Шаг вперед

Чимин прекрасно понимал, что нужно будет разобраться со всем этим в любом случае и что полиция и социальная служба не оставят их в покое так просто. И ему казалось, что лучше всё сделать и пережить сейчас, чем откладывать на потом. Он знал, что так для него будет спокойнее. Просто пройти через все бюрократические пытки сразу. И забыть. Хотя… кого Чимин пытался обмануть? Он никогда не забывал ничего, связанного с Ли Донхэ. Каждое воспоминание о нем раскаленным железом было выжжено в его сознании. Но… Ли Донхэ был арестован. Полицией. По-настоящему. Пойман в тот самый момент, когда был с ним, с Чимином. У них впервые были на него неопровержимые, по словам полицейских, доказательства. И даже его родители в этот раз вряд ли смогут ему помочь. Ли Донхэ сядет в тюрьму. Надолго. Эти слова одного из офицеров полиции зациклились в сознании Чимина бесконечной спасительной мантрой. Чимину так хотелось в них верить. Что он сможет быть по-настоящему в безопасности. Впервые за много лет. И что BTS, все его друзья и близкие будут по-настоящему в безопасности. Донхэ их не тронет. Не сможет навредить никому из тюрьмы. И они все смогут жить спокойно. Хотя бы какое-то время. Пока Чимин не придумает способ защитить их навсегда. Именно поэтому, несмотря на уговоры бабушки и миссис Мин, Чимин настоял на том, чтобы сделать всё сразу и не оставить ни шанса оспорить улики и доказательства, и сейчас медленно, поддерживаемый с одной стороны все-таки расплакавшимся Тэхёном, а с другой – непривычно хмурым и тихим Намджуном, шел вместе с бабушкой, директором Чон и мамой Юнги в медкабинет, где их уже ждали приехавшие провести судебное освидетельствование врачи и медэксперты из полиции. Ждали его. Чимин, уже прекрасно представляя, что ему предстоит, и не до конца помня произошедшее в раздевалке, что Донхэ там делал с ним, и слишком плохо чувствуя свое тело для каких-то самостоятельных выводов, шепотом попросил у бабушки, чтобы врачи осмотрели его одного, без посторонних. Уж точно без Намджуна и Тэхёна. Без миссис Мин. Без адвокатов. И даже без самой бабушки. Только он один. И всё. И несмотря на то, что полицейские и врачи во избежание каких-либо проблем и претензий в будущем настаивали, чтобы осмотр несовершеннолетнего проходил в присутствии либо опекуна, либо законных представителей, бабушка разрешила ему пройти через это самостоятельно. Просто потому что видела эту жуткую смесь мольбы и ужаса в его глазах и прекрасно понимала, чего боится Чимин. Они все боялись того же, вместе с ним, но… так было легче. Для самого Чимина в первую очередь и для них всех. К тому же она трижды повторила Чимину, что если вдруг тот почувствует себя плохо – в тот же момент может позвать ее, их всех, и, лишь получив от него утвердительный кивок и словесное подтверждение, что он ее услышал и понял, передала его невысокой пухлой рыжеволосой девушке в медицинском халате. Улыбчивой болтушке, оставаться наедине с которой Чимину внезапно было совсем не страшно. Она рассказывала ему о каждой форме, что заполняла, попутно делая фото всех внешних повреждений и тут же внося снимки вместе со словесными описаниями в бланки. Расспрашивала Чимина о том, сколько ему лет. Родился он в Штатах или в Корее. В каком классе учится и как он относится к Рождеству, когда за окном плюс тридцать. Ведь ей, выросшей на севере Канады, все эти пальмы и солнце вкупе с елками и гирляндами казались полной дикостью. Закончив с видимыми ссадинами и ушибами, Джесси – так она представилась Чимину – помогла ему раздеться. Осторожно упаковав всю его одежду в пластиковые пакеты и герметично запечатав, она скрупулёзно подписала и внесла в очередной бланк каждый из них. Чтобы ни одна улика, не дай бог, не потерялась. Однако отвлеченный ее бесконечной, почти усыпляющей трескотней о жаре, праздниках, подарках и о том, как трудно прижиться настоящей северной канадке в Калифорнии, Чимин даже не заметил этого. И как его уложили на живот на кушетку. Для самой тревожной части осмотра, которая, к его величайшему, до навернувшихся в уголках глаз обжигающе горячих слез облегчению, показала совсем не те результаты, которых он с таким ужасом ждал. Следов сексуального насилия не обнаружено. Травмы, предшествующие акту сексуального насилия, – да. Намеренно нанесенные физические увечья легкой и средней формы тяжести с использованием посторонних предметов и без них в длящемся более двадцати четырех часов акте насилия – тоже да. Донхэ ничего с ним не делал. Просто не успел. Вернее, сделал, но не… не то, чего Чимин так сильно боялся. Не то, с чем никогда и ни за что не смог бы жить. И… наверное, просто бы повесился. Если бы Донхэ всё же сделал это с ним. Что угодно. Но только не это. То, что было так прекрасно и принадлежало лишь им с Юнги. То, что Чимин готов был разделить исключительно с Юнги и ни с кем больше. Но не с Донхэ. Ни за что. Никогда. Нет. Если бы не болтовня Джесс и ее не совсем уместные, не соответствующие ситуации вопросы, то Чимин бы расплакался. Но она снова отвлекла его. Спрашивая теперь о его самом любимом месте в Лос-Анджелесе. Задумавшись об этом: пляж, на котором был их с Юнги первый поцелуй, парк, в котором внезапно случился их первый раз, их зал для репетиций, который уже давно был для Чимина как родной дом, или его настоящий дом, с бабушкой и Тэхёном, – Чимин совсем забыл о своих слезах. И сказал Джесс, что не может выбрать. Что в этом городе неожиданно появилось много мест, которые ему слишком сильно нравились. Жаль, что не все вопросы Джесс были так приятны. Конечно же, осматривая изначально скрытые под одеждой травмы и фиксируя каждую царапину на теле Чимина, даже стертые на репетиции коленки, она увидела шрамы от ожогов. И только-только затянувшиеся и начавшие заживать укусы на плечах, поверх которых Донхэ оставил сегодня новые отпечатки своих зубов. Чимину пришлось подробно рассказать Джесс, откуда появился каждый из них и что случилось с его пальцами. Но он справился с этим. Хорошо. Джесс даже похвалила его. И снова вернулась к пустой болтовне, пока обрабатывала все повреждения на его теле. Слава богу, что у него не было ничего серьезного. И даже пальцы на руках, если верить портативному рентгену, отделались всего лишь синяками и ушибами. Всё не так уж плохо, как ему казалось. Ни одного перелома и даже трещины. Отлично. Просто отлично. Конечно, нормальный человек вряд ли сочтет это поводом для радости, но… Чимина после сегодняшнего приступа вряд ли вообще можно назвать таковым. Хотя первичная оценка коллеги Джесс, пожилого психиатра, в руки которого она передала Чимина, когда закончила со всеми его травмами, напоила водой и помогла переодеться в заботливо принесенный кем-то из группы мягкий серый спортивный костюм, показала, что психика Чимина стабильна, что он пребывает в здравом уме и трезвой памяти и способен адекватно оценивать происходящее и, самое главное, давать показания, которые не могут быть оспорены в судебном порядке. Да, разумеется, ему назначили кучу экспертиз и обязательное прохождение терапии, но всё это потом. Допрос, официальные показания – вот что сейчас имело значение. И если сначала Чимин больше всего боялся именно медицинского освидетельствования, то, оказавшись в одном из пустующих классов рядом с медкабинетом – там, где у них два раза в неделю проходили занятия по разговорному испанскому, – сидящим за столом напротив пусть и дружелюбно настроенного к нему, но въедливого до каждой детали полицейского, понял, что настоящая пытка – именно это. И что ему понадобится очень много сил и выдержки, чтобы справиться с самим собой и рассказать всем: полицейскому, миссис Мин, которая была теперь его адвокатом, бабушке, директору Чон и друзьям, на присутствии которых на допросе Чимин почти настоял, – свою историю с Ли Донхэ и как всё получилось так… как получилось. Никаких эмоций, никаких домыслов, никаких выводов, только чистые факты – и ничего больше.