***
Генерал не знает сколько времени идет по дну Каньона, когда решает, что больше не может сделать ни шага и нуждается в отдыхе. Он пробирается внутрь разрушенного строения — чей-то бывший дом, каких ему попадалось по пути несколько — и, облокотившись на обшарпанную холодную стену, позволяет измученному телу расслабиться. Небытие приходит почти сразу. Тревожное. Дерганное. Из сна он выныривает так же резко, разбуженный пульсацией ран. Лоб влажный, в испарине. А губы сухие, будто он не пил воды целую вечность. Какое-то время Кириган продолжает сидеть и смотреть впереди себя. Неуверенно. Тоскливо. А потом поднимается, выбирается из дома и продолжает идти. Волькры кружат где-то в непроглядном небе и их вопли, высокие и протяжные, сопровождают его весь путь. Он бредет долго. Каждый раз заставляя себя сделать еще один шаг. И еще один. И снова. Раз за разом. Превозмогая боль и усталость, опять и опять делает рывок. Монотонность движения обрывается внезапно. Стремительно. Поток воздуха возникает словно из ниоткуда и ударяет ему в лицо. Слишком поздно Кириган замечает волькру, обнаружившую свою добычу и сейчас спланировавшую прямо к нему. Он почти успевает увернуться. Почти. Но кончик крыла чудовища — шершавый и холодный — все же проскальзывает по лицу и вспарывает кожу сразу в нескольких местах. Кириган охает и валится на землю. Откатывается в сторону, но так и остается полулежа на спине: волькра кружит над ним чересчур низко, и воздух, взбиваемый ее крыльями, касается его волос. В отчаянной попытке выжить Кириган решается на отчаянный шаг. Он разводит руки в стороны, сжимает кулаки и, призвав на выручку все внутренние ресурсы, концентрируется на энергии, трепещущей на кончиках пальцев. Закрывает глаза, рискуя не увидеть лицо собственной смерти, и, едва шевеля губами, начинает заклинание. Использует магию Морозова. Снова открывает источник скверны. Вновь создает мерзкую жизнь. Кириган не видит, но знает, что с каждым новым словом его кожа темнеет и будто узором черных вен раскрашивается от шеи и выше, все выше. Боль его тела будто прекращается, переходит в новое состояние, а внутри стремительно накапливается сила. Слово за словом. Когда он разжимает кулаки, пространство взрывается. Словно может в полной темноте стать еще темнее. Сгусток черноты, издав вопль, устремляется вперед и атакует волькру. Они сталкиваются и оба испускают нечеловеческий крик. Бьются крыльями, рассекая тела, и когтями режут кожу. Все длится недолго. Новое порождение скверны одерживает верх, и волькра разлетается на мелкие куски, разбрызгивая кругом кровь. Такую же красную как у обычных людей. И повисает тишина. Такая густая, осязаемая, что генералу не по себе. Он поднимается и смотрит на существо, спустившееся рядом с ним. Это почти волькра: с крыльями и когтями, но ее кожа больше черная, а конечности почти человеческие. И оно не плотное. Не постоянное. Кажется, оно то растворяется, исчезая, то вновь становится целым. Существо не угрожает. Кириган знает, что властен над ним. Он долго разглядывает новое создание, а потом делает взмах рукой. Тварь исчезает. Будто и не было. И тотчас же Кириган падает на колени: чернота сходит с его лица, но вместе с ней уходят и оставшиеся силы. Скверна питается теми, кто использует ее.***
Следующие пару дней Кириган медленно движется по Каньону. Периодически падая без сил и, лишь передохнув, снова поднимается и идет. Он минует на своем пути несколько погибших деревень, наполненных скелетами домов. Проходит склоны и подъемы. Длинные поля и буреломы высохшего кустарника. В эту ночь — по крайней мере он решает что настало время ночи — Кириган ночует возле какого-то ручья. Его терзает голод и непрекращающаяся боль. Холод кусает кожу: кефта давно пропитанная кровью, сброшена и оставлена позади. Жар пытает изнутри: раны, нанесенные волькрой в первом сражении, гноятся. Он кое-как промывает их, набирая воду в ладони, но ледяная жидкость приносит лишь временное облегчение. Укладываясь, генерал почти отчаивается выбраться из Каньона живым. Он лежит на бесплодной земле и вспоминает Лица. Первым перед его мысленным взором возникает лицо матери. Еще не той обозленной женщины, что ненавидит его больше, чем любила когда-то. Кириган вспоминает как он был мальчишкой, а она смеялась и тормошила его непослушные черные пряди. Как целовала в щеку перед сном и укрывала поношенным одеялом. Еще ему вспоминаются лица женщин, которых он любил. Кириган хмурится и даже в мыслях не хочет произносить их имен — прах к праху, слишком давно их человеческие тела покоятся в земле. А еще он видит круговорот лиц гришей, за которых сражался сам, и которые боролись за него. Лица правителей, которым приходилось служить. И лица предателей, с которыми необходимо было расправляться. И уже практически погрузившись в неспокойный дрем, Кириган вспоминает лицо Заклинательницы солнца. Той единственной женщины, которая могла бы разделить с ним предстоящую бесконечность. Могла бы… Он тянется слабыми пальцами и касается расколотой круглой отметки на своей руке. Могла бы... Проходит еще несколько долгих часов, пока истерзанное сознание, наконец, покидает генерала, и он засыпает.***
Пробуждается Кириган внезапно, выныривает из тревожных сновидений. Он чувствует, будто все его внутренности — от сердца до печенки — загнивают так же как открытые раны на груди и спине. Шевелить правой рукой невмоготу: боль такая ослепительная, что он зубы стирает в попытке заглушить стон. Он кое-как садится. Чувствует кружение головы. И, должно быть, поэтому не сразу понимает, что темнота впереди — еще далеко, но уже различимо взгляду — сереет. Походит на грязный снег поздней весной. Он даже моргает в сомнении. Но видение не исчезает, и это придает Киригану сил. Он качается, но двигается вперед, и со временем под его ногами начинает, и вправду, скрипеть снег. Сперва совсем тонкий слой белой пороши, а постепенно скрывая ноги по щиколотки. Еще шаг — и генерал выныривает на ослепительно белый свет. Такой невыносимо яркий после нескольких дней в кромешной тьме, что глаза опаляет. Он прикрывается левой рукой, чтобы быстрее привыкнуть. Горизонт далекий. Длинное белое поле местами с прогалинами, за ним высокий кустарник и едва видный край дома. Кириган знает, что в это время года снег в Равке может быть только на самом севере, ближе к вечно холодной Фьерде, а потому не уверен все ли еще находится в своей стране или Каньон вывел его на территории вечных врагов гришей. Но физически он настолько истощен, что ради помощи, не раздумывая, двигается дальше. Добравшись до леска генералу удается разглядеть, что из трубы деревянного дома идет дым. Его окна смотрят в ту сторону где стоит, качаясь, Кириган, а позади дома каменный заслон от ветра — огромная гора. Пройти остается немного, но боль в теле так сильно мучает его, что генерал решается на отдых. Совсем непродолжительный. Едва только дух перевести. Он присаживается, голой спиной касаясь ствола старого дерева, и теряет равновесие. Кора, сухая и острая, резко царапает вдоль позвонков и рассекает гнойную рану. Испустив тяжелый стон невыносимой боли, Кириган валится на бок, лишившись сознания.***
Ему снится, что рука матери касается волос. Убирает прядь и задерживает теплые пальцы на лбу. Теплые. Когда весь мир, окружающий его, до одури ледяной. То, на чем он лежит. И воздух, которым он слабо дышит. Все ледяное… Кириган едва приподнимает веки, когда женская рука исчезает. — Святые… — шепчет девушка и качает головой. Она не глядит на его лицо, поглощенная осмотром ран: он без рубашки, так что ей отлично видны колотая рана возле ключицы, множество разрезов по всему телу и самое главное — огромный разрыв на груди, оставленный когтями волькры. — За что мне все это? — спрашивает девушка у пустоты. Пустота не отвечает. Девушка отстраняется, закрывает руками лицо и несколько раз качается туда-сюда, сидя перед ним на коленях. Потом приподнимается, роется в складках обычного крестьянского платья и, найдя что-то, бросает взгляд на лицо Киригана. Совсем мимолетный, такой, что даже не замечает, как он смотрит на нее из-под едва-едва приподнятых ресниц. А потом он чувствует укол в грудь. Ровно над сердцем. И отстраненно понимает, что в руках девушки нож, и конец лезвия упирается прямо в его кожу. Она держит оружие двумя руками, крепко вцепившись, но пальцы ее дрожат. Все тело дрожит. От напряжения. Давление ножа становится сильнее, и даже выступает кровь, но генерал, к собственному удивлению, не делает попытки сопротивляться. Будто его жизнь уже не важна. Будто умри он сейчас и окажется это милостью святых. Но секунды убегают, а девушка так и сидит, склонившись над ним. Наконец, она наклоняет голову ниже, упирается лбом в сложенные руки, держащие нож, и тело ее содрогается. — Не могу! — злится она и убирает нож. Кириган даже не выдыхает. Будто ему и вправду все равно. — Я и не думал что у тебя хватит духу, — раздается второй голос, и из-за спины девушки появляется мальчик, уже подросток. Он мнется на месте и рассеянно ерошит свои черные волосы до плеч. Девушка поворачивается к нему. — Я сказала тебе убраться отсюда, Мирон! — Ты много чего говоришь, — отмахивается парень. Он жмет плечами. — И что мы будем с ним делать? — он кивает в сторону лежащего генерала. Девушка качает головой. Она выглядит на несколько лет старше подростка, но это не добавляет ее голосу уверенности. — Мы не сможем его вылечить. Посмотри на эти раны, — она раздосадовано вздыхает. — Иногда, Мирон, смерть это милосердие. /