***
Она отводит его в дальний угол дома — в противоположной стороне от печи. Там, соседствуя со старым сундуком, примостилась койка. — Пока будешь спать здесь. Наши с Мироном комнаты на втором этаже, но тащить тебя туда не кажется отличной идеей. Кириган не спорит. Ни о том, где будет спать. Ни о том, что надо бы осмотреть его раны. Она проворно отмачивает повязки, но когда отнимает их, кусочки кожи все же тянутся следом, и генерал стонет. Пока Мора не заканчивает, они молчат и лишь обмениваются взглядами, а Кириган, в конце концов оказавшись под своим одеялом, еще какое-то время не может перестать думать о неестественной синеве ее глаз.***
Пару следующих дней генерал в основном спит. Хозяйка дома и Мирон определенно избегают его, особенно подросток. Парень побаивается его, и это бросается в глаза. Хотя едят они все вместе, прочее время Кириган предоставлен сам себе. Он коротает часы, размышляя о способностях Моры, и той реакции своего тела, которую вызывают в нем ее прикосновения. Каждый вечер, когда она приходит заменить его повязки, Кириган чувствует одно и то же: ее дар откликается на него как на усилитель и наполняет места соприкосновения энергией. Он касался многих гришей и почти научился определять природу их дара. Ее же дар откликается иначе. Не теплом инферна. Не учащением пульса, как при касании сердцебита. Ее прикосновения тревожат его своей неопределенностью. Но гораздо чаще, уставившись в потолок своего временного пристанища, генерал думает про Заклинательницу солнца. И о ее предательстве. В такие минуты внутри него все смешивается, скручивается. Чувства. Желания. Надежды. И опасения. Сумела ли она выбраться из Каньона? — Ну конечно же! — раздражается Кириган. — И сама выбралась и отказника своего спасла. А что с Иваном? Зоей? С остальными гришами, которые верно служили ему последние годы? Его губы складываются в ухмылку: Алина отказывается признать в себе хоть кусок такой же черноты, что есть в нем. Но разве задумалась она об их судьбах, когда погасила свет, будучи окруженной волькрами?***
В очередное утро Кириган просыпается от посторонних голосов. Он садится на своей скромной постели и прислушивается. Он определенно различает мужские голоса, сразу несколько, и обращается весь во внимание. Шатаясь, подходит ближе к окну, чтобы можно было рассмотреть пришлых. Мора и Мирон разговаривают с незнакомцами, чьи лошади — гнедые и с белым крупом — топчутся чуть поодаль. Двое из них уже зрелые мужчины, а один возрастом чуть старше Мирона. На всех меховая одежда, как носят дрюскели, и волосы у всех белые, почти снежные. Возле крыльца и на нем составлены корзины с едой и мешки, вероятно, с ней же. Кириган пытается разобрать слова, но они слишком далеко. В его голове взрывается множество вопросов: где он все-таки находится — в Равке или во Фьерде? Он спрашивал, но Мора лишь переводила тему. Почему дрюскелле, а это определенно они, мирно беседуют с девушкой-гришом? Разве не учат каждого из них с раннего детства, что гриши — худшие из чудовищ, созданных природой? Когда мужчины собираются уезжать, генерал отходит от окна, опасаясь что его заметят. Мора машет всадникам вслед, но лицо ее напряжено. Мирон поднимает один из мешков на плечо и поворачивается к ней. — Думаешь они правы и нам стоит уезжать? Девушка качает головой, продолжая глядеть в след удаляющемуся отряду. — Хотела бы я знать... — А что с ним? — Мирон кивает на дом, определенно имея в виду генерала. — Почему ты не сказала им про него? Мора жмет плечами и, наконец, смотрит на подростка. — Он пока еще слишком слаб. Дай мне время и я сама прогоню его. Маттиасу не обязательно вмешиваться. Кириган не дослушивает, насколько может торопливо добирается до койки и, когда распахиваются двери, успевает сесть на край. Мора привычно сразу же поворачивает голову в его сторону. — Доброе утро, — она улыбается и проходит дальше на кухню, чтобы расставить по местам свою часть привезенного. Ни в этот день, ни на следующий Кириган не спрашивает ни о каком Маттиасе, и ни Мора, ни Мирон не говорят о людях, которые их навещали.***
С каждым днем генерал чувствует себя лучше, хотя знает, что до полного выздоровления еще далеко. Пройдет не меньше недели-двух, прикидывает он, пока можно будет прочно стоять на ногах. Вместе с тем как к нему возвращаются силы, генерал все чаще размышляет, что нужно найти способ послать известие в Малый дворец. К его удивлению, Мора сама начинает этот разговор. — Что насчет родных, Александр? — спрашивает она, накладывая еду ему в тарелку. — Тебе есть куда отправить весть о своем спасении? Он рад ее вопросу, но вновь оказывается перед дилеммой: какую долю правды ей можно открыть. — Я напишу письмо, если кто-то сможет его отправить, — коротко отвечает генерал. Мора ждет, но он не продолжает. — Хорошо... Бумага в сундуке, можешь взять, когда сочтешь нужным.***
Очередным вечером, когда она приходит, чтобы осмотреть его раны, Кириган чувствует раздражение. Замкнутое пространство небольшого дома заставляет его ощущать себя связанным, а невозможность позаботиться о себе разъедает гордость. Генерал и не помнит, когда последний раз был вынужден так долго зависеть от кого-то. — Повернись спиной, я посмотрю, — командует Мора, и генерал аж зубами скрипит, но подчиняется. Сперва он полностью поглощен своей злостью, но со временем расслабляется. Мора неизменно аккуратна, ее пальцы почти ласкают кожу, а Кириган не приучен к чьей-то заботе. Это и завораживает, и ярит его одновременно. Со спиной Мора заканчивает быстро, закрепляет повязку и просит повернуться к ней лицом. Для него эта часть ежевечерней процедуры отдельное страдание. Кириган, хотя прошло уже множество дней, до сих пор не знает, что с его лицом. Насколько ужасны порезы, оставленные волькрой. Кириган смотрит на Мору сердито, но разрешает дотронуться до ран на лбу и щеке. — Как это выглядит? Вопрос срывается с языка. Мора замирает на мгновение, но быстро берет себя в руки. — Заживает… — Ее ответ не успокаивает его. — Останутся шрамы? Он и сам догадывается. Щупал. Изучал. Глубоко полоснуло. — Да… — Говорит Мора и опускает взгляд ниже. На затягивающий разрез возле его ключицы. На угловатый изгиб мужского плеча. Кириган остро чувствует, как она задерживает дыхание. — Но ты все еще красив… — Она вскидывает голову, и их взгляды встречаются. Ни один не отводит глаз. Генерал изучает ее лицо: белую кожу, острый нос. Синие глаза, которые преследуют его в полудреме. Мора по-прежнему касается его щеки… Ее пальцы подрагивают и веки дрожат, когда голова Киригана чуть склоняется вперед, сокращая расстояние между ними. Но Мора отворачивается. — Давай руку, ее тоже нужно перебинтовать. Кириган резко выпрямляется и втягивает ноздрями воздух. Но руку все-таки подает.***
Каждый день он подолгу расхаживается по первому этажу дома, а сегодня решается выйти на улицу, чтобы осмотреться. Он расправляет плечи и впервые за долгие недели с наслаждением вдыхает свежий воздух, жадно впитывая открывшиеся ему виды и звуки вокруг. Его взгляд постоянно возвращается к огромной — до самого неба — стене Каньона, отлично просматриваемого с крыльца. Кажется, что руку можно протянуть и уже коснешься тягучей черноты. Позади дома высокая гора, закрывающая его от сильных ветров. С правой стороны крепко сколоченный сарай, а вдоль двора тянется изгородь. Кириган с удовольствием вдыхает смешанный запах сена и земли, подспудно отмечая про себя, что хотя в доме нет мужчины, все постройки в отличном состоянии. Инструменты в доме прочные, а печь не коптит, даже когда топится в относительно теплую погоду. Некоторое время генерал сидит на крыльце и изучает Каньон, который манит его. Притягивает взгляд снова и снова. Будто зовет своего творца… — В конце-то концов, — злится Кириган и отправляется по тропинке в противоположную от дома сторону. Он уходит подальше в лес, чтобы быть уверенным, что ни Мора, ни Мирон не смогут за ним наблюдать. Он ждал слишком долго. Давно пора было проверить. Кириган хрустит позвонками, глубоко вздыхает и возводит руки перед собой. Правая отзывается болью, но все-таки небо над его головой тускнеет, потягиваясь пеленой тумана. Ленты черноты начинают струиться вокруг него, и генерал удовлетворенно улыбается. Заклинатель теней не растерял свои тени. Использование силы быстро истощает его, но все-таки в дом Кириган возвращается полным надежд.***
— Я принесла чистую одежду, как ты просил. За окнами медленно опускается вечер, и угол, где стоит кровать Киригана, погружен в полумрак. — Вода уже теплая, а там за шторой Мирон поставил лохань, — Мора указывает рукой на пространство возле печи. — Ты уже достаточно окреп, чтобы помыться и одеться самостоятельно? К своему стыду, генерал уверен, что краснеет. По крайней мере близок к этому. Все дни, пока он был слаб, Мора ухаживала за ним, и ему неловко это вспоминать. — Спасибо, — говорит он, и она добродушно улыбается. Мора отходит, небрежным взмахом руки зажигая несколько свечей. Кириган качает головой. Он так и не признался ей, что распознал в ней гриша, и обычно Мора осторожна. Но с течением недель все чаще генерал замечает, что она привыкает к нему и теряет бдительность. Он скрывается за шторой и моется довольно долго. Трет тело, мылит руки. Хмурится, когда касается лица: ощупывает кое-как затягивающиеся раны, — и в который уже раз жалеет, что рядом нет ни одного целителя. По ту сторону шторы Мора с Мироном тихо разговаривают, доедая ужин, а потом подросток отправляется спать. Когда генерал выныривает из-за шторы, Мора дремлет, облокотившись на стол, и желтый свет свечей словно россыпь маленьких солнц играет в ее светлых волосах. Кириган смотрит на нее какое-то время, и только потом кашляет, привлекая внимание. — Спасибо за все, — благодарит он и вкладывает в слова намного больше, чем признательность за возможность умыться. Мора трет глаза. — Всегда к твоим услугам, Александр из Восточной Равки, — ее губы расплываются в теплой улыбке. Пытаясь заснуть, Кириган долго ворочается и глядит в черноту ночи. Он старается анализировать свои чувства так же, как анализировал все и всегда. Он не замечал в себе склонности к порывам уже много сотен лет. Каждое слово он взвешивает. Каждый приказ продумывает... За долгое время генерал позволил эмоциям взять верх только единожды — когда в его жизни появилась Алина… Но она с первого дня их знакомства была избранной. Ему предназначенной… — А что Мора? — спрашивает он у темноты. Темнота лишь шепчет, что вопреки всякой логике Мора рождает в нем тревогу, какой он не испытывал слишком давно. /