Бессмертие стоит нам жизни. Рамон де Кампоамор
***
Он застал его в месте, которое они не могли назвать своим домом. Они вряд ли хоть одно место в мире когда-нибудь смогут назвать своим домом. Кочевники. Бродяги. Вольные птицы. Сами себе хозяева. Как их только не называли. Но Гаррету безумно хотелось верить в лучшее. Здесь до цивилизации было около ста километров по трассе, со всех сторон их окружал густой сумрачный лес, архитектурная подсветка совсем немного оттеняла в ночи внешнее убранство дома. Лишь изредка какая-нибудь живность могла потревожить их отрешённую, поросшую мхом обитель. Резкий, но мягкий из-за уплотнителя хлопок дверцы холодильника. Несмотря на вечернюю обстановку, слабо орошённую искусственными источниками освещения, в руках сына слишком ярко выделялся знакомый герметичный контейнер. Слух резал скрип старых деревянных дверок кухонного гарнитура и звон бокалов по гладкой каменной столешнице. Даже вечерняя темень не способна была скрыть толстым слоем осевшую на рабочей поверхности пыль. Кухню в этом доме действительно использовали нечасто. Не были бы это массивные стаканы для виски с толстым дном, уютную домашнюю обстановку нарушила бы композиция из битого стекла. Тонкое изящное стекло винного бокала на аккуратной ножке точно бы разлетелось вдребезги, не выдержав столь грубого обращения. Александр резким движением сорвал верхнюю часть упаковки, умудряясь неаккуратно разбрызгать содержимое, но словно увлечённый своим делом художник он позволил кровавым кляксам расплыться по гладкой мраморной поверхности. Позже вязким каплям суждено было засохнуть корками, превратиться в кровавый песок, но сейчас густая, скользкая насыщенно-бордовая кровь заполнила собой холодную пустоту стекла. Так текла жизнь. Алекс пригубил живительного напитка. Как всегда, идеально. Льдом и кока-колой разбавлять данный коктейль никогда не требовалось. В его чертах не изменилось ровным счётом ничего: не видно было ни холодной ненависти, ни обжигающей ярости, в каждом движении читалась лишь глубокая отрешённость. Он уже хозяин положения, и ему незачем закатывать скандал. Родитель и так прекрасно осознаёт свою вину, имеет смелость обнять ребёнка в защитном жесте со спины, изо всех сил стараясь смягчить не особо хорошее настроение. Фигура сына осталась неподвижна, застыла каменным изваянием. — Она считает меня чудовищем, — сын сделал ещё один затяжной глоток, и, наконец-то, удостоил отца взглядом, растянул губы в пренебрежительной полуулыбке. Самый насыщенный ягодный цвет собирается внутри и соблазнительно подкрашивает тонкие, чётко очерченные губы градиентом. Гаррет ласково накручивает на палец тёмный локон его волос, с трудом удерживая в общении хрупкое равновесие. «Его волосы так вьются, а глаза угля черней. Счастье — быть с любимым вместе до моих последних дней». Сын, несмотря на деланное спокойствие, на редкость раздражён после встречи с «этой женщиной». Злостное сообщение о том, чтобы он «фильтровал своё окружение», огорошившее его в разгар рабочего дня, было тому подтверждением. Хотя Гаррет был уверен, что ничего плохого Лили не хотела, она же педагог-психолог. Поэтому, если и задела не те струны души, то чисто случайно. — И ты решил подтвердить её мнение? — едва слышно выдохнул отец. Он, не мигая, вгляделся в идеальные черты сына. Александр улыбался уже открыто, и Гаррет заметил на жемчужных зубках кровавые подтеки. Всё его тело в спазме содрогнулось, разум захватило лишь одно желание: примкнуть к губам сына, пройтись языком по идеальному ряду плотно сжатых зубов. Поцелуй этот станет его погибелью как моральной, так и физической. Скачком вниз в пучину отчаяния, безумия и боли. Недолго продлилась их животная диета. В тёмных глазах сына вновь постепенно начало переливаться жидкое золото, и если так пойдёт дальше, то в скором времени те вернут свой ещё более привычный глубокий винный цвет. Когда-то Гаррет с удивлением смотрел в золотистые глаза Калленов и Денали. Хотя он быстро понял, в чём не только странность, но и могущество данного выбора. Всего мгновение, проведённое в кругу данной семьи, позволило ему ощутить глубину их привязанности друг к другу. Эти золотоглазые отвергли собственную природу. Однако взамен они обрели нечто большее, чем удовлетворение животного желания. Столь сильные взаимопонимание и дружеская поддержка невозможны без миролюбия. Оно и лежало в основе их жертвы. В них не было агрессии, жажды власти, прелюбодеяния. Они были лишены не только физического, но и нравственного разложения, несмотря на отсутствие так называемой «души». И тогда, едва ощутив столь сильное положительное влияние животной диеты на эмоциональную составляющую в семье старого друга, Гаррет загорелся желанием сотворить нечто подобное с собой и опробовать эффект на единственном родственнике. В отличие от Калленов они с Александром связаны не простой договоренностью, а реальными кровными узами. Отец и сын, творец и творение. Последнее два раза. Но у них не получилось. Сама основа этого желания изначально говорила о подобном исходе. Он законченный эгоист. Красивый, плохой, злой. Гаррет продолжает, не отрываясь, задумчиво разглядывать единственного ребёнка, и тот, заметив это, принялся медленно облизывать губы, не теряя диковатой улыбки. Его поцелуй нужно было заслужить. — Ты не дослушал. Чудовищем, что мешает ей устроить личную жизнь, — отцовское молчание повисло в воздухе, и он спокойно продолжил: — Она хочет быть моей мачехой, — Алекс точно так же, не отрываясь, глядел на отца. Смысл его слов мгновенно дошел до адресата, проник в самую глубь сознания, навсегда оставляя отпечаток в памяти. Гаррет с трудом проглотил улыбку, сохраняя беспристрастное выражение лица. Ревность сына насыщала его, растекаясь во рту волшебным металлическим привкусом. — Глупости говоришь, она ко мне безразлична, — Гаррет отзывается за долю секунды, даже не задумывается над ответом, старается быть серьёзным. Кладет голову сыну на плечо, отчего тот ощущает мягкость и запах его волос. Отвратительный запах. Tom Ford Noir. Терпкая, напористая, цветочная композиция с примесью перца. То ли ладаном пахнет. Иронично. Довольно-таки стойкая гремучая смесь, раз даже за день не выветрилась. Александр любил естественный запах отца: запах яблок с примесью искристых цитрусовой нот и пудровый с мягким послевкусием на языке, словно защитным коконом окутывающий его при каждой встрече. Но на людях пусть лучше будет первый вариант, пусть скрывает свой естественный невероятно манящий аромат. Алекс бы с удовольствием сполоснул его под краном — избавил от гадкой маскировки, но сдержался, понимает, что не поможет. Слишком чуткий у него нюх. Да и всем своим видом отец сейчас выражал покорность и беззащитность. Понимает, что накосячил. Он словно собака, просящая себя погладить. И сыну не нужно видеть его улыбку, он её чувствует. По коже пробежал рой мурашек. Не стоило обманываться. Александр прекрасно знал, что: «Яблоко от яблони недалеко упало». Гаррет не меньше животное, чем он сам. Как же неимоверно долго он держал в руках жизнь своего единственного ребёнка. Будучи для него и главным спасителем-благодетелем и главной смертельной опасностью в одном лице. — Ты сам-то в это веришь? — сын презрительно скривился и выгнул бровь. К отцу невозможно быть равнодушным. Его либо обожают, либо ненавидят. — У меня уже просили руки и сердца, и я ответил согласием, — густые графичные брови сына сошлись на переносице. — Не ты ли в детстве говорил, что, когда вырастешь, женишься на папе? — шёпот на ухо был нежен, интимен, даже слишком, мгновенно расслаблял напряженные мышцы, приятно пробирал до костей. Но какой же мерзкий способ уйти от ответа. — Нашёл, что вспомнить, — Алекс встрепенулся, ощетинился, развернулся к нему вполоборота, чтобы лучше уловить взгляд, но ещё не вырвался из объятий. В голосе заиграла насмешка, но чувствовалось и некое облегчение. По виду он сейчас напоминал фыркающего ёжика. Зверь, конечно, дикий и колючий, но уж слишком маленький и милый. — Отвечай на вопрос. — Я люблю только тебя, — в это он точно верит, пусть не разуверывается. Но он постоянно избегал прямых ответов, находя удобный для себя вариант. Его невозможно было подловить, он словно вода просачивался во все возможные щели. Раздражает. Нет. Бесит. Гаррет без конца любуется сыном, вновь стремиться зарыться рукой в его волосы, слегка улыбается. Отец часто и довольно легко раздаривал окружающим свои улыбки, не раз ради получения выгоды заигрывал с женщинами. Возможно, умение говорить и благодаря этому добиваться своих целей — его дар. Звучит как бред, конечно, ведь особое обаяние есть у каждого бессмертного, но Алексу провернуть подобное ни разу не удавалось. Гаррету же достаточно было просто улыбнуться, попросить, и его просьба, даже весьма неудобная для исполнителя, будет выполнена беспрекословно, что, конечно же, не раз облегчало им жизнь. Но стоит взору собеседника уйти в сторону, как положительного настроя и след простыл. Улыбка родителя искренняя только для своего ребёнка. Единственное близкое окружение отца — сын. Поэтому, несмотря на способность легко сходиться с окружающими, Гаррету не нужен был собственный клан. У него уже есть семья. Алекс выныривает из затяжного мыслительного потока, когда ощущает дыхание отца на своей коже, ещё чуть-чуть они соприкоснутся носами. Они застыли без движения, не отрываясь, вглядываются в одинаково насыщенные янтарные глаза друг друга. Левая рука Александра без ведома хозяина сама стремится коснуться грубой густой колючей щетины отца, они слишком близко друг к другу, пересекли все личные границы. Длинные пальцы Гаррета в ответ нежно проводят по костяшкам пальцев, захватившим стакан, прикосновение к кисти ненавязчивое, изучающее, но всё равно ощущается интимнее, чем должно быть. Пальцы отца ловким, скользящим движением оказываются на гладком стекле, резко перехватывают стакан, он немного откидывается назад и залпом осушает содержимое. Пустой бокал встречается с мрамором столешницы слишком неожиданно, от чего толстое устойчивое основание заходится мелкой сеточкой трещин. Отец не рассчитал силу. Александр впился в него пристальным, едва ли не пожирающим взглядом. Обманщик. Нет, не так. Обманщик! Играть удумал? В настроении Алекса вмиг не осталось ничего от недавно завладевшего им умиротворения. Он разворачивается лицом к отцу, до боли резко сбрасывает его руку с талии, кривит губы неровной линией. Отец в ответ растягивает губы в улыбке ещё больше, глядит на него с неким покровительством, сверху-вниз. Предпринимает очередную попытку исправится. Ласково заправляет кудри цвета горького шоколада за ушко. Сын вроде как сменил гнев на милость, губы застыли ровной линией. Гаррет смелеет. Ладонь уже ведёт себя нахальнее, скользит от виска по щеке, большой палец совсем близко к эрогенной зоне, губам. Сын мигом хватает палец в рот, слегка прикусывая, игриво улыбается, язычок юрко скользит по подушечке туда-сюда. Гаррет вздрагивает, с наслаждением прикрывает глаза, палец стремиться попасть глубже, он немного водит им туда-сюда. Ммм. Да. Имитация минета. Ещё. Ребёнок прекрасно осведомлён, какой извращенной дикости уже долгие столетия желает единственный родитель. Туда-сюда, вперёд-назад. И если бы тело было живым, сердце бы уже пробило в груди дыру. Гаррета накрывает настолько всепоглощающее тягостное желание, что кажется вот-вот в воздухе взорвётся фейерверк. Потребовалось совсем немного его подразнить, чтобы он признал полное поражение, растворился в желании, прижался твёрдым естеством к животу сына. — Ммм… сынок... родной, единственный мой… — отец прикладывается разгоряченным ртом ко лбу своего ребёнка, наваливается всем своим огромным телом, прижимает к кухонной тумбе. Руки его то вновь на талии, то стремятся вверх — пересчитать рёбра. Александр может рассмотреть каждую его невероятно длинную ресничку — настолько он близко, и изгибается дугой, желая хоть немного отстраниться от агрессивного напора, но все пути к отступлению закрыты. Отец то, ещё соблюдая рамки приличия, прижимается лбом ко лбу, то порывается поцеловать, грубо хватает за лицо, не скрывая развратных желаний, без конца трётся стояком о живот. Как мало ему надо. Да, сын давно изучил его, знает наизусть. Родитель же не боится открыться ему, похоже, до конца не понимая всю опасность подобных откровений перед ребёнком. Гаррет всегда слишком много позволял сыну. И Александр всегда нагло пользовался своей властью. Грубо уперевшись руками отцу в грудь, он легко отбрасывает его от себя прочь, заодно напоминая, что в физической силе они давно равны, несмотря на разницу в размерах. Отец с грохотом врезается в обеденный стол, но удерживается на ногах, лишь оставляет отметины от пальцев на шероховатом дереве столешницы. Взгляд его с оторопелого, вмиг сменяется на жалостливый, он сводит широкие тёмные густые брови к переносице, якобы не понимая происходящего. Сын в ответ только надменно приподнял голову, всем своим видом показывая, что дальше поцелуев и объятий они никогда не зайдут. — Пожалуйста… Александр… сынок, пожалуйста… — Кто угодно на его месте сейчас выглядел бы максимально жалко. Но только не он. Его голос растекался по комнате невероятно соблазнительной мелодичной песней. Он запер бурный нескончаемый поток эмоций глубоко внутри, а язык тела держал под контролем. — У тебя есть рука, даже две, вперёд, — но не стоит забывать, с кем приходиться иметь дело. Что отец, что сын. Гаррет исполняет приказ, но без фанатизма: ладонь ложится на промежность, пальцы выполняют ненавязчивые поступательные движения — он только слегка поглаживает себя через ткань, если это сексуальная игра, то он принимает её условия. Он потерялся в море желаний, но ещё не готов дрочить на глазах у сына, боясь спугнуть. Если бы тот тоже… Но Александр стоит смирно: не поджимает ноги, не ёрзает, не прикасается к себе. Он сам до конца не понимает, хотел бы это видеть или нет. Вид мужских половых органов никогда его не возбуждал. Но отец так хочет, так просит. Он всегда жил, живет и будет жить ради сына, ради исполнения его желаний, ради его удовольствия. Даже в моменты непродолжительного, но крайне яркого подросткового бунта, когда Алекс вёл себя просто отвратительно, он слышал в свою сторону только: «Да, ты ведёшь себя плохо, но я всё равно люблю тебя». Воспользоваться ли сложившейся ситуацией? Взять ли под свой контроль? Заставить отца раздеться, приспустить бельё, показать себя во всей красе? Насколько далеко он готов зайти, чтобы получить желаемое? Потом можно будет вечно напоминать ему о необдуманном грязном постыдном порыве, требуя то одно, то другое. — Позволь мне сделать тебе приятно, — и себе, конечно же, тоже. Отцу не требуется кислород, но инстинктивно его вдохи и выдохи становятся чаще и глубже. И всё же стоит признать, что отец безумно любит его, даже во вред себе. Самым правильным сексуальным желаниям способствует именно любовь. В любви господствует желание. Желание доставить удовольствие и отдаться без остатка. Физическое же желание направлено только на себя и удовлетворение собственных плотских потребностей. Хорошо. Уговорил. Хоть раз сын даст тебе возможность почувствовать себя победителем. Александр медленным шагом ступает к лестнице на второй этаж, вполоборота поглядывает на отца и манит его указательным пальчиком вслед за собой, в спальню. Он успевает только повернуться по направлению к лестнице, как его порывистым движением уже откидывают на кровать. Та возмущённо скрипнула, но разваливаться пока не собиралась. Отец скидывает с себя обувь, тянется к сыну и воодушевлённо приступает к прелюдии: начинает раздевать снизу-вверх. Стягивает массивные кожаные ботинки один за другим, приспускает свободные джинсы — грубая, плотная ткань скользит по коже нехотя, но всё же сдаёт позиции. Отец не может сдержать лукавой улыбки: свободные, хлопковые боксеры в клетку. Не самый сексуальный вид белья, зато милый и удобный. А рука будто живет своей жизнью, уже скользит по внутренней стороне бедра. Сын плотно сжал ноги, поймав ладонь в ловушку. — А ты резвый, — небрежно фыркнул отпрыск. Отец вытащил руку из захвата и привалился сбоку, принявшись внимательно вглядываться в его недовольное черты. — Не бойся. Ничего страшного не произойдёт, если я просто потрогаю, — он расслабляется, откидывается на подушки, принимается вновь приятно перебирать вьющиеся локоны. — Расслабься, — произносит он тягучим шёпотом, способным растопить металл, не то что лёд. Он зарывается носом в волосы сына, вдыхает запах кофе с корицей, перетекает ниже, долго и настойчиво целует, мнёт, прикусывает хрящик уха, наконец-то, добившись хоть какой-то ответной реакции — коротких вздыхающих стонов. Он, довольный, ведёт дорожку дальше, оставляя влажные, скользкие поцелуи уже на щеке, сын резко поворачивается, и они неловко сталкиваются носами. Гаррет обхватывает лицо сына пальцами, наклоняет голову немного вбок и нежно притягивает для поцелуя. Они отчаянно ловят дыхание друг друга, будто им необходим кислород. Слияние чувствительных слизистых дарит невероятное наслаждение, и у Алекса возникает желание досконально изучить все затаённые участки отца. Он настойчиво проникает в чужой рот, а родитель, готовый послушно исполнять любой каприз, нежно обхватывает, посасывает язык, дарит удовольствие, любит, обожает, боготворит. Щетина отца страшно колется, но это даже приятно. Он такой какой есть, другого сыну не надо. Алекс от неведанных до этого ощущений послушно расслабляет ноги. Отец подкрадывается к его промежности и лёгкими, ознакомительными движениями начинает гладить между ног для начала хотя бы через тонкую ткань белья. Гаррет долго и настойчиво отвлекает его посасыванием губ, заглатыванием языка, сосредоточив весь натиск только на поцелуях. Время воспользоваться отвлеченностью сына. Он резво скользит ладонью под резинку трусов, массирует пенис пальцами, подушечкой размазывая едва выступившую смазку на головке. — Ммм, нет, папа, больно… — сын досадливо поскуливает, пытается отпрянуть, упирается руками в грудь. Понятно, что к такому он ещё не готов — недостаточно смазан и возбуждён. Но отец терпелив, вновь начинает с простого: приподнимается на колени и снимает с себя ненужную одежду — легким движением избавляется от пиджака, стягивает футболку. В телесной любви необходим полный контакт кожи с кожей. — Теперь я понимаю, в кого такой волосатый, — ворчит любимый сын. Отец весь густо зарос тёмными волосами. Ладно лицо, руки, ноги, но у него даже грудь волосатая. Красота — это не только естественная данность, но и ухоженность. А у них волосы. Везде волосы. Проживи Александр ещё десяток лет был бы не меньшей «обезьяной», а может, даже хуже. Но, к счастью, он умудрился отдать Богу душу на втором десятке лет, и лицо едва ли обросло щетиной. Отец лишь усмехается на достаточно грубое замечание: — Генетика, — констатирует Гаррет, произносит явно с наслаждением, смакует, пока растёгивает собственные брюки и, никого и ничего не стесняясь, стягивает. Он счастлив, наконец-то, избавиться от ненужных тряпок. Нет, есть, конечно, и положительные моменты в наследственности от отца: достойный размерчик, а также в большинстве случаев дети наследуют от отцов рост и качество зубов, с чем Александру тоже повезло. Скользкое, растекающееся по члену чувство возвращает к реальности. — Да ты, я смотрю, подготовился, — не скрывает злорадной ухмылки сын. Хотя меньше пялиться на отца надо, может и трусы остались бы при нём. На мгновение возникает глупое желание стыдливо прикрыть пах руками, но что отец там не видел, поэтому так спокойно выдавливает из тюбика смазку. На водной основе, прозрачная, она легко смывается, долго не сохнет, не липнет, не скатывается, хорошо увлажняет и скользит, без резкого запаха, чтобы не вызвать раздражения. Алекс ухмыляется последнему бегло прочитанному предложению на тюбике. Аллергия ему не светит вот уже более двухсот лет. Но ему приходится всё же отвлечься от занимательного чтения, потому что отец отбрасывает тюбик на кровать, пристраивается к нему поближе, до боли хватает за бёдра, прижимается близко-близко и принимается рукой аккуратно растирать их члены вместе, вверх-вниз, размазывая лубрикант. Хорошая дрочка — залог хорошего настроения. Иначе объяснить интересные богатые запасы отца в спальне Алекс просто не мог, а тот уже всем телом опускается на сына, настойчиво изучает горло и кадык. Александр боязливо вздрагивает, не сдерживает тихих прерывистых стонов — шея особенно чувствительное и нежное место, вызывающее жуткие болезненные воспоминания. Отец же, чересчур увлечённый процессом, не видит и не слышит ничего вокруг, чуть не порвав, стягивает с него последнюю преграду — любимый свитер, и, словно ребёнок, припадает к его груди. Властно берёт в плен сначала один сосок, потом второй, полностью очерчивает рельеф груди языком. — Ммм… папа… — ласки отца предельно нежные, но при этом достаточно пылкие — всё для того, чтобы член тоже активно начал требовать внимания. Отец точно удумал уделить внимание всем эрогенным зонам. Сейчас не прекращает упорно и мокро заглатывать, лизать и целовать соски. Зачем ему вообще соски? Только ли для того, чтобы отец их ласкал? Какое удовольствие может быть в том, чтобы ласкать твёрдую плоскую мужскую грудь, да ещё и поросшую волосами вокруг ореол? — Тебе нравится? — Мне кажется, или это я должен спрашивать? — отец поднимает взгляд и смущенно улыбается, вопрос сына всего на мгновение заставляет нервничать, но он быстро возвращается к делу, спускает звонкую дорожку поцелуев ниже. Кожа Алекса пылает под его прикосновениями, он доходит до пупка, погружает влажный горячий язык в чувствительную ямку, что когда-то связывала его с той женщиной, которая подарила его отцу и положила на это свою жизнь. — Хочу целовать тебя везде, — руки то бегают по рёбрам, вызывая лёгкую щекотку, то скользят в подмышки, начиная оглаживать, массировать тонкую кожу. Отец приподнимает его руку, и проходится языком по подмышечной впадине. — Не надо, там же волосы… — смущение сына приносит радость и придаёт уверенность. — Не вижу ничего противного, облизать тебя тоже хочу везде, — в подтверждение он чуть отстраняется, движется вниз по кровати и опускается к его промежности. Александр непроизвольно стонет, когда отец беглыми поцелуями принимается ласкать пенис, инстинктивно разводит ноги в стороны, открывая пространство для манёвра. — Ммн… — но эта отцовская ласка длится не долго. Он хватает сына под ляжки, заставляя перевернуться на живот. Алекс готов разразится возмущённой тирадой, но отец ещё не закончил крутить им: просовывает руку под живот, заставляя приподнять задницу. Терпению закономерно пришёл конец. Александр резко поворачивается к отцу, смерив его воинственным взглядом: — Ещё одно движение, и ты лишишься головы, — не шутит, зло и укорительно блестит глазами. Эта унизительная коленно-локтевая поза его невероятно нервировала. Гаррет заговорчески улыбается, легонько гладит по спине, желая успокоить, но не долго остаётся покладистым: с силой хватает за бёдра, чтобы не дергался, и дерзко целует в ягодицу. Гадость. Некоторые родители целуют детей в жопу хотя бы в переносном смысле, а он в прямом — совсем страх потерял. Сын подавился возмущением, готов был наброситься, но тут скользкий мокрый язык проходится по яичкам. Тело постыдно предало Александра, расстелилось под отцом. Губы Гаррета начали посасывать, мять, оттягивать мошонку, вот-вот — и дойдут до пениса. Алекс ёрзает на постели, пытаясь подставиться удовольствию, заставить отца заглотить больше. В ушах раздаётся звук сочных, влажных поцелуев при активном участии языка. Но не там, где нужно. Отец осыпает ласками его анус. Губы Гаррета мягкие. Лёгкими, изучающими, медленными движениями он целует тонкую, шелковистую кожу анального отверстия, смакуя её, пробуя на вкус, скользким кончиком языка едва-едва изучает изнутри. Для Александра анальная область всегда была грязной и отталкивающей. Но почему-то именно она так чувствительна. Насколько же сильны желания отца, раз он готов целовать место совсем не предназначенное для любви? Приятно, даже без проникновения безумно приятно. Они оба неопытны, но иногда действительно бывает достаточно изучить матчасть, действовать инстинктивно и желать доставить удовольствие. Губы и язык продолжают скользкие ритмичные движения, красивый идеально-ровный длинный нос упирается в промежность, увеличивая область соприкосновения. Александр старается не думать о том, как же грязно это выглядит со стороны, призывно стонет, слегка водит попой из стороны в сторону, и отец, старательно уткнувшийся лицом в промежность сына, всё понимает без слов: языком проходится по чувствительной территории сверху-вниз. Ммм. Да, лижи не только анальное отверстие, но и всю область промежности. Отца становится безумно мало, его хочется везде, чтобы он уделил хоть немного внимания гениталиям. Но отец только проводит рукой по спинке, надавливает между лопатками, вынуждая опустить голову ниже: чисто встать жопой к верху. Понятно, что в такой позе он сможет войти глубже. Теперь он надавливает на мышцы чуть больше обычного и вводит в анальное отверстие напряженный язык, активно ощупывает, увлажняет стенки. Какие же они мягкие и податливые. Массаж прямой кишки, вынуждает Алекса давиться удовольствием, стонать и хныкать, как последнюю шлюху. Какое-то время происходящее невероятно расслабляет, но приходит понимание, что отец подобным образом абсолютно осознанно подготавливает его к анальному сношению. На что только не готовы пойти мужчины, лишь бы всунуть. Александр поворачивает голову в его сторону. Извращенец, ещё и успевает надрачивать себе. Теперь точно нет никакой необходимости сдерживаться — Алекс принимается ёрзать, тереться о приятный шёлк постельного белья, поглаживать собственную шею, живот, мять плоскую грудь и тёмные налитые бугорки. Пальчики резво теребят, оттягивают привставшие соски. Он старательно вслушивается в сдавленное сопение отца, предпочитая не замечать собственные похабные стоны. Ему уже настолько хорошо, что он не может и не хочет себя контролировать. Зато отец замечает его крайнее возбуждение, немного отстраняется, шире оттягивает в стороны расслабленные ягодицы: смачный, грубый плевок, четыре пальца ложатся на яички, дразнят и сжимают, пока большой, после непродолжительного массажа, — подушечкой проникает внутрь. — Аауу… папа… — не больно, сын воет скорее от противоречивых ощущений. Папочка уже приступил к активным действиям: палец в жопу засунул для более интенсивной растяжки. Отлично. Палец всё глубже, давит на нежные стенки, прощупывает чувствительный проход и замирает в одной точке. Алекс выгибается на постели, поджимает пальцы на ногах, почти бьётся в истерике, закатывает глаза, выталкивает из себя инородный предмет, на него накатывает приятное чувство освобождения. Но он только разочарованно скулит и извивается. Ещё раз. Ещё. Хочется вперёд-назад, туда-сюда. Чтобы ощущения нарастали с каждым движением всё больше и больше. Отец не раз заставал его за мастурбацией. Но ни разу не ругал, не говорил, что это грязно. Это нормально. Это делают все. От секса получают удовольствие. Люди постоянно хотят секса, и запретить им совать друг в друга половые органы невозможно. Шелест алюминиевой фольги. Ну прекрасно. — Ты ещё и резинки купил? Как предусмотрительно и мило, — вновь ядовито комментирует отпрыск, с интересом поглядывая на процесс подготовки: отец развернул стопочку и оторвал один. — Прям максимально позаботился о комфорте, — скользить действительно будет легче. И спермы в нём не будет… — Я же твой отец, — Гаррет улыбается, пристраивается сзади, невесомо касается губами нескольких выпирающих позвонков. — Вот именно, ты мой отец! Противоречий слов с действиями не находишь?! — Александр не пытается увернуться от поцелуев, что успевают спуститься к шее, и внимания к влажной плоти между ног, поэтому его язвительные замечания вызывают только смех. Они уже оказались в одной постели. Но иногда его мальчик такой вредный. Прелестно-вредный. Всё для него. Александр раздосадовано уткнулся носом в подушку. Сколько не обороняй тылы, отец всё равно всунет в очко. Алексу не надо видеть происходящее: звуковое сопровождение весьма красноречиво. Слышно, как нетерпеливо отец отрывает острыми зубами герметичную упаковку, как плотно тонкая плёнка раскатывается по его набухшей плоти. Идёт туго? Отец уж как-то слишком долго возится. Голову посещает дурацкая мысль: «Не больно ли ему?». Но он быстро гонит её прочь. Им обоим мало что в мире способно причинить боль. Первое и основное — это, конечно же, они сами друг другу. Так что даже если он подобрал презик немного не по размеру, то не критично. Отец пристраивается сзади, и Александр чувствует, как искусственная смазка вновь стремиться покрыть тело, только на этот раз сзади, а не спереди. Член родителя долго и бережно трётся о ложбинку между ягодиц, чувствительная головка члена без конца покрывает анальное отверстие скользкими чувственными поцелуями. Хочет. Хочет войти. Хочет, наконец-то, растянуть тугие стенки. Алекс кожей чувствует его напряжение, размеренные движения, глубокое дыхание уже полно наслаждения, руки на бёдрах, что сжимают всё сильнее и сильнее. Он так долго ждал, и готов подождать ещё. Заботливой нежности так много, что уже тошнит. Ведёт себя с ним как с принцессой. «Войди уже. Засунь свой грёбанный член. Быстрее начнём, быстрее закончим». И то ли прочитав мысли, то ли из-за недовольного ёрзанья и рычащих стонов, отец, наконец-то, с силой направляет головку внутрь. Крупная, тёплая и твёрдая, одним словом — идеальная. Она первая вступает в свои владения, нападает на тугие мышцы, что ждали этого, казалось, всю жизнь. Одним медленным, плавным движением отец насаживает его полностью. Алекс всхлипывает и до режущей боли прикусывает ладонь, его бросает в озноб от накатившего удовольствия: отдалённо знакомое рефлекторное сокращение мышц ануса невероятно приятно. — Ммннн… папа, это странно… Тебя так много… — смиренно выдыхает сын. Тараном несущийся поток чувств легко пробил брешь в годами возводимой им дамбе неприступности и недовольства. Оказывается, если трахаться первый раз и больно, то эта боль желанна и прекрасно оттеняет удовольствие. Его сейчас будто распирает изнутри, диаметр у отца значительный. Гаррет вновь принимается поспешно целовать спину. Тело Александра предательски вздрагивает под градом его поцелуев, ведь когда-то он же нанёс своему ребёнку более сорока укусов по всему телу, чем принёс мучительную, убийственную боль. Сердце тогда остановилось, и больше уже никогда не забилось. Гаррет навалился сверху, отвел тёмные кудри от лица сына, чтобы не лезли в глаза, но быстро смекнув, что пора заняться делом, он выпрямился и принялся совершать первые пробные поступательные движения. Александр сразу же прикусывает ноготь на большом пальце правой руки, пытаясь сконцентрироваться на ощущениях, поймать удовольствие за хвост и не думать, что именно его приносит. Тихо глотает хрипловатые стоны. Отцу ласкает слух его бархатный, мурлыкающий, едва сдерживаемый голосок, он сам тоже принимается отвечать сыну, разгоняется, а амплитуда движений увеличивается. У члена простоватая форма, но он создан дарить удовольствие. Как грамотно всё продумала природа. — Ммм… — не сдерживается Алекс, с каждым шлепком, всё больше нарастает странное удовольствие, смешанное с давно забытым, но постепенно вспоминающимся чувством. Страшным чувством. Чувством, что из него выходят отходы жизнедеятельности. Да, это абсолютно нормальное чувство для живого организма, но не для него. Он в панике оборачивается назад. Глядит на расслабленного, поймавшего ритм отца, тянется к нему рукой, и тот мгновенно ловит ладонь, легонько целует один кончик пальца за другим, дарит успокаивающую улыбку, но не прекращает движение. К Александру возвращается способность ясно мыслить, он вновь растекается по кровати. Но отец только разыгрался: вновь начинает поглаживать спину, щекотно пересчитывать рёбра. Сын глушит заливистый смех в подушку. В нём всего лишь член. И отцу так приятно, он чувствует неровный рельеф прямой кишки. Скорость движений увеличивается, с каждым разом всё резче и жестче член растирает внутренности. Но Александр не просит вытащить, дрожь и непринятие происходящего отпустили его, обременительные человеческие потребности больше не актуальны. Гаррет замирает, поняв, что сын сам стремится навстречу, а мышцы, знающие своё дело, наоборот рефлекторно пытаются вытолкнуть. Алекс недовольно мычит: — Папа, ещё… ммн… — проигнорировать его просьбу невозможно. Тело благодарно принимает отца. Раскрывается и расслабляется перед ним. Александр массирует себя: растирает и смешивает собственную смазку с искусственной, второй рукой успевая гладить по внутренней стороне бедра. Стонет и дрочит. На подушке точно останется мокрый след от слюны. — Ммн, папа, почему трахаться так приятно? Гаррет лишь улыбается на подобный риторический вопрос. Не было бы это так приятно, человека было бы не заставить размножаться, даже под дулом пистолета. Он вдавливает сына в матрас, тела сталкиваются с такой силой, что у обоих возникают багровые, сразу же заживающие ссадины и синяки. Отец уже просто-напросто дерёт его сзади по-собачьи. Спасибо, хоть они делают это на кровати, а не на полу как животные. Он вводит свой ствол резко, до основания, идеальная позиция, чтобы всадить максимально глубоко, быстро и простимулировать все самые чувствительные части одновременно. Алекс слабо глотает под ним стоны, тепло и напряжение в области половых органов нарастает, он оттопыривает задницу назад, только бы отец взял его глубже, жёстче, хочется закричать: «Да, засовывай свой член, засовывай его. Глубже, сильнее. Выверни анус наизнанку». Но любимый родитель не сделает этого, не сделает своему мальчику больно, не сможет навредить, даже если попросить. Он может только вновь прижаться к выгнутой дугой спине и дразняще поцеловать между лопаток. Рукой он оттягивает, массирует, перекатывает в руке яички сына, наконец-то спускается на упругий пенис, перехватывает сильнее. Алекс наконец-то расслабляется, полностью отдаваясь во власть отца. — Папа, я сейчас… — ритмичное сокращение мышц, тело освобождается, выталкивает из себя всё, его одолевает крайне интенсивное чувство блаженства. Но папа до конца не убирает руку и не прекращает движение, даруя телу возможность максимально растянуть, прочувствовать оргазм. Последние сладкие спазмы постепенно рассеиваются. — Какая обильная струя, ты молодец, сынок, — отец гордится и как всегда хвалит его за всё подряд: неважно нарисовал он рисунок или поступил в колледж. Для отца он всегда будет самым успешным и самым лучшим. И конча его сейчас не просто растеклась непонятной жижей, а вылилась красиво, создав вязкими каплями, как минимум шедевр достойный Лувра. Сперма успела запачкать в том числе и единственного родственника, что ещё долго ей любуется, растирает в руках. Но, в конце концов, всё же вытирает её о постель, чтобы вновь приняться этими руками услаждать сына. Александр не может сдержать сладостных хрипловатых стонов. Даже после оргазма хорошо, секс приятен сам по себе. И всё же в отце столько любви, нежности и отдачи, что не хочется оставлять его без оргазма. Александр полон сил, он продолжает активно сжимать и разжимать мышцы сфинктера, игриво виляя задницей, подаваться на встречу. Получив разрешение, отец грубо, чуть ли не до вывиха, хватает его за запястья, натягивая на себя. Просто нещадно ебёт. — Ммн… папа… папочка… — он резко, до острого першения в горле, глотает слово «больно», и чуть не откусывает себе губу, пока дарит отцу удовольствие. Хотел грубо — получай. Наконец-то, папочка наваливается на сына огромной тушей так, что если бы тот дышал, то точно бы задохнулся. Он, наконец-то, достиг собственного пика, получил столь желанный оргазм, постепенно перетекающий с паха по всему телу. Он совсем забыл о партнёре, в последний момент сунув настолько глубоко, что заполненный презерватив, вздувшись, упёрся в стенку сигмовидной кишки. Поэтому Алекса одновременно одолевает и чувство ликующей радости, и выворачивающее ощущение, что в его внутренностях основательно покопались. Он шлепает отца по ляжке, призывая слезть с себя, и тот, резко вернувшись в мир и осознав свою оплошность, выходит настолько быстро, что использованный презерватив соскальзывает и остаётся торчать в сыне, а заполненный мешочек продолжает давить на стенки. Александр переворачивается на спину и медленным движением вытаскивает из себя гандон, завязывает его в узелок и покачивает перед лицом отца, тот стыдливо отводит взгляд в сторону. Стесняется такой фигни? А трахаться так он не стеснялся? Милота. Сын вводит его в ещё большее смущение, когда отбрасывает на кровать использованное латексное изделие и раздвигает перед ним ноги, открывая его взору воспалённую кожу и настолько растянутую дырку, что та, кажется, уже не закроется. Мышцы продолжают сокращаться, задница будто дышит или подмигивает ему, лишившись затычки. — Прости… Алекс, прости… сынок… — виноватый взгляд отца способен разжалобить кого угодно. — Теперь ты счастлив? — отец мрачнеет, принимается активно осмысливать сказанное. — Счастлив, что забрал не только душу, но и девственность? — насмешливо пропел отпрыск, не сдерживая пошловатой ухмылки. Отец вздрагивает, расплывается в нежной улыбке, поглядывает на сына из-под ресниц. Да, он счастлив. Для него это честь. Сын в ответ лишь завораживающе смеётся, его лишь забавляет сказанное и происходящее. Действительно ничего страшного не произошло, регенерация мгновенно возвращает стенкам прежнюю эластичность и собранность. Гаррет бегает взглядом по телу своего ребёнка и натыкается на немного подёргивающийся член. Его мудрую голову всё не покидают мысли: на этот раз возникает желание извиниться непонятно за что. Он вновь пристраивается ближе, сжимает их члены вместе, строго перпендикулярно. Склоняется ниже, чтобы ещё раз ощутить вкус губ сына. Поцелуй медленный, долгий, изучающий — только мнет губы, без проникновения. Немного активности внизу, и вот они трутся друг о друга яичками. Их члены так близко. Александр не сдерживает ахов и вздохов. Приятно. Даже слишком. Отец вновь усаживается, одной рукой продолжает придерживать их вместе по направлению строго вверх, пока открытая ладонь трёт головки, совершая круговые движения вокруг так, как будто шлифует. Вытачивает из камня и без того идеальные фигурки. Контрастные яркие ощущения дополняет и то, что они, наконец-то, лицом к лицу: смотреть на возбуждённое, полное удовольствия и усердия лицо отца можно вечно. Александр уже готов просить его сжать сильнее: ему хочется увидеть лицо отца во время оргазма, или пустить в ход собственные руки, но он недовольно хмурится, осознав, что если и даст волю рукам, то просунет их под себя, вобрав пальцы. Ну что же, война и секс две области, в которых может проявить себя настоящий мужчина. Он предоставит отцу такую возможность. Гаррет не теряет зрительного контакта с сыном и, немного растерянный его недовольным, суровым видом, принимается ласкать только его пенис. Одна рука ложится на ствол, с силой оттягивая кожу, другая играет со швом на мошонке, обхвтывает и перекатывает оба мешочка, припоминая, что в первый раз он тоже активничал с мошонкой, чтобы сын хорошо кончил. Александр перехватывает его запястья и разводит руки в стороны. — Не нравится?.. — встревоженно хмурит красивые брови отец. Александр, не произнеся ни слова, садится, упирается ему в грудь ладонью и откидывает назад на кровать, благо размеры позволяют. Родитель не понимает происходящего, но желает выяснить, поэтому подчиняется легко. Ребёнок наваливается на него сверху, едва уловимо быстро целует и шепчет прямо в губы: — Зачем мне жопа, если там нет тебя? — ещё один внезапный поцелуй затыкает готового разразиться смехом Гаррета. Дыхание Алекса смешалось с дыханием отца, приглушённые слова теперь навсегда вырезаны в памяти адресата, и тот застенчиво улыбается в поцелуй, его любимый сын такой «романтичный». Они отрываются друг от друга, отец продолжает стеснительно поджимать улыбку, но задом Алекс чувствует, как окончательно твердеет его до этого ещё не полностью вставший член. Александр осознал, какое на самом деле удовольствие может дарить тело. Говорят, сон такая же шикарная вещь, как и секс. Только сна он давно не знал, зато секс мог устроить в полной мере. Алекс начинает понимать, что любит секс, им просто следует заниматься с тем, с кем хочешь. Найти секс с тем, с кем хочешь, сложно. А просто секс найти легко. Выйдешь на улицу, и люди тебя обхаживают со всех сторон, не понимая, что приближают свою смерть. «Ты красивый». А больше им ничего не нужно. Отец же любит не за красоту. И не за достижения в учёбе. Он просто любит. В таком процессе важно полностью доверять партнеру. В отце ты уверен. Единственный родитель чистый искренний и любящий. Возьмет тебя нежно и чувственно, вознесёт на небеса. Поэтому ответ на вопрос: «Вокруг столько вариантов, какого хрена, ты на единственного родственника лезешь?» — он уже подготовил. Их связь — привилегия королей. Гаррет тянется к смазке и презервативам, сын перехватывает его ладони. Тише, спокойнее. Алекс уже взял инициативу в свои руки: для начала он выдавливает и размазывает по рукам лубрикант, захватывает нижнюю часть пениса отца одной рукой и соединяет большой и указательный пальцы другой руки у основания мошонки. Обеими руками немного сдавливает пенис и начинает движение вверх рукой, что держит пенис, одновременно рука на яичках мягко движется в противоположном направлении. Движения непростые. Настоящий массаж члена. На себе долго репетировал? Похоже, что да. Отец не скупится на стоны, прикусывает губы. Но хорошего понемножку, пора доставлять удовольствие: он приподнимает бёдра, недолго трётся влажной головкой о промежность, ей пора внутрь. Вот так просто. Боишься лишний раз замарать своего мальчика. Хочешь сделать ужасно смущающий процесс максимально комфортным для него. А он уже на второй раз хочет без защиты. Гаррет проникает в нежную тесноту сына, охватывающую его, засасывающую, всепоглощающую. Тело после первого раза быстро восстановилось: сын вновь узок и крепок. Александр притягивает отца к себе, в сидячей позе их тела максимально близко, а члену комфортно между животами. И пусть отец не смотрит на него снизу-вверх. Алекс же так с ума сойдёт от мысли, что у него трясётся больше: второй подбородок или живот. Член движется медленно, кожа пениса мягкая, нежная скользкая и тёплая, прекрасно раздражает рецепторы прямой кишки. Гаррет принимается гладить сына по талии, рёбрам, рукам ногам, груди и шее. Теперь он мог полностью, максимально близко разглядеть красоту сына, любоваться каждой чёрточкой его невероятного совершенства, прочувствовать его идеальные изгибы. Чувствительными кончиками пальцев прощупать нежную мраморную кожи, каждый мелкий волосок на теле, которому там и место. Кожа сына горела под его руками. — Папа, я хочу оргазм… — выдыхает сын сквозь пелену наслаждения, поджимая и облизывая губы. Гаррет улыбнулся на столь грязное заявление. Будто сыну снова пять, и он нагло требует новую игрушку. Сын резко скатился к примитивным позывам, значит, всё идёт хорошо. «Хочу». У ребёнка нет в голове «надо» и «должен». Хочу. Дай. Он забирает у тебя всё: время, деньги, внимание. Ребёнок создан потреблять. Впитывать и пропускать через себя. Благо времени, денег и внимания у Гаррета было в избытке. И он давал. Позволял. Из него сыну всегда можно было черпать без остатка. Иссушать. Папа подарит тебе желанный оргазм. Гаррет ловит его губы своими, ощущая их чистый насыщенный вкус, меняет темп — ускоряется, смешивает различные виды движений: хватает сына под ляжки и то насаживает его сверху-вниз, то круговыми движениями. Приятное разнообразие. Теперь в постели работают оба. Гаррет принялся влажно целовать ушки, он испытывает какое-то маниакальное влечение к ушам. Его густая щетина опять колется, но Александр только улыбается и активно скачет нём. Вдруг призывно засасывает себе в рот указательный и средний палец, обильно смачивает слюной, подносит к губам отца, на этот раз заставляя его имитировать минет. Гаррет послушно берёт в рот, принимается работать языком, его длинные ресницы подрагивают, он явно получает удовольствие. Алекса трясёт от его вида, ощущения его кожи. Запах отца стал насыщеннее, раскрылся полностью и теперь сводил с ума. Чистый, мягкий и нежный. Всё тело пропитывает что-то тёплое и желанное. Нам не должен нравится запах родственников, природой так предусмотрено, чтобы не было того, что происходит сейчас. Именно поэтому родители также должны стареть. Как неестественно и прекрасно всё происходящее сейчас. Они в очередной раз теряют ощущение окружающего пространства и собственных тел, вместе с тем окончательно стирая границы дозволенного.