Шаг вперед

Его новый социальный статус и изменение окружающей школьной парадигмы (тьфу на Чонгука, который ежедневно вкладывал в голову Чимина целые кипы заумных, совершенно непригодных для нормальных людей и реальной жизни, но жутко заразных слов) давались Чимину с огромным, просто титаническим трудом. И если к Чон Хосоку, Мин Юнги и остальным BTS, а также к Лу, Мелиссе и Джейн Чимин медленно, но верно привыкал и уже почти перестал шарахаться и вздрагивать каждый раз, когда к нему обращался кто-то из них, то вот то, что большая часть школы внезапно узнала его имя и вдруг ни с того ни с сего решила, что будет вежливо здороваться с ним и спрашивать, как его дела, буквально повергло Чимина в настоящий шок. Да что уж там, когда это произошло в первый раз, он схлопотал полноценную паническую атаку и был вынужден практически два урока просидеть в кабинке туалета, отчаянно пытаясь справиться с накатывающими на него волнами ужаса и отчетливым предчувствием собственной смерти, которые, сталкиваясь, сплетались в такой дикий коктейль, что Чимин и правда мог сдохнуть в кабинке школьного туалета от разрыва сердца. Идеально подходящая для него смерть. Если бы не успокоительные таблетки, выписанные ему психологом в период терапии, остатки которых Чимин, ожидавший чего-то подобного, постоянно носил с собой и хранил с особой бережностью и трепетом, то… кто бы знает, чем бы всё это закончилось. В тот день Чимин, кажется, впервые в этой школе сбежал с уроков, таясь и прячась, как шпион на вражеской стороне, просто потому что… он бы просто не выдержал еще хотя бы пару минут Чон Хосока, Мин Юнги, Чонгука, Намджуна, Тэхёна, Джина, Мелиссы, Лу, Джейн и кого бы то ни было. И не смог бы притвориться тем Пак Чимином, которого они хотели в нем видеть. Ему просто нужно было побыть одному. Ему просто нужно было хотя бы на какое-то время избавиться от навязанной ему новой социальной роли и побыть самим собой. Очистить свои сознание и голову и заново научиться дышать. Понять, что он всё еще тот же Пак Чимин, каким был всего две недели назад. Без всей это паутины социальных отношений, в которой он внезапно запутался. И успешно имитировал среднестатистического школьника. Ну, по крайней мере, Чимину казалось, что успешно. За годы издевательств и препон с социальной и миграционной службами Чимин стал неплохим притворщиком, но даже ему иногда нужен был перерыв. Слишком много переживаний. Слишком много страхов. Слишком много знакомств. Слишком много людей вокруг него. Слишком много общения. И всего этого он не хотел. Никогда и ни за что. Поэтому оставшиеся уроки Чимин провел дома, в своей постели, свернувшись клубочком, и подвывая в подушку от сжирающих его чувства паники и безысходности, и позволяя себе раствориться в той бесконечной, беспроглядной и беспросветной тьме, что была внутри него и окружала его. Всю его жизнь. И… это помогало? Ну, почти. По крайней мере, спустя эти четыре часа его уже не било в припадке, как какого-то эпилептика, и он смог скатиться с матраса и, дрожа всем телом от слабости и пережитого напряжения, доползти до брошенного на пороге рюкзака, в котором был его телефон. Чимин надеялся, что он валялся там. Ведь он практически не помнил, как добрался до дома. Только то, что это было очень долго, жарко и тяжело. Но куда тяжелее оказалось то, что чертов лифт опять не работал и ему пришлось снова волочь свой чертов велосипед на одиннадцатый этаж. Но Чимин справился. Он всегда справлялся с этим. Практически на автоматизме. А сейчас ему был нужен его чертов телефон. Во-первых, чтобы написать мистеру Лопесу и Джиму о том, что он заболел и не может выйти сегодня на работу. Плевать на деньги и на то, что этим он обрек себя на лишние пару дней голодовки в конце месяца. Сегодня он даже физически не был способен на то, чтобы просто добраться до мойки, что уж говорить про полноценную работу. И поскольку за всё то время, что Чимин работал у мистера Лопеса, он не выходил на работу всего пару раз, то тот без проблем отпустил его. Проигнорировав обеспокоенные сообщения Джима, который решил, что Чимин что-то опять не поделил с матерью и очередным ее сожителем и пострадал во время визита к ним, он открыл переписку с Хосоком, в которой было уже больше пяти десятков непрочитанных сообщений. Как всегда, слишком много. Хосок переживал. Мин Юнги тоже. Поэтому весь их и без того беспокойный общий чат, вызывающий у Чимина нервный тик количеством сообщений, эмодзи, видео, мемов и голосовых в минуту, буквально стоял на ушах, пытаясь выяснить, куда он внезапно исчез. Конечно же, Чимин мог просто проигнорировать всё это. Но… испытывал перед ребятами… нечто вроде социальной ответственности? В любом случае в понедельник ему всё равно предстояло вернуться в школу, а нервный Хосок доставлял Чимину (и всем остальным тоже) очень много проблем. Поэтому лучше было его успокоить. Хотя бы сейчас. И именно поэтому Чимин всё же нашел в себе силы написать ему, что приболел и поэтому ушел с занятий и не может сегодня остаться подольше, чтобы помочь им в штабе. А еще это был отличный повод отмазаться от завтрашнего пикника, на который его так настоятельно зазывали в последние дни. Ну просто чудесно. Ведь на субботу у Чимина были совершенно другие планы. Ему нужно было съездить к матери, чтобы отвезти ей деньги, и… кто знает, чем это могло закончиться в этот раз. Иногда ее настроение было настолько жизнерадостным и благодушным, что она обнимала Чимина, расспрашивала его о школе, как будто ей и правда было интересно, и кормила его настоящим корейским рамёном, и поила чаем со свежеиспеченным печеньем, а в плохие дни… В лучшем случае она просто обзывала его сломавшим ей жизнь выродком и, вырвав у него из рук заветную сумму, просто захлопывала двери у него перед носом, а в худшем всё заканчивалось для него огромным количеством синяков. А однажды, когда мама в бешенстве ломки столкнула его с лестницы, потому что приняла его за своего дилера, не желавшего дать ей в долг очередную дозу, – и вовсе сломанным ребром и трещиной в запястье, о которых Чимин и рассказать-то не мог никому, не то что обратиться в клинику, ведь об этом обязательно бы донесли в соцслужбу, а он… Нет. Никогда. Ни за что. Увидев, что Хосок прочитал его сообщение и записывает ему голосовое, судя по времени, длиною в целой год, Чимин отправил следом заверение, что с ним всё будет в порядке, о нем есть кому позаботиться и что он отключает телефон, чтобы немного поспать. И, трусливо решив не дожидаться послания их президента, действительно взял и просто выключил свой телефон, а затем так же – ползком – вернулся на свое спальное место и, свернувшись клубком, натянул одеяло до самой макушки, погружаясь в спасительную тишину и темноту. Он один. Двери закрыты. Телефон выключен. Его никто не тронет. Он в безопасности. Это самое главное. Нужно было зацепиться за это чувство. Бе-зо-па-сность. Только она сейчас не позволяла Чимину провалиться в очередную бездну паники. Ему было нечего бояться. Правда нечего. По крайней мере сейчас. В этой комнате. За замком. В своей постели. Под одеялом. А всё остальное… он действительно мог отложить до завтра. Как говорила героиня того дурацкого фильма, который так любила его мама. До того, как они переехали в Штаты и она подсела сначала на травку, потом на соль и кокаин, а затем, решив, что эта жизнь слишком тяжела для нее, променяла всё, что у нее было, на героин. Даже Чимина, ведь он, увы, не доставлял ей столько радости, сколько мутная жидкость, вколотая грязным шприцом в почерневшую от уколов, разбитую вену.