Шаг вперед

Юнги никогда особо не нравился родительский дом. Он был слишком огромным, слишком пафосным, слишком похожим на картинки от всех этих модных дизайнеров и был… скорее не для жизни, а для того, чтобы продемонстрировать любому, кто в него войдет, свой статус и уровень достатка. То, что нужно для адвокатов с чересчур успешной карьерой. Этот дом был слишком велик даже тогда, когда они жили там вчетвером, а уж когда Юнги внезапно остался в нем один… Да, Юнги окружали горничная, садовник, повар и экономка, но всё равно… всё это было не то. Слишком много пространства. Пугающе много. То ли дело их городская квартира, а если честно, то практически его квартира, ведь в последние два года здесь жил лишь он один. Совершенно иное дело. Небольшая, уютная, обжитая – в ней было всё так, как нравилось Юнги, и так, как было ему удобно; она всегда была его самым уютным и безопасным местом. И как бы всё ни было плохо там, снаружи, здесь он чувствовал себя защищенным. Спокойным. Дома. Но не сегодня. Ведь за последний месяц его квартира внезапно… наполнилась Чимином? Потому что конец декабря и весь январь они буквально жили здесь вместе. В ванной прочно обосновались зубная щетка, косметика, халат и полотенца Чимина, на кухне – подаренная ему на Рождество кружка с надписью «Рептилоиды существуют, рептилодилы – нет», в гардеробной рядом с вещами Юнги – одежда и обувь Чимина, забытые им книги и учебники – на прикроватной тумбочке и на полу в гостиной, где они в последний раз пытались готовиться к тесту по испанскому, но решили, что поцелуи куда более приятное и уместное для поздней ночи дело. Пижама Чимина была сложена и аккуратно убрана под подушку на его половине постели, которая всё еще так сильно и вкусно пахла им, что Юнги хотелось плакать. Стоит ли говорить, что вчера он спал именно на ней и сегодня тоже собирался это делать? Как какой-то извращенец-фетишист или наркоман, буквально захлебывающийся в собственной зависимости. Потому что самого Чимина в его квартире и в его постели не было. Ведь они… держали дистанцию? Чертову дистанцию. Юнги и не думал, что может ненавидеть какое-то слово ТАК сильно. Но эта дистанция… буквально сводила его с ума. Уже вторые сутки как. Хотя… разве он и его срыв не были виноваты в случившемся? Разумеется, были. Если бы кто-то сейчас спросил Юнги, – а его спрашивали и терапевт, и Юнджи, и мама, которым он всё рассказал, – почему он сделал это и повел себя так, то… Юнги вряд ли бы смог найти своему поведению хотя бы одно логичное объяснение. Что это вообще такое было? Что за срыв? Черт его знает. Юнги знал лишь одно – что причиной всего случившегося был совсем не Минхёк. А Чимин. И то, насколько сильно Юнги переживал за него. И это… приносило хоть какое-то облегчение? Или все-таки нет? Буря чувств, внезапно охватившая Юнги после их первой встречи с Минхёком, вспыхнула очень стремительно и очень сильно испугала его, но после разговора с Чимином так же стремительно утихла, как будто ее не было и вовсе. Почти пугающие тишина и пустота. Нет, Хёк по-прежнему вызывал в Юнги странное глухое раздражение, как зудящий над ухом, не дающий спать и вот-вот готовый ужалить комар, не больше. И то потому, что крутился слишком много рядом с Чимином и это было… нечто собственническое и ревнивое? Помноженное на оглушительно отчаянное желание защитить и оградить от всех проблем этого мира. Чимина. И только его. Какой, к черту, Минхёк, когда взгляд Юнги, все его мысли, чувства и даже какие-то практически животные инстинкты всегда прикованы лишь к Чимину и принадлежат ему одному. Вот и сейчас. Юнги в своей квартире, в своем самом любимом и безопасном месте, буквально был готов выть от одиночества и боли. Носился кругами по внезапно опустевшим комнатам, будучи просто не в силах успокоиться, найти себе хоть какое-то занятие и сосредоточиться. Его руки сами собой тянулись к телефону в безнадежной попытке набрать номер Чимина. Чтобы услышать его голос и умолять его о встрече. Сегодня. Прямо сейчас. Как можно скорее. Юнги действительно готов был встать перед ним на колени, чтобы умолять о прощении. И эти синяки на его запястьях… Лишь одна мысль о них и о том, что это он, Мин Юнги, их оставил, заставляла скручиваться все его внутренности мучительным болезненным спазмом. Он ведь поклялся, что будет защищать Чимина и никогда не причинит ему боли, и… Что если его чувства, его страх, его любовь превращают Юнги в подобного Ли Донхэ монстра? Больного на всю голову ублюдка, для которого не существует абсолютно никаких границ? Может, ему и правда стоит держаться от Чимина как можно дальше? Кто знает, в какие дебри могли загнать Юнги эти его мысли и до какой крайности он мог дойти, если бы не так вовремя (как и всегда, впрочем) позвонившая ему Юнджи. Она как будто чувствовала, что Юнги плохо и он буквально нуждается в ней и ее наигранно веселой болтовне обо всём на свете. Она, не требуя от Юнги никакой обратной связи и ответов, рассказывала ему о том, как отвратительна погода в середине зимы в Нью-Йорке, и о том, как она хочет обратно в Лос-Анджелес. Об уже завершающихся съемках и подготовке к новому проекту. О том, как сильно она соскучилась по своей квартире и постели, своим малышкам, кажется уже прописавшимся у Намджуна, и по самому Намджуну, заставляя Юнги, который до сих пор никак не верил в то, что его такая взрослая и, что уж там греха таить, бесконечно крутая старшая сестра встречается с его другом и одноклассником, недовольно фыркать. Юнги и сам не заметил, как начал отвечать ей и как разговор, разумеется, опять свернул на Чимина. И их ссору. Кажется, Юнги говорил об этом даже слишком уж много, в который раз рассказывая Юнджи о том, что его терзает так сильно. И снова убеждаясь в том, что это совсем не Хёк, а то… как он сблизился с Чимином? Ведь тот, несмотря на всё, через что ему пришлось пройти и ЧТО пришлось пережить, всё еще был слишком наивным и доверчивым. И пытался видеть в людях лучшее. И в Минхёке тоже. Пока тот, вкрадчиво и осторожно, изумительно хорошо прячась под маской доброжелательности, медленно, но верно всеми этими своими ласковыми «Позволь, я помогу тебе сделать эту связку правильно», «Если в этом движении поставить руку вот так, то это будет лучше выглядеть на камеру», «А здесь лучше сделать не два больших шага в сторону, а три маленьких» как будто пытался разрушить уверенность Чимина в себе. И ведь Юнги только сейчас, рассуждая вслух во время разговора с Юнджи и пытаясь понять, что его так бесило, осознал это! Чертовы маленькие, едва заметные уколы-советы, которые Минхёк под видом помощи и участия давал исключительно Чимину! И Юнги слишком хорошо знал этого гнусного манипулятора, чтобы поверить, что вся его забота была просто так! Чимин всегда был недостаточно уверен в себе, и… Хватило ли бы таких замечаний, чтобы он захотел отдать Минхёку свое соло? Черт его знает, что ему там наплел Минхёк наедине. Ну и дела… Нет, совершенно недаром Юнги всё это не нравилось! Вот только чтобы донести свои мысли до Чимина, ему определенно стоило выбрать другие методы. Но после всего, что произошло в декабре, Юнги, даже несмотря на сеансы терапии и достаточно хороший прогресс, по-прежнему было очень сложно совладать с собой в минуты потрясений. И их ссора… Новость о том, что Чимин хочет разделить свое долгожданное, тщательно холимое и лелеемое соло, в которое он вложил так много труда, сил и времени, определенно стала для Юнги таковым. Но так или иначе им с Чимином совершенно точно нужно было поговорить. И обсудить всё это. Спокойно. Без лишних глаз и ушей, криков, ссор, едких замечаний и уж точно без синяков. А еще Юнги нужно было перед Чимином извиниться. Нет, не так, он буквально собирался вымаливать у него прощение. Обязательно. Столько, сколько потребуется. А уж простить его или нет и дальше держать дистанцию, должен будет решить сам Чимин. И только он. И Юнги… Нет, он больше ни за что и никогда не стал бы давить на Чимина, ведь они уже прошли через это и ничем хорошим оно не закончилось, но собирался сделать что угодно для того, чтобы ответ на сейчас самый главный в его жизни вопрос всё же был положительным. Юнги нужно было прощение Чимина. Юнги нужен был сам Чимин. Ведь жизнь без него… внезапно стала такой мучительной и пустой? И как будто бы потеряла абсолютно всё свое значение.