Из князи в грязи

Борислав сурово смотрел, как голова катится от плахи к подножию его трона. Военное время требовало военных решений. «Во время мира свои должны любить, а чужие бояться, а в военное время свои должны бояться, а чужие уважать…» — вспомнил царь слова какого-то древнего автора, которые теперь эхом отражались в голове. Сколько бы ни ожесточал себя Борислав, всё равно не мог привыкнуть к тому, что во время войны и свои, и чужие равны. «Так надо, иначе никак!» — нашёптывал сам себе царь. Но тут же обрывал. Выбор есть всегда, и он мог бы решить, обязательно ли казнить сбежавшего из Орлёнка князя Леонида. Он принял первое решение, потому что так требовал его статус, его план, его будущее. «Если все начнут города перед кочевниками бросать, такую страну и спасать не надо, раз в ней князья не готовы за народ погибнуть!» — думал царь, глядя на руки. Теперь они точно были по локоть в крови своих. Он отдал приказ, он вымолвил это холодное и липкое «казнить». И ведь ещё пожалел, дал дворянскую смерть, усекновение головы мечом. Не четвертование, не колесование, не насаживание на кол. Эти мысли тоже не успокаивали Борислава, он терпеть не мог казни. И никогда не хотел становится палачом для собственного народа. Пришлось. Иначе бы он стал ещё более страшным палачом, палачом бездействующим, никого не убившим, но виновным в погибели сотен тысяч. — За измену царю, за оставление города с населением на поругание язычникам! За предательство державы Васнийской и веры христианской! — зачитывал приговор писарь. Стоящие в зале бояре и воеводы старались не смотреть, как прямо у трона рубят головы предателям, которые поставили всю страну под угрозу. — Прости умоляю царь-батюшка! — вопил Орлёнский боярин, раздирая на груди кафтан. — Глуп! Испугался! Каюсь! Умоляю! У меня жена и дети малые! На кого я их оставлю! — А город с детьми малыми и такими же жёнами, да стариками, на кого оставил? — вздев брови, жестоко выплюнул Борислав и отвернулся. Воины положили боярина на плаху, а тот всё продолжал молить о пощаде. О прощении. Бориславу хотелось убежать. Вновь оказаться в этой зелёной арке. Вновь прижаться к жене. Нельзя. Он обещал себе, что даст ей отдохнуть. «Муж должен быть опорой жене, а не наоборот! Тем более царь должен быть опорой стране!» — думал Борислав, сдерживая слёзы. Удар топора рассёк время. Царь потерял его, он будто сидел один в зале и ничего не происходило, всё застыло, как гримаса на лице князя Леонида. А Борислав чувствовал, как внутри него растёт пустота. Жадная голодная и всепоглощающая. «Так надо!» — просто думал царь, и сердце его закалялось, закалялось ненавистью. Тела и плаху унесли. Борислав, отмерев, продолжительно посмотрел на своих подданных. Результат был на лицо. Раньше на него смотрели по-разному, некоторые даже с нескрываемым снисхождением. Теперь же застыл страх. Тот самый страх, который и был ему нужен. Теперь можно не боятся, что кто-то из них ещё захочет убежать от своего народа, оставить столицу на произвол судьбы. «Так будет с каждым!» — как будто говорил Борислав. Так говорили его когда-то невинные чистые, ныне затуманенные злобой глаза. — Орлёнок оставили, Бран оставили! Только на Семипалатенск надежда! Выбьют нам пару дней — успеем собрать воинство! Не выбьют — все поляжем! — нарушил тишину царь. Встав, вытащил из-за пояса меч и объявил: — Дадим врагу бой смертный! Либо мы — их! Либо они — нас! Мужайтесь, братья! С нами Бог и его небесное воинство! Все тут же одобрительно загудели, с уважением и восхищением смотря на своего царя. Царя, стоявшего у трона, чьи нижние ступеньки были окроплены свежей кровью. *** Новый приступ пошёл по-другому. Армей оказался прав, на стене стало меньше народу, и многие воины с канатами смогли в итоге попасть наверх. Ливень стрел продолжился, только на этот раз Каган потребовал, чтобы запалили башни, из которых по строю осаждающих вели огонь меткие лучники-васняки. Сам же Армей с гвардией вновь бросился к воротам. В этот раз он решил, что щиты можно использовать не только как крышу, но и как лестницу. Бехр эту безумную затею не поддержал, но было поздно. Каган забравшись на четыре щита, которые над собой держали конники выпрямился и с боевым кличем запрыгнул на выступ над воротами, затем подтянувшись запрыгнул внутрь. За ним тут же бросились пара воинов и Бехр. Никто не ожидал, что Каган решит открыть ворота изнутри в одиночку. Впрочем, и не сомневались, что он может, но всё же оставлять владыку степи одного никто не хотел. Увидев такой манёвр, его тут же с дикими воплями стали повторять другие воины, некоторые запрыгивали на стену прямо с плеч других всадников. Как только ноги Бехра коснулись стены, он выдохнул и нырнул в проломанную братом брешь, внутри надвратной галереи шёл неравный бой, по полу была разлито горячее масло и кровь. Среди всего этого размахивал мечом Армей, уложивший в одиночку уже семерых васнийцев, которые просто не ожидали такой атаки. А в брешь продолжали проникать воины-Номади, когда их в галерее стало человек шесть, Каган осклабился и начал ногой выламывать дверь в башню, воины тут же последовали его примеру. Бехра же занимало другое, он быстро заделывал отверстие, через которое поливали маслом долбивших ворота. Если бы враг отбил галерею, это бы затруднило их действия против Номади. — Чего ты там возишься? Помоги! — рыкнул Армей, Бехр было поднялся, чтобы ответить, как вдруг почувствовал, как бок кольнуло что-то холодное. Тело прошила боль. Бехр повернул голову и в полутьме галереи увидел щупленького паренька в венце и кольчуге. Он с ненавистью смотрел на него и всё глубже засаживал меч в бок. — Умри пёс! — прошипел васниец, его слова заглушил ревущий звук васнийского горна. Юный Номади хотел было крикнуть, но тут же упал на пол, обливаясь собственной кровью, во рту стало сухо, ум сковал страх, страх смерти. В глазах медленно темнело. Но Бехр успел увидеть, как в галерею вторгается сразу несколько воинов васнийцев в латах с топорами, возглавлял их бородач с острым мечом. Очнулся Бехр уже на земле среди грязи, крови и лошадиных трупов. Он не знал как попал из галереи обратно наружу, но одно понимал точно — васнийцы выстояли. Бок всё ещё прокалывала боль, но рана не кровоточила, на её месте был ожог. Юноше не повезло упасть в непотущенное кострище. В ушах звенело. Разум был затуманен. Бехр не понимал что происходит. Как вдруг, встав на четвереньки, он увидел одного из воинов, с которыми они проникли в галерею. Его звали Стерх, и он был мёртв. Встав, юноша оглянулся, он был всего в шаге от ворот, и тут он всё понял. Армей спас его, выбросив наружу, где юноша чудом выжил, упав на щиты своих и скатившись по ним вниз. Вот только теперь крыши из щитов у ворот не было. Перед Бехром предстала немая сцена — два десятка всадников васнийцев на огромных страшных конях выносились из открытых ворот прямо на пеших гвардейцев и отвлечённых прикрытием щитоносцев. Бехр повалился на бок. К нему потихоньку начал возвращаться слух, как будто издалека нёсся гвалт и вопли умирающих, ржание коней и проклятие на двух разных, но таких похожих языках. Когда слух вернулся к Бехру в этот момент, юноше показалось, будто у его уха по наковальне ударили самым большим молотом. Кое-как поднявшись, Бехр, не глядя на стену, поковылял с поля боя. Рядом с ним валились с коней родичи, сами кони тоже погибали страшно хрипя, а он как заговорённый шёл к той невидимой линии, за которой уже кончался полёт вражеской стрелы. Бехр и не заметил, как мимо него пронеслась десятка васнийских конников, которые просто смяв всю толпу осаждающих, теперь вклинивались в ряды растерянных лёгких лучников, которые ничего против тяжёлых кавалеристов поделать не могли. Юноша просто шёл и опомнился, только когда мимо него на коне, обратно к воротом проскакал васнийский молодой боярин, весь покрытый кровью Номади. Он, зацепив юношу взглядом, пощадил его. Бехр так и чувствовал, как внутри васняка борется благородство и ненависть, первое победило, и юноша остался жив. Бехр не помнил как добрался до шатра и как упал на его пороге. Он отлично знал лишь одно — город с наскока взять не удалось. *** Святомир, вытирая кровь с меча, рассматривал большую брешь в стене галереи, через которую дружелюбно заглядывал месяц. — А ведь это был их Каган Армей Шаюм! — наконец проронил он, рядом стоявший княжич, прикусив губу, едва сдерживал слёзы. — Да погибло много наших, но зато мы выиграли время и нашим жёнам, и детям, и царю-батюшке! — проговорил посадник и, положив руку на плечо княжичу, успокаивающе сказал: — Это был хороший удар! Кочевника не стыдно и в спину! Они как-никак нас со всех сторон хотели порезать. Видел бы тебя отец, гордился бы, даже я в четырнадцать лет, не мог ранить ни одного воина, а тот явно был знатный, судя по одежде родич Кагана! — Я человека убил… — прошептал Николай, лицо его дрожало, он сквозь слёзы смотрел на лужи крови. Посадник, отойдя, вздохнул и, потрогав край обвалившейся стены, проговорил: — Выпрыгнул гад! И того парня выбросил! Жив он, клянусь святым Мефодием жив! — Правда? — всхлипнул Николай, подойдя к посаднику и с надеждой заглядывая ему в глаза. Тот честно кивнул и сказал: — Княже, ты, как царь наш, умён, да стойкости в тебе нет! Да, сказал Бог — «Не убий», но так же он сказал — «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою, за други своя»! Этот Номади, наверное, кучу наших убил, так что ты его ранил за други своя! Княжич, утёр слёзы и кивнул. В это время в галерею проник ещё один человек, при свете луны его кольчуга, покрытая кровью, смотрелась страшно, от него пахло лошадью и смертью. Увидев его, Святомир обнял его не обращая внимания на всё вышеперечисленное. Посадник расцеловал боярина. — Сынок! Ну ты герой! Все врата отбил, так ещё этого Кагана, выпрыгнувшего, погнал, только пятки сверкали! — проговорил Святомир, глядя в глаза сыну, тот, зардевшись, отмахнулся: — Да что там! Вот у восточных ворот сегодня настоящая сеча была! Там князь Михаил с царевичем Александром больше пяти сотен Номади порубили! — Князь близко? — встрепенулся Святомир и выдохнул, всё же помощь, на которую они надеялись, была не призрачной. — Близко-близко! Он племянника Кагана в полон взял и прямо в сечу с ним поехал! К горлу меч приставил и крикнул — «Хотите чтобы ваш княжич, как собака, сдох?» — с упоением прохрипел Венимир, с нежностью смотря на княжича, тот с восхищением слушал о подвигах своего отца. — Ну и что же ответили Номади? — усмехнулся посадник, снимая шелом. В свете луны, из-под кольчуги выбились седые волосы. Венимир осклабился и ответил: — Они, отец, обгадились прямо на своих низеньких кобылках и сбежали, свернув знамёна! А я в это время их Кагана пинком под зад из города выбил! Святомир, засмеявшись, прижал к себе сына и тихонько шепнул: — Как я рад, что ты жив! — А я то как рад! — прошептал Венимир и, высвободившись из отцовских объятий, обратился к княжичу: — Если бы не ваш план по распределению сил мы бы… — Проиграли в первый же день! — вдруг послышался строгий женский голос. В галерею вошла княгиня, она, сложив руки, на облачённой в кольчугу груди, строго смотрела на своих воинов. Святомир склонил голову в знак очередного признания своей неправоты, Венимир просто улыбнулся, Николай же спрятал глаза. Мать, заметив это, подошла к нему и, строго смерив взглядом, отвесила звонкую пощёчину. Николай, вздрогнув, устоял. Марфа выдавила: — Никогда не стесняйся взгляда воина - взгляда защитника! Твой отец покорил меня таким взглядом, и я не позволю, чтобы ты прятал его от своих людей! — Прости, матушка! — просипел Николай и, сжав зубы, нахмурил брови, рыкнул: — Не жаль мне этого Номади! И других тоже не жаль! Они пришли убивать нас, так пускай и умирают! Княгиня, улыбнувшись, поцеловала сына в щёку, по которой только что ударила и, обняв его, сказала: — Я горжусь тобой! Твой отец тоже! Он спасёт нас, и мы победим! Николай, едва сдерживая слёзы, утвердительно замотал головой. И всё же из мыслей у него не выходил испуганный, растерянный взгляд смуглого парнишки Номади. Почему-то княжичу этот образ впился в память, и он не мог его выбросить, а ведь на мече ещё осталась кровь того Номади. Закрыв глаза, Николай попытался не думать об этом. Главное что они отбили первый приступ, остальное неважно, или же? *** Андон, сидя у костра, посматривал на частокол. Борислав рассказывал ему о таком. Тридцатитысячная армия, в обозе которой было ещё до восьми тысяч человек прислуги, умудрялась переносить на себе целую крепость. Лагерь был похож на огромный город с ровными улицами между палаток и командирских шатров. Даже костры располагались симметрично, чтобы освещать вокруг себя нужные квадраты. Крепость же была внутри лагеря, весь лагерь окружить частоколом в степи было немыслимо, а вот ставку командования и место обитания офицеров со знатью - вполне. Знамя с изображением древа колыхалось на ветру. Васниец всё больше понимал, что его эти имперские стандарты не столько пугают, сколько восхищают. «Нам бы так!» — думал он, представляя целые легионы дружинников в одинаковых рубахах и кольчугах с длинными копьями и щитами. Хотя это были только мечты. Андон отлично знал, что содержать такую прорву народу стоит огромных денег, и лесяне шли спасать васнийцев не из братского чувства, а из-за желания так же, как и посол, разведать местность и познать своих соседей, попутно уничтожив одного из них. — Остит, вижу, ты всё ещё не понимаешь, кого сделал союзником?! — услышав этот вопрос, Андон невольно обернулся. Князь Вольх подсел к костру и, не моргая глядя в огонь, продолжил: — Мои легионы втаптывали в грязь народы Гопов, а это такие же горцы, как и вы, страна у них холмистая и каменистая — обороняйся не хочу, нет, не устояли! Сдались мне и моему императору! Андон вздохнул, даже без доспехов генерал выглядел внушительно - зелёный хитон, расшитый золотом, весело блестел от света огня. Волосы у Вольха оказались рыжие. Он был настоящим воином, и Андон это чувствовал. Без шлема, без меча, всё равно за ним виделась огромная сила. «Вот, тот воин, что и без оружия победит!» — подумал посол и усмехнулся, вспомнив царя. Такой могучий военачальник, а властвует им барчонок, жизнь воистину многообразна и несправедлива. — Номади, они серьёзный соперник, только мы серьёзней! Даже если они откочуют, я сделаю так, что они сами придут воевать нас! — самоуверенно продолжал Вольх. Андон не видел в этом пустого бахвальства. Армия леса два дня шла маршем без перерывов, так что, ясное дело, каждое слово полководца — правда. — Молчишь, остит? Язык проглотил? — усмехнулся Вольх, глядя Андону прямо в лицо, тот сглотнув спрятал взгляд. Зелёные глаза лесянина будто проникали в душу. Васниец, протянув руки к костру, произнёс: — Зачем же проглотил? Просто слушаю… — Все вы просто слушаете — умные, — гыкнул Вольх и, подняв глаза к небу, серьёзно проговорил: — Забавная ситуация! Как быстро охотник становится жертвой, вот вроде Номади только-только были на коне и шли воевать Васнию, а завтра они уже станут загнанной лисой, чью нору мы обложим хворостом! — Силки царя Борислава мудрёные, Номади из них не вырвутся. Главное чтобы мы, как охотники, не стали потом жертвами кого-то более могущественного… — резонно усмехнулся Андон и подкинул в костёр пару веточек. — Ойли, кто могущественнее царства леса? Руниты? Нордиты? Может, ты слыхал про гемитов или южан? Кто из них сильнее, чем наши державы? — с интересом спросил Вольх, Андон вздрогнул, у военачальника был живой интерес, который редко встречался у собеседников из князей, да бояр, этой любознательностью он напомнил послу своего царя. «Живой ум!» — подумал Андон и цинично ответил: — Враг всегда внутри! Мы, как охотники, можем взрастить таких детей, которые нас же в силки и поймают! А может не дети, а внуки! На наш век мы лучшие охотники, но что будет, когда нас не станет? Сможем ли мы передать нашим детям устройство тех силков, которыми пользовались? Вольх не ответил, а просто уставился в небо. Андон понял, что попал точно в цель. Эти вопросы волновавшие царя, волновали и лесянина. «Кто знает, а вдруг он станет мне союзником?» — подумал посол. *** София была в ужасе, она не видела его таким никогда. Вернувшись с приступа, он не снимая кровавых одеяний, набросился на неё, но так ничего и не сделал. В глазах его был гнев и бессилие. Он нависнув над ней, будто бы был уже готов вновь задирать рубаху, но вдруг в глазах его блеснула тоска и, он встав, натянул штаны и, подпоясавшись, вышел из шатра. Вернулся только через минут пять. В чистом. Неся на руках того самого юношу, который на совете с уважением смотрел на неё. И тут София всё поняла, поняла по взгляду. Это был брат зверя, который теперь выглядел не как волк, а как побитая собака. Девушке даже стало жалко его на мгновение, но только на мгновение. Армей, исподлобья посмотрев на неё, тихо попросил: — Раздевайся… Девушка, вздохнув, вытерла запёкшуюся на губах кровь и осталась стоять на месте. Она не собиралась ему подчинятся, особенно в такой момент. «Теперь ты знаешь, что такое терять близкого!» — подумала София, рассматривая юношу на руках у Кагана. Он был бледен, губы уже начали синеть, он едва дышал. Рубаха его, вся была в крови, как и сапоги с штанами. Он явно был ранен в битве, в битве с её народом. — Раздевайся! — уже злее повторил свою просьбу Армей, девушка вдруг заметила, что он дрожит и руки его тоже дрожат. Девушка повернулась в угол, где сидела Илди, та во всю посылала жесты, чтобы она не перечила Кагану. София ещё раз посмотрела в глаза Шаюму. Нет, подчинятся она не будет. Он просто прошёл мимо, ему было плевать на её непокорность, сейчас его заботила только жизнь этого юноши. Он на степном что-то спокойно сказал Илди и та быстро начала готовить ложе. Сам же Каган сжимал в руках тело юноши. В нём едва теплилась жизнь. София с ненавистью и торжеством смотрела на это зрелище. Нёсший смерть и горе получил по заслугам. Правда, пользуясь такой логикой, девушка почему-то чувствовала себя всё отвратительнее с каждой минутой. — Это мой брат — Бехр, — вдруг обратился Армей к Софии, — У тебя тоже есть брат… — сказав это, он осёкся, но упрямо продолжил выдавливать из себя слова: — Бехр умирает, я не хочу его хоронить, ты отогреешь его своим телом, ты спасёшь ему жизнь! София устало улыбнулась, нет торжествовать у неё не получалось. Шок от увиденного медленно уходил. Каким он всё-таки был жалким и мерзким. Раньше обращался по-звериному, без разговоров, без объяснений, а теперь: и тебе разговоры, и объяснения, и даже какая-то просьба в его голосе была. Он дрожал, как живой человек, и сердце его билось даже чаще, чем когда он, прижимая её к себе, насиловал. София решила стоять на своём до последнего. Хотя сердце её уже оттаяло. Да, юноша скорее всего, хотя какое скорее всего — точно убивал её собратьев, но ему нужна помощь, и об этой помощи умолял сам зверь, который мог бы и не просить — приказать. Но эти жесты доброй воли девушка не приняла. Продолжила просто стоять, дерзко смотря в глаза Шаюму. Тот разъярённо зарычал, но успокоившись тихо бросил: — Если ты спасёшь его я озолочу тебя и дам увидеть родителей… Софии было плевать на всё это, она с улыбкой продолжила смотреть, как медленно уходит жизнь из юного тела брата зверя. Да, он мог бы стать её союзником, но Бог распорядился иначе. В голове все слова Кагана воспринимались с злой едкой иронией. Софии не нужно было золото, да и родителей она после произошедшего видеть не хотела — стыдилась. Нет, юноша пускай умирает. Девушке вдруг стало противно от самой себя, как она могла так думать? Армей молча посмотрел на неё и аккуратно положил Бехра на подготовленное ложе и что-то приказал Илди, та быстро взяв маленькое лезвие бросилась резать окровавленную одежду на юноше, снимать её. Каган же подошёл вплотную к Софии и на васнийском прорычал: — Если он умрёт сегодня, завтра от такой же раны умрёт твой брат! София, вздохнув начала стягивать рубашку. Вряд ли её обнажённое израненное тело сейчас возбудило бы в Кагане страсть, он был слишком взволнован и озабочен. София его отлично понимала, если бы на её глазах умирал Василь, ей бы тоже было не до похоти. Раздевшись, девушка вновь дерзко посмотрела зверю в глаза, нет от зверя не осталось и следа. Армей смотрел на неё с просьбой, без гнева и ненависти. Если бы София сошла с ума, она, наверное, даже подумала, что Каган смотрит на неё с любовью, но пока что она была в здравом рассудке, чтобы не верить в такое. «Могло быть куда хуже!» — вновь вспомнилась Млада. — Я многих убил, потому что я воин — это моя жизнь, ты женщина — ты должна рожать и спасать — это твоя жизнь! — произнёс Армей, и с тоской и горем, посмотрел на бледное синеющее обнажённое тело брата, которое вытирала от крови Илди. София, глубоко вздохнув легла рядом с юношей на ложе и прижалась к нему. По коже тут же прошли мурашки. Он был холоден как лёд и только в груди его ещё теплилось сердце. И почему-то ей показалось, что это сердце не убийцы и зверя, нет, это было сердце человека. «Может он никого и убить - то не успел!» — подумала София, смотря на две заплетённые косы на макушке юноши. *** Открыв глаза, Бехр увидел такой знакомый и такой родной полог шатра. Всё тело болело. Правый бок прошивала невероятная боль. Юноша чуть вновь не потерял сознание, когда попробовал двинутся. Вдруг перед глазами появились две руки сжимавшие мокрую тряпку, Бехр почувствовал прохладу и боль на секунду стихла, но через мгновение вернулась с новой силой. Юноша, сжав зубы, тихонько завыл. Всё его тело было холодно, в голове был туман. Юный Номади отлично помнил, как упал перед шатром, да и сама по себе бойня так и проносилась в голове, останавливаясь на образе парня в венце. «Пёс, ну конечно, кто ещё?» — подумал юноша. Тут перед его лицом появилась чаша с отвратительно пахнущим содержимым. Бехр отлично знал, как пахнет лечебный отвар из степных корней, так что покорно отпил и, закашлявшись, всё-таки потерял сознание от боли. Он будто провалился в яму, наполненную неприятной чёрной жижей, и начал тонуть в ней. Перед глазами проносилась жизнь. Трудное детство раба, потом юность уже полноправного члена семьи и теперь явно смерть в походе, а ведь он был так близок к цели! Мечта почти сбылась — со смертью брата поход бы прекратился, а остальные семьи с превеликим удовольствием бы отыгрались на роде Шаюм, тогда-то Касифы бы и подняли свои рабские головы и вновь вместо одной косы заплели две и больше. Неужели этой мечте не суждено сбыться? Вдруг через сон он услышал взволнованный и тяжёлый голос брата. — Илди, не исцелишь его, клянусь Фалом, отдам воинам, или собакам скормлю! — Я и так делаю всё что могу! — было ему ответом, Бехр про себя удивился, что за этой дерзостью не последовало ни ударов, ни ругательств, только тяжёлый утробный рык. Армей тихо прошептал: — Я прошу, Фал меня задери, я умоляю! Спаси его! Он мой любимый брат, я не прощу себя, если он вот так погибнет! У него вся жизнь впереди! Бехр с трудом открыл глаза, он просто хотел посмотреть на лицо брата, когда он говорит такое. Такое простое и человечное, юноша ненавидел его, но с злостью понимал, что когда-то любил, и эта любовь ещё осталась в сердце. С стыдом юноша помнил, как называл брата «отцом» и преклонялся перед ним. Сейчас он просто хотел посмотреть ему в глаза. — Очнулся! — радостно проговорил Армей, Бехр повернул голову на голос и увидел, наверное, самое страшное в своей жизни — брата-человека. На покрытом шрамами лице Армея было волнение и забота, в глазах была та звериная ненависть, но её вытеснял ужас. Кагану была неподвластна смерть. Бехр отлично знал об отношениях брата с этой страшной костлявой девой, что по степным поверьям носила лишь покрывало из волос умерших. И всё же юноша поверить не мог, отказывался. Брат и вправду любит его? Как это вообще возможно? Тринадцатая говорила, что он не способен любить, но вот доказательство — простой взгляд. — Это не надолго! Скоро опять уснёт, — заметила его жена и вновь протёрла испарину со лба юноши. Бехр заметил, что взгляд её тоже изменился, она тоже была в замешательстве. Да что-то подсказывало, что весь лагерь был в замешательстве. Армей сидел без доспехов, в одной рубахе и штанах, да на поясе висел меч, но руки брата были не на нём. Нет, своими руками зверя он толок травы в ступе. Это тоже удивило Бехра, брат никогда бы не взялся за женскую работу, но сейчас он будто забыл о своих убеждениях и умело работал пестиком. — Брат, — прохрипел Бехр, Армей тут же поддался вперёд, в глазах его блеснула надежда. Слова застряли в глотке у юноши, но он не мог просто не сказать этого: — Брат, прости что не смог прикрыть тебя! — сказав это, Бехр замолк и провалился в забытье. Всё время пока он был в сознании он и не заметил, что рядом с ним теплилась надеждой ещё одна истерзанная жизнь. Мысли в голове юноши путались, а все члены онемели, так что он и не почувствовал, а вот София по одному его взгляду всё поняла. Это точно был её союзник, желавший вонзить Кагану нож в спину. *** Александр с усмешкой следил, как Номади омывается в горной реке. Их дружине пришлось отступить от Семипалатенска - пускай обе волны они отбили, но вот третью решили не ждать. Каган, судя по всему, так разозлился на то, что его племянник попал в плен, что спустил на них все свои резервы, и когда на горизонте замаячило несколько тысяч всадников, дружина Александра была уже в горах. И пускай Михаил хотел остаться, но ослушаться приказа царевича он не мог. Инфар смывал с себя кровь с тщательностью, которая выдавала в нём брезгливого человека. Хотя, что странно, Номади не выглядел испуганным или подавленным, он, искренне радуясь смотрел на небо, и выжимал свои прополосканные штаны. — Убить бы его, — вздохнул Михаил, подсаживаясь к Александру. Царевич скривил лицо и строго бросил: — Он ценный заложник! — Вот если бы не это, я бы его точно придушил! — рыкнул князь и с тоской посмотрел на лагерь, в котором зализывала раны его рать. Ему не терпелось вновь спустится с гор и разить кочевников, руки его дрожали от нетерпения. Царевич же был холоден, как лёд, и спокоен как филин. Усмехнувшись, он по-доброму урезонил друга: — Ты не убил его, потому что так решил Бог, а не потому что сам такой умный! Если бы он не заверещал главную заповедь, тогда бы ты его точно придушил! — С чего она главная? Наш митрополит говорил, что главная — это про любовь к Богу! — заспорил Михаил. — Конечно, — согласился Александр и хитро сощурился. — Возлюби Господа всем умом своим, а вот теперь простая цепочка — человек создан по образу и подобию божию, так? Так! Любишь человека — любишь Бога. Убиваешь человека — убиваешь образ Божий, то есть, не любишь Бога! Михаил неприятно расхохотался и, дёрнув за верёвку, которой за ногу привязали Инфара, тот тут же упал в реку. Князь Семипалатенский зло выплюнул: — Номади, точно не образ божий! Они Каиниты! Слуги сатаны! Псы! — Они такие же люди, как мы, — слегка улыбнулся Александр и, отобрав у Михаила верёвку, ослабил её. Ирфан смог подняться, а царевич продолжил: — Всё у него, как у нас! Все члены и конечности. И не говори, что души у него нет! Смотри как радуется, что жив — если его ещё крестить, так он вообще другим человеком станет! Михаил зло вырвал из рук друга верёвку и, вновь дёрнув её, заявил: — Вот мы сейчас его и покрестим! Давай, а? Назовём его Игорем, ему подходит! — Насильно не спасти человека, и в царствие Божье насильно не тащат, насильно в другое место и ты знаешь как оно называется, — почесав подбородок, заметил Александр и, глядя в полные гнева и ненависти глаза Михаила, добавил: — Я сам его ненавижу больше тебя, но он безоружен и сдался, мы не должны насилием отвечать на ещё большее насилие! Да, это война, но он ценный заложник! — Не верю я тебе! Тебя послушать, так кочевники такие же люди! А как люди могли выжечь моё княжество и убить тысячи жителей? — просипел Михаил, у которого царевич вновь отобрал верёвку. Несчастный Ирфан на этот раз решил не вставать на ноги, а остаться на четвереньках. — Люди могут и страшнее… — грустно протянул Александр и посмотрел на большой шрам на ладони. Перед его глазами тут же предстала пристань, ряды кораблей и сотни кольев с насаженными на них пиратами. Над этим зрелищем витали мухи, а радостный народ ходил вокруг и рассматривал скованные ужасом и болью лица мучителей и грабителей. — Конечно, могут, но кочевники страшнее нас в сто крат! Они загоняют рабов собаками! Они сами такие же псы и мы их победим! — явно увидев эту картину в глазах царевича, с желчью возразил Михаил. Александр вздохнул, как вдруг увидел что Ирфан исчез. Изумлённо потянув за верёвку, царевич выдохнул. Номади оказался буквально в шаге от него, сидящим на отмели. Он внимательно посмотрел в глаза своим пленителям и, улыбнувшись, сказал: — Вы рано радуетесь! Никто не может победить орду в поле, да и в городе не у всех получается! Нет такой стены через которую не мог бы перейти осёл гружёный золотом! — В Семипалатенске предателей нет! — рявкнул Михаил, подбирая камень. Александр остановил его и внимательно посмотрел в глаза Номади. Тот не врал и не шутил, царевич знал это. По плану Борислава победить кочевников у границы не выйдет, придётся пустить к столице. К сожалению Михаил в этот план верить не хотел, всё надеялся что победят у стен его родного города. Вот только этому было не суждено сбыться.