Из князи в грязи

Ольга с нежностью рассматривала такие родные черты. Широкое лицо брата выражало радость встречи. Он напоминал отца, который сейчас был так далеко. Ингвар же теперь был подле неё, будто заменяя его. Только вернувшись из северного посольства ярл сразу пришёл к ней. Он преданно смотрел Ольге в глаза и ухмылялся в усы. Ни капли не изменившись, Ингвар привёз с родины хорошие вести. — Значит ждёшь третьего дитёнка? — тихонько спросил он, наклоняясь к царице. Ольга уже по васнийской привычке замотала головой, но, опомнившись, кивнула и, рассмеявшись, произнесла: — Ингвар, я так рада что ты вернулся! — А я-то как рад! — расплылся в ещё более широкой улыбке ярл и, нежно взяв ладонь сестры в свою мозолистую руку, добавил: — Соскучился по тебе, отцу и по племянникам! — сказав это, он осёкся и виновато покачал головой. Ольга, вздохнув, провела рукой по бороде брата, она была такая же лохматая и жёсткая как у отца. На краешках глаз царицы появились слёзы, она тихо сказала: — Он сам захотел в плен и его лучшие воины тоже! — На то они и воины-Руги! — гордо задрав голову, громко сказал Ингвар и горячо добавил: — Эр-Славия присоединится к падению Кагана! В Веру уже заходят наши драккары, мы отрежем кочевникам пути в степь и поможем лешичам переправить свои легионы! — Борислав будет счастлив, он уж не надеялся что наша родня присоединится… — бросила Ольга, положив руки на животе. Он ещё не округлился, но уже чувствовался как сосуд новой жизни, которая пульсировала и радовалась тишине и покою. Царица тяжело переносила эти перемены, она помнила как вынашивала Олега и Мирославу, как тяжело было выпускать их на свет. Вспоминать эту боль было страшно. Ольга понимала — скоро она станет слаба и вся её жизнь будет направлена на помощь ребёнку внутри чрева, а ей хотелось быть в этот тяжёлый момент на Крестовом поле, где её муж собирал воинство. Но судьба распорядилась иначе и Ольга на самом деле благодарила Бога, что тот дал ей такую возможность. «Я рожу уже свободного человека! Дитя великого царя-освободителя!» — думала она, борясь с головокружением. Палаты будто давили на неё потолком и стенами, воздух казался спёртым и каким-то сухим, напряжённым. Кресло в котором она сидела казалось плохой опорой и сколько бы слуги не подкладывали мягкие ткани, легче царице не становилось. — Родня у нас одна и они сделали выбор! — оскалился Ингвар и, взволнованно обхватив обе руки сестры, успокаивающе заметил: — Ему уже приходилось быть рабом! Он и не из таких передряг выбирался… — Этого я и боюсь, что эти передряги подкосят его и опять придётся вытаскивать его с того света, — утирая слёзы рукавами, ответила Ольга и, сжав зубы, выпрямилась и добавила: — Он воин и со всем справится! Я в это верю! Ингвар, уверенно кивнув, взволнованно подозвал служанку и приказал принести воды. Отойдя от сестры, он открыл окно, впустив в палаты запах свежести и зелени. Сад раскинувшийся под стенами будто хотел поддержать свою хозяйку, которая потратила на его украшение пол жизни. — Чёрные тучи идут на запад, победа будет за нами, — прошептала Ольга, отпив из чаши. Ингвар, молча подошёл к ней и, не долго думая, схватился за кресло, подняв его, перенёс к окну. Царица было вскрикнула, но быстро успокоилась, он был всё тот же, такой же как и отец — заботливый и сильный. Голова перестала кружится, перед ней предстал их с Бориславом парадиз — сад. — Вы мне царицу уморить хотите подлецы! — зло цыкнул на слуг ярл. Ольга, рассмеявшись, погладила его по руке и тихо прошептала: — Он был такой смешной когда рисовал на песке… — Да уж, — согласился Ингвар и виновато буркнул: — Я тогда думал он безумен, а он оказывался голова! — Все думали что безумен, кроме меня, — усмехнулась Ольга и с ностальгией протянула: — Ах эти его детские шалости, о которых говорили во всех столицах. Сын царя Льва катается на осле задом-наперёд, читает крестьянам Ливия Старшего и играет на лютне быкам, чем тебе не портрет безумца? — От этого будет смешнее смотреть на их лица, когда они поймут что безумец победил самую страшную силу между Руной и Эллеем — Номади! — прыснул Ингвар, в эту минуту за спиной послышался скрип двери и громкий детский крик. — Дядя Игорь приехал! Дядя Игорь приехал! — голос принадлежал Мирославе. Ярл от неожиданности чуть не выпал из окна, царица же, рассмеявшись, прижала к себе подбежавших детей, которые, чураясь царских манер, с шумом проникли в палаты. — Опять убежали от воспитателей? — строго спросила царица. Дети промолчали. Олег, обняв мать снизу вверх посмотрел на дядю и, положив левую руку на кинжал, висевший на поясе, протянул правую для рукопожатия. Мирослава же, поцеловав мать, подскочила к Игорю и повисла у него на поясе, довольно мурлыча как кошка. — Ну замечательные же дети! — как бы защищая племянников от сурового взгляда сестры, заметил Ингвар и, серьёзно нахмурив брови, пожал руку Олегу. — Замечательные, — подтвердила Ольга и с тоской посмотрела на зелёную арку в саду. Если бы он сейчас был рядом она была бы счастлива, даже не так, если бы они оба были сейчас рядом она была счастлива. Но нет. Душа волновалась. Отец был в плену, а муж собирал армию против супостатов и оба могли не вернуться в эти родные дворцовые стены. — Дядя Игорь, а вы тоже папе поможете бить Номади? — горячо спросила Мирослава, с надеждой смотря на мощную рукоять меча ярла. Ингвар кивнул и, тут же ударив себя по лбу, помотал головой. Мирослава радостно улыбнулась и, обернувшись к матери, успокаивающе произнесла: — Видишь, мама, папу никто не убьёт пока рядом с ним дядя Игорь! — И варангская гвардия, — тихонько добавил Олег и, заметив на краешках глаз матери слёзы, сжал её ладонь в своей слабой мальчишечьей руке. Он будто пытался доказать что достоин защищать, только не знал как. Царица, вытерев слёзы, улыбнулась и, подозвав детей, обняла их. Нет, она не имела права сейчас впадать в уныние. Он сказал отдыхать, он обещал что выживет, он обещал что победит. Она верила ему. Не могла не верить. Ольга знала что эту надежду нужно не только сохранить в себе, но и подарить детям. — Да мы победим! — уверенно проговорила она, уже без тоски смотря на зелёную витую арку, которая качалась под порывами ветра, который будто верный союзник Васнийцев гнал караваны чёрных туч на запад. *** Арей непонимающе смотрел в глаза матери. Как она могла такое говорить? Как ей могло прийти такое в голову? А он ведь так долго ждал дня их встречи, само свидание было чудом. Старх увёл войска на запад встречать Зольдов и Арей остался за главного в стойбище, теперь никто не мог ему запретить увидеть мать. Отец был прекрасно далеко, Арей чувствовал в этом увеличивающемся расстоянии свободу и надежду. Но такого он всё равно не ожидал. Как будто обухом по голове. Сам шатёр словно обвалился на него покровом, в глазах потемнело. — Ты должен освободить всех рабов и выдать им оружие! Род Касифов восстанет пока воины в походах — мы отомстим за года унижений! Во имя нашей благородной степной крови и бога Тенгри! — шептала мать, покрывая лицо сына поцелуями. Арей не знал что ответить и просто крепче сжимал дарованную плётку наместника стойбища. Ему казалось это диким, но он не мог возразить — мать была права. Этот день настал. Теперь они — Касифы могли поквитаться с проклятыми Номади, вот только Арею почему то было не радостно от этой мысли. Он не мог понять почему, но ему отчего-то виделось такое очень неправильным. В голове мальчика был ураган. Земля как будто ушла из-под его ног и теперь он как будто висел в руках матери, продолжавшей свои увещевания. — Соберёшь дружину, мой милый, и покараешь этих уродов! Всех казнишь и разрушишь их святыни, провозгласишь себя князем степи и поведёшь армию против малого Кагана, Зольды нам помогут! — голос матери был прерывистый и хриплый, смотреть ей в глаза было просто невозможно. Они горели страшной ненавистью, яростью и самое жуткое — любовной надеждой. Арей никогда не видел её такой, она пугала его, но отпрянуть от неё у него не было сил. А она как заклинание продолжала шептать на ухо привлекательно кошмарные вещи. Перед глазами мальчика так и встало поле с опрокинутыми кибитками, поверженными знамёнами с изображениями сокола, горящие идолы Номади и реки крови, горы убитых врагов, а на горизонте отряд конников, во главе которого был юноша с горящими любовью глазами. — Бехр! — вскрикнул Арей и отпрянул от матери, он вышел из этого страшного транса, взгляд прояснился, ураган в голове утих. Юный князь совладал с мыслями и был готов принимать решение. — Как мы всё это сделаем без Бехра? — громко спросил Арей и наконец без страха посмотрел матери в глаза. Та опешила, она неуверенно протянула к нему руки и запричитала: — Нельзя медлить! Нельзя медлить! Другого шанса у нас не будет! — Я не ударю в спину Бехру и Старху! — строго отрезал Арей и, сжав плеть ещё крепче, сквозь накатившиеся слёзы спросил: — Ты что же хочешь чтобы я предал тех кто мне доверился? Как я могу ударить в спину Номади, когда Зольды уже завтра будут здесь? Кто тебе сказал что они пощадят нас и примут? Они враги! А если зверь узнает о нашем восстании, что будет с Бехром? Ты подумала? — сказав это, Арей, сжав зубы покрепче, отринул руки матери. Нет, он не мог предать, не сейчас. Надо было ждать Бехра. В голове отчего-то послышался голос Млады — «Но она всё равно любила его, потому что он её плоть и кровь». Арей не мог с этим просто порвать, кровь делала своё дело. Пускай отца он ненавидел люто, но Старха успел принять, да и как он мог предать его? Так бы он предал и Младу, ведь если бы восстание удалось, её как дочь зверя точно бы убили. Мальчик чувствовал что вновь начинает запутываться и поэтому слова с его губ спадали нещадно, Арей хотел понять её, свою плоть и кровь, свою мать. — Это не предательство! Они звери, их всех надо убить! Зольды примут всякого кто поможет им, они такие! Враг моего врага мой друг! — ответила Тринадцатая. Голос её дрожал и прерывался. Глубоко дыша, она, хватаясь руками за воздух, старалась дотянутся до него. В глазах её горело пламя ненависти и страха, дрожа она прохрипела: — Бехр справится, если он до сих пор не убил звери! Это его беда, ты же должен, — голос её задрожал, по щекам градом хлынули слёзы, — ты должен спасти наш народ! Второго шанса не будет! Ты мой сын! Ты должен это сделать! Арей сглотнул слёзы. Выбор стал окончательно ясным, на одной чаше весов стоял истинный род, мать, свобода, а на другой — Старх, Антонина, Млада и Бехр. Сложный выбор. Ноги мальчика подкосились от тяжести которая на него свалилась, плеть выпала из рук. Предательство сулило встречу с Зольдами и смерть всех Номади. Верность рабовладельцам Шаюмам, чья кровь текла в его жилах — возможность возвращения Бехра и спасения Антонины и Млады. Арей просто не мог выбрать. Перечить матери не было сил, но и нарушить свою клятву данную Старху тоже. Он уже не смотрел на мать, а тихо плакал, стараясь не вспоминать то как утром он важно прогуливался перед рядами молодых Номади, которые были старше его, но всё ещё были детьми и остались в стойбище, чтобы защищать его. Он клялся им в верности, он говорил, что они последний рубеж от Зольдов, он вёл себя как и подобает наследнику Каганата и что же — врал получается? В голову проник туман, тяжесть на плечах стала просто невыносимой, в глазах потемнело, из последних сил Арей отполз от матери и уткнулся в столб на котором держался полог шатра. *** Старая, худая, дряхлая малая орда страшной лавиной с дьявольским воплем и визгом навалилась на идущий в авангарде захватчиков легион зольдов. Старх был во главе Номади и хорошо видел происходящее. Сеча не завязалась. Бой только начался, а степняки уже развернули лошадей и бросились врассыпную, зольды встретили их слишком дружно и организованно, чтобы продолжать стычку. Взять легион с наскока не получилось, зольды, не останавливая марш, построились в ходячую крепость прикрытую со всех сторон щитами и копьями. Их строй было просто не прорвать, даже тяжёлые конники не смогли прорезать зольдский фланг. Сам по себе легион наводил на воинов-Номади противоречивые чувства, многие впервые почувствовали — что такое страх. Лесные солдаты в отличии от рунцев шли в бой с музыкой, громко топоча, развернув знамёна и горланя жуткие лесные гимны. От этого гула кровь стыла в жилах. Номади просто не смогли испугать их. Зеленоглазые воины кололи и резали без пощады и страха. — А ладно идут, волки! — расхохотался молодой воин-Номади — племянник малого Кагана, ещё совсем мальчишка, не по годам смышлёный, но, увы, одноглазый. В поход на Васнию его не взяли, а вот Старх не побрезговал его присутствием в свой гвардии. Теперь юноша был первым в атаке и последним в отступлении. — Не то слово, Гюсташ! — злобно проворчал старый Шаюм оглядываясь на строй врага. Зольды не торопились в погоню, ходячая крепость медленно неповоротливо шла, неуклюже поворачиваясь к кочевникам острым углом. Щиты прикрывавшие воинов сверху раздвинулись и в удиравших степняков полетели стрелы и дротики. — Бойч, дай знак Хиузам окружить их разведку! Отрежем их от остального воинства и раздерём! — приказал Старх обращаясь к старику и, пришпорив коня, направился к своему штандарту с соколом, там его уже дожидались князья всех степных родов. Старх понимал что сегодня они вряд ли разгромят вторженцев, да и завтра тоже вряд ли, но вот нанести урон и сбить спесь с них явно не помешало бы. — О, Каган! Род Фаркаш готов перегрызть горло этим зелёным демонов! — прорычал дряхлый беззубый старик, который едва держался в седле, но при этом выглядел уверенно и очень злобно, в глазах его сияла ненависть. Остальные князья в бой не рвались и жались к своим родовым знамёнам, посматривая как разведывательный легион зольдов медленно двигается в их сторону. Старх чувствовал этот липкий страх, который расползался от стариков на молодых и калечных, они понимали что вряд ли смогут что-то сделать против сильных хорошо вооружённых зелёноглазых молодых и сильных легионеров. — Гоноз, ты стар, хочешь погибнуть как герой? — произнёс малый Каган и, приподнявшись в седле, посмотрел на нарастающую зелёную орду застилающую весь горизонт. Их были десятки тысяч, ходячая крепость. Вперёд выслали всего тысячу, но и она уже наводила ужас на воинов-Номади. Это было неравное противостояние. «Я поклялся остановить их, не пустить на курган!» — сжав зубы, подумал Старх. — Хочу! Послужу степи и Фалу! Мой род не зря носит имя волка, мы загрызём Зольдов! — прохрипел старик и, обнажив меч, обратился к остальным: — Это наша земля! Не пяди не отдадим врагу! Слава Фалу! — Слава Фалу! — недружно ответили князья, вперёд вышел старик Хиуз, хитро сощурившись, он поклонился Старху и прошипел: — О, Каган, Давай мы с Гонозом и нашими родами сделаем для тебя этих застрельщиков? — Да будет так! Фаркаши пойдут справа, Хиузы слева! Мы же Шаюмы ударим по центру! — громогласно заявил Старх и подал сигнал. Тут же заиграли горны и поднялись знамёна. Старая, больная, дряхлая малая орда двинулась на врага с единственной надеждой — не победить, но задержать. *** — Это был огромный богатырь-северянин, косая сажень в плечах, а ростом в два человеческих роста! Фаюр Шаюм бился с ним как зверь, он нанёс ему смертельную рану, но и сам получил ранение в горло! Его не спасла кольчуга рунских мастеров… — Аранк старался говорить настолько холодно, насколько это было возможно. Он знал что играет с огнём, но обещание спасти Альмара с его воинством было важнее. Князь Вершензу не мог позволить чтобы Каган заподозрил что-то неладное. Его часть плана, дарованная самим царём Бориславом заключалась в этом. В том чтобы армия Номади во что бы то ни стало пришла на Крестовое поле, где и встретило свой бесславный конец. Смерть Фаюра могла этому помешать, но и её можно было использовать во благо. Могло остановить одно, но с этим Аранк уже успел справится. Он ни капли не жалел что после той ночи на кошме обратился к юному брату Армея. «Месть — худшее чувство!» — думал Вершензу. Чем ближе его воинство подходило к Семипалатенску, тем больше Аранк понимал, что Бехр может ему помочь. Надо было спасти тестя царя — Тюра. «Его Каган не оставит в живых если узнает о смерти Фаюра!» — причитал Ёви, который и связался с княжичем ещё до похода. Аранк благодарил Бога за такого прекрасного сына и такую удачу. За спиной Кагана стоял настоящий подарок судьбы — предатель, готовый убить Армея. Касифы оказались не только полезными информаторами, но и настоящим ядром сопротивления. Сам царь Борислав не мог такого предположить, что если что, в степи против угнетателей восстанут не только васнийские рабы, но и Касифы, которые будут грызть глотки Номади с тройной жестокостью и остервенением. — Бран был сожжён дотла — никого не оставили в живых! Всё пошло на тризну в память о великом князе Шаюмов! — сказав это, Аранк был готов закричать от радости. Факела полыхали над троном зверя, рядом с которым стоял Бехр, лицо юноши искривила ненависть. — Проходи Аранк Вершензу! Семь палат теперь покров брата Фала! Мой покров! — такими словами встретил князя Каган, восседавший на княжеском троне, попирая ногами священный сосуды и облачения. Сидевшие подле него воины-Номади радостно гомонили и только Бехр с Арканом стоявшие по обе стороны от трона молча смотрели на гостя владыки. Раб-Касиф поднёс князю Вершензу чашу с красным вином. — Пей сын Карски! Ты присягнул великому человеку! — высокомерно гоготнул Армей. Аранк едва сдержался чтобы не обнажить меч. Каган посягнул на святое — кровь Господа. Меч остался в ножнах, в душе князя зародилось злорадство, поклонившись Кагану, он отверг чашу и, сделав торжественно скорбное лицо, одним движением распустил волосы. Глаза Армея расширились, он обхватил подлокотники трона и выдался вперёд. Аранк же начал свой рассказ. Лживый и липкий как кровь. Каждое слово ощущалось как выпущенная в сердце зверя стрела. Перед глазами князя стояла обгоревшая скорлупа стен города и уцелевший детинец с оплавившимся крестом на соборе, горы отрубленных голов и страшный настил, из-под которого торчали руки и ноги. Перед палатами рекой разлилась кровавая пелена. Чёрное небо и знамя с жутким соколом над башней довершали этот ужасный образ взятого, но не сдавшегося города. Нет. Семипалатенск был не Бран, это чувствовалось в каждом камне. Аранк с почтением проходил через ворота у которых были в пирамиды сложены головы настоящий воинов защитников. Князь восхищался ими. И вот теперь он мстил за каждого из них. Аранк не отводил взгляд и, смотря Кагану прямо в глаза, во всех подробностях расписывал как погибал его учитель. Гром как верный спутник сопровождал эту историю, дождь потоками бил по крыше палат. Лицо Кагана при свете факелов выглядело ужасным, потусторонним. Владыка степи, изувер и захватчик сперва побелел, как полотно, потом покраснел так, что глаза чуть не вылезли из орбит. Он не проронил ни слова, застыл в одной позе, выдавший вперёд и, обхватив подлокотники, скривлёнными пальцами, побуревшими от силы Шаюма. Глаза широко раскрыты. Каган не моргнул ни разу пока слушал. Улыбка с которой начинался разговор превратилось в застывший оскал гнева и беспомощной ярости. Наконец, когда Аранк замолчал, лицо почернело, глаза покраснели от напряжения, по щекам скатились две капли. Воины с ужасом вскрикнули. Каган плакал кровью. Он окончательно потерял человеческий облик, превратился в зверя. К нему было страшно подойти, нет, на него даже смотреть было страшно. Но Аранк смотрел, смотрел в глаза своему страху. В глаза своему Каганату, который предал его, в глаза своему отцу, в глаза себе, своему сыну. «Это война!» — пронеслось в голове. Вершензу опустился на колени и, вытащив из поясного мешочка уголь, подвёл глаза. Отстегнув меч от пояса, князь в ножнах вытянул его перед собой и, склонив голову, произнёс: — Шаюм Фаюр погиб как герой! Слава Фалу! — Слава Фалу! — откликнулись воины и быстро стали распускать волосы и падать на колени перед своим владыкой. Бехр с Арканом опустились у самого подножья трона, последний оставил волосы заплетёнными, его подбородок дрожал. Аранк, подняв голову, вновь заглянул в глаза Кагану. В них была пустота. Ни ненависти, ни ярости — ничего. — Слава Фалу! — выкрикнул Бехр, и схватился за руку брата, будто пытаясь вывести его из оцепенения. В эту секунду Аранк подскочил и, обнажив меч, проревел: — Я отомщу Васнякам! — сказав это, хранитель Каганова гарема молча бросился к выходу. Ни воины, ни рабы не бросились за ним. Все с страхом смотрели на Кагана. Когда створка ворот в палаты хлопнула, Армей наконец очнулся и, с трудом оторвав руку от подлокотника, откинулся на спинку трона и быстрым движением тоже распустил волосы. — Слава Фалу! — голос Кагана был похож на голос раненного зверя. Волосы рассыпались по лицу владыки степи, а по щекам продолжали течь бурые ручейки. «Ты это заслужил!» — подумал Аранк, злорадно ухмыльнувшись в усы, но Армей не видел этого. Князь Вершензу, изображая скорбь, склонил голову. *** — Однажды я погибну в бою как воин, что ты будешь делать тогда? — Армей, недовольно скривив лицо, обернулся на учителя и убрал деревянный меч в ножны. Фаюр редко начинал эту страшную бессмысленную тему, по крайней мере такой она казалась пятнадцатилетнему юноше. — Я тогда убью того кто тебя убил! — усмехнулся Шаюм и, опустившись на траву рядом с учителем, заглянул ему в лицо. Фаюр был задумчив и молчал, почёсывая бороду. Посмотрев юноше в глаза, он рассмеялся и, вздохнув, бросил: — И как же ты убьёшь того, что сильнее меня? — А вот так! Когда ты погибнешь, я уже буду сильнее тебя! Ты будешь мной гордится и я за тебя отомщу! — уверенно произнёс Армей, стараясь предать едва сломавшемуся голосу солидности и верности. — Я уже тобой горжусь, ты славный мечник, скоро станешь воином-Номади и тогда мы с тобой покуражимся в походах! — добрым голосом произнёс Фаюр и схватившись за единственную косичку юноши закинул её тому на лицо. Армей, звонко рассмеявшись, с интересом спросил: — А как там в походах? — Там всё по другому, там даже воздух другой! — улыбнулся Фаюр и, отпустив косичку Армея, мечтательно с упоением добавил: — Тебе понравится! На войне всё понятно и самое главное — ты поймёшь кто ты: воин, или слабак! — Я воин! — прорычал Армей и, вывернувшись, бросился на учителя. Через минуту он был уже придавлен к земле. Фаюр, хохоча, оттягивал его руку за спину, прижимая коленом к земле. — Нет уж! Ты пока слабак! — прыснул учитель и, выпустив юношу из захвата, задрал тому рубашку на спине. Критично пройдясь рукой по свежим рубцам, Фаюр подметил: — И всё же надо тебя больше бить! Чую через год ты будешь уже настоящим мечом! — И буду кровь пить! — прохрипел юноша, пытаясь вырваться, но учитель не отпускал его и смеясь приговаривал: — Конечно будешь! И через лет тринадцать-четырнадцать мне спасибо скажешь! …Армей тихо рассмеялся. В палатах повисла страшная тишина. Каган ничего не видел из-за кровавой пелены. Перед его глазами стоял он — учитель, отец и брат, Фаюр был тем кто показал Армею что такое война и походы. Он был первым кто увидел в нём потенциал, кто присягнул ему, кто не предал его, кто шёл с ним до конца, кто выковал его в конце концов! Фаюр воистину оказался отличным кузнецом и воспитателем. Каган мечтал что они вместе войдут в Скопле, что Фаюр будет живым свидетелем его восхождения, его бесконечной войны. Только благодаря ему Армей узнал кто он — он воин-Номади. И вот теперь Фаюр погиб. Погиб в бою как воин, как и обещал, как и предостерегал. «Зачем я отправил его на Бран? Жалкий надменный дурак!» — подумал Армей и захрипев прорычал: — Спасибо учитель, спасибо отец, спасибо брат! Я хотел пройти с тобой по всему свету, но придётся расстаться в Васнии! — сказав это, Каган замолк, Фаюр исчез, перед глазами была только кровь. Стукнув кулаком по подлокотнику, Армей проревел, срывая голос, словно зверь: — Слава Фалу! Шаюм Фаюр ты уж проследи за мной, я заставлю тебя гордится мной! Весь мир будет моим! Вся земля станет тризной по тебе светлый обожаемый князь! *** Борислав ворвался в шатёр как ураган. Весть о том что из Семипалатенска прискакал посланец на загнанной лошади застала царя недалеко от лагеря, где он следил за тем как эллинские мастера усеивают дно рва перед укреплениями мелкими колышками. Немедля ни минуты Борислав прискакал в лагерь. У него было отвратительно предчувствие, после падения Брана царя пугала тишина безвестия с захваченных Номади земель. «Что с Александром?» — этот вопрос мучил царя. Все дружины в монастырях и даже патриарх не пренебрегали гонцами, а вот брат отчего-то давненько не присылал весточек. — Где он? — прохрипел царя, спрыгивая с коня, не обращая внимания на подскочившего воеводу Болеслава. — В шатре, надысь приехал! Боярин Венимир, сын Семипалатенского посадника! — ответил бородач в богатом панцире и бросился за царём, который не слушая нёсся к цели. В шатре собралась толпа державных людей. Растолкав князей и бояр, Борислав остановился перед ложем, на котором лежал молодой боярин, в дорожной пыли с неестественно бледным лицом и почерневшими губами, глаза у посланца закатились. Царь, злобно зарычав, бросился помогать писарю оживлять спасшегося семипалатенца. — Что же вы стоите, человек Богу душу отдаёт, а вы стоите! — ревел Борислав, при этом аккуратно поднося к носу посланца мешочек с солью. Писарь же натирал виски Венимира уксусом. — Царь-батюшка, так мы это… того… — было начал протискнувшийся Болеслав, но тут же замолк. Взгляд у царя был суровый и страшный, в нём было та толика безумия, над которым раньше государственные мужи меж собой посмеивались, теперь же боялись больше второго пришествия. — Этого-ватого! — огрызнулся царь, быстро расстёгивая кафтан на груди посланца, он был жив, но никак не мог очнутся. — Он сказал мне что без передышки скакал! Этож сколько дней… — прошептал писарь, пытаясь разжать губы Венимира. — Четыре! — в окончательном расстройстве прохрипел Борислав и с облегчением заметил что лицо семипалатенского боярина медленно розовеет, губы тоже начали медленно менять цвет, дыхание стало ровным. Царь, сжав пальцы на запястье руки боярина, проговорил: — Он спит… Бояре и князья выдохнули. Царь поднял на них недовольный взгляд и, скривив губы, хлёстко бросил: — Чего тут собрались? Вон отсюда, вы ему дышать не даёте! Все вон! — сказав это, Борислав мягче обратился к писарю: — Юрий, принеси вина и разбуди его! Обряженные в кольчуги и латы бояре и князья покидали шатёр скоро и торопливо, самодержец задержал только Болеслава. — Может он что-нибудь сказал, кроме имени и прочего? — начал допытываться царь, снизу вверх смотря на воеводу своими бегающими, безумными, деятельными глазами. — Так я вам всё это и пытаюсь сказать царь-батюшка! — простонал Болеслав и, вытерев пот со лба, прошептал: — Только и сказал что Венимир из Семипалатенска, что принёс весть царю от Кагана Шаюма Армея и подарок в придачу! Глаза Борислава расширились. Он быстро догадался что к чему, на секунду лицо его помрачнело, но через минуту он вновь был бодр и деятелен. — Что за подарок? — живо уточнил царь, следя как писарь с помощниками отпаивают посланца вином, последний кашлял, глотал и потихоньку приходил в себя. — Мешок царь-батюшка… — прошептал Болеслав и с страхом указал под ложе. Царь опустил глаза и усмехнувшись присвистнул. Бурая мешковина над которой вились мухи, Бориславу хватало безумия сразу догадаться что передаёт ему самоуверенный любящий метафоры Каган. — И кто там? Князь Михаил? Сам Святомир? — с желчной болью спросил царь и тут же бросился к ложу. Посланец наконец открыл глаза и теперь сквозь слёзы смотрел на своего владыку. Белые губы шевелились, но звуки не складывались в слова. — Налейте ему ещё вина! — строго приказал Борислав и отвернулся. Он увидел в глазах всё чего так боялся. Царь почувствовал дрожь в коленях и отошёл к столу на котором была разложена карта местности. Нет, этим планом из рвов, укреплений и ловушек не было отвлечься от одной мысли. «Неужели Александр погиб?» — от одной этой мысли Бориславу становилось дурно. Ему и так в кошмарах уже приходили целые дружины и ополчения погибших защитников приграничья, теперь же к ним мог прибавится он — его плоть и кровь, его любимый брат. Перед глазами пошли разноцветные круги, Борислав почувствовал слабость, ту самую подлую мелкую беспомощность от которой он страдал последние годы и вот теперь, став вершителем судьбы своего народа, он всё равно не избавился от этого. «Я не Бог!» — усмехнулся царь, закрыв глаза ладонью. Сейчас нельзя быть слабым. — Царь-батюшка, вы побледнели, может вам тоже вина? — взволнованно проговорил Болеслав и, быстро выхватив из рук писаря кувшин с чашей, направился к царю. Борислав, вздохнув принял чашу и выпил, помутнившийся рассудок прояснился, круги исчезли. Борислав поднялся и вновь подошёл к ложу. Среди звуков, которые издавал посланник, потихоньку начали проскакивать слова. — Он говорит что город держался три дня, — прислушиваясь к нечленораздельной речи Венимира произнёс писарь, посланник утирая слёзы замотал головой. Борислав, сглотнув наклонился к семипалатенскому боярину, и заглянул ему прямо в глаза. — Царь… царь-батюшка! — прохрипел Венимир и, подняв голову, продолжил пытаться передать весть: — Каган… город… князь… княгиня… — Ну-ну! Не мучай себя! — осторожно опустив голову посланника обратно на ложе, проговорил Борислав и подставив к рту посланника чашу с водой приказал: — Пей! — Вы с ним как братья, царь-батюшка! — раздосадованно бросил писарь, — Он три дня без сна скакал к нам, а вы три дня уж не смыкая глаз на поле силки готовите! — Может быть, сейчас я всякому кто с поля брани готов братом стать! — горячо проговорил Борислав и ещё раз заглянул в наполненные слезами глаза посланника своим безумным взглядом. Нет, смерть Александра в них ему показалась. Боярин, боясь царя не смел отвести взгляд и продолжил пить, стараясь прийти в себя и вернуть себе речь. — Чья голова хоть ответить можешь? — успокоив своё сердце, цинично спросил Борислав, залпом осушив ещё один кубок с вином. Венимир, вновь побледнев, задрожал и ответил: — Борислава… Повисшее молчание прервал царь, нервно рассмеявшись, он вытащил из-под ложа мешок и без отвращения открыл его. На лице Борислава не дрогнул ни один мускул, за последнюю неделю вид отрубленных изуродованных голов стал для него настолько привычным, что он даже не побрезговал зрелищем. — Воеводы Борислава! — прохрипел Венимир и, схватив царя за руку, посмотрел тому в глаза, — Он княгиню предал! И княжича предал! Семипалатенск держался три дня и три ночи, но Номади перехитрили нас! В городе был предатель который выдал им все наши планы! — сказав это посланник замолк, борясь с отвращением и рвотными позывами. Борислав, закрыв мешок, взял боярина за руку и мягко спросил: — Что же случилось с княжим семейством? И что же с самим Михаилом? Борислав знал до посланника, что Семипалатенск падёт, знал что город не продержится дольше трёх дней, даже про то что среди дружины может найтись предатель он знал. Всё это было жертвой в пасть проклятого Кагана. Судьба же дружины и самого князя волновала Борислава, Михаил был одним из самых верных князей, проявивших себя ещё во время восточного похода на пиратов. — Семейство раздроблено… — сглотнув прошептал Венимир и, ударив левой рукой по ложу, прохрипел: — Княгиня Марфа погибла, князь Николай и мой отец в плену, юную княжну и митрополита с жителями города удалось спасти! Князь Михаил жив! Он с царевичем Александром помог спасти горожан и сделав засаду на преследователей… — То есть горожане спаслись? — Борислав подавился удивлением, он почувствовал как с его плеч чьи-то крепкие руки нежно сняли ношу в виде тысячи жизней и отпустили в горы. Теперь царь видел всю картину. Александр не мог не помочь Михаилу и помог чем смог. «Господи, молю пусть он выживет!» — подумал царь. К его радости Венимир замотал головой и замолк, скорбно опустив глаза. Борислав сочуствующе сжал его руку. — Мы спасём всех пленных, а за мёртвых воздадим сторицей! — прошептал царь и, не выдержав, всё-таки спросил: — Так что с Александром? Юрий с Болеславом вздрогнули, глаза царя стали ещё безумнее, будто подведённые чёрными подглазинами, сияющие деятельностью они вселяли страх. — Ранен… — тихо ответил Венимир, который понял что его раскусили, он не сумел скрыть от царя эту весть, братское сердце было не обмануть. Борислав внимательно заглянул ему в глаза и нажимисто спросил: — Тяжело или легко? Куда? — В плечи, ранен тяжело… — просипел посол и горько добавил: — Каган Шаюм Армей просил передать что убьёт всякого кто предаст вас! Сказал — воевать пришёл, а не подличать… Борислав вновь нервно рассмеялся и приказал позвать князей, воевод и бояр. Собравшись вокруг посланника, они выслушали подробную историю про то как пал Семипалатенск. Весь этот ужас Венимир венчал словами Кагана и головой воеводы Бориса. Государственные и военные мужи, слушая смотрели на царя, теперь они могли уповать только на него и на Бога и если надеяться на первого было легко, то вот верить что их от участи Бориса спасёт безумный царь и его план многие всё ещё не хотели. Но судьба заставляла. — Твой отец жив, не теряй надежду! — сказал Борислав, когда Венимир закончил рассказ. Посланник с благодарностью посмотрел на царя. — Слышали? — строго спросил Борислав у притихнувших мужах. Те дружно замотали головами.