***
После завтрака отряд снимается с места. Солнце неторопливо поднимается за их спинами и обещает теплые дни. Они двигаются на юг и генерал привычно возглавляет колонну, лишь изредка уступая первенство Нине и Федору. Мора всегда в стороне. Киригану нравится наблюдать за ней, чем он коротает длинные переходы. Она легко держится на лошади. Часто подолгу разглядывает горизонт… Или уходит в себя, отрешаясь от остальных… Немногословная. Черта, которую Кириган подмечал и раньше, но именно теперь это качество проявляется по-настоящему. Он пытается расспросить ее о тюрьме и обретенном даре, экспериментах, которые проводил король Фьерды, и других гришах, кто принимал настойку… А получает лишь общие фразы, а то и вовсе тишину. Он не ярится, терпения у него в достатке… Но каждая неудача все же горчит на языке. Ночует отряд обычно под открытым небом, не тратя время на постановку палатки. Стараются выбирать места у водоемов, а рутинные дела сами собой распределяются между всеми. Кириган собирает дрова и поддерживает костер, Нина занимается лежаками, а Федор, приняв на себя уход за лошадьми, без особого удовольствия передает Море готовку. Девушка вообще не нравится Федору, генерал это чувствует, и тот сдерживается лишь из уважения, иначе уже наговорил бы ей всякого. Нина сохраняет нейтралитет, хотя и она могла бы проявлять больше дружелюбия. Киригану было бы это приятно. — Как же хочется понежиться в ванне… — в очередной вечер мечтает Нина, — а потом сразу в мягкую постель… Каждый в отряде с ней согласен. Путь утомителен: чтобы наверстать время они двигаются все светлое время суток, и к вечеру даже у Киригана — опытного наездника — ноют мышцы… Мора не жалуется, хотя ее вдобавок периодически все еще беспокоят боли в животе…***
В один из дней на рассветном небе возникает силуэт костлявой скалы, который резко контрастирует с окружающими плавными подъемами холмов, покрытых зеленью. Скала же сплошь только голые камни, торопящиеся вверх, и не видно даже скудного деревца, облюбовавшего резкие уступы. Кириган рассматривает местную достопримечательность, пока пьет утренний чай. Мора домывает посуду. — Ее называют Скалой самоубийц, — сообщает девушка между делом. — Почему? — Она странно влияет на людей: ее отвесные склоны и острые пики внизу кажутся некоторым прекрасным местом, чтобы свести счеты с жизнью. К тому же, если подняться повыше, открывается прекрасный вид на Каньон, а фьерданцы считают это плохим знаком… Генерал качает головой. Для суеверных местных одного вида созданного им Каньона может быть достаточно, чтобы шагнуть со скалы? Ему не понять их отношения к жизни — ценнейшему, что есть на свете. И еще Кириган подмечает другое: если Каньон близко, то скоро они должны встретиться с отрядом, идущим из Аркеска — их дорога проходит ровно по периметру Неморя. Осталась всего пара дней…***
Во второй половине дня генерал выбирает место для стоянки. Они перекусывают, перебрасываясь ничего не значащими фразами, но Мора не слушает их. Ест молча, глубоко погруженная в свои мысли, и, как кажется Киригану, слишком часто поглядывает в сторону скалы. Впрочем, она же всегда рассматривает горизонт? Закончив с трапезой быстрее других, она уходит вперед пешком, так что генералу приходится вести ее лошадь под уздцы. Он нагоняет девушку посреди поля, густо покрытого крохотными голубыми цветами — первоцветами фьерданской весны. Мора подходит к нему, теребя в руках букет, и что-то подсказывает генералу, что она, того и гляди, протянет цветы ему. — Что за сорняки? — шутит Кириган, хотя, конечно, знает — в Равке множество раз встречал такие же. В его стране незабудки с давних времен символизировали преданность и глубокие чувства. Он не уверен, значат ли они нечто подобное во Фьерде, но защищается раньше, чем Мора успеет сделать столь откровенный шаг навстречу. Мора замирает, пряча досаду, и ведет плечами. — Просто так… — Нескольким цветам она отрывает головы и выбрасывает. — И правда, сорняки… — Оставь, — генерал глядит на нее сверху вниз. Его конь нетерпеливо переставляет копытами. — Их цвет похож на твои глаза. Он не знает зачем говорит это. Почти извиняется за отвергнутый букет. Она прожигает в нем что-то своими синими глазами. А потом резко разрывает зрительный контакт. Выбирает из потрепанного кустика три цветка, закладывает их за ухо, а остальные отбрасывает в сторону. Тянется к Киригану, забирая поводья своей лошади, и в мгновение оказывается в седле. Генерал знает, что поступил правильно, остановив ее. Но почти сожалеет об этом. Почти.***
К вечеру небо затягивает тучами и, пока отряд разбивает лагерь, начинается мелкий дождь. Мора настолько погружена в себя, что едва не врезается в Киригана, когда проходит мимо, неся кастрюли к будущему костру. Он вовремя отходит, но не уверен, что она даже замечает это. Генерал по уже заведенному порядку отправляется собирать дрова — в ближайшем леске, благо, их предостаточно. Он возвращается, как ему кажется, довольно быстро, но над спальными местами уже растянут навес от дождя на нескольких опорах, Федор доваривает суп, а Мора, сославшись на усталость, уже лежит на самом дальнем лежаке — ее силуэт едва различим в темноте. За ужином время летит незаметно, небо совсем чернеет, а дождь лишь усиливается. Нина с Федором забираются под навес, готовясь ко сну, но Киригана что-то безотчетливо беспокоит. Какая-то мелочь, жужжащая рядом, но никак не обретающая форму. Прежде чем лечь, он отходит проверить лошадей — действие скорее интуитивно-успокоительное — и, когда пересчитывает их, даже сомневается. Оглядывается — вдруг не заметил, что четвертого коня привязали в стороне. Но его действительно нет. И его растерянность провоцирует торопливый поиск других кусков головоломки, когда Кириган приближается к постели Моры и дергает за край одеяла, покрывающего ее с головой. Вместо девушки перед ним лишь гора тряпок. — Что случилось? — Федор обеспокоен резкими движениями генерала. — Она исчезла! — Кириган уже подхватывает свой плащ, снятый перед сном, и застегивает его на ходу. Накидывает седло на коня. Нина мнется, но все-таки отваживается: — Ну… Она… До утра обещала вернуться… Кириган замирает. — То есть ты знала? И ничего не сказала?! Ты же могла ее остановить! Нина насупливается: — Не было такого приказа, мой генерал! Я полагала, что девушка — гость, а не узник! — Ну как же так… — Федор всплескивает руками, за что получает прищуренный взгляд сердцебитки. — Я разберусь с тобой позже! — угрожает Кириган. — Где ее искать? Нина молчит, уперев руки в бока. Генерал в один шаг оказывается прямо перед ней. — Не зли меня больше, чем есть, Нина! — Он возвышается над ней, кипящий от гнева. — Куда она поехала?! — К скале… — тихий ответ. — Кажется… Но генерал не дослушивает: у него земля разверзается прямо под ногами. К Скале самоубийц, которая так влекла ее! Он вскакивает на коня и срывается с места. Он будто все сразу понимает. Она ведь металась, делая последний выбор. Ждала чего-то от него? Злосчастные цветы! Ему не стоило отвергать ее дар… Испугался? Просчитался! Мора так и не смирилась с гибелью гришей, которых он отдал королю вместо нее? Отважилась на расплату и готова лишить себя жизни? В темноте уже спустившейся ночи он не понимает, как конкретно может проехать к Скале. Местность лесистая, а прогалины заполнены кустарником — напрямик никак. С трудом ему удается разыскать тропу между деревьями — узкую полосу с примятой травой, но это помогает ненадолго: совсем скоро он упирается в развилку. Генерал всматривается в темноту и, чертыхнувшись, решает двигаться направо. Вершина скалы маячит на фоне неба, но как к ней пробраться?.. Дождь, не проливной, но сильный, уже порядком промочил его накидку и вода давно затекла за воротник, а Кириган все скачет вперед, но никакого просвета впереди не видит. Все в нем клокочет. Он обзывает Мору и себя заодно. Как не почувствовал степень ее отчаяния? Почему не распознал намеков? Кириган почти решает, что ошибся на развилке и выбрал не то направление, когда замечает желтое пятно, маячащее далеко впереди. Оно слишком странное для ночи, окружающей его, и генерал, пришпорив коня, отправляется поперек зарослей. Царапая бока лошади и пару раз разрезая кожу на своей щеке высокими ветками. Когда кустарник расступается, Кириган видит старый дом — типичный для Фьерды, с крышей-уголком и окнами-бойницами, — но самое главное рядом с ним полыхает высокий костер, на фоне которого черным выделяется силуэт девушки. Он мчится вперед. Спешивается, запыхавшись. Чувствует, как колотится сердце. То ли от облегчения, то ли… Кириган кладет руку на ее плечо, но Мора не вздрагивает. Косится на него и продолжает смотреть на огонь — сложенный плотным шалашом костер между двумя могилами. Дрова, поедаемые пламенем, трещат оглушительно в ночной тишине. Захоронение относительно свежее, земля не плотная и просевшая как после первой зимы, а вместо крестов, которые принято устанавливать в Равке, круги из мелких камней, очерчивающие периметр. Генерал немногое знает о ритуалах Фьерды, но припоминает, что огонь — священный в стране, покрытой снегом большую часть года — разжигают, чтобы проститься с усопшими. Он все еще зол, но парализующе смущен от того, что оказался вовлечен во что-то столь личное… То, ради чего она в дождь в тайне от него отправилась так далеко от лагеря… — Мои родители, — говорит Мора, не глядя на него. — Я не видела их с тех пор, как они отдали меня королю, и, казалось, что моей горечи хватит на то, чтобы никогда к ним не вернуться… — Генерал крепче сжимает ее плечо. — Но когда утром я увидела скалу… — она машет рукой вверх, — то не удержалась… Мора переводит на него взгляд. Без слез. Но такой отрешенный, будто внутри у нее все рвется. — Я до последнего не знала, что скажу им… Но не успела… Кто-то похоронил их. А меня не было рядом. Лицо Киригана горит от близости огня. Кожа Моры почти оранжевая от зарева. Он не ожидает, но она спрашивает: — Что насчет тебя? У Дарклинга была семья? То, что Мора использует не его имя, а ненавистный ей титул, дает генералу понять, как глубоко она ранена. Но он не чувствует себя готовым к откровениям. Долго молчит, глядя в сердце пламени. — Отца я не знал… У него даже не было имени. Мать хотела ребенка и нашла самого могущественного гриша, которого только смогла… Кириган не уверен, что ей стоит знать. Но момент требует искренности. — Мы с ней скитались с места на место и отовсюду нас гнали — в Равке тех лет таких как я и моя мать презирали и боялись. Почти как сейчас во Фьерде… Я поклялся ей, что однажды у нас будет безопасное место, что сила гришей станет ценной и желанной… Он ведет плечами. Слова с трудом выбираются наружу. — Мать считала это хорошей мечтой, до поры до времени… Пока в один из дней не решила, что мои идеалы искажены, а цели слишком честолюбивы. Ее устраивало, пока я защищал лишь ее. Но стоило вступиться за остальных гришей… — поджимает губы. — Она не сумела этого понять… Кириган вздрагивает, чувствуя холодные пальцы на своем пылающем лице. Увлекся… Его история — не тайна. Но очень давно ее некому было выслушать. Мора гладит его по щеке. А он, застыв, позволяет. Закрывает глаза. Ее сила как огонь по венам. Боль из одного в другого… Подушечками пальцев вдоль скул… По шрамам, навсегда изменившим красивые черты… Кириган знает, что она чувствует влагу на его щеках — дождь, промочивший до нитки. И, может быть, что-то еще так внезапно прорвавшееся наружу… Генерал накрывает ее руку своей и отводит от лица. Сплетает пальцы, переводя взгляд на огонь. Он не хочет смотреть на Мору. Не готов видеть ее жалость или сочувствие. Его раны давно уже не кровоточат. Да и было ли? Он рос способным учеником и помнит каждый урок матери. Тот, который она повторяла чаще других, особенно: привязанность к другому существу это слишком хрупкая и ненадежная вещь, она ничто в сравнении с властью. Мора, наверное, тоже смотрит на слабеющее пламя. Минута за минутой. — Ты снова пришел за мной. Не вопрос. Утверждение. — Я думал, ты сбежала… «Предала меня, как Алина. Отринула, испугавшись…» — И решила броситься со скалы? Мора вздыхает. — Меня не покидает мысль, что это чудовищно, если кто-то должен погибнуть ради меня… Но… Я рада, что жива, даже если это делает меня монстром еще больше, чем раньше… Он не поворачивает головы. Странная ночь. Слишком многое наружу. — Я убила множество людей тогда — в прошлый побег из Дворца. Десяток? Больше? Покалечила? Во мне было столько затхлой ярости и боли… Мора до крови прокусывает обветренные губы. — Я сжигала каждого, кто попадался на моем пути — мужчины, редкие женщины, стражники — не имело значения. Они не заслужили, но в тот момент это казалось таким правильным! Я все посылала и посылала на них огонь, пробивая дорогу к свободе, пока… Посреди этого пекла был мальчик. Я так никогда и не узнала, откуда он взялся, чей-то случайно оставленный сын… Но он был таким противоестественным посреди всего, что я сотворила… Мору бьет такая сильная дрожь, что генерал притягивает ее к себе. В ночи это просто. Почти привычно. Потянуться к ней. Прижать к себе. Почувствовать, как она утыкается ему в ключицу, отчего ее голос становится глухим. — Запах паленого мяса преследовал меня несколько лет… Его пальцы путаются в ее мокрых волосах. Вторая рука гладит подрагивающие плечи. Он жаждал узнать о тюрьме и хватает каждое слово. — Ты сама выбралась? — Мне помог Маттиас, — тихий ответ в плечо. — Он сочувствовал мне или вроде того. Помог выбраться за городские стены, а потом укрывал у себя. Я много месяцев не могла найти приют, пока не оказалась в том доме… Она резко поднимает на него глаза. — Я — монстр, Александр, и эти тридцать гришей… Я оплакиваю их, но у меня кишка тонка снова вернуться во Дворец, чтобы остаться вместо них. — Это обстоятельства… — он легко касается губами ее лба. Принимает ее горечь. Мора качает головой. — Мы каждый раз сами выбираем куда свернуть на развилке… Она ничего не добавляет. А он старается не разрушить доверие, явленное так внезапно… Генерал обнимает. Мора жмется в ответ. Постепенно холод пробирается под насквозь промокшую одежду, и Кириган глядит в небо, подмечая скорый рассвет — давно перевалило за полночь. — Надо возвращаться… — шепот в ее макушку. Мора высвобождается. Обхватывает себя за плечи, ища силы в себе, а не подпитываясь от него, и Киригану почти тоскливо — энергия внутри нее, которую он ощущает каждый раз, это сродни зависимости… — Мы могли бы остаться здесь, — Мора кивает на дом. — Он стылый, всю зиму нетопленный, но все еще крепкий и точно лучше, чем наш лагерь под открытым небом. — А ты… — ему странно спрашивать, — уверена? Кириган имеет в виду, что это дом ее погибших родителей. Но Мора перебивает. — Я тебя не боюсь. Он смотрит на нее внимательно. — Может бы и стоило, — серьезно отвечает генерал.***
В доме пахнет сыростью. Едва они проходят внутрь, Мора взмахом руки зажигает наполовину истлевшие свечи, расставленные по углам. Кириган оглядывается, отмечая печь, грубо сбитый деревянный стол и лавки, кровать. Аскетическое убранство для некогда жилого дома. Под его ногами остается след, такой же как от Моры — с одежды тонкими ручейками стекает вода. Добыв из застенка дровины, Мора принимается за растопку. — Принесешь еще дров? Тут мало, на всю ночь не хватит, — она говорит, не оборачиваясь. — Они должны быть под навесом. — Хорошо. И лошадей привяжу. Он выходит снова под дождь. Задирает голову вверх, разглядывая редкие звезды на фиолетовом небосклоне. Позади него высится темное пятно — та самая Скала самоубийц, с которой видно Неморе… Мора думает, что она монстр? Черный еретик невесело улыбается. Когда-нибудь он расскажет ей о том, откуда появился Каньон… Генерал по очереди ловит обоих коней за поводья и заводит под крышу в старые стойла. Набирает поленьев, сколько только может обхватить, и идет обратно в дом. В тепло. /