ладонь, зажмурил глаза, прижал уши и затих, не обращая внимания на ждущую в молчаливом недоумении роту. Мэй вспомнил свой первый день на станции и невольно сравнил — с Августом он вяз в животной, плохо контролируемой похоти. Но стоя вот так, на виду у всех, с Каарху он утопал в невинном восторге, обожании и любви, и больше ни на секунду не сомневался, что медведь — его истинная пара. Из феромонного транса его выдернули грубо и неожиданно, схватив за запястье. Пиника, частично прикрыв от косых взглядов сослуживцев, встопорщил усы и зашипел: «Ты что творишь?!». Мэй попытался вырвать руку, но хватка у мягкого и круглого с виду северного тюленя была железной. Каарху фыркнул еще раз, тряхнул головой, выпрямился и громко скомандовал: — Рота, равняйсь! Развернулся к центру плаца. Мэй опустошенно посмотрел ему вслед, не в силах оторвать взгляд от широкого разворота капитанских плечей. Тюлень отпустил его запястье и последовал за Каарху. Рота подтянулась и задрала носы, вытягиваясь в струнку, стараясь выглядеть как можно прямее и выше. — Смирно! Приветствую вас на планетной станции «Э-терре», имя искина — кора «Стелия», — глубокий рычащий тембр капитана перекатами поднимался под своды пещеры и обрушивался на Мэя мурашками по всему телу. — Меня зовут капитан Каарху Ваарра, и сегодня, в первый день обучения, я буду вашим инструктором! По роте прошел неясный гул и перешептывания. — Отставить птичий базар! — повисло напряженное молчание. — Все будет в порядке, доверяйте своему командованию! Пиника, раздавай. Тюлень снял с плеча объемную сумку и достал из нее прозрачную коробку, до краев наполненную мелким белым драже. Открыл крышку, подошел к Мэю, стоявшему в построении самым первым, и выжидательно глянул на него влажными карими глазами. Мэй осторожно взял одну и зажал в кулаке, ожидая дальнейших распоряжений, а Пиника двинулся вдоль строя, в сторону двери, раздавая слеткам допинг. — Морра — суровая планета! — продолжил Каарху. — Планета, которая может убить вас холодом, голодом, осадками и еще тысяча и одним неизвестным вам способом. Единственная возможность выжить на этой планете в полевых условиях — это быть сильным! Быть выносливым! Быть готовым! Вы готовы?! — Так точно! — в полсотни глоток грянула рота. — Нет! — рявкнул в ответ капитан, и спокойнее добавил. — Нет, вы не готовы. Вы недостаточно выносливы, недостаточно быстры, у вас слишком слабое зрение, слишком медленные реакции. Ваша физическая форма не подходит для «Стрекоз» имперского флота, в вас слишком много всего лишнего и слишком мало всего нужного. Пиника закончил раздавать драже и встал у входа, сложив замотанные лентами руки на груди. — Это, — Каарху поднял в воздух руку с почти незаметной, зажатой между двух пальцев горошиной таблетки, — адаптоген. Катализатор внешней мутации. То, что позволит вашему организму выхватить из атмосферы планеты крохи информации об окружении и подогнать свое ДНК под них. Проще говоря — это ваш путь в мир химер! По роте прошла волна возбужденного чириканья и щебета. Катализаторы, так же как и супрессоры, существовали давно. Но если супрессоры использовались повсеместно на любой мало-мальски обжитой планете, то катализаторы все еще были диковинкой из самых удаленных и не приспособленных к жизни «захолустий». Катализатор подгонял природную мутацию: давал возможность отрастить полноценные животные рефлексы и лапы до совершеннолетия. Но что именно он подкинет в котел мутаций, всегда было лотереей. Мэй сжал свою дозу покрепче в кулаке, лихорадочно соображая, как удобнее совместить выдавшийся шанс и планы по уединению с капитаном. — ...под язык и строимся на пробежку! — вырвал Мэя из раздумий капитанский рык. Рота шевельнулась, глотая лекарство. Мэй стянул ленты с нижней челюсти и засунул таблетку в рот, поморщившись от шипения и покалывания растворяющегося в слюне вещества. Подействовало снадобье почти моментально, кожа под тугой обмоткой лент слегка зазудела, хребет продрало ознобом, рот наполнился горечью. Мэй с трудом сглотнул, пытаясь думать о том, что это все на благо, что надо немного потерпеть. Над плацем раздался свист на построение, и рота зашевелилась, выстраиваясь по три в ряд, готовясь совершить длинный марш-бросок по замерзшей пустыне. Не нуждающийся в обуви капитан развернулся и мягко, тягуче тронулся в сторону выхода из ангара, задавая темп. Мэй едва успел пристроиться в начало своей колонны, которая, дружно топнув левой, сдвинулась с места, едва поспевая за Каарху. Мэй, громыхая подкованной обувью, поднажал, ускоряясь. Повинуясь единому с ротой порыву, стараясь не отставать от капитана. Они промаршировали мимо входа как раз тогда, когда в дверь ввалился Август. К нему кинулся Пиника, изрыгая на ходу тихие неразборчивые проклятия. Мэй вскользь заметил, что руки ворона были криво обмотаны утеплителем, из-под которого беспорядочно торчали длинные птичьи перья. Они добежали до «Стрекоз», черных как уголь, блестящих хромом сложенных крыльев и дулами военного обвеса. Вблизи они казались гигантскими и очень опасными. Впрочем, очень опасными они не казались, а были. Они выбежали из ангара в морозное утро Морры. Несмотря на очки, яркий свет, отраженный белизной льда тысячи раз, полоснул по чувствительным глазам Мэя. Они пронеслись мимо длинного здания медблока, когда у Мэя наконец-то окончательно созрел план действий. Он оглянулся на бегу, осматривая роту, длинным шлейфом растянувшуюся за несущимся во главе капитаном. Чуть отклонился от курса, чтобы не растоптали, и сбавил темп, стремясь оказаться в конце. Когда его миновала большая часть сослуживцев и до конца растянувшейся колонны оставалось не более шести рядов, Мэй притормозил и на бегу стянул с правой ноги ботинок, сорвал ленты и шагнул голой ступней на морозный ледяной наст, зашипев от моментально продравшей ногу боли. Под стеклами очков выступили слезы. Мэй ухнул, прыгая на одной ноге, дотянулся и сорвал ботинок и ленты со второй. Пальцы тут же заломило, скрутило морозом. Мэй, боясь передумать, скрипнул зубами и припустил, стараясь не отстать от пробегающего мимо предпоследнего ряда бойцов. Шаги он считал про себя. Примерно на двухсотом, когда начало накрывать паникой и показалось, что все закончится обморожением и увечьями, начал действовать адаптоген. Мэй как будто вбежал в вязкий, липкий студень, весь состоящий из роя термитов и пчел. От пятки вверх к колену и выше все зазудело, зачесалось, схватило острой судорогой. Кольнуло тысячью игл. Как сухое дерево хрустнули сминаемые моментальной мутацией кости. Острая, ершистая боль нарастала вместе со звуком — от самых маленьких хрящиков в пальцах, которые перерождение сожрало первыми, до коленных чашечек, затрещавших как скорлупа монтрэйского ореха. Упорствуя, по инерции Мэй пробежал еще с десяток шагов на подгибающихся, живущих своей жизнью ногах. На одиннадцатом волна изменений добралась до бедер, скрутив их жгутом жара и боли. Мэй сбавил темп, еле переставляя ноги. Оказался в конце колонны, споткнулся, упал, больно ударившись локтями. Прямо перед носом мелькнули подбитые железом ботинки последнего ряда бойцов. Наступила тишина. Мэй лежал, часто и мелко дыша. От исходящего жаром тела начали запотевать линзы. Ниже поясницы все зудело, ломило и чесалось, перед глазами стояла зыбкая хмарь. К боли в ногах добавилось ощущение влажности и липкости, видимо, ленты обмотки пропитались кровью, которой истекал Мэй. Снова накрыло вязкой, болезненной паникой и сомнениями — вдруг он неправильно все рассчитал. Если за строем не бежит замыкающий, то... Его резко подхватили и перекинули через широкое плечо, вниз головой. Где-то наверху раздались уже знакомые тихие ругательства. Пиника, не теряя времени, рванул к медблоку, не заботясь о комфорте своей беспокойной ноши, но травмированный пилот третьего ранга с облегчением выдохнул — не просчитался. Ввалившись в медблок, тюлень аккуратно опустил его на пластиковый столик для осмотра и мягко толкнул, приглашая прилечь. Мэй повиновался беспрекословно, из положения лежа прислушиваясь, как Пиника разматывает ленты на руках, а потом лезет в шкаф с инструментом. Тюленя он совсем не знал и не понимал с какой стороны подступиться с просьбой. С чего вообще начинать? Все тело ныло и скручивало в болезненных спазмах, зуд и ломота дошли до поясницы и паха, сосредоточиться получалось плохо. Запотевшие стекла очков раздражали не меньше, чем пытавшиеся превратиться в студень кости. Мэй раздраженно подцепил оправу снизу и стянул ненавистный предмет с головы. Яркий свет лампы полоснул по зрачкам, как будто их чувствительность выкрутили на максимум. Мэй, не сдержавшись, клекотнул. — Не шевелись, — подошедший поближе Пиника накрыл его голову каким-то мягким полупрозрачным материалом. Глазам сразу стало легче. Мэй расслабился и не дернулся даже когда Пиника, прижав его руку за предплечье к поверхности столика, кольнул каким-то лекарством. — Супрессор? — вяло, без энтузиазма поинтересовался Мэй. — Анестетик, — Пиника вытянул иглу и бросил ее куда-то под ноги, в утилизатор, — супрессор чуть позже, когда ноги обрастут. Он присел рядом, оперся локтем на стол. Мэй сглотнул, не зная что сказать. В воздухе повисла неудобная тишина, но начинать с оправданий не хотелось. — Ну, и к чему ты все это затеял? — голос Пиники зашелестел, успокаивая. Захотелось довериться, выложить всю правду, зарыдать, уткнувшись в округлое плечо. Мэй удержался только потому, что начало действовать лекарство, делая мысли медленными, вялыми. — Каждый раз теперь при виде капитана собираешься или в обморок, или в госпиталь? Мэй подавился ответом. Выходит Пиника все знал, а значит и капитан был в курсе... в курсе чего? Боль и зуд отступали, мысли путались. Анестетик разливался по телу, расслаблял мышцы и слегка пьянил, компенсируя выброс адреналина. Не дождавшись ответа, Пиника встал, поднял одну из ног незадачливого пилота и деловито ощупал. Подцепил с лотка кривые медицинские кусачки и начал аккуратно вспарывать тугую обмотку лент. Мэй как мог скосил глаза, пытаясь разглядеть, что там с ногами, но накинутая на лицо тряпица мешала. Он снова уставился в потолок, ощущая как Пиника расправился с одной ногой и принялся за вторую. — Неплохо, неплохо... можно сказать, в рубашке родился, — тюлень закончил с ногами и принялся разрезать ленты на животе и груди, поднимаясь все выше, — ну что, расскажешь что к чему? — Мне нужно поговорить с капитаном Каарху... — признался Мэй без уверток. Язык заплетался, от ваты в голове фразы давались с трудом, — ...наедине... чтобы никто... не мешал. — Не положено, — отрубил Пиника, аккуратно снимая разрезанные ленты с пилотского тела, — приказ капитана Девлера. Мэй с трудом поднял руку и вцепился в лежащую на лице тряпицу. Хотелось разговаривать, глядя Пинике в глаза. — Тихо, тихо.. я сейчас, — остановил его тюлень, — погоди немного. Шурша лентами, он отошел к двери и щелкнул тумблером регулировки освещения, свет замигал и потух. Теперь комнату освещали слабые огоньки приборов да разметка на полу. Мэй с облегчением стащил тряпку и, зажав ее в кулаке, уронил руку на стол. Моргнул пару раз, привыкая. Пиника подошел ближе, подложил под голову Мэя подушку. Пошарил рукой в изголовье, нажал там что-то. Стол тихо загудел, столешница под спиной и головой начала приподниматься, усаживая Мэя. Из положения сидя оценить ситуацию было проще — Пиника выглядел мрачным ангелом спасения, сгорбившимся над мессивом из крови и ошметков, в которое превратилось пилотское тело. Тюлень достал из стоящей в лотке коробки согревающие влажные салфетки и осторожно начал стирать с лап Мэя последствия экспресс-мутации: сукровицу, куски разорванных лент, осколки чего-то белого, подозрительно напоминающего кости. Там, где он проводил рукой, оставались чистые полоски серебристого, тускло блестящего в полутьме меха. Мэй посмотрел на свой живот, который теперь бугрился мышцами, наросшими на легкий птичий остов, благодаря адаптогену и повышенной силе тяжести Морры. Лекарство еще действовало — по шкуре волнами шло движение. Где-то там под ней в безумном темпе делящиеся и изменяющиеся клетки добавляли к уже имеющемуся новые связки, сухожилия, кости, кожу и шерсть. Пиника согнул и разогнул его правую лапу, закончив ее обрабатывать. По пластику стола глухо клацнули острые когти Мэя. Не прерываясь, тюлень добрался до паха и теперь орудовал там, счищая налипшую грязь плавными, отточенными движениями военного медика. В его касаниях не было никакого подтекста, только осторожность и желание не навредить. Мэй таращился и все думал, как уговорить помочь, какие привести аргументы. Закончив с пахом, тюлень принялся за живот, двигаясь все ближе к лицу. Освобожденное от лент круглое серое плечо Пиники маячило прямо перед носом. Мэй задумчиво его рассматривал, пока не понял, что завитушки коротких серых волосков поверх замысловатого рубца складываются в смутно знакомый знак. — Тавро? — вырвалось у Мэя, прежде чем он успел спохватиться о приличиях. — Я думал это пережиток... когда, ну вы знаете. Пиника застыл на секунду с салфеткой в руке, глянул на пациента, как будто размышляя, делиться или не делиться историями из жизни. Пошевелил усами, перевел взгляд на зажатый в руке влажный белый платок и решился. — Второй бейсарийский фронт. Омега-батальон. Это в память о товарищах, которых я не смог спасти. Нас тогда сильно потрепало, да и не только нас, — он вернулся к своему занятию. — Я в ту зиму многих друзей потерял на передовой. Омег в расход в основном пускали. Сейчас все изменилось, конечно, но память жива. — Вы воевали? Пехота? — Нет, был полевым медиком. Хорошим... а теперь я стар и развлекаюсь тут. Помогаю по хозяйству и лечу любопытных пилотов третьего ранга, которые творят черт-те что. Пиника закончил растирать живот Мэя и выкинул грязные салфетки. Затем взял со стоящего рядом лотка последний неиспользованный предмет. — Готов? Мэй кивнул. Пиника аккуратно воткнул ему в бедро автошприц с супрессором. Мэй чуть дернулся и тут же перестал шевелиться, ожидая, пока поршень в пластиковой трубке достигнет дна. Тюлень достал из шкафа сложенную в брикет форму. Разорвал одноразовую вакуумную упаковку и протянул Мэю. — Размер твой не знаю, но примерь, должно подойти. Птички все более-менее одинаковая мелкота. Мэй вытащил шприц и, чиркнув освобожденным от обмотки оперением по пластиковой поверхности, слез со стола. Постоял пять минут на новых, чуть подрагивающих лапах. Он стал немного выше и, по ощущениям, намного сильнее. Тяготение планеты, которое как назойливый шум доставало все эти дни, исчезло. Если бы маховые успели отрасти хоть чуточку длиннее, Мэй непременно попробовал бы взлететь с прыжка. Пиника отошел к двери и молча наблюдал, как Мэй одевается, а потом не выдержал и вздохнул. — Тебе очень повезло, ты был на волосок от необратимых увечий. Что бы там тебе ни принесла встреча с Каарху, таких жертв она не стоит. Мэй проигнорировал майку, застегнул на поясе штаны странной зеленой пятнистой расцветки, по привычке огляделся в поисках обуви. Вспомнил, что она ему теперь не нужна, присел на край стола, с удовольствием вытянув лапы. — Бейсарийский фронт, значит, у меня дед там воевал... — Не припомню никого по фамилии Декарт, — Пиника грузно возвышался в подсвеченном дверном проеме, опустив руки, просто слушая. — Он был омегой, его звали Лица Альба, — всматриваясь в безразличную морду тюленя, пытаясь понять реакцию, ответил Мэй, — фамилия Альба вам о чем-нибудь говорит? — Говорит... — тихо прошелестел квартирмейстер, — о многом. — Он был героем войны, выступал за отмену рабства для феррах и северных народов Бейсарии, а позже — воевал за освобождение омег. Пиника шевельнулся, почесав затылок. Ничего не ответил, но, по крайней мере, не перебивал. — Нас, северян, осталось очень мало, — поднажал Мэй, хватаясь за призрачный шанс, — Свободная Бейсария, Монтрэ да Горный Удел. Мы всегда держались вместе, заступались друг за друга. Мой дед Альба — если бы не он и не его стая, скорее всего мы бы с вами сейчас не разговаривали. Поэтому, прошу, помогите мне, как он когда-то помог вашим предкам и вам. Тяжелыми секундами растянулось молчание. Мэй стоял, замерев, как будто боялся, что Пиника ответит отказом, если случайно не так вздохнуть. — Пожалуйста, — срывающимся голосом повторил Мэй, не дождавшись реакции или ответа, — прошу вас. Я не могу отступиться, мне нужно с ним увидеться... даже если для этого придется снова бессмысленно рисковать. — Не стоит, — наконец полушепотом отозвался Пиника. Развернулся, нажал на кнопку разблокировки двери. А потом, стоя на пороге темной фигурой, через плечо добавил, — отдыхай пока тут, я за тобой кого-нибудь пришлю. Дверь отъехала в сторону, на секунду ослепив ворвашимся в проем светом, и закрылась, оставив за собой тишину. Мэй, как был, завалился на бок, поморщившись от неприятного скрежета заломанных о пластик перьев. По самую макушку его заполняло жгучее, болезненное разочарование, в горле застряла тоскливая безнадежность, разъедающая как кислота. — Лесная поляна, — закрыв глаза, пробормотал себе под нос Мэй, — а над ней порхают разноцветные бабочки. Чудесный летний месяц, пахнущий нагретым деревом и наполненный теплом, — из-под прикрытых ресниц по холодному оперению скулы потекла случайная слеза. — Опушка. Самый короткий и самый теплый месяц в году — лето. Все цветет, природа набирается сил, скоро вылупятся братья и сестры. Опушка...