***
Кириган любуется тем, как Мора держится в седле, и невольно вспоминает детство, когда мать учила его управлять пегим пони. В молодости Багра была красавицей, с черными как смоль волосами и алебастровой светящейся изнутри кожей. Маленький Александр считал, что на свете нет никого прекраснее ее. В те времена руки матери еще были ласковыми, а глаза полны гордостью: она радовалась его первым теням, юношеской ловкости, быстрому уму и честолюбию. Они впервые по-настоящему поссорились, когда он возмужал и оторвался от нее: того царя звали Владимир, и он был первым, кто захотел использовать силу гришей, чтобы переломить многолетнюю войну с шуханским императором. — Я должен идти и показать, что гришей не надо бояться! Мы не враги отказникам! Багра качала головой. — Они все равно будут жечь нас, пока не истребят полностью! Люди трусливы и никогда не простят нам свой страх! Память горчит. Кириган выиграл ту войну, и шуханцы обратились в бегство. Но едва воинство покинуло Равку, тут же закончилась и милость царя. Гонения на гришей начались с новой силой. Несколько долгих лет он вместе с матерью скрывался от смерти, и единственным, что скрашивало его разочарование от треснувшей мечты, была целительница, разделившая их скитания. «Люда». Он пробует имя, а воображение услужливо рисует черты когда-то дорогого лица. Он впервые привязался к кому-то кроме матери, что стало причиной их второго большого разлада. — Она смертная, Александр! Привязанность это слабость, я прожила на свете много веков, знаю, что говорю! Багра и тут оказалась права: он спасал Люду, пока его друзей-гришей казнили в их же домах. А когда они вернулись в разрушенное поселение, караулившие отказники превратили жертву в напраслину: Люду убили у него на глазах. Киригану кажется, что ощущения оживают. Будто ее кровь между его пальцами все еще теплая… — Александр? Он вздрагивает. Поворачивается к встревоженной Море и выталкивает воспоминания о той, кого нет. — Ты в порядке? Кириган кивает, чтобы успокоить ее, но когда она снова проезжает вперед, еще долго глядит вослед.***
Ветер путается в его тяжелом намокшем плаще, а Кириган протирает глаза, смахивая воду. Небо над ними чернющее и сыплет крупными каплями. — Далеко еще? — громко спрашивает Мора. Кириган помнит, что где-то здесь должны быть развалины дворца, в котором когда-то он с Людой и Багрой укрывались от царя, но в сумраке перетянутом тучами слишком сложно понять, куда именно следует идти. Мора как и он промокла насквозь. Ее кобыла с трудом поднимает ноги, тонущие в раскисшей земле. — Просто двигайся, мы где-то рядом! — он перекрикивает дождь. Они проезжают не слишком много, когда генерал замечает уродливый дуб: несколько раз горевший, с кривым стволом и одной веткой, растущей вниз. — Ты видел? — Мора зовет его, и, проследив куда она показывает, он понимает, что ее интересует то же дерево. — Правда красиво? Как причудлива бывает природа. Кириган помнит этот дуб. Возле него он впервые был близок с Людой. В солнечную погоду с этого места открывается широкий обзор на реку, а тень дубровника дает прохладу разгоряченным влюбленным телам… Кости Люды давно истлели. А дуб совсем не изменился. — Уже рядом, — кричит в ответ генерал и поворачивает коня. Теперь он точно знает куда идти, чтобы провести эту ночь.***
Дворец стал еще дряхлее. Почти нигде не осталось крыши, лишь дальнее крыло — судя по торчащей трубе, — когда-то служившее кухней, относительно цело: у комнаты нет стены, но она длинная и в нее не попадает дождь. Они заводят лошадей в старый сарай, а сами идут в найденную комнату. Тут валяются тряпки, куски камней, крохотные осколки стекла. Пахнет сыростью. — Мы точно искали именно это место? — Раньше оно выглядело лучше. — И сколько же сотен лет назад? — шутит Мора, но осекается. — Я вечный, — напоминает Кириган хмуро. Она замолкает. Он хандрит. — Если бы не дождь, может, это и не казалось бы такой развалюхой… Мора осматривается, а потом делает едва заметное движение пальцами. Кусочки стекла оживают, плавятся, превращаясь в прозрачные лужицы; приходят в движение, стремятся друг к другу и, сливаясь, вырастают в стеклянную стену. Кириган наблюдает за этим почти с благоговением. «Нетрудно заставить частицы шевелиться, но делать это настолько непринужденно!» — Я не смогу поддерживать огонь, если буду спать, — говорит Мора через плечо, — так что потребуются дрова. Хотя бы мокрые. Он внимательно смотрит как одним указом пальца древние тряпки истлевают в труху, а куски камней, когда-то выпавших из стен, рассыпаются в песок. — Будь здесь, — просит Кириган, выходя наружу, будто бы Мора куда-то собиралась. На самом деле, он даже рад, что от дворца осталось немногое — призраки не преследуют его. Он набирает дрова и возвращается. Их седельные сумки уже громоздятся в углу, а плащ Моры висит на веревке возле очага. Перед огнем разложено одеяло, которое они брали с собой. Он обходит будущую постель, и когда кладет дрова в пламя, то появляется треск горящего дерева. — Хорошо, дальше сможет гореть само. Генерал стаскивает с себя плащ и идет к сумкам, чтобы достать второе одеяло. Стелит поблизости от ее. Устроившись каждый на своем одеяле, они едят ржаные сухари с вареной фасолью и разговаривают, но Киригану кажется, что паузы между словами становятся дольше и напряженнее. Покончив с едой, оба мнутся. Мора что-то рассматривает на дне опустевшей кружки, а генерал глядит на огонь. В комнате становится жарко. Он первый встает-таки, подает руку, чтобы помочь ей встать, и Мора вкладывает тонкую кисть в его широкую ладонь. Дождь давно смыл вазелиновое масло с рук, и прикосновение дает знакомый разряд. Глаза у Моры становятся темнее, чем обычно, и она долго не отводит взгляда. Они не сговариваются, когда берут сухую одежду и расходятся каждый в свою сторону. Мора скрывается за плащами, а генерал переодевается у дальней стены. Он стаскивает рубашку, штаны, ведет плечами, разминая мышцы, и большим пальцем массирует давний шрам от когтя волькры — в непогоду тот настойчиво ноет. Надевает свежее белье и вполоборота глядит на Мору. Она скрыта между очагом и завесой плаща, достаточно длинной, чтобы виднелись лишь ноги ниже колен. Обнаженные ноги. С парализующей ясностью Кириган понимает, что прямо сейчас на ней нет даже платья. Он принуждает себя отвернуться. Непослушными пальцами зашнуровывает штаны. Снова подглядывает и видит ее руки, мелькнувшие над плащом. Слышит шелест ткани, а потом подол опускается, скрывая тонкие икры. Генерал зажмуривается. Он знает, зачем ведет ее в пещеру Багры. Снова смотрит: из-под платья видны только босые ступни. Он помнит, что Мора не для него. Смертная. Слабая. Но удары сердца становятся слишком громкими, и он мотает головой. Стоит обрушить на Мору всю свою темень, и синие глаза отвернутся… Он не дает себе одуматься: в пару шагов оказывается с той стороны завесы. Мора дергается, едва его рука ложится на еще оголенную спину — платье расстегнуто сзади. Его ладонь поверх ее обожженной кожи. Кириган слышит, как Мора с силой втягивает воздух. Он жмется вплотную, второй рукой обхватывая ее живот. Мора напряжена. Но не прогоняет. Он утыкается носом ей в макушку. Ток их прикосновения похож на сладкую боль. Она чуть склоняет голову, решая освободиться, но генерал тянется, чтобы прижаться губами к тонкой шее, и Мора остается. Она не поймет его и не простит. Но сейчас Кириган отчаянно хватается за то, чего так хотел лишиться… Когда он поворачивает ее в кольце своих рук, Мора крепко держит платье на груди, но не вырывается. И не испепеляет его силой своего дара. Глядит так, словно его лицо не обезображено шрамами. Он закрывает глаза и наклоняется за поцелуем… Но распахивает их, когда чувствует девичьи руки на своих щеках. Секунды между ними не имеют начала или конца. Они одновременно подаются навстречу и, когда губы встречаются, он хватает ее так крепко, что отрывает от пола. Ее руки обвиваются вокруг его шеи. Губы мягкие. Податливые. И Мора дает ему право целовать ее так глубоко, как ему хочется. Их сила плещется, переливаясь за края. Пальцы на его шее становятся увереннее, держат крепче. Мора целует сама. В его ответе потребность из самой глубины. — Александр… — шепот в губы. И он вдруг чувствует, как вздуваются вены на руках и шее. Открывает глаза, чтобы увидеть полосы черноты, разрезающие кожу. Голос матери бьет по перепонкам. «Привязанность это слабость! Зависимость! Погибель!» Кириган разжимает руки, и Мора тоже видит его чернь. Охает. — Александр?.. Он качает головой и отстраняется. Ему нечего ей дать. Мора больше, чем жажда одинокого тела. Кириган физически ощущает ее внутри себя. Глубоко под кожей. И ему страшно. Впервые за сотни лет страшно. Ладони Моры обхватывают его лицо, сжимают. — Дыши, все хорошо, слышишь? Он не понимает. Мотает головой и цепляется за ее руки, чтобы снять с себя путы. — Тсс, пожалуйста, дыши… Генерал заставляет себя посмотреть. У Моры припухшие от его поцелуев губы. И невыносимо нежные руки. Кириган подчиняется. Тянет воздух в легкие. Раз за разом. Постепенно полосы на коже становятся бледнее, а потом исчезают вовсе. Мора притягивает его голову ближе, заставляет склониться. Ее руки на нем. Его — на ней. Ему кажется, что проходят часы, пока Мора не разжимает объятия. Чуть отстраняется, но остается под горячими ладонями. Медленно, словно спрашивая разрешения, она тянется к шее, где недавно были полосы скверны, потом к шрамам от когтей, лишившие его красоты. Так нежно. Как Кириган никогда не чувствовал. — Это больно? Слишком тихо. Он едва слышит, хотя Мора невозможно близко. — Да, — генерал думает, что она спрашивает про скверну. Мора снова гладит. Касается голых плечей. Его ладони, нашедшие приют на девичьей талии, поднимаются по открытой спине выше. Он чувствует поцелуи, оставленные огнем на ее коже. Кириган глядит ей в глаза и запоминает такой как сейчас. Впечатывает в память. Потому что знает, что отпустит. Они засыпают на одном одеяле, но больше не целуются, и ни один не пытается заговорить. .